Долг

ДОЛГ
Телефон звонил надрывно.
Бадри сьежился.
Сжался.
Лицо его скукожилось.
Пальцы нервно заскребли по столу.
Он потянулся к трубке, но отдернул руку.
Точно - то была змея.
Гремучая гадина.
Телефон не умолкал.
Отец! – понял он и свернулся клубком.
Сдавил голову руками.
Застонал протяжно.
Затем тихо завыл.
Так больно ему было.
Никогда еще не было так больно.
Ни-ко-гда еще не было так боль-но!
А сколько раз, жизнь ставила его у самой грани…
Сколько раз! Сколько раз!
- Отец! – прошептал он.
- Зачем ты ушел?
- Зачем?
- А я так мечтал тебя обнять…
- Я думал, что еще успею тебя обнять…
- Я хотел пойти с тобой, в твой тенистый виноградник…
- Я думал, что еще успею пойти с тобой, в твой тенистый виноградник…
- Я хотел снова, как в детстве, спрятаться от тебя… средь налитых соком, спелых гроздей…
- Я думал, что еще успею, как в детстве,  спрятаться от тебя… средь налитых соком, спелых гроздей…
- Зачем ты ушел, отец, зачем?
Он вспомнил, как они ели лепешку, размачивая ее в чистой, прозрачной воде родника…
Отец!
«Тогда мне было шесть… или семь лет…
Как же давно это было! Ты сидел рядом, большой, сильный и жизнь казалась чистой и прозрачной, как вода, бьющая из родника…»
- Ах, отец, отец! Ты говорил мне:  Сын, будь как эта вода… чистым!
- Я выпачкался отец. Я не смог не запачкаться. Жизнь свернула в другое русло, отец!
Он вытянул тело.
Через боль.
Через стон…
Все плыло…
Комната качалась, как надстройка на палубе во время шторма…
Пол убегал из-под ног, выскальзывал.
Он дотянулся к двери и выбросил тело на балкон.
Дохнул сумрачный удушливый воздух.
Потянул в себя, точно волк.
Волк...
Было темно.
Шатало.
Внизу текли реки огней.
Они переворачивались в глазах.
Наклонялись.
То были огни фар автомобилей.
Самих авто было не разглядеть!
Только реки огней.
Они текли...
Нет, они стекали…
Точно стекали в разверстый ад!
Мобильник разрывался.
Он словно живой, бился в истерике.
Голос матери был прерывист.
Он был рядом.
Совсем рядом…
Будто, она стояла напротив…
Хотя она была на другой стороне Земли!
Нет, это он был на другой стороне Земли!
А она была дома.
У себя дома!
В доме, где она его родила... когда-то…
Где она давала ему грудь…
Набухшую от молока грудь…
И он ее сосал…
Сосал святое молоко матери.
Она была средь своих вещей.
Средь вещей отца.
И каждая вещь давала ей силы.
Он никогда прежде не задумывался над этим!
Что вещи могут давать силы!
А вещи дают силы...
В доме отца незамысловатые вещи.
В гостиной, в межоконном простенке зеркало.
Большое.
Старинное.
Мутное от времени.
Обрамленное красным деревом.
С гнутыми, резными ножками.
Работа мастера Додо.
Был такой мастер в деревне.
Многие хотели заполучить его работу.
Но он был странный...
Он не всем делал.
А для матери сделал.
Люди говорили что он дарил счастье...
Вернее его зеркала...
Считалось, что с ними приходило счастье.
В дом.
Что горбатый Додо дарил счастье.
Через зеркала.
И поэтому ему щедро платили.
Очень щедро.
Но он был чудак...
И он, не всем делал.
А вот для матери, он почему — то сделал.
Люди очень любили Додо.
Вся деревня любила Додо.
Нет, деревня не жалела Додо.
Люди именно любили Додо.
И не за то, что он делал зеркала...
А люди любили Додо, за то, что  он дарил счастье.
Но как мог дарить Додо счастье?
Ведь он не был маг...
Додо не был волшебником...
Но его зеркала приносили счастье в дом.
И за это люди любили горбатого Додо.
А горбатый Додо любил мою маму.
А моя мама, тоже, подобно всей деревне, любила Додо...
И поэтому Додо был грустен.
И потом он загрустил еще сильней.
Когда узнал, что мама выходит замуж...
Когда понял, что его хрупким мечтам не сбыться!
Что его серебрянным мечтам, уж никогда не сбыться...
Но Додо был благородным человеком...
И он простил мою маму...
И он изготовил к ее свадьбе зеркало.
Говорят, он привез его в день свадьбы...
Прямо в дом моего отца Арсена.
И мой отец Арсен усадил Додо за стол...
Мой отец Арсен налил горбатому мастеру вино...
Белое вино.
Потому что мой отец очень любил белый цвет.
Мой отец попросил Додо произнести тост.
И горбатый влюбленный сказал так:
- Я выпью это белое вино за то, чтобы вы в любви дожили до времен, когда ваши волосы станут белыми!
Такое большое было сердце у Додо.
И поэтому все его любили.
И мой отец Арсен тоже любил Додо.
И он очень гордился зеркалом.
И зеркало Додо принесло в его дом счастье.
Вот как оно попало в отчий дом...
Оно пришло туда вместе с матерью.
У других вещей не было такой грустной истории.
Другие вещи были попроще...
Разве что, тяжелый цейсовский бинокль...
Его отец Арсен, привез его с войны.
Бинокль был трофеем.
Отец говорил, что добыл его в Берлине.
Мой отец Арсен дошел до самого Берлина.
А потом он вернулся в уставшую деревню под Кутаиси.
И стал выращивать ркацители...
И заприметил мою мать...
И полюбил ее.
А затем мой отец Арсен женился на моей матери.
А затем он выстроил белый, белый дом.
А затем он родил детей... и меня.
Он делал белое вино ркацители и сеял добрые дела...
И все вещи в доме отца были добрыми...
Разве могут быть вещи добрыми?
Оказывается вещи могут быть добрыми!
Все вещи в отчем доме были добрыми...
А зеркало горбатого Додо дарило счастье.
А горбатый Додо больше никогда не делал зеркал.
До самой своей смерти, он не изготовил больше ни одного зеркала.
Несмотря на то, что ему сулили щедрую плату.
Несмотря на то, что его очень сильно просили.
Несмотря на то, что в его доме не было еды...
Но он никогда больше, до самой своей смерти, не сделал ни одного зеркала!
И однажды чудаковатый мастер умер.
Так и не женившись.
Он так, никогда и не женился.
Он продолжал любить мою маму.
И моя мама знала об этом.
И мой отец Арсен знал об этом.
И вся наша деревня знала об этом.
И потому все грустно вздыхали.
А когда Додо умер, все плакали.
И стар и млад!
Он сидел под раскидистой арчой и глядел на мою мать.
Точнее он глядел, на белый дом моего отца Арсена.
Точнее он ожидал, когда из калитки покажется моя красавица мать.
Чтобы полюбоваться ею...
Издали.
Без слов.
Одними глазами.
Синие глаза Додо излучали любовь.
И любовь эта, в синих глазах Додо, была прекрасна...
Она застилала его горб.
А без горба он был прекрасен в своей любви!
И женщины выли подобно волчицам.
И мужчины скребли ногтями сердца...
И сам молодой Бадри шел за гробом.
И слышал, как в толпе говорили:
- Додо умер от любви!
- Додо умер от любви!
- Додо умер от любви!
Ни один человек не сказал, что горбатый умер от тоски...
Ни один человек не сказал, что горбатый умер от тоски...
Нет, один человек произнес эти слова.
Это был злой Джаба.
Джаба никого не любил.
Джаба больше всех на свете любил себя.
И он был злым... за то, что его не любили.
И когда были «Мхедриони», Джаба взлетел...
На его шее появился автомат.
На мощной шее.
«Калашников».
И все  стали его бояться!
Люди сворачивали с его пути.
С кривых улиц...
По которым любил ходить Джаба.
Люди крестились!
Словно навстречу шел Дьявол!
А он был Дьявол...
Дьявол по плоти...
Он никогда не стучал в чужие сокровенные двери.
Он пинком распахивал чужие сокровенные двери.
Он врывался в чужие сокровенные дома.
И брал в чужих сокровенных домах, все что хотел.
Все, что нравилось его червивому, алчному глазу.
Повластовал Джаба.
Многих обидел.
Многих оскорбил.
Многих унизил.
У многих отнял.
Но однажды он возжелал красивую женщину.
Самую красивую женщину нашей живительной деревни.
А самой красивой женщиной нашей живительной деревни, была моя мама.
И никто не мог произнести ни слова.
И никто не мог возразить Джабе.
И только один человек произнес.
И только один человек возразил.
Это был горбатый мастер Додо.
Он произнес: Я убью тебя, Джаба!
Но горб помешал ему убить Джабу.
И оттого он горько зарыдал.
И оттого он умер.
Никто не осмелился встать на пути у Джабы.
Никто, кроме горбатого Додо и моего отца Арсена.
Мой отец Арсен взял и убил Джабу.
Несмотря на его отряд.
И тогда вся деревня поднялась.
И не пустили отряд в деревню.
И пролилась кровь... и разнесли отряд в пух и перья!
И Джаба лежал посреди улицы...
И никто его не желал хоронить.
И даже слепая мать Джабы не просила людей об этом...
И к вечеру она умерла от позора...
И люди пришли к ней в дом...
И женщины омыли ее.
И мужчины смастерили гроб.
А потом отнесли ее на кладбище.
А тело злодея передали его дружкам.
Положили на осла и пустили осла из нашей живительной деревни.
Так, мой отец Арсен, избавил деревню от Джабы.
Эту поучительную историю всегда помнил Бадри.
Что не надо любить кривые улицы...
Что не надо ходить кривыми улицами...
Что нужно любить прямые улицы...
Что нужно ходить прямыми улицами.
И все же он не смог сохранить себя в чистоте.
Чистым, как вода в том роднике.
Он не сделал людям зла...
Он не делал людям зла...
Но он жил по законам Зла.
Как же он попал в тот Закон?
И вот теперь нет его отца...
Его отец Арсен ушел в мир иной...
А когда-то он из Берлина возвратился в усталую деревню.
А теперь, из живительной деревни ушел в мир иной.
А он, Бадри, его сын, очутился на другой стороне Земли, от своей живительной деревни!
Что же он здесь делает?
Средь чужих вещей!
Он всю жизнь провел средь чужих вещей…
В гостиницах, отелях,  камерах…
Средь чужих вещей!
И они отнимали его силы.
Теперь он понял, что истачивало его силы…
А ведь он был сильным… прежде…
Каплю за каплей…
Каплю за каплей…
Каплю за каплей!
Силы вытекли из него.
Еще они были!
Еще остались.
Но скоро уже иссякнут…
Ему нужно туда…
В живительную деревню...
В отцовский тенистый виноградник… к спелым, налитым гроздьям… ркацители…
К отцовским, материнским вещам!
К чистой, прохладной воде родника...
Он слушал родной голос матери, стоя в качающейся комнате, в Америке, в Лос-Анжелесе, на другой стороне Земли!
- О, Господи!
Как же он далеко оказался от своей живительной деревни!
- Когда это случилось, мама? 
Его голос был чужим…
Не его…
Губы с трудом размыкались.
Он увидел свой двор.
В живительной деревушке под Кутаиси.
Огороженный высоким плетнем...
Спелые, налитые, тяжелые гроздья ркацители, свисающие до земли.
Они, срываясь, падали под ноги.
Под ноги хмурых, небритых мужчин… негромко переговаривающихся между собой.
- Вот уже ушел от нас Арсен…
- Надо же, велел накрыть стол и собрать людей…
- Он попросил прощения!
- Так и сказал Арсен, мол, простите, если кого – то я обидел…
- Надо же!
- Так и сказал…
- Еще сказал, покушайте, пожалуйста, в моем доме…
- Я хочу – говорит – видеть, как вы кушаете…
- Никто не стал перечить ему…
- Как же можно было ему перечить?
- Ведь он от души… попросил…
- Я и говорю, что никто не стал упрямиться…
- Да… все мы дружно уселись за стол…
- Даже о Ричарде он позаботился…
- Точно,… велел бросить ему костей…
- Как же он посмел покинуть нас…?
- Кто же нам теперь покажет, как замачивать лозу, чтобы сплести корзину?
- А как правильно отжать виноград?
- Как скрестить «напераули» с «ахашени»?
- Золотые руки были у Арсена, что и говорить...
- В лучший мир он ушел…
- Но там нет ркацители…
- Там лучшие сорта винограда!
- Да, но не каждому...
- Не каждому! Но Арсену лучшие сорта! Ведь он был трудовым человеком!
- Да, уж он- то был трудовым человеком! – закивали мужчины.
- Что есть важней на свете, чем выращивать виноград?
- А детей народить?
- Ну, да! Детей народить!
- Это да! Виноград вырастить и детей народить!
- И дом построить!
- Да, и дом построить! С этим не поспоришь, как же…
- И добрые дела оставить после себя!
- Это уж конечно! Как же без добрых дел?
- Арсен только и делал, что творил добро…
- И дом он выстроил…
- Как же! И дом выстроил. Не поспоришь…
- Так что же, и на это ушла вся его жизнь?
- А что? Разве этого мало? Народить детей, выстроить дом, вырастить виноградник, оставить после себя добрые дела!
- Нет, не мало… я только хотел сказать, что он так никуда и не сьездил в своей жизни. Даже в Тбилиси…
- А что ему там было делать? Когда он кормил своих детей, строил для них дом, растил ркацители, нам всем помогал. Что ему было разьезжать по Тбилиси? Он был занят важными делами. Важными! Пустая твоя голова!
- Да что ты так разошелся? Я же говорю, что не то хотел сказать.
- А ты говори о важном, а то в Тбилиси не был… а что ему было делать в Тбилиси, когда он ркацители выращивал!
- Ах, Арсен, Арсен!
- Царствие ему небесное!
- Да! Пусть душа его войдет в рай!
- Душа его еще  здесь, рядом с нами и даже слышит твои глупые речи…
- Простите меня ради Бога соседи, земляки, не то я хотел сказать!
- Не то!
- В следующий раз говори то!
- Давайте помянем Арсена, отца Бадри…
- А где же он сам?
- Слышал я,  он где-то в Америке…
- В Америке?
- А что он там делает?
- Чем - то занят…
- Чем - же можно заниматься в Америке?
- Разве нечем?
- Так Америка же на другой стороне Земли!
- Что же, по твоему, на другой стороне Земли люди не живут?
- Живут. Да вот только, каждый человек должен жить там, где он родился. Вот как наш Арсен!
- И я тоже живу, где я родился.
- И я тоже живу, где я родился.
- И я тоже живу здесь, где я родился.
- Я, правда, несколько раз уезжал в Тбилиси.
- Вот, почему ты талдычишь - Тбилиси, Тбилиси!
- Я же попросил прощения!
- Да, он попросил прощения. Так давайте помянем Арсена.
- Давайте я скажу! Наш дорогой Арсен прожил чистую, как вода в роднике прозрачную жизнь… мы уже говорили, что он родил детей, выстроил им дом, вот он стоит, белый, просторный, с окнами к солнцу, вырастил виноградник, между прочим, самый большой в нашей деревне. А сколько он оставил после себя добрых дел… их даже не перечесть… и никому плохого слова не сказал и ни о ком плохо никогда не отозвался…
- Вах!
- Это же был Арсен…
- Настоящий мужчина…
- Дайте же мне досказать… помянем Арсена, пусть Всевышний Господь примет его струящуюся душу в рай!
Мужчины чокнулись.
Бадри упал на пол.
Он лежал без чувств.
Его недвижное тело казалось бездыханным.
Сколько он так пролежал, он не знал…
Пришел в себя от шипевшего черной змеей телефона.
- Будь ты проклят! – подумал он, усилием мозга разрывая пелену, окутавшую плотно его детство.
Он прыгнул в него.
Как когда-то нырял в холодную реку с шаткого  мостика, провисшего над струящейся водой.
И увидел круторогих коз, взбирающихся по кручам к самым облакам.
К белым, кучерявым облакам…
И увидел, как они ступили на них…
И как они пошли по ним…
А он лежал в плотной высокой траве и не отрывал взора…
Он любовался ими… круторогими козами.
Идущими по перистым, кучевым облакам…
И в них была сила!
И них была невесомость…
И у них был путь…
И уже вечерело, … а они все шли…
И уже наступила ночь!
Хладная ночь…
И небо покрылось мириадами звезд, стекающими на Землю…
И по нему, молоком из кувшина, разлился Млечный путь…
И круторогие козы тянулись к Млечному пути…
Потому что они хотели испить молока…
Святого, небесного молока!
Он пошевелил иссохшимися губами…
И тоже захотел испить молока…
Как в детстве…
Еще, будучи грудным мальчиком…
Сосавшим Святое материнское молоко!
Он, как и круторогие козы, захотел испить молока.
Испить молока…
Но разве может взрослый муж испить материнского молока?
Ведь он уже муж!
Но ему было нужно Святое молоко…
Он задыхался…
Он изнемогал…
Он тоже всю жизнь шел по крутояру…
К самым облакам…
И он тоже, подобно козам, ступил на облака…
Но только не упругими были его облака…
Облака его были зыбкими...
Не держали они его тела…
Да и тело его не было невесомым…
Его худое тело было грузным...
И с тех облаков было страшно падать…
И с тех облаков было больно падать…
И с тех облаков было высоко падать…
Уж лучше бы он не взбирался на них…
Уж лучше бы он как отец родил детей…
Уж лучше бы он как отец выстроил свой дом…
Уж лучше бы он как отец, вырастил виноградник…
Ркацители…
Уж лучше бы он не покидал родимого дома… и сеял добрые дела!
Зачем - же ему понадобилось, оказаться на другой стороне Земли?
Где автомобильные огни стекают в разверстый ад?
Где нет облаков… и нет Млечного пути…
Средь чужих вещей…
Ах, отец!
Ах, отец!
Он поднял трубку…
То был Голос брата…
- Не приезжай, слышишь, не приезжай… они ждут тебя, ждут, что ты  приедешь…
Он выключил ее.
И снова увидел свой двор…
Он снова увидел свой двор... в живительной деревушке под Кутаиси.
Вечерело…
Во дворе горел очаг…
Незнакомые женщины хлопотали у очага…
Они были в черном…
А отец любил белый цвет…
Он любил все белое…
Белое вино…
Белый хлеб…
Белую скатерть…
Босоногая племянница размахивала руками, пытаясь загнать в хлев упрямого теленка…
Теленок взбрыкивал ногами...
На небоскребе напротив, сверкнула рекламная вывеска: THIS IS AMERICA!
«Я же на другой стороне Земли, от дома!» - опомнился он.
Опомнился и отчаялся...
Отчаялся и увидел...
Убитая горем мать стояла посреди комнаты и прижимала к уху крохотный мобильный телефон.
- Сынок, не приезжай! Они тебя ждут. Они оцепили все село… они оцепили все село...
Голос матери летел к нему через океан…
Над таившими в себе угрозу темными волнами…
Черными, могучими волнами.
Бадри был поражен маминой силе…
Ее неуемной энергетике…
Ионами горя, проникшей в его американское жилище…
Порой Голос матери прерывался…
Он видел, как в это время она проглатывала слезы…
Сбегавшие ей прямо в рот…
Они сбегали ей прямо в уголки губ.
Он склонил голову от неимоверного стыда…
Ему захотелось прижаться к ней щекой.
Как в детстве.
Обнять ее и погладить по серебристым волосам.
Сказать что- нибудь ласковое...
Подставить ей свое плечо... пообещать, что никогда больше не покинет ее...
Он зажмурил глаза и отчетливо разглядел на знакомой ему до боли  улочке, людей в штатском.
То были переодетые сотрудники отдела Х.
На кривой улочке они ждали его, Бадри... чтобы схватить... стоило ему только появиться там.
Голос матери отогнал видение:
- Сынок! Твой отец запретил тебе приезжать на его похороны.
- Почему, мама?
- Он считал, что власти воспользуются и схватят тебя. Я прошу тебя, не приезжай сынок. Мы сумеем достойно похоронить его.
- Мама, … не зови священников... я попрошу отпеть отца... монахов из Джварского монастыря.
Через огромное расстояние, мать поняла сына.
Она была истинной матерью!
Бадри знал, что ее телефон прослушивается.
Душа его собралась в комок.
В маленький комочек.
В крохотный комочек...
Прямо у горла.
Не давая ему дышать.
Он не дышал.
Он обернулся.
Его черная американская жена замерла в напряжении.
У крохотной дочки в глазах нарастал немой вопрос.
- Я уезжаю — произнес он.
- Ты не вернешься?
- Я не знаю...
Бадри присел на корточки и обнял дочь.
Дочь...
Ночь...
Дочь...
Ночь...
Автомобили стекающие в ад.
Аэропорт.
Боинг, летящий средь сочившихся звезд.
Океан.
Темные мрачные воды...
Волны таящие неизвестность.
Трясущийся борт...
Летящий вниз...
В пике!
Трясущийся борт...
Из стороны в сторону...
Крики пассажиров...
Зовущие стюардесс...
Взывающие к пилотам.
Молящие о помощи...
А он не замечал ничего ...
Он вновь и вновь видел свой двор.
Худенького мальчика с серыми прожигающими глазами.
Средь путаной виноградной лозы...
Ркацители...
Отец, зовущий его...
- Бадри, Бадри...
Кишащий многомиллионный Стамбул.
Бородатый проводник.
- Ты не дойдешь!
- Я дойду!
- Ты худ и слаб!
- Я дойду!
- Тропа крутая, путь долгий!
- Я дойду!
- Ты бледен, в тебе нет сил!
- Еще есть силы, несколько капель...
Тропинка в горах.
Крутая тропа.
Как у тех круторогих коз, взбиравшихся к Млечному пути...
Бородатый проводник.
Граница.
Ночь...
Дочь...
Ночь...
Дочь...
Грудь сводило судорогой.
В груди не было кислорода.
Грудь сипела, точно проткнутая велосипедная шина...
А тропа крута...
И вверху, над головой разлился Млечный путь.
Черная дочь...
Черная ночь...
Черная дочь...
Черная ночь...
Вот тропа потекла вниз...
Но не в разверстый ад...
Потекла к родной стороне...
Он был уже... по эту сторону Земли...
На этой стороне Земли..., была его деревня.
Его живительная деревня была на этой стороне Земли.
И он был близок, к своей живительной деревне...
И силы его стали прибывать!
И проступили стены.
Отвесные стены.
Каменные стены.
На него надвинулись стены монастыря...
Ночного монастыря в горах!
Монахи этого монастыря жили в кельях.
Они жили в заточении.
И оно было им в радость.
И оно было добровольным...
И оно открывало им Свет!
И  дарило им Мудрость!
А когда он пребывал в заточении, оно было в тягость и не дарило ему Света и Мудрости...
- Грешен ты сын мой!
Суров отец Георгий, суров.
- Грешен отец Георгий!
- Во имя Мира, даю руку помощи...
- Да, отец Георгий...
- Облачишься в монашеский обряд.
- Да, отец Георгий...
- Твой отец Арсен оставил много добрых дел...
- Да, отец Георгий...
- Следуй за мной...
- На автомобиле отец Георгий?
- Автомобили стекают в ад.
- Да, отец Георгий.
- Крестный путь.
- Да, отец Георгий.
И вновь ночь...
И дочь...
Ладони отца...
Тепло материнской щеки...
Горбатый Додо под раскидистой арчой...
Смердящее тело Джабы на осле...
Мудрые лица односельчан...
Из — за гор вывернулось солнце.
Зазолотилось.
Засверкало.
Залучилось.
Травы всколыхнулись.
Вздохнули после сна.
Потянулись к лучам.
К золотистым нитям.
И зашептались.
Зашелестели...
Засекретничали...
- Бадри идет...
- Бадри идет... с отцом Георгием...
- Бадри на этой стороне Земли...
- Бадри идет в свою деревню!
- Бадри в монашеском одеянии!
- Крестный путь.
Силы наполоняли Бадри.
Луга...
Дальние хребты гор...
Старая мельница прижавшаяся к реке...
Коровки с выдоенными выменями...
Сурамская крепость с замурованной царицей.
С царицей замуровавшей себя в стене.
Ради этих лугов.
Ради дальних хребтов.
Ради старой мельницы прижавшейся к реке.
Ради коровок с выдоенными выменями.
И он, Бадри шагающий по эту сторону Земли, к своей живительной деревне...
Крестный путь...
Солнце не спешило к зениту.
Не спешило отрываться от горизонта.
Застыло в ожидании Бадри...
А он уже шагал по деревне.
Он шел по своей живительной деревне.
Он тянулся за отцом Георгием идущем в капюшоне...
С крестом на груди...
И Бадри был в наброшенном капюшоне...
И тоже с крестом на груди...
И видел плохих сотрудников отдела Х на кривой улочке...
И сотрудники отдела Х видели бредущих монахов к дому Арсена.
Но они не догадывались что за отцом Георгием бредет Бадри.
Потому что живительная деревня застила им очи.
Потому что живительная деревня любила отца Бадри Арсена.
И любовь живительной деревни передавалась на Бадри.
Миновали чистый, прохладный родник...
Миновали тенистый виноградник отца.
Миновали прямые улицы.
Шагнули во двор увитый лозой ркацители.
С налитыми соком, спелыми гроздями…
И вошли в белый, светлый дом, с окнами к солнцу.
Отец лежал, словно уставший вернулся с работы...
Волосы его были белыми.
И волосы мамы тоже были белыми.
Сбылось пожелание горбатого Додо.
Отец с мамой дожили до времен, когда волосы их стали белыми.
Только, теперь, отец ушел...
- Мама...!
- Бадри...!
- Ты все таки пришел?
- Я не мог не прийти.
- Ты рискуешь сын.
- Это был мой долг, мама...
- Да, это был твой долг, сынок.
- Да мама, мой долг...
- Долг превыше всего сынок.
- Да мама, долг превыше страха.
- А что еще, твой долг?
- Мой долг постоять возле отца...
- А еще?
- Мой долг подставить тебе плечо...
- А еще?
- Утереть твои слезы...
- А еще?
- Лечь травой под твои ноги.
- А еще сын?
- Уйти незамеченным.
- Тебе надо уйти.
- Я уже ухожу мама.
- Мое сердце полно любви, сын.
- Я уже ухожу.
- Когда ты уйдешь, я успокоюсь.
- Прощай мама.
- Да хранит тебя святой Георгий. Ты выполнил свой долг!
Монахи отправились в обратный путь.
Бадри тянулся за отцом Георгием идущем в капюшоне...
С крестом на груди.
И Бадри был в капюшоне...
И тоже с крестом на груди.
И мужчины деревни расступались перед ними.
Они уступали им дорогу.
Они были благодарны Бадри.
Они были благодарны, что он пришел с другой стороны Земли.
Что он пришел, чтобы исполнить свой долг.
Долг перед своим отцом Арсеном.
Долг перед своей матерью.
Долг перед своей живительной деревней.
Долг перед царицей, замуровавшей себя в стенах Сурамской крепости.
Бадри вскинул глаза в небо и увидел круторогих коз...
Они снова шли по облакам.
Они шли по крутым тропам.
И облака держали их...
А они взбирались все круче.
Вот и окраина деревни...
И уже она да-ле-ко...
И уже... скрылась из глаз...
А высокая трава шелестела.
Шептала соседям.
Перешептывалась...
- Бадри выполнил долг.
- Бадри проводил отца.
- Бадри идет с крестом.
- Бадри храним святым Георгием.
И наступили сумерки.
И они все шли.
И наступила темь.
И они все еще шли.
Крестный путь.
И вдруг небо замерцало звездами, текущими на эту сторону Земли…
И по нему Господь щедро плеснул молоком Млечного пути…
И Бадри осознал, что он жаждет испить этого Святого, Небесного молока!
Ему было необходимо, это Святое молоко Веры!
Святое молоко Истины!
И еще он осознал, что каждый человек должен жить там, где он родился.
И крест на его груди уже не дрожал.
Крест навсегда впечатался ему в грудь!