Странный случай

             Степан еще не проснулся окончательно, был в том пограничном состоянии между сном и бодрствованием, когда вроде еще сон видишь, а организм уже знает, что это сон и вот сейчас ты проснешься, чтобы встать и начать проживать очередной день своей жизни. И тут же ему стало как-то уныло, тускло. От одного только ощущения, что вот опять начинается день, который – хочешь - не хочешь – а придется принять и прожить, дотянуть до следующей ночи, чтобы свалиться в беспробудном сне. И от этой слабой полусонной мысли стало ему нехорошо.
             Голова гудела, как чугун, по которому сильно ударили молотом – долго и протяжно: у-у-у-у… Во рту стоял тот противный привкус, про который друг Валера образно выражается: «словно кошки в рот нагадили». И во всем организме муть, от которой тошнит, звон в ушах и туман в глазах. Короче, Степан находился в состоянии, именуемом в простонародье утренним похмельем. Гадко, тошно, на душе погано, на сердце тяжесть, всего трясет, холодный пот на лбу и сил нет никаких, словно придавило огромным утюгом, ни рукой не пошевельнуть, ни ногой, ни голову поднять. Хорошо еще, что на работу во вторую смену, к трем. До этого как-нибудь отойдет, оклемается. В первый раз, что ли.
              Через силу все же встал, поплелся на кухню в жалкой надежде, что, быть может, осталась в холодильнике банка пива. Хоть полбанки. Хоть несколько живительных глотков холодненького пенящегося напитка… О… Тот случай, когда полжизни готов отдать.
              Пива не было. Набрал в бокал холодной воды из крана. Отпил. Вода была противно-теплой и отдавала хлоркой. Стало еще гаже. Где-то в кладовке оставалась последняя трехлитровая банка маринованных огурцов, из презентованных матерью. Вот она. Хоть что-то. Открыл, поднес к губам, жадно пил маринованный рассол весь в укропных зернах. Поперхнулся лавровым листом, закашлялся.
              Сидел на табурете, смотрел в окно на серый зарождавшийся день, и так тошно было, что скажи ему сейчас кто под руку: «На кой ляд тебе эта жизнь? Не лучше ли в окно сигануть, дабы разом все разрубить?» - может, и сиганул бы. Вздохнул. Ну прыгнет и что? Первый этаж. Да еще такой низкий, что даже малорослый человек запросто с улицы в окно может заглянуть, не вставая на цыпочки и не задирая головы.
              Эх, жизнь… Поганая штука. Хотя…  Вчера она вовсе не казалась поганой и жалкой. Вчера она била фонтаном, взрывалась фейерверком, расцвечивалась яркими цветами радуги, рассыпалась искрами и была такой расчудесно-распрекрасной, что, как написано в детских книжках, ни в сказке сказать, ни пером описать. Нет, вчера была настоящая жизнь в самом высоком ее проявлении и смысле. Вчера они с приятелями посидели-погудели классно! Он слабо усмехнулся, вспоминая вчерашнее. Тут же сморщился: усмешка мгновенно отозвалась болью в виске, столь острой, словно в висок ткнули шилом. М-да… И почему за хорошим немедленно следует плохое, за праздником – серый будень, за наградой – расплата, за выигрышем – налог.
             Вчера отмечали Валеркин выигрыш в лотерею. У другана Тихонова Валерки два вывиха в мозгах: первый – анекдоты, которые знает величайшее множество, второй – вечная мечта сорвать крупный куш в лотерею, для чего постоянно приобретает всевозможные лотерейные билетики и карточки спортлото, иногда даже кое-что выигрывая, но в целом несоизмеримо больше проигрывая. Вот вчера отмечали очередной его выигрыш. По случаю такого везения, Валерка «проставился» на сумму, превышающую сумму выигрыша раза в три, не меньше, судя по количеству выпитого. Да еще и налог будет платить государству от суммы выигрыша. Такая вот арифметика.
              Степан бросил взгляд на пустые бутылки, стоявшие на столе и полу. Отмечали вчетвером у Степана, так как у Валерки дома жена Томка, а Степан холост. Томка – та еще мигера. Степан знает, приходилось сталкиваться, сочувствует другу. Нет, одному тоже не сахар, но и такой жены даром не надо. Разве сможешь посидеть с приятелями вот так вольготно, без оглядки на кого бы то ни было, попить пивка или чего покрепче, погоготать над бесконечными Валеркиными анекдотами, яростно поругать правительство и начальство, от души погорланить песни под гитару, потрепаться о бабах. Хоть они и стервы, но «без женщин жить нельзя на свете, нет!». Тем более, мужики они еще не старые, а напротив, в самом соку – уже за тридцать, но до сорока еще далеко-далече.
               Ах, ты… Опять накатила головная боль, за которой сразу подступила волной тошнота. Фу ты… И ведь каждый такой раз в состоянии похмелья дает себе железное слово. Нет, не бросить пить. Вот еще. Можно сказать, единственная радость в жизни. Клянется сам себе, мучаясь очередным похмельем, что во время следующей пьянки-гулянки припрячет для себя хоть банку пива назавтра. Да разве об этом думается, если вот сейчас все хорошо, если друзья рядом, если жизнь кипит, бурлит и переливается через край. А потом наступает суровое завтра. Одинокое, тоскливое, гадкое. Когда голова гудит как чугун, руки слабые и трясутся словно в паркенсоне, сил нет, во рту сушь и привкус, словно кошки нагадили. Внутри тоска черная. И ко всем несчастьям вдобавок пустой холодильник.
               Нет, так не пойдет. Надо собраться. Сходить в магазин, благо, не далеко. Принести парочку банок пива. Холодненького, со слезой. От мысленного вида запотевшей банки пива свело скулы. Сглотнул сухим горлом. Вздохнул. Крякнул. Встал через силу. Пошел в комнату за джинсами.
                В это время раздался звонок в дверь. Кто бы это? Мелькнула слабая надежда: а ну как Валерий, да с пивком? Хотя, это вряд ли. Валерке с утра на работу. Да и не надо. А то увлекутся, а ему, кровь из носу, к трем на завод. И без того один выговор за прогул имеется.
                Звонок повторился. Степан на непослушных ногах двинулся в прихожую. 

                За дверью стояла высокая поджарая старуха. В каком-то нелепом клетчатом пальто, в старомодных ботах с застежками на кнопках, в дурацкой маленькой шляпке набекрень, какие носили в военные и послевоенные годы, судя по старым советским фильмам.
               - Кого надо? – не слишком дружелюбно спросил он.
               - Тебя! – уверенно сказала старуха запавшим ртом, небрежно очерченным кроваво-красной помадой, и вошла, бесцеремонно отпихнув локтем его в сторону. Не разуваясь пошла в комнату, оставляя за собою на грязном полу влажные следы.
               Хмыкнул. Пошел следом. А старуха уселась на стул, стоящий у стола. Сверлила его сердитыми глазами из-под нависших дряблых век.
               - Доигрался, голубчик! – произнесла вроде зло, но без злобы в голосе, а даже с ноткой жалости к нему. Или показалось.
               - А чего?! – с вызовом спросил он, - В чем, собственно, дело? – А сам судорожно вспоминал вчерашнее. Вроде, никто из соседей не приходил, не жаловался на шум, милицию не вызывал. Из квартиры ни он, ни приятели всю прошедшую ночь не выходили. Стало быть, ничего такого натворить не могли. Какие претензии, спрашивается?
               - А того, - весомо сказала старуха, - Доигрался. – Она облокотилась на стол, подперла костлявой рукой щеку. – Все. Приехал.
               - Куда… приехал? – растерялся Степан.
               - Туда. До конечной своей станции, - она горько вздохнула, - Нет, так бы еще ехать и ехать. Если бы не дурак. А так, все. Выходи.
               - Куда?..
               Она не ответила. Смотрела со смесью зла и сожаления о нем. Странная, незнакомая, нездешняя какая-то старуха. И вдруг его осенило. Словно по голове обухом дали. А голова вместо того, чтобы совсем запутаться или вовсе отключиться, напротив стала ясная, ясная. Как тщательно протертое стекло. Как тонкая-тонкая пленка льда в проталине. Внутри похолодело, схватилось инеем. Руки словно отнялись, ноги онемели.
               - Ты кто? – сипло спросил-прошелестел помертвевшими губами.
               - Она самая. Правильная догадка, - удовлетворенно кивнула она, - Пошли, милок. – Последние слова сказала мягко, как врач озвучивает обреченному больному страшный диагноз.
               - Нет, - затряс мелко головой, - Не может быть.
               - Ну, ну, - усмехнулась старуха, молодо блеснув глазами, - все так говорят. Да ты не боись. Все не так страшно. Совсем даже не страшно. Дело обыденное, можно сказать – житейское. То есть, как раз напротив – не житейское, но обыкновенное. Как говорится: все там будете. Да тебе-то чего переживать, а? У тебя ни жены, ни детей, ни дела важного. Так. Суета одна, да пьянки. Терять-то нечего. Об чем сожалеть? Неуж о таком, как вчерашний гудежь, печалиться станешь? – Она говорила тихо, не спеша, успокаивающе-мягко, словно уговаривала его.
                - Нет! Я не хочу! – он хотел сказать уверенно, словно отрезать, и сам услышал дрожь и слабость в голосе своем.
                - А кто хочет? Кроме самых последних идиотов. Так их единицы. Никто не желает-с. По доброй-то воле. А куда деваться? Ты давай, парень, кончай ломать тут комедию. Право слово. Некогда мне. У нас тоже, знаешь ли, и план, и график, и разные обязательства. Чего удивляешься? Так и есть, - она вздохнула, широко зевнула, показав старческие желтые зубы. Неожиданно улыбнулась, - А знаешь чего? Хочешь напоследок подарочек от меня? – Она вынула дряхлой рукой откуда то из недр своего широкого клетчатого пальто жестяную банку пива. Громко стукнув, поставила на стол, – Держи, пьяница.
                - Я не пьяница! И не алкоголик! Я, может, вообще больше в рот не возьму!!
                - Знамо, не возьмешь, - согласно кивнула, - Это последняя. Самая. Держи. Холодненькое. Как ты хотел.
                - Нет! – из самого нутра поднялась в нем сила могучая, встрепенулась душа, налилось тело, - Нет.  – Он подошел в столу, банка полетела в форточку. – Нет!
                - Ишь ты, - насмешливо оскалилась старуха, вялые щеки сморщились в глубокие морщины, - Герой нашелся. Герой с дырой. Видала я таких героев, пачками. Чего ж ты вчера так не швырялся в форточку, а? Ни одну рюмку мимо рта не пронес.
                - Я. Больше. Не. Буду. – Отчеканил он, пристально глядя старухе в лицо, - Молчи! Сказал «не буду», значить – не буду. Все!  А теперь иди отсюда. Пока следом за банкой не полетела, - голос его крепчал от слова к слову, - Мне скоро на работу. И вообще, у меня дел много. У меня вся жизнь впереди. Интересная, хорошая, красивая жизнь. Поняла?!
                - Поняла, - просто ответила она, - Чего ж не понять, когда понятно говорят. Ну, как говорится, не прощаюсь. – Она не торопливо встала и вышла из комнаты. Высокая, статная, прямая. Со спины молодая и сильная. Послышался слабый щелчок замка.

                Про этот странный случай рассказал мне недавно мой дядя. Случай произошел с ним десять лет назад. С тех пор дядя Степан в рот не взял и капли спиртного. Последние десять лет он активно занимается спортом, красуется на доске почета родного завода, женился, подрастает дочь Марина, ученица второго класса средней школы. По вечерам и выходным подрабатывает частным извозом – хочет быстрее выплатить банковский кредит, взятый несколько лет назад на приобретение трехкомнатной квартиры вместо однокомнатной хрущевки.
               «Трухнул я тогда так, как ни до, ни после потом не пугался. До мозга костей ужаснулся. Как говорят: в один миг вся жизнь моя жалкая и никчемная перед глазами мелькнула. С тех пор живу так, как будто мне дан еще один шанс. И я стараюсь воспользоваться этим шансом сполна. …Может, мне померещилось это с похмелья, не знаю.  Может, со сна чего привиделось. А, может, и впрямь САМА приходила. Чего только не бывает в жизни нашей не простой», - задумчиво качая головой, говорил дядя Степан, завершая свой рассказ. Я только удивленно и согласно кивал головой: чудеса. Как бы то ни было, но все хорошо, что хорошо кончается. И я никогда не выдам тайну своей бабушки Агаты, родной матери дяди Степана, по большому секрету рассказавшую мне, как она подослала к сыну свою знакомую Инессу Вальдемаровну, бывшую когда-то очень давно ведущей актрисой местного драматического театра, после того, как ей всю ночь названивали соседи сына, жаловавшиеся на пьяную оргию, не дающую спать всему подъезду.

           16.01.2015