Я не Шарли

   А для незнающих русского языка могу повторить «Je ne suis pas Charlie».  Я даже без отвращения и подумать  не могу о том, чтоб стал этим Шарли. Даже и после того, когда этот мерзкий листок вышел вновь с пятимиллионным тиражом.

   Вы спросите почему? Так всё просто. Если я Шарли, то это значит, что и я тоже один из этих старых пердунов-художников, для которых нет ничего святого в жизни. Кроме денег, разумеется. Поскольку они делали деньги как раз на этих самых пошлых, похабных картинках.

     Причем доставалось от них не только Пророку, но и Христу с Богородицей по полной мере тоже. Посмотрите их последнюю карикатурку.   
 
   И знаете, какую отмазку нашла для них наша либерасня. Замечательную! Не подкопаешься. И возразить как бы нечего. Это у них, у французов, такая традиция. ТРАДИЦИЯ.  Ну а раз так – оплевать чужие духовные ценности – это дело святое. Потому как свобода. 

     Вот и Сванидзе выразился в том же ключе. Ну, традиция, как вы не понимаете. А традиция требует уважения и понимания. Раньше «историк» выступал в защиту шлюх, сплясавших в храме Христа Спасителя. Хотя у нас вроде бы нет традиции плясать на амвоне перед алтарём. Теперь он пафосно защищает почивших пердунов, положивших жизни свои на алтарь свободы, следуя традиции.

    Хорошо. Я все-таки стараюсь понять. Эту традицию. И все в плоскости логики предложенной отмазки. Вот на Земле и поныне существует в некоторых местах  традиция поедать органы своих врагов. Дабы впитать в себя их мужество, силу и ум. И как мы отнесемся к такой традиции? Наверное, с уважением и почтением по Сванидзе. А вот на Корсике (это часть Франции) могут и зарезать за косо брошенный взгляд. А потом начнется кровавая вендетта. И это тоже традиция. Ну что тут поделаешь. Это у них такая национальная черта. Отнесемся с пониманием?

     И тем не менее у меня есть большие сомнения в том, что французы с легкостью и без зазрения совести могут оплевать любые духовные ценности. Особенно когда дело касается ценностей, к которым они прикипели душой едва ли не с рождения. Вот случай из моей жизненной практики.    

 Я работаю переводчиком. Уже давно. Иногда на круизных теплоходах, курсирующих между Питером и Москвой. Может быть, вы знаете, что к концу живописного путешествия по традиции каждая группа должна приготовить свой концертный номер. Смешной номер. Один из таких концертов мне дал роскошную пищу для размышлений. Предлагаю поразмышлять вместе со мной. Зал на том концерте был полон. Почти три сотни зрителей. Все французы. Один из номеров назывался «Танец маленьких лебедей».

    На сцену вышли четыре здоровенных мужика с отвислыми животами, напомаженные, в белых пачках. Мне показалось в хорошем подпитии. Ну а потом, взявшись за руки, встав в известную позицию, исполнили этот самый танец. Под божественную музыку нашего гения. Никогда не забуду. Более пошлого, более отвратительного зрелища я никогда не видел. В конце представления все четверо завалились в неописуемо-уродливых позах. Повторяю, под волшебные звуки известной мелодии. А зал ржал. Иные до икоты. А мне было противно. У меня было ощущение, что только что оплевали нечто очень дорогое и сокровенное для меня. Только что сделали безобразную карикатуру на наше духовное национальное достояние.

     А потом был другой номер. На этот раз на сцену вышла группа из бретонцев. Надо сказать, что они позиционируют себя не совсем французами. У них свой очень древний язык, своя культура, свои родовые корни. Представьте себе, они спели Марсельезу. Национальный гимн Франции. Сочинение «гения одной ночи»,  по словам Стефана Цвейга. Только на божественную музыку этого гения они положили слова собственного доморощенного сочинения. Ну совершенно в духе карикатур из Шарли.

   Они не хотели никого оскорблять. Им просто показалось, что в их невозможно демократическом обществе сие сочинение должно вызвать благожелательное понимание. Ну вышли на сцену, ну спели такую вот веселую «юморину». И под аплодисменты благодарной зрительской массы сошли со сцены.  Они не сошли. Они сбежали с нее под улюлукание и яростные вопли возмущенной и очень неблагодарной публики. Потому что на этот раз слова бретонцев задели нечто бесконечно дорогое для каждого француза. Сделали карикатуру на их символ веры и один из главных элементов национального духа. Плюнули в душу французу, всю наполненную гордостью за историческое событие, потрясшее в конце 18 века всю Европу.

    А что же было это за событие? Мне почему-то в думах об этом событии в голову лезут гильотина, горы отрубленных голов, Вандея, разрушение церквей, при этом знаменитый Нотр-Дам едва только уцелел. А еще массовый забой своих католических «попов». А еще и жесточайший государственный террор против всякого инакомыслия и разросшееся в этой атмосфере массовое доносительство.  И что же французы? Устыдились от всех этих безобразий. Или в лучшем случае сочиняют юморные, карикатурные частушки на вождей- якобинцев революции?  Да ни Боже мой! Приезжайте в эту страну 14 июля. И вы увидите военные парады, балы, концерты и фейерверки в вечернем небе. И радость, и счастье на лицах парижан. Никто и не думает в остервенении плюнуть в собственное прошлое.
 
   А вот ещё, что я вспоминаю, когда мне говорят о свободе обращении с духовными ценностями. И традиции тоже.  Особенно, если они не свои. Чужие. 

       Вот  Успенский собор в Кремле. Я бываю в нем очень часто. Работа такая. Прихожу в него с французами. И рассказываю им об истории собора. О том, что все Романовы и последние Рюриковичи пребывали здесь в момент коронации на царство. И всегда в смущении из-за политкорректности опускаю в моём повествовании один печальный эпизод из истории собора – нашей национальной святыни. И связан он как раз с французами, пришедшими к нам отнюдь не гостями в 1812 г.

        Многие ценности были вывезены из Москвы до прихода «гостей» Однако в Успенском соборе оставалось много чего ещё. Много икон, которые были украшены драгоценными камнями и жемчугом. В паникадиле, висевшем между патриаршим и царскими местами и сделанном в Венеции по заказу боярина Морозова в 1660 г. было всего свыше 60 пудов серебра. Раки святителей московских Петра, Ионы и Филиппа были покрыты серебряными досками. Все это было похищено.

        Кроме разграбления собора французы совершили и осквернение его. Так они устроили посреди собора горн, в котором переплавляли ризы с икон и пережигали священные парчовые облачения. Снявши дорогое паникадило, они повесили на крюк, на котором оно висело, весы, и взвешивали на них получавшиеся от плавки слитки золота и серебра. После их ухода на одном из столпов собора была найдена надпись, гласившая, что в Успенском соборе наполеоновскими солдатами было переплавлено всего 325 пудов серебра и 18 пудов золота.

        Кроме того в соборе было устроены стойла для лошадей. Иконы в большинстве случаев оказались исцарапанными, некоторые - со вбитыми в них гвоздями, так что иконописцам впоследствии пришлось возобновлять 375 икон.
 
        Вошедшие в Кремль русские войска  нашли в соборе кучи навоза и гниющих овощей, заколоченные досками царские врата, расцарапанные и лишенные глаз лики образов. Тела митрополитов Ионы и Петра были выброшены из рак.

   После всего этого я спрашиваю себя, а может быть действительно обращаться так с вещами, которые по определению должны быть неприкасаемыми (intouchable) – это у них такая традиция? 
 
    И последнее. Вера – это очень серьезно. Без веры нет человека. Без веры есть существо, явившееся на свет ради лишь удовлетворения своих потребительских инстинктов. То есть животное. При этом вопрос веры – это вопрос традиции, самобытного развития страны, даже вкуса. Кто - то верит в Аллаха, кто-то в Христа. А кто-то в коммунизм. Коммунизм – это тоже вера. Вера в возможность установления царства справедливости на Земле. И в этом смысле эта вера очень легко вписывается в длинный список всевозможных вер, созданных нашим человеческим воображением. Над чем же смеялись пердуны-карикатуристы? Над верой? Так это чрезвычайно опасное занятие.