Все в памяти моей. Гл. 21. Счастливая ты, Светка!

    Виктор…  О  нем   в  двух  словах  не  скажешь…  Всегда  очень  разный.

   Намешано  в  нем  было  много  хорошего и столько  же,  мягко  говоря... Хотя,     нет,   хорошего,  все  же,  было  больше.
 
   Вспоминаю, как  после  пятнадцати  лет  нашей  совместной  жизни  я,  стараясь  быть  предельно  честной  перед   самой   собой,   мысленно  спросила  себя:  а,  правда,  счастлива  ли  я  с  ним?  И сама  себе ответила:  счастлива. Это  было,  когда,  не  помню  уже,  кто  из  моих  подруг  сказала,  имея  в виду  Виктора:
               
 - Счаcтливая  ты,  Светка!
               
   Ответила  так  себе, несмотря  на  то, что  за  эти  пятнадцать  лет уже  было  много  такого,  о  чем  не  хотелось  бы  вспоминать…
               
  …В  Одессе  Виктор  закончил  два курса  института, но  здесь его не  брали  на  третий  курс,  -  объем   преподавания  в   Барнаульском   политехническом   был  гораздо  больше,  чем  в  Одесском   мукомольном.  Ему   пришлось   вначале  быть  вольным  слушателем,  так  как на  втором  курсе  пока  свободных  мест не  было, но  уже  в  конце  октября  он  был  зачислен  на стационар. Со стипендией.   Я,  откровенно  говоря,  с  тревогой  ждала  зимнюю  сессию.
               
  И  совершенно  напрасно:  он  сдал  все  экзамены  более,  чем   успешно  - с  одной  лишь  четверкой,  все  остальные - на  отлично. И  так до конца  учебы.  И  уже  на  последних  курсах  подрабатывал  в  лабораториях, на  кафедре. И,  кроме   всего  прочего,  порой   разгружал   вагоны,  работал   на  пилораме  в  лесхозе,  чтобы  и  этим  пополнить  наш  семейный  бюджет.

  И  все  это  несмотря  на то, что  уже  в  следующем  году  у  него  обнаружили  очаги  туберкулеза  в легких. К болезни  своей  и лечению  он относился спокойно,  я никогда  не  слышала    никаких   жалоб,  стонов  и  пр. И  сама  я  не  ахала  и  не  охала,  в  наших  семьях  это  не  было  принято.
               
    Мама  и баба Лена  слали нам  посылки  с грецкими  орехами, медом,  шоколадом  и  какой-то  особой   массой,  приготовленной  на  основе  сливочного   масла  с  медом,  с  алоэ  и  барсучьим  салом – для   Виктора.  И  к  концу  учебы  его  уже  сняли  с  учета  в  тубдиспансере.
               
    И вообще, его  отношение  к  боли, на  мой  взгляд, напоминало   соревнование  с  нею.
               
     …Март  62-го. Только-только  в  феврале  отгуляли  свадьбу.  Медовый  месяц.  Живем  в   разных  общежитиях,  в  разных   концах  города.  Встречаемся   редко,  мечтаем  о  своем,  укромном,  уголке.
 
     …Серое  утро.  Я  в  дипломантской,  за  кульманом,  заканчиваю,  подчищаю  чертежи   своей   «лопатки».  Надо успеть   до   встречи   с   Красовским,  моим  руководителем.  Кто-то  трогает  меня  за  плечо.    Оборачиваюсь:  Галка.
               
-  Свет!  Ты  только  не  волнуйся,- (можно  подумать,  что  после  этих  слов  я  сразу  успокоилась!),-  звонили   из  больницы,  Виктора  привезли   на  «скорой»  утром,  аппендицит,  уже  сделали  операцию, -  дает  мне  листик. - Тут  адрес.   
               
    Мчусь  в  больницу. Меня  проводят  к нему  в  палату, я  могу побыть  здесь,  сколько  хочу.   Бледный,  только   скулы   торчат,  встречает  меня  улыбкой  до  ушей,  в  глазах  скрытая  боль:

 - Мамуля!  Привет!  Испугалась?  Я  сам  испугался.
               
   Я  понимаю:  только  отошел  наркоз.  Представляю,  как  ему  сейчас  больно: сама  в  пятнадцать  лет  перенесла  такую  же  операцию  и  помню,  как  плакала  и  стонала,  а  мама  всю  ночь  смачивала  мне  губы  влажной  ваткой, осторожно поправляла  какие-то  трубочки  и приговаривала: потерпи, потерпи, еще  немножко…
      
   А  тут  лежит,  как  ни  в  чем  не  бывало,  смеется!  И  вдруг  встает!
 
- Ты  куда?
               
- Ну,  мамуль,  надо…
               
   Придерживая обеими  руками  бок, чуть прихрамывая (небольшая хромота  осталась  с  детства),  идет  впереди  меня.
               
-  Витя,  ты  что,  тебе  нельзя!… -  я  иду  позади,  выставив  вперед  руки, как  за  ребенком,  который  учится  ходить.
               
   А  он, лихо  поддев  ногой  бумажный  комок, попавшийся на  пути, оглядывается              на меня  и  скалит в  улыбке  свои большие, такие  красивые,  зубы!
               
   Через  неделю  я  из  больницы  на  такси  везу  его  уже  в  нашу!   комнату!  К  нему,  в  их  новое  общежитие:  Толик  Лукьянов, брат,  позаботился.
          
   Если  в старом общежитии  нас  хорошо  знали  и меня пропускали без  вопросов,  то  начальство  (студенческие  ревнители  морали) в  новом  общежитии  немедленно  заинтересовалось:  что  это  за  девица  шастает  по  третьему,  мужскому,  этажу  в  коротком  халатике  и  домашних  тапочках?

   Только  мы  с  Виктором  уютно  устроились  на  кровати,  как  сильный  стук  в  дверь  заставил  нас  подняться.   В   комнату,  не   спрашивая   разрешения,  ввалились  трое ребят  и  пожилой,  потрепанного  вида, субьект.  Как  выяснилось  потом – воспитатель  общежития!

-  Что  нужно? – по лицу Виктора  я  поняла: сейчас  что-то будет!  И  потихоньку  стала  протискиваться  вперед,  стараясь  прикрыть  собой  его  живот.
      
-  Он  еще  спрашивает!  Что  это  за  б…. у  себя  тут  держишь?
               
   Я  не  успела  опомниться, как  оказалась  за Витиной  спиной,  а  говоривший,  поперхнувшись,  уже  сидел  на  полу  с  окровавленным  носом.
               
  Больше   нам  никто  не  мешал…  Понятно,  мы   были  молоды…    Я  только  все  время  волновалась:  не  разойдутся  ли  швы?  И  вскоре  все - таки   уговорила  его  вызвать  «скорую»:  через  повязку,  довольно  прилично,  сочилась  кровь…

   Молодые  ребята, наложив новую  повязку, понимающе улыбались  и  напутствовали  Виктора:

 - Ты,  парень,  того,- поосторожнее…               

  …Гораздо  позже.  Виктору  уже  пятьдесят.    Поздно  вечером   он   появляется  дома,  совершенно  трезвый,  в сопровождении  соседа  и друга - Володи  Седякина.  Левая  кисть  туго  перебинтована. Повязка  большая,  толстая,  руку  он  бережно  держит  у  груди.   Лицо  спокойное,  никаких  эмоций.
               
-  Что  случилось? –спрашиваю.
               
   Молчит.  Володя, -  торопливо,  взволнованно:

-  Светлана  Михайловна!  Вы  бы...  вы  бы  видели!   Ему  пилой  отрезало  на  двух  пальцах эти…  фаланги!  Вот!  А  он… ну,  ни   слова!  Даже  не  пикнул!…  Вот  человек!
               
-  Сунул  пальцы  не  туда…  А  надо  было  в ….! –  это   Виктор,  и  добавляет   
такое!, -  на  что  Володя  восхищенно  смеется.
               
  И  я  так  и  не  услышала,  ни  разу,  ни  стона,  ни  жалобы...      
      
   После института  его  направляют  в  стройуправление,  мастером   по  башенным  кранам.  Работа  тяжелая,  все  время  под  открытым  небом.  Особенно  страшно  мне  за  него  зимой,  в   морозы  и  бураны,  когда  ветер   рвет  крыши  и  по  утрам  по   радио  передают    штормовые   предупреждения.  Но  уже  через  год  институт  забирает  его  к  себе,  на  кафедру,  ассистентом   и  руководителем  студенческой  группы. Он  преподает  курс  подъемно – транспортных  механизмов,   читает  лекции,  ведет  курсовые  и  дипломные  работы.
               
    Уже  родился  Андрей.   В   доме  у   нас  всегда   полно   друзей.   Живем   студенческими  законами:  накормить  и  обогреть.  А   это,  в  основном,   мои  сотрудницы   по   работе,  молодые  одинокие   женщины,   живущие  в  общежитии,  Федор  Федорович,   он  еще  не  женат,  часто  бывает  у  нас,  тоже  живет  в  общежитии.  Юра  Рублев,  общий  любимец  в  отделе,  где  я  работаю. Он  женат,  но  любит  бывать  у  нас  один, без  своей  Люды. Они  подолгу  сидят  на  кухне  с  Виктором  за  тихой  беседой.
               
   Приходят  на  жареную (или  печеную) картошку  с  репчатым  луком,  с  салом  от  бабы  Лены,  на  посылку  от  тещи (моей  мамы),  на  холодец  или  кровяную  колбасу,  приготовленные  Виктором…  Дети  здесь  же.  Нам  хорошо.  Интересно.  Много смеемся.

   Юра  или  я  играем  на  гитаре,  поем,  как  умеем…
               
   По  воскресеньям,  зимой,  уходим  в  лес  на лыжах,  там  почти  весь  наш  поселок:  у  завода  своя  лыжная  база,  рядом,  через  дорогу,  на  опушке.  У  нас  у  всех  лыжи  свои  и  мы  прямо  от  дома  на  них  уходим   к  лыжне  в  лесу.
               
   Завод  наш  молодой,  средний  возраст  примерно  двадцать пять-тридцать  лет. Мы  все  почти  в  одно  время   заканчивали  вузы  и   молодыми   специалистами  поступили  на  завод.  Теперь  рядом  живем,  взрослеем,  растим  детей.
   
    То было  прекрасное  время.  На  работу  шли,  как  на  праздник,  одевались,  как  в  театр,  друг  перед  дружкой! Молодость...

    Я  много  шила  себе,  вязала.  Главным  ценителем  и  критиком  был  Виктор.  Примерку  я  должна  была  делать  только в  его присутствии, и если  ему  что-то           не  нравилось, что-то «морщило», - я  по  десять раз перепарывала  и  перешивала,  пока  не  получала от  него  «добро».  И  получалось  и  вправду  хорошо.

   И часто вспоминала шутливую поговорку моей квартирной хозяйки в Одессе, тети Вали, портнихи.  Она  всякий раз произносила ее, застав меня за шитьем:

- Шиешь, дивонько? - Шию! - А скоро пороть будешь? - Як ниточку дошию...

            
    Он  с  пристрастием  относился  к   моему   внешнему  виду.  Помню,  еще   в  малосемейке,  когда  появился  первый  ребенок,  и  мне    было   ни  до  какого  вида  вообще,  Виктор, завтракая  на  общей  кухне,  вдруг  заметил, что  у  меня  из-под  халата  видна  ночнушка.  Он  тут  же  взял  меня  за  руку  и  отвел  в  комнату:
   
-  Что  это  за  канцурья?  Чтоб  я  этого  больше  не  видел!
   
   В нем жила баба Лена! Она, еще когда родился Сережа, учила меня:

-  Ты, Светка, нэ ходы в одним платти! Кожный день меняй! И все стирай, и соби, и
дитям, и чоловику... Щоб пахло чистым!(С той поры стирка и глажка въелись в меня,
как вечная прививка...)

   И  еще  бабушка  моя приучала: никакого  непорядка  в  нижнем  белье,  никаких  застежек  на  булавках!…   А  тут... Где  взять   время  и  силы?..
    
               
  От  правды   не  уйдешь:  я  привыкла  следить  за  собой  в  любой  обстановке  (оглядываясь  на  него, ожидая  его  одобрения). И  это он приучил меня  готовить  на  стол  быстро,  порой  экспромтом (как баба Лена!). И  наши  знакомые  бывали  удивлены,  когда  мы  вместе  после  работы  все  шли  к нам домой,  и  через  каких-то  тридцать- сорок минут  стол  был  уже  накрыт:  и  горячее,  и  салат, и  даже  пирог  или торт  из  духовки…
      
   …Меня  еще  поражало  в  нем  одно:  обладая   взрывным  и  даже  вспыльчивым  характером,  в  сложных,  а  порой  и  в  экстремальных  ситуациях, он был  очень  сдержан,  спокоен   и   даже  доброжелателен.
 
   …Весна.  Мы  с  детьми  гуляли  в  лесу.  Сереже  семь  лет,  Андрею   четыре.  Зашли  далеко.  Жгли  костерок,  собирали  цветы,  играли  в  бадминтон.

  Возвращаемся  домой.  До  поселка   еще  прилично.  И  вдруг   нам   навстречу  из-за  кустов,  длинной  шеренгой,  прямо   на  нас,  ничуть  не  уступая дорогу, идет  ватага  подвыпивших  парней.  Не  наши,  не поселковские.  Я  испугалась:  что  у  них  на  уме?  Что  может  сделать  Витя,  их  человек  восемь-  десять!
          
    Он  шел  рядом. Я держала  детей  за  руки.  И  вот  эта  ватага  рассыпается  и  пропускает  нас, наглые ухмылки  вдруг  исчезли с  их физиономий. Я  взглянула  на  Виктора: он  шел  с каменным, каким-то  страшным  лицом, крепко сжав  кулаки.
               
    Я  потом  сказала  о  своем  страхе,  на  что  он   ответил:

-  Я  бы  прибил…  -  и  я  поверила.

   Видно, почувствовали  это  и  те  юнцы...

   ...Володя,  сосед,  с  восторгом  рассказывает:
               
-  Ну,  Александрыч!  Светлана  Михайловна!  Вы  бы  видели!

   Я  поняла  только,  что  когда  на  них  выскочил  пес,  здоровая  сторожевая  овчарка, (они  шли  компанией  по гаражному  кооперативу),  Виктор,  в  отличие  от  остальных,  не  бросился  в  сторону,  а  выставив  навстречу  кулак,  въехал  им  собаке  прямо  в  пасть!  И  та  просто  отлетела  в  сторону...               

  …Помню, он  появился дома  с приличным  фингалом  под  глазом.  Такого  никогда  не  было!  Со  смехом  рассказал,  как  уже  возвращался  из  гаража  домой,-  а  один  он  никогда  не  ходил,  так  что  свидетели  были,- и увидел,  как  из-под  закрытых  ворот  одного  из  боксов  стелется  дым.  Ни  секунды  не  раздумывая,  бросился  открывать  ворота, а они-то  на  запоре,  изнутри!  Все  вместе  быстро  буквально  вырвали   их   и   обнаружили   в   машине   мужчину,  без   сознания.  На    воздухе   Виктор  стал   делать   ему  искусственное   дыхание, -  "рот в рот", - приводя  в  чувство. Тот очнулся  и  влепил  спасителю  кулаком  в глаз!…      

   …Осень.  Мы  вдвоем  уехали  далеко  в  лес  по  грибы.  Машину  оставили  на  дороге.  Ходим  уже  долго.  День  серый,  пасмурный.   Уже  накрапывает  дождик.  Пора  возвращаться.  Идем  к  машине,-  и  вдруг  понимаем,  что  кружим  на  одном  месте,  заблудились! Темнеет. Я  начинаю  паниковать.  Виктор  невозмутим.  Шутит,  рассказывает   какие-то   смешные   истории,  крепко   прижимает  меня  к  себе,  укутывает  своей  курткой:
               
  - Ну,  что ты,  мамуль!  Я  же  с тобой!  Когда  еще  так  побудем  одни!… -  и  мне  становится  спокойно  и  хорошо:  с ним  я  ничего  не  боюсь.
               
    Усаживает   меня  на  толстый  ствол  упавшего   дерева.  Греет   руки,  как  когда-то…
               
      Нам  повезло,  на  нас  вышла  семейная  пара,  тоже  грибники.  Оказалось,  что  мы  ушли, и  довольно  далеко, совсем  в  противоположную  сторону от  своей  машины,  которую  они  заметили  на  дороге.  Любезно  подвозят  нас  к  ней…            

   …Так  же  спокойно  и  умело  он  ухаживает  за  мной, справляется  с  детьми,  магазинами,  кухней,  когда   у  меня  проблемы   с  почками.  От  диких  болей  и  полной  беспомощности  я  впадала  в страшную  депрессию, порой  ждала  конца…
          
    Помогает  Виктору  моя  подруга,  Нина,  добрейшей  души  человек.  Дети  ее  любят.  И  вот,  когда  мы  с  ней  одни, - как   мне  кажется,-  я  прошу  ее:
               
 -  Нин!  Если  что  со  мной…  ты  понимаешь, - не   оставляй  Витю  и   детей,  выходи  за  него…
               
     Я  не  успеваю  договорить,  как  в  дверях  стоит  Виктор.  И  тут  мы  с  Ниной  слышим  та-акое!  И  в  конце:
               
-   Ты  еще  мне  Настю  родишь! Забыла?…
               
   Словом,  я  тогда удачно  выкарабкалась.   Помогли  его   институтские  связи:  нашли  хорошего  врача,  хорошую  больницу…


    Как,  все -таки,  наша  память  фильтрует  все  прошлое!  Вот  начала  писать  о  хорошем, - и  уже  вспоминается  только  хорошее.
               
   Казалось,  нет  ничего  такого, чего бы он не умел делать. В житейских  делах,               
разумеется.   Мы  сменили  две  дачи  и  оба  дачных  дома,  первый   деревянный,  а  второй  из  кирпича  и  дерева,он  делал  сам. Мог быть каменщиком, плотником,   сварщиком,  кровельщиком   и  т.  п.  Всегда   сам   дома   занимался   ремонтом  телевизора,   стиральной   машины,  всех,   небогатых   в  то   время , домашних  технических  прибамбасов.  Первый  магнитофон в доме в  начале  60-х) был  сделан  его  руками,  и  очень  умело,  даже  с  хорошим  дизайном.  Первый  торшер  для  меня  (я  много  вязала  по  вечерам)  он  сделал  сам,  и  очень  симпатичный.
 
    Любил,  чтобы  в  доме  было  уютно,  я  видела,  что  ему  нравилось,  как  я  обустраиваю  квартиру.  А  я  помнила  слова  бабы    Лены:

 -   Добре  в  тий  хати,  дэ  пахнэ  пирогами!
               
     Мясо  он   готовил   лучше  меня.  Если  в  соседней деревне  знакомые  или  друзья,  а  их  было   не  счесть,  собирались   «забить»   кабанчика, -   звали  Александрыча -  освежевать.  И  это  в  годы,  когда   ему  еще   не  было  и  тридцати!
               
    Когда  строили  гаражный  кооператив,  все  материалы  добывали  через  него:  он   уже   работал  в  Алтайвинобьединении,  на   головном   заводе  и,  понятно,  главный  «стимул» по  заключению  всех  сделок  был  в  его  руках. Но  я  была  спокойна:  к  его  рукам    никогда  ничего  не  «прилипало».

     В  то  время,  когда   у  его  сотрудников   по   производству,  в  компании  которых  мы  часто  бывали  в  ресторанах,  на  всяких  торжествах, -  уже  были  приличные  кооперативные  квартиры  (и  не  одна!),  были  машины,  дефицитные  мебельные  гарнитуры  и  т.   п.,  -  мы   все  еще  жили  в  небольшой   двушке  от  моего  завода,  со  старой,  еще  Исаевской,  мебелью. Позже,  когда  надоело  нам  с  ним  спать  в  проходной  комнате,  я  (опять  же  - я!)  снова  пошла  к  директору  и  он, все  так  же  из  своего  фонда,  выделил  нам  небольшую,  но   уже  трехкомнатную  квартиру.
               
      И  сотрудники  Виктора,  а  вернее, -  сотрудницы, -  главный  технолог  и  начальник  производства, - пытались  порой  «завести»  меня:
               
-  Неужели  Виктор  Александрович  не  может  решить  такие  вопросы?   Светлана Михайловна! Ведь  все  в  его  руках…
               
     Мне  хотелось  ответить:  может, но не  будет,  не  в его  характере.  В  их  руках  вина -  коньяки  запросто  превращались  в   эти  квартиры,  машины  и пр. А  Виктор...    Для  других  он  мог  сделать  и  достать,  что  угодно,  обойдя  все  препоны,  для  себя  - нет.
               
     Вспоминается  один  случай.  Что-то  было  со  мной: кажется, я  хлопнулась               
в  обморок. А  жили  уже  в  новом  доме,  в  трехкомнатной   квартире,  где   с  соседями  были  мало  знакомы,  все  пока  присматривались друг к другу.  Знали 
только  жильцов на втором этаже: она  - врач  заводской  поликлиники,  Александра  Федоровна,  а  он -  учитель  физики  в школе, где учился Сережа.
   
    Само  собой,  Виктор  помчался  к  ним  за  помощью.  Александра  Федоровна,  приведя   меня  в   чувство,  какое-то   время   еще   посидела  у  нас.

    Виктор  приготовил  чай,  разговорились...   И  вот   она,  окинув  взглядом  наши   «хоромы»,- а мы  уже  мало-мало  «прибарахлились»:  приобрели  спальный  и  кухонный  гарнитуры,  и  стояли  новые  диван, стол  и  кресла,  (все  это  мне  досталось  по   большому   «блату»   из   нашего   мебельного   магазина,  где  я  удачно   выполнила   наладку   отопительной   системы   и   директриса  перестала  мерзнуть), - и  сказала:
               
  -  У   вас   так  скромненько,  простенько...  Я   как-то  похвасталась   перед
соседкой   с   первого  этажа:   купила   моющиеся  обои,  а  тут  как  раз  вы  вышли,  Светлана  Михайловна.  Она  и  говорит:  вот  у   этих,  наверное,  все  стены  деньгами  оклеены!!  Идет,  будто  королева!... -  это  про  вас!
                А что   еще  можно  было  подумать?  Приезжал   Виктор   на   служебной   машине,  шофер  помогал  занести  в  дом  коробки  с  продуктами,  цветы.  Часто  приезжал  не  один,  с  друзьями-приятелями,  в  основном  из  летного  училища, -  все  в  регалиях,  при  параде...  Я  выходила  в  роскошной  шубе  «под  норку»  (купила  и  прислала  мама),  вся  в  импорте...
 
    А  то,  что  все  деньги  уходили  на  этот  дефицит  и  под  конец, как   в
анекдоте:   месяца   оставалось   еще   много,  а  денег   мало,  и   приходилось  выкручиваться  (мне!),  как  только  можно! – об  этом   не  знал  никто!
 
    И  когда,  уже гораздо  позже,  ему  «лепили»  дело  на  22-е  тысячи рублей, моя  соседка  и  подруга  Рая  рассказывала,  как  по  подъезду  ходили  какие-то  подозрительные  личности  и  расспрашивали,  как  мы  живем  и  что  у  нас  есть  в  квартире.  Наверное,  дошли  слухи  о   стенах,   «оклеенных    деньгами»!  А  нам, - стыдно   признаться,-  никак  не  хватало  денег  даже  на  простые  обои!  Не  умели,  (да  и  не  хотели!)  зажимать  деньги  в  кулаке.  Это  во  мне  до  сих  пор:  с  деньгами  дружу  легко.
               
     Но  гараж  его,  а  вернее,  «клуб  интересных  встреч»,  как  называли  его  в  кооперативе,  был  обустроен  лучше  всех.  Тут  был  просторный  бокс   для  машины  со  смотровой  ямой,  верстаки,  стеллажи  с  инструментами,  вход  в  глубокий,  выложенный  кирпичем,  похожий  на  бункер,  погреб,  с  электрическим  освещением,  нишами,  полками,  большими  кадками.  Здесь  мы   солили  капусту,  помидоры,  арбузы, хранили  множество  банок  с   соленьями-вареньями,  свежие  овощи  и  фрукты  из сада...
               
     …Сейчас  вспоминать даже страшно, сколько  труда  вкладывалось  туда  каждое  лето!  Поначалу  все  делали  вместе,  затем     многое  приходилось  делать  мне  одной…               
               
     За  этим  боксом  был  еще  один, собственно, это  и  был  «клуб  интересных  встреч».  Здесь стояли  холодильник, телевизор, большой  приемник (из  самолета),  стол,  диван,  обогреватель и  даже  электрическая  плита.  Все   было   выложено  керамической  плиткой    и  содержалось  в  идеальном  порядке...  до  поры,  до  времени...
       
      Все  было  сделано  им  самим,  его  руками.
               
      И  постоянно  он  кому-то  что-то  доставал,  кому-то  помогал:  то  гараж  строить,  то  отвезти-привезти. Все шли  к  нему, за  любой  мелочью:  лампочкой,  сверлом,  дрелью…  Никому  не  отказывал.  Свою  машину,  которую  приобрел  уже  почти в пятьдесят  лет,  (не  новую,  с  рук)  он  разбирал   и   собирал  тоже  сам.
               
     Меня  еще,  откровенно  говоря,  очень  трогало  его  отношение  к  друзьям,  а  настоящих  друзей  у  него  было  трое, остальные - приятели, знакомые, друзья  приятелей, якобы  друзья  и... собутыльники, желающие просто выпить «на  халяву»,  использовать   его  порядочность:  если  он  что-то,   даже  случайно,  пообещал  (ну,  по  пьянке – обронил!) – выполнит.   А  уж  друг  -  это  было  святое.

    Такими  для  него были - Володя  Седякин, (сосед),  Эльмир  (он  звал  его  очень  нежно,  даже  уже  пятидесятилетнего – Элик)  Жуков,  муж  моей  подруги  Риммы, зубного врача и Володя  Михалев. Последние  - друзья  еще  по  институту.
               
    И  отношение  к  старикам.  Те  его  обожали:  помочь,  принести,  подвезти,  -  я  из  сада  тащу  «на  себе», пешком,-  но  Григорьича- (приятеля-пенсионера)  он  отвезет  и  привезет…
               
    А  ведь  он  был  довольно  груб  с   приятелями,  особенно,  если   кто-то  начинал  льстить,  а  еще  того  хуже – врать.  О   том,  как   он    матерился,  среди   мужчин   ходили  легенды  (ничего  не  поделаешь:  прямое  наследие,  от  бабы  Лены). Дома, в семье, это было в шутку, присказки-прибаутки  (в  отсутствие  детей),  я  умирала  со  смеху  над   его  анекдотами,   всяческими    историями,  побасенками,  песнями!  Настоящая   распущенность   появилась   гораздо   позже,  когда  ему  было  уже  за  сорок  и  давало  знать  о  себе   постоянное  общение  с  власть  имущими, чье поведение  было  далеким от  благопристойности,  - почему  я  и  перестала  потом  бывать  с  ним  в  этих  компаниях.               
               
    Дети…  Он  любил  сыновей,  вообще,  детей  любил.  Разговаривал   с   ними,  как  со  взрослыми.  И  от  своих,  еще  совсем  мальчиков,  требовал,  как  от  взрослых. Заботился  о них,  умело  справлялся  со  всеми  их  школьно-садовскими  делами  и  по  дому,  когда я  бывала  в  командировках. Они  до сих пор  помнят,  как   приходилось  есть  его  "кандер",  пшенный  суп,  и  как  при  упоминании    слова  «мама»  в  этот  "кандер"  капали  крупные  слезы!
               
     И  при этом  он  был  довольно  жестким  с  детьми. Не бил, нет, но  словами  мог  разнести  в  клочки…  Мне  порой  было  жаль  их, но вступиться,  вмешаться,  нет!  Было  принято:  один  говорит, - другой  не  вмешивается...  И  когда  я  пыталась  сама   что-то  внушать  детям,  отчитывать  их, он  молча,  со  скрытой  усмешкой,  наблюдал  за  нами  и  уже  после, без  детей,  прижав  меня  к  себе,  смеялся:
               
- Ну,  мамуля,  такая  строгая!  Куда  уж  нам….
 
     И  в  некоторых  ситуациях,  когда  моей  выдержки  не  хватало,  он  был,  как  говорится, - на  высоте.

  …Лето.  Начало  июня.  Я  секретарь  поселковой   избирательной  комиссии (на  время  очередных  выборов).  Весь  день,  с  восьми  утра  и  до  десяти  вечера  на  избирательном  участке.  Сереже  одиннадцать  лет,  Андрею  – семь,  осенью  пойдет  в  школу.  Виктор  взял  для  них  у  себя   в   профкоме  путевки   в  пионерский  лагерь.   Правда,   это   далековато,  километрах   в   сорока   от   Барнаула.  Пионерский  лагерь  моего  завода  рядом,  в  лесу,  но  туда  Сергей  уже  не  хочет,  надоело.
               
    Провожаем  ребят.  Их  увозят  автобусами,  как  обычно.  Сергей  в  отряде  для  старших,  Андрюша  -  с  младшими.  Можно  спокойно  возвращаться  к   своим  делам.
               
     На  следующий  день  я   на   избирательном  участке, в  школе,  копаюсь  в  бумагах.  Уже  двенадцатый  час.  Скоро  обед.  Случайно  поднимаю  глаза.  Ой,  мамочки!  В  раскрытых  дверях  стоит   Сережа, -  грязный,  в   слезах,   рубаха  и  спортивные  трико  мокрые,  сандалии  вообще  ни  на  что  не  похожи...
               
  - Что  случилось?  Как  ты  здесь  оказался?
               
  -Ушел, - едва  слышно  произносит  он.
               
  -Как  ушел?  Почему?  А  где  Андрей?
               
  -  В  лагере…
               
  -  А  ты  как  ушел?  Сам?  Пешком?
               
  - Пешком,  по  Барнаулке... (Это неглубокая  и  неширокая  речушка, что тянется по лесу вдоль деревенек и заимок). - До  Лебяжки,  а  дальше  я  знаю...- плачет. 
               
  - Андрюша  же  кинется  тебя  искать!  Еще  сам  побежит! – я  в  ужасе.  -  Ты  ему  что-то  говорил?  И  почему  ты  сбежал?  Что  произошло?
 
  - Он ничего не знает.  Я  не  вернусь  туда!
               
    Молчит.  Плачет.  А  я  уже  представляю,  какая  будет  гроза, когда  узнает  Виктор.  Боюсь  за  Сережу,  ведь  неизвестно,  что   там   было.  Страшно   за  Андрея,  как  он  там  сейчас  один,  первый  раз  далеко  от  дома?  Скоро  все  станет  известно  Виктору:  позвонят  же  из  лагеря!  Опережаю  события,  звоню  сама...
               
    Мы  с  Сергеем  уже  дома.  Он  умыт,  переодет.  Ждем  Виктора. Слышим,  как  подъехала  машина.  Сережа  вжимается  в  диван,  я  тоже...  И  ничего  не хочет рассказать! Мне  жалко его.   Представляю,   как  он   один,  по   лесу,   вдоль  реки,  километров  пятнадцать! (Наш  поселок  ближе  к  лагерю,  чем  город).
 
     Виктор  совершенно  спокоен. И  когда в  дверях  он  целует  меня  куда-то  в  висок, - успокаиваюсь  и  я.  Он  забирает  Сережу  в  детскую  и  закрывает  дверь.  Прислушиваюсь.  Тихо.  Я  уже  ухом  у  самой  двери! Ничего  не  слышно…
      
    Минут  через  семь  дверь  открывается.
               
-   Мамуль!  Нам  бы  поесть  чего-нибудь, -  оба  улыбаются,   Сергей   сквозь  слезы.
 
    Вскоре  у  нас в  доме  появляется  и  директор  лагеря.  Втроем  они  снова закрываются  в  детской,  затем  там  остаются  только  Виктор  и  директор.
               
 - Ну,  что  там  вы  решили,- спрашиваю  Сережу.
   
 - Я  сейчас  вернусь в лагерь, - он  уже  спокоен.
               
   Да  что  же  там  случилось?! И  уже  отправив  Сергея с директором в  лагерь,  на  их  машине,  Виктор  рассказывает,  что  сегодня  утром,  за  завтраком  в  пионерлагере,  кто-то  из  старших  ребят  велел  Сергею  принести  еще  соку  на  стол.  Но надо  знать  характер  нашего сына: это  папа  номер два.Он и  ответил,
примерно:   тебе  надо,  ты  и  неси. На  что  тот  разразился  матерной  бранью.    Сергей   с   силой  бросил  свой  стакан   об  стол,  повернулся   и   ушел   из  лагеря...
               
    Этот  поступок  был  полностью  в  духе  отца.               
               
  Не  много  ли  я  пишу  о  нем?  Возможно.  Но  я  хочу,  хоть  и  с    большим  опозданием,  сама  разобраться:  почему  же  так  получилось,  что  произошло  с  нами,  со  мной,  с нашей любовью, наконец, - что  привело к такому  трагическому  концу?...               

   ...Конец  шестидесятых. Виктор  работает в  институте. Уже  готовится  сдавать  экзамены  в  аспирантуру.
 
     Вместе  еще  с   одним  преподавателем   они   занимаются   общей   научной  работой,  для  кандидатской  диссертации. Мой  муж  прямо-таки  влюблен  в  этого  товарища.  Они  допоздна  засиживаются  в  институте,  часто  коротают  ночи  у  нас  дома,  пропадают  в  леспромхозе:  там  у  Виктора  уже  давно  все  друзья-приятели  и  им  разрешили  изобретать    какую-то  особую  сушилку  для  зерна,  дерева,  шишек,  предоставив  место  и  материалы.
               
    Я  днем  на  работе,  дети  и  дом  на  мне.  Как  же,  создаю  все  условия  для  ученого  мужа!  Но  это  меня  пока  еще  не  тяготит:   я  молода,  энергии  много,  люблю  мужа  (наверное!), знаю, что  он любит  меня  и  детей.  В  редкие  часы,  когда  мы  можем  остаться  одни, не можем наговориться. Подружки  считают  нас  идеальной  парой…
               
     И  уже  в  эту  пору  я скрываю от  всех, и сама  стараюсь  себя  успокоить:  все  пройдет,  больше  не  повторится, - когда  он является домой, мягко  говоря,  под  шафэ.  Как  могу,  успокаиваю  его  пьяные  агрессию  и  фантазии:  только  бы  дети  не  услышали!
 
     В  моей  семье,  я  имею  в  виду  свои  детство  и  юность,  я  никогда  не  сталкивалась  с  подобным,  и  порой  мне  страшно  и  дико!  Но  я  пересиливаю  себя:  как -  же!  Муж!   Дети!  Ведь  семья – главное!
               
     Наутро пытаюсь что-то  говорить, (скандалить  не  умею), а он  поддерживает  «разбор  полетов»,  переводит  все  в  шутку,  смеется  над  собой  и:
               
  -  Мамуль!  Ну,  я  же  знаю  свою  норму...  не  сердись...  все!  Больше  не  буду...
               
     Я  верю,  поддаюсь  уговорам  и  ласкам.  Вечером  цветы,   семейный  ужин,  прогулка  с  детьми...
               
     И  через  некоторое  время – то  же  самое.
               
     Но  это  еще  пора  нашей  молодости,  каких-то  надежд,  я  еще    могу  прощать.  Люблю?               
     ...Та-ак!  Подошла  к  самому  главному...