Париж. Июль 2014

ХЕМИНГУЭЙ, САД ТЮИЛЬРИ И ЭЙФЕЛЕВА БАШНЯ

Как писать о Париже? Пишут по-разному. Можно порассуждать о недостатках парижан и собачьих безобразиях на тротуарах, как это сделал британец Стефан Кларк. Можно найти какой-то промежуточный вариант. Мне же, к счастью, более по душе бескомпромиссное определение Эрнеста Хемингуэя:  «Париж — это праздник, который всегда с тобой».

Магию этого города объяснить невозможно, как невозможно объяснить, что такое любовь. Романтизм Парижа растворен в воздухе.Понимаешь, что Париж это колоссальная концентрация всех видов искусств от архитектуры и живописи до парфюмерии и кулинарии.

И все же, как писать о Париже? Думаю, будет наиболее правильным правдиво рассказать личную историю погружения в этот феномен. Рассказать, не повторяя путеводители и не претендуя на полноту. Пусть  повествование будет субъективным,  очень личным, но именно в этом его ценность.

Пожалуй, Хемингуэй и вдохновил меня посетить Париж вторично. Впервые мы были там с женой в 2006 году. На этот раз я пригласил в попутчики подросшего четырнадцатилетнего внука Костю. Он был великолепным, деятельным  помощником. Быстро разобрался в непростом парижском метро. Ему я перепоручил карту: задавал цели пешей прогулки, а он, как штурман, прокладывал  маршрут. Костя — юноша практически без недостатков, если не считать его увлеченность кока-колой и  необъяснимую неприязнь к старым женщинам, которых он считает, возможно, не без оснований, очень вредными.
 
Вернёмся к Хемингуэю. Вот строки из его автобиографического посмертно изданного романа «Острова в океане»: «Я катил тебя (сына. — Г.Н.) через улицу от «Клозери де Лила», мимо фонтана с бронзовыми конями, и с рыбой, и с русалками по длинным каштановым аллеям, где играли французские ребятишки, а их няньки сидели на скамейках вдоль посыпанных гравием дорожек».

Мне захотелось пройти этим маршрутом. Не только этим, но и побывать в других местах, связанных с Папашей Хэмом. Так появилась идея, для осуществления которой, кроме всего прочего, требуется здоровье,  крепкие ноги и склонность к мужественному романтизму.

И вот позади непростой перелет до Парижа с пересадкой в Праге, трансфер от аэропорта Шарль-де-Голль до отеля с разговорчивым русским шофером. Отель я выбирал долго и тщательно, руководствуясь, кроме цены, его степенью приближения к Опере Гарнье — традиционному месту сбора туристов. Остановился на трехзвездочном отеле «Корона Опера» вблизи пересечения Больших бульваров с улицей Монмартр. Надо сказать, что и эта улица, и одноименный бульвар имеют лишь косвенное отношение к холму Монмартр — он сравнительно далеко от этих мест. Хорошо, что ближайшую станцию метро переименовали в Grands Boulevards, а то был бы полный перебор.

Отель компактный, есть мини-лифт, но мы всегда поднимались в свой двухместный номер на втором этаже по узкой винтовой лестнице, застеленной ковром. Номер небольшой, но идеально чистый. В нем есть все, что требуется для отдыха, а большего и не требуется. Главное достоинство отеля — его расположение: пешком до Оперы — не более пятнадцати минут, до Лувра — чуть больше двадцати пяти.

Вечером в день приезда была назначена экскурсия по ночному Парижу с посещением второго яруса Эйфелевой башни. Дожидаться начала экскурсии в номере отеля — преступление, в Париже каждый час дорог. Поэтому бросили вещи в номере, перекусили в ближайшем кафе блинами с пастой «Нутелла» и в путь по Большим Бульварам, Авеню Опера до Лувра и сада Тюильри.

Читаем у Хемингуэя («Праздник, который всегда с тобой»): «Обратно мы шли в темноте через Тюильри и остановились посмотреть сквозь арку Карусель на сады, за чопорной темнотой которых светилась площадь Согласия, и к Триумфальной арке поднималась длинная цепочка огней».

Всматриваемся с Костей   вдаль через арку Карусель, и я рассказываю ему про замечательную достопримечательность Парижа — историческую ось. Говорю, что она начинается от Лувра, проходит через арку Карусель, пересекает сад Тюильри, площадь Согласия с Луксорским обелиском, далее следует по Елисейским полям и замыкается вон там, на удалении почти в семь километров, Большой аркой Дефанса. Но это еще не всё. В разных источниках можно встретить упоминание о том, что на этой же линии есть еще одна арка в Милане,  названная Хэмом Сермионской.

Тюильри —  щедрый подарок Парижу мудрыми французами, не пожелавшими застраивать двадцать пять гектаров дефицитной земли в центре города. На этом пространстве Андре Ленотр, любимец Людовика XIV, создал  образец паркового искусства, сохранившийся до наших дней.
 
Мы углубляемся в сад, фотографируем копии античных статуй, затем находим около фонтана два свободных металлических стула и присаживаемся отдохнуть. Над фонтаном кружат чайки. Со стороны сада, где расположены аттракционы, доносится визг девчонок. Ветер срывает с головы нашего соседа, скорей всего выходца из Северной Африки, легкую шляпу и бросает её в чашу фонтана, где она быстро тонет. По небу бегут темные клочья облаков, много удивительно чистого воздуха и неяркого света, вокруг гармония и рукотворная красота. Кажется, мог бы так сидеть бесконечно долго, наслаждаясь покоем, но надо возвращаться на площадь Опера — там начало ночной экскурсии.

На площади людно. Перед зданием оперы самодеятельный смуглый певец дает сольный концерт под электрогитару. Многочисленные слушатели расселись на ступенях, активно участвуют в действе — подпевают, отбивают такт, иногда спускаются вниз к певцу и кладут в открытый футляр купюры.
 
В толпе на площади снуют милые, улыбчивые девушки с блокнотами в руках. Оглянулся — одна из них уже берет «интервью» у Кости. Мой несколько смущенный внук доверчиво диктует ей фамилию, имя,  отчество, домашний адрес и другие анкетные данные. Девушка протягивает ему авторучку и просит подписать какую-то «петицию». Здесь вмешиваюсь я — решительно беру внука за руку и веду его на другую сторону  улицы. За спиной слышим: «Рюс! Рюс!» Не оборачиваясь, уходим.

К числу многочисленных искусств, сконцентрированных в Париже, надо отнести и древнее искусство мошенничества. Подпиши «петицию» — будут требовать «пожертвование». Не исключено, что за время беседы с милыми девушками тебе очистят карманы. Так что экзальтация и упоение Парижем не должны усыплять вашу бдительность.

Посещение Эйфелевой башни во второй раз уже не вызвало прежних эмоций, хотя с удовольствием полюбовался еще раз видами вечернего Парижа с высоты второго яруса.

Костя доволен. Много фотографирует, покупает  сувениры. Он у нас «верхолаз», а я благодарю Бога, что внук не требует от меня посетить еще и третий ярус: совсем не хочется подниматься на эту высоту, продуваемую сильным, холодным ветром.

Спускаемся вниз и на Марсовом поле дожидаемся включения иллюминации Эйфелевой башни. Парочки сидят на траве, пьют вино. Многочисленные чернокожие коробейники бродят со связками  силуминовых  башен, обращаются к прохожим, предлагают свои, никому не нужные поделки. Другие жонглируют бутылками с минеральной водой, пытаются продать их по одному евро за штуку. Жалкий бизнес, и непонятно,  умеют ли эти люди, а главное, хотят ли, делать что-то другое,  полезное.
 
За прошедшие восемь лет со времени нашей последней поездки в Париже сильно возросло количество иммигрантов — иностранцев, не имевших при рождении французского гражданства. Париж изрядно «почернел» — на улицах существенно прибавилось число «лиц африканского происхождения». Я неслучайно применяю такое политкорректное определение. Слово «негр» в Париже звучит как оскорбление расистского характера, и за его употребление могут привлечь к ответственности.

Возвращались после экскурсии в отель пешком по Большим Бульварам. Говорят, в центральных районах Парижа ночью безопасно. Похоже, что так оно и есть на самом деле — пока безопасно.

ЛЮКСЕМБУРГСКИЙ САД И МОНПАРНАС

А потом было утро. Предстояло совершить пеший поход в Люксембургский сад и на бульвар Монпарнас — им уделено много внимания в книгах Хэма.

 После завтрака в отеле добираемся до Лувра уже освоенным путем и  выходим на набережную Тюильри к мосту Карусель. Здесь был Хэм со своей «первой и лучшей из жен» Хэдли после удачного выигрыша на скачках («Праздник…»):
«К этому времени мы вышли из ворот Лувра, перешли улицу и, остановившись на мосту, облокотились на парапет и стали глядеть на реку».

Постоять на том старом мосту Карусель у нас не получится — он перестал удовлетворять возросшим требованиям и вместо него в 1935—1939 гг. был построен новый мост со смещением на несколько десятков метров вниз по течению. По мосту переходим на противоположный берег и поворачиваем налево, следуя сначала по набережной Вольтера, затем по набережной Малакэ. Здесь любил гулять Хэм в перерывах между работой, здесь он общался с букинистами:
«Я отправлялся гулять по набережным, когда кончал писать или когда мне нужно было подумать. Мне легче думалось, когда я гулял, или был чем-то занят, или наблюдал, как другие занимаются делом, в котором знают толк…
От этого лотка около «Серебряной башни» и до набережной Великих Августинцев не торговали английскими и американскими книгами. Зато дальше, включая набережную Вольтера, было несколько букинистов, торговавших книгами, купленными у служащих отелей с левого берега Сены…(«Праздник…», рассказ «Люди Сены»).

В  интернете можно отыскать великолепные рисунки чешского художника Тавика Франтишека Шимона (1877—1942), которые могли бы служить замечательными иллюстрациями  к этим строкам. На одном из них можно увидеть букинистку, читающую газету. Возможно, это та приятельница Хэма, с которой он беседовал о книгах. Тяжелые деревянные ящики с книгами расставлены на парапете набережной, дамы в длинных платьях и господа рассматривают книги. Место узнаваемое — вдали виден собор Нотр-Дам.

Костя изучает карту и принимает совершенно правильное решение дальше следовать по улице Сены: по ней можно выйти, никуда не сворачивая, прямо к воротам Люксембургского сада. Улица средневековая, узкая и пустынная. По обеим её сторонам небольшие художественные галереи, и первая мысль: как выживают они здесь, на безлюдной улице. Оказывается, вполне достойно.

Обращаемся к «Празднику…» и находим слова, сказанные Хэдли: «Давай пойдем по улице Сены и будем заходить во все лавки торговцев картинами и рассматривать витрины магазинов».

Лавки существовали и в начале двадцатых годов прошлого века, и значительно раньше. Выходит, есть состоятельные покупатели, и выручка от продажи картин позволяет содержать продавцов и платить за аренду помещений в центре города.

У этой узкой и, как будто, забытой улицы славная история: по улице Сены бежал д’Артаньян со шпагой, погнавшись за  Рошфором.  О ней с восторгом вспоминает  писатель и кулинар Петр Вайль: «Это Франция, и каждый день к семи утра, как на дежурство, выходил я на улицу Сены, вступая в длинные беседы с мясниками, зеленщиками, рыбниками при помощи слов на доступных нам языках, включая ангельские, рисунков, жестов, мимики, мата» («Гений места»).
На улице Сены последние годы жил Марчелло Мастрояни. Здесь он и скончался в возрасте семидесяти двух лет в 1995 г.

Наконец, мы достигли желанной скамьи в тенистом уголке Люксембургского сада рядом с фонтаном Медичи. Где-то здесь главный герой романа «Острова в океане» Томас Хадсон (читай сам Хэм) перед закрытием сада стрелял из рогатки голубей на пропитание и прятал их под одеяло в детской коляске сына.

Отдохнув, любуемся фонтаном Марии Медичи в тени огромных платанов и движемся в центр сада. Позади Люксембургский дворец, где заседает Сенат Франции. В фонтане детишки с шестиками пускают парусные кораблики. Здесь же утка с двумя крохотными утятами смело подплывает к посетителям в надежде на подачку. Огромные, буйно расцвеченные  клумбы прекрасно сочетаются с низко подстриженной зеленью газонов и дорожками, посыпанными белым гравием. Прямо на дорожках в деревянных кадках установлены огромные пальмы. Справа, вдалеке, за кромкой деревьев, как одиночный зуб, торчит башня Монпарнас.

Солнечно и жарко. Стремимся укрыться в тени деревьев и оказываемся на тех длинных каштановых аллеях, по которым когда-то шагал с детской коляской двадцатипятилетний Хэм, высокий красавец, примерный семьянин. Не знал еще тогда  будущий нобелевский лауреат, что в его бурной и полной приключений жизни осталось всего тридцать семь лет, что будут у него четыре жены и три сына.

На южной оконечности длинной главной аллеи встречаем  фонтан «с бронзовыми конями, и с рыбой, и с русалками» — фонтан «Обсерватории». Своим названием он обязан тому обстоятельству, что расположен на Парижском меридиане  — линии, проходящей от Люксембургского дворца по главной аллее сада до обсерватории. Любят, однако, парижане эти мистические линии:  то историческая ось, то парижский меридиан.

Переходим улицу и на углу бульвара Монпарнас оказываемся перед увитой плющом скромной верандой с неброской вывеской «La Gloseri des Lilas» — любимое кафе Хэма:
«Когда мы жили над лесопилкой в доме сто тринадцать по улице Нотр-Дам-де-Шан, ближайшее хорошее кафе было «Клозери-де-Лила»,— оно считалось одним из лучших в Париже…
Работать можно было бы и в других кафе, но до них было не близко, а это кафе стало моим родным домом» («Праздник…»).

Я взволнован встречей: нет нужды перечислять всех, однако сколько великих людей, писателей, художников, политиков побывало за сто лет на этом культовом пятачке парижской земли!
 
Заходим на веранду. Обедать еще рано, хочется передохнуть и что-то выпить. Садимся за небольшой  круглый столик и фотографируем знаменитую бумажную скатерть с многочисленными записями, рисунками и автографами именитых посетителей. Подходит официант, и тут я сознаю, что, увлекшись фотографией, мы допустили досадную оплошность: желая заказать только напитки,  заняли сервированный для обеда стол. Извиняемся и меняем место.

Сидим за другим столом.  Костя через трубочку потягивает свой любимый напиток из бокала с долькой лимона и кубиком льда, я маленькими глотками пью крепкий кофе, рассматриваю помещение, многочисленных посетителей и не понимаю, как в таких условиях можно было написать «Фиесту».

Отдохнув, продолжаем путь по бульвару Монпарнас и на его пересечении с бульваром Распай видим дом, который, подобно кораблю, острым носом упирается в перекрёсток. На фасаде большими золотистыми буквами надпись «Le Rotonda». Это другое, пожалуй, даже более знаменитое, чем «Лила», кафе «Ротонда». О нем ревниво писал Хэм:
«Завсегдатаи кафе «Купол» и «Ротонда» никогда не ходили в «Лила»… В те дни многие ходили в кафе на перекрестке бульваров Монпарнас и Распай, чтобы показаться на людях, и в какой-то мере эти кафе дарили такое же кратковременное бессмертие, как столбцы газетной хроники» («Праздник…).

Решаем обедать здесь. Усаживаемся в небольшом зале, плотно уставленном  круглыми столиками под белыми скатертями. Интерьер богатый: диваны и кресла отделаны пурпурным бархатом, стены — под дерево светло-коричневого цвета. Дешевое кафе превратилось в фешенебельный ресторан.

Когда-то здесь обитала нищая художественная богема: Пикассо, Шагал, Кандинский, Аполлинер, Модильяни, Сутин. Здесь в 1910 г. пересеклись пути двадцатилетней Анны Ахматовой и Амедео Модильяни.  Как напоминание о том времени, на стене висит копия его картины.
 
Вежливый и приветливый метрдотель, выяснив, что мы русские, принес меню на русском языке, и мы без особого риска определились со своим выбором: Косте, весьма привередливому в еде, — ростбиф с картофелем фри и соусом, лимонное мороженое и кока-кола; мне — стейк экологически чистого лосося с брокколи, бокал красного бордо и минеральная вода.

Здесь, в парижском ресторане, уместно сказать несколько слов о французской кухне. Владимир Познер выразился достаточно категорично: «Есть кухни китайская, французская и всё остальное». Пожалуй, он прав.
Неслучайно граф Строганов не пропил, не прокутил, а проел с помощью французской кухни свое огромное состояние.

Приведу здесь  авторитетные  высказывания о французской кухне писателя  Петра Вайля:
«Отношение к еде и обращение с едой — достижение культуры, и отчетливее всего это понимаешь в Средиземноморье, особенно во Франции.
 В отличие от русского разговорного, французское застолье — гастрономическое, включая темы разговора; отсюда их столики величиной с тарелку, их тарелки величиной со столики. Официант, наливающий в тарелку суп, внимателен, как лаборант, значителен, как судья, сосредоточен, как Флобер за письменным столом. В это уважение и самоуважение — три раза в день, а не только по праздникам — стоит вникнуть» («Гений места»).

Французы гордятся своей кухней. А почему бы и нет, например, в Советском Союзе эстонцы гордились тем, что выпивали больше всех кефира на душу населения.
 
Между тем пожилой и очень симпатичный официант ставит на наш столик тарелки с едой, и мы от слов переходим к делу. Мой стейк был приготовлен великолепно, а вот брокколи, поданные в качестве гарнира, — наполовину сырые. С ростбифом у Кости дела сложнее: несмотря на то, что мы просили мясо хорошо прожаренное (bien cuit), получили жесткое с красной прожилкой на срезе, и даже прекрасный соус не мог исправить впечатление. Видимо, мы с французами по-разному понимаем, что такое хорошо прожаренное мясо.

Однако нельзя  судить о  кухне по одной попытке пусть даже в приличном ресторане. У нас были другие цели, а обстоятельное знакомство с французской кухней вполне могло бы стать самостоятельной целью «гастрономической» поездки в Париж.

 Сценарий такой поездки должен быть совсем другим. Во-первых, гастрономическим утехам надо предаваться не в случайных брассери, а в заранее выбранных ресторанах, которым присуждены одна, две или три (выбор зависит от вашего кошелька) мишленовские звезды — знак качества гастрономического искусства. Во-вторых, надо еще до поездки забронировать обед или ужин. Например, в старейшем парижском ресторане «Серебряная башня» бронировать обед надо за две недели до приезда в Париж, ужин — за полтора-два месяца. В ресторан мужчина должен приходить в пиджаке. Чтобы за одно посещение попробовать самое лучшее и оригинальное из репертуара шеф-повара, удобно заказать дегустационный сет: подадут до девяти  разных блюд, но понемногу. И самое последнее, надо помнить о печальном опыте графа Строганова, проевшем все свое состояние. Посещение мишленовских ресторанов — удовольствие не из дешевых: в зависимости от звездности заведения дегустационный сет может стоить от 160 до 470 евро на одну персону. Но, как говорится, «Париж стоит мессы».
 
Углубленное изучение французской кухни мы отложили на будущее, а пока, закончив обед в «Ротонде», вновь движемся по бульвару Монпарнас: мне хочется хотя бы снаружи запечатлеть еще два ресторана, упоминаемые Хэмом — «Купол» и «Селект».

«Из «Селекта» я сразу ушел, как только увидел там Гарольда Стирнса, который наверняка заговорил бы о лошадях…
В «Куполе» тоже было полно, но там сидели люди, которые хорошо поработали… Я прошел через зал и подсел к Пасхину…» («Праздник…»).

Внешне, с бульвара, оба ресторана ничем не примечательны: сетчатые ограждения на тротуаре, служебные автомобили, заслоняющие фасад, скромные неоновые вывески. Отзывы посетителей о «Селекте» весьма сдержанные, а вот «Купол» не только закрепил за собой статус самого большого ресторана Парижа, но и в наши дни славится ассорти из морепродуктов и является любимым большим брассери парижан и туристов.

В теме, посвященной злачным местам Хэма, нельзя не сказать нескольких слов о вине:
«В Европе в те дни мы считали вино столь же полезным и естественным, как еду, а кроме того, оно давало ощущение счастья, благополучия и радости. Вино пили не из снобизма и не ради позы, и это не было культом, пить было также естественно, как есть, а мне — так же необходимо, и я не стал бы обедать без вина, сидра или пива («Праздник…»).

Хемингуэй, его друг Скотт Фицджеральд и Зельда, жена Скотта —  американцы, и их увлеченность алкоголем была печальной чертой «потерянного поколения», а не французской  традицией. Вино во Франции, как и кухня, —  элемент культуры, важный компонент непревзойденного умения французов жить.  Иногда можно услышать о французском парадоксе, мол, много пьют вина, но не напиваются. На самом деле никакого парадокса нет. Просто в стране, где производится триста тридцать сортов сыра, умеют закусывать.

За последние пятьдесят лет произошло резкое (более чем в два раза) снижение потребления вина французами. Причин несколько, и они подробно освещены в разных публикациях. Отдельные авторы видят в этой тенденции угрозу французской цивилизации и опасаются, что исчезнут традиционные свойства французского характера.

Со спадом потребления вина резко выросло использование антидепрессантов. По депрессиям Франция заняла первое место в Европе. В одном интервью Бельмандо признался, что никогда не пользовался наркотиками. На вопрос «Почему?», он ответил: «Шприцами невозможно чокаться». Лучше не скажешь.

Однако закончим затянувшееся «гастрономическое» отступление и вновь вернемся на парижские улицы. В отель мы возвращались другим, но не менее интересным путем. Вначале по бульвару Сен-Мишель, миновав площадь Сорбонны и музей Клюни, мы вышли на берег Сены и перебрались по мосту на остров Сите к собору Нотр-Дам. Это готическое чудо строилось долго, с 1163 по 1345 год, а за сто десять лет до закладки собора Франция породнилась с Киевской Русью: 19 мая 1051 года французский король Генрих I обвенчался с Анной, младшей дочерью Ярослава Мудрого. Просвещенная Анна, якобы, в письме к отцу так отзывалась о Франции того времени: «В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны». Возможно, так тогда и было, хотя достоверность письма никак не доказана. Но зато есть вполне достоверные свидетельства мощного становления французской цивилизации уже в XII веке — утверждение готики как французского архитектурного стиля и возведение собора Нотр-Дам-де-Пари.

Экскурсия, посвященная главному храму Парижа, была назначена на следующий день, а пока мы продолжили свой путь по правому берегу Сены мимо тюрьмы Консьержери, больше похожей на гостиницу, мимо Нового моста, к восточному крылу Лувра и одноименной улице. По ней прямиком дошли до пересечения с нашей улицей Монмартр и вскоре уже отдыхали в кафе на Больших Бульварах.
 
Так закончился день, посвященный теме «Париж Хемингуэя», и хотя эта тема далеко не исчерпана, мы изрядно побродили с автором «Праздника…» по парижским улицам и открыли для себя много нового.

ВЕРСАЛЬ

Признаюсь: не люблю организованные, особенно автобусные, экскурсии. В большинстве случаев не устраивают комментарии гидов и эти бесконечные «Повернитесь налево, посмотрите направо». Вроде был, вроде бы видел, но мало что остается в голове и сердце. На мой взгляд, женщины-экскурсоводы, в силу их повышенной эмоциональности, допускают в комментариях больше огрехов по сравнению с мужчинами. Вспоминаются забавные случаи.
 Во время экскурсии по ночному Парижу женщина-гид, показав вдалеке темное пятно Булонского леса, повествовала о том, что с наступлением темноты этот парк превращается в гигантский бордель под открытым небом. И всё бы ничего, если бы она, для большей убедительности, многократно не подкрепляла свой рассказ интригующими словами: «Сама видела!»

Другая женщина-гид, молодая, красивая русская парижанка, знакомила  нас с достопримечательностями Лувра. В зале древнегреческой скульптуры она, видимо, возмущенная поведением мифического персонажа, обратилась к группе со словами: «Нет, вы только посмотрите, что делает этот фавн с нимфой! Он грубо лапает её за грудь! А вот здесь я вам покажу совсем другое обращение с женщиной. Посмотрите, как нежно (был назван какой-то родственник Аполлона) ласкает грудь своей возлюбленной. Вот как надо. Это же совсем другое дело!» И мы выходили из зала, обогащенные не только познаниями в области древнегреческой скульптуры, но и, возможно, для кого-то новым знанием, как надо обращаться с женской грудью.

В век смартфонов, планшетов и безграничных возможностей интернета самым надежным становится электронный гид, но иногда все же приходится обращаться к традиционной автобусной экскурсии, например, когда не хочется томиться в очереди или когда надо посетить какую-то удаленную достопримечательность.

Так было с экскурсией в Версаль. По дороге гид-мужчина толково рассказал историю создания этого выдающегося памятника дворцово-паркового искусства. По прибытии нам были отведены сорок пять минут для самостоятельного ознакомления с огромным парком площадью восемьсот пятнадцать гектаров. Что из этого получилось? Наверное, схожее состояние возникает у человека, которому предложили  понюхать розу через противогаз — что-то близкое к разочарованию. Из-за нехватки времени успели лишь бегло ознакомиться с открытыми участками парка вблизи западного фасада Версальского дворца. Здесь по центру фасада расположен водный партер в виде двух больших бассейнов в мраморном обрамлении, украшенных скульптурами. Справа и слева от бассейнов размещены Северный и Южный цветочные партеры.
 
Мы спустились с верхней террасы, вышли на главную продольную ось парка, но далеко следовать по ней не решились, боясь опоздать на экскурсию по дворцу. Лишь издали видели знаменитые фонтаны Латона и Колесница Аполлона, соединяющий их Зеленый Ковер, впечатляющий размерами Большой Канал. Недосягаемыми остались дворцы Большой и Малый Трианон — места, где отдыхали от дворцовых церемоний король и королева.
 
Возвращаясь к дворцу, сравнивали то, что увидели, с Петергофом, который посетили в прошлом году. Словно угадав наши мысли, гид начал экскурсию  словами: «Петергоф — яблоко, привитое на берёзе, Версаль — яблоко на яблоне, результат тысячелетнего развития французской цивилизации». Не будем спорить с французами, отличающимися большим самомнением. Действительно, Петергоф — заимствованная идея. В 1717 году Петр I останавливался в Версале и тщательно изучал обустройство парка, дворца и фонтанов, чтобы создать что-то подобное под Санкт-Петербургом. Петергоф вторичен, но он по-своему хорош. В нем нет гигантомании, свойственной Версалю, красота его более концентрированная и легко воспринимаемая. Ну, а выращивать яблоки на березе тоже надо уметь.

Если от осмотра парка остались противоречивые впечатления, то Версальский дворец понравился однозначно. Особый восторг вызвала Зеркальная Галерея — свидетельница многих значительных событий французской и мировой истории: 1783г. — здесь подписан договор, завершивший Войну за независимость США; 1871 г. — прусский король Вильгельм I  в этом зале был провозглашен германским императором; здесь же 28 июня 1919 г. был подписан Версальский мирный договор.

Стало понятным, почему перед окнами Зеркальной Галереи размещен водный партер: отраженные от его поверхности лучи заходящего солнца через окна падали на зеркальную стену галереи и вызывали необыкновенный оптический эффект, поражавший иностранных послов на приемах у короля.

Второе, что поразило меня в стенах Версальского дворца, это рассказ гида о той чрезмерной публичности, которую приходилось выносить королю и королеве как своеобразную расплату за власть. Вся придворная жизнь регламентировалась строгим этикетом. Многочисленная высшая аристократия стремилась получить придворные должности, так как жить в стороне от монарха для дворянина считалось дурным тоном — можно было попасть в опалу. Король терпел публичность, полагая, что таким путем можно избежать смуты. А каково было королеве?  По тогдашним законам ей приходилось рожать при большом количестве свидетелей ничем не прикрытой — боялись подмены наследника. Так продолжалось до XVIII века, пока во время родов Марии-Антуанетты Людовик XVI, пожалев супругу, не открыл окна и не разогнал свидетелей.  Всё это закончилось   гильотиной.

МОНМАРТР

Этот легендарный округ Парижа многообразен и способен удовлетворить самые разнообразные запросы. Кому-то непременно надо посмотреть знаменитый на весь мир канкан в кабаре «Мулен Руж», кого-то могут  интересовать многочисленные заведения в окрестностях площади Пигаль, а кто-то стремится побывать на площади Далиды и увидеть бронзовый бюст знаменитой певицы.

 У нас были совсем другие планы. Сказывалась усталость от длительных пеших прогулок в предыдущие дни, и не было никакого желания бродить по крутым улочкам Монмартра, посещать его кладбище с могилами знаменитостей или выстаивать очередь в кабаре «Проворный кролик». В нашем семейном альбоме уже много отснятых ранее фотографий Монмартра, но показать его внуку хотя бы бегло надо обязательно: не побывал на  холме Монмартр — не видел Парижа.

Маршрут выбрали такой: пешком до метро Опера, затем с пересадкой до станции Анверс.

Был погожий воскресный день. Народу — тьма, как на хорошем  базаре. Люди сидят на скамейках, прямо на газонах, толпятся на лестницах. Улочки, ведущие к станциям метро, запружены народом.
 
 Поднимаемся по лестнице к базилике Сакре-Кёр. Внимание привлекли многочисленные обрывки красной шерстяной нитки, валяющиеся на ступенях. Вскоре всё прояснилось: на одной из площадок лестницы стоит группа тусующихся молодых людей — «парни с браслетами». Зубоскалят, флиртуют, настойчиво пристают в основном к молодежи, могут незаметно повесить на руку или шею ненужную красную ниточку — «браслет», за который потребуют деньги.

В базилику длинная очередь, но мы туда и не стремимся, любуемся с высоты верхней площадки видами Парижа, фотографируем. Отдохнув, направляемся влево от собора, к площади Тертр — другой достопримечательности Монмартра. Здесь вотчина художников-портретистов, карикатуристов и графиков. Не помню, что меня отвлекло, но когда  обернулся к Косте, увидел, что он уже позирует, скорей всего, не по своей инициативе, а невысокий, чернявый художник что-то набрасывает карандашом на листе бумаги. Я подумал: «Совсем неплохо увезти домой, как память о Монмартре, портрет внука. Пусть этот пикассо рисует, посмотрим, что получится». Посмотрел и разочаровался — на листе рождался не портрет, а некий поспешный шарж, мало похожий на оригинал. Через пять минут всё было закончено. «Как вы договорились, сколько это стоит?» — спросил я Костю. — «Нисколько». Я  обратился к художнику. Тот недрогнувшей рукой написал: семьдесят евро. Стало понятно, что нас разводят. За пять минут обеспечить обед в «Ротонде» на двоих — это круто! Благотворительность не входила в мои планы, поэтому завязался торг, в результате запросы пикассо были приведены в соответствие с истинной стоимостью «шедевра».

Шел последний день нашего недельного пребывания в Париже. Завтра мы улетаем в Прагу, а оттуда — домой. Я предложил Косте на прощание посетить известное кафе-мороженое «Бертийон» на острове Сен-Луи и отведать фруктовых шербетов. Он охотно согласился.

По узкой улочке с маленькими лавочками по обеим её сторонам спустились с  холма Монмартр и вышли на бульвары. Миновали знаменитый участок бульвара Клиши от площади Пигаль до метро Бланш, сфотографировали на память «Красную мельницу» и окунулись в жизнь воскресной подземки. Ехать придется достаточно долго, есть время понаблюдать и поразмыслить.

По сравнению с будними днями в метро много музыки: слышно пение в переходах, в вагоне звучит то скрипка, то саксофон.
Неизвестно, почему разбушевался трехлетний парижанин — визжит весь красный в истерике. Мать берет его на руки, а он будто это и ждал, начинает профессионально хлестать её по щекам и слева, и справа. Вспомнилась Гертруда Стайн — наставница молодого Хемингуэя. В эссе «Париж. Франция» она сочла нужным отметить, что за свою долгую жизнь в Париже видела лишь один раз мальчика, тихо плачущего под мостом. Времена меняются. Видимо, жизнь становится труднее не только для взрослых, но и для маленьких.

Напротив меня сидит усталый и озабоченный выходец из Магриба с многочисленным семейством. Франция сейчас переживает не лучшие времена. Несмотря на все усилия правительства, уровень безработицы достиг рекордного уровня: в настоящее время 3,49 млн. французов официально не имеют работы. В 2006 году я не видел клошаров (бомжей) на центральных улицах Парижа, сегодня их встретишь и на Больших Бульварах, и на бульваре Осман. Безработица — острая, но не единственная внутренняя проблема, которую предстоит решать Франции в ближайшие годы.

Отдельно надо сказать о стариках Парижа. Сказать с восторгом,  взахлеб — они этого достойны. Умение жить, свойственное французам, не покидает их и в старости.

Приведу лишь одно, но типичное наблюдение. Вечер, где-то около двадцати часов парижского времени. Уличное кафе прижалось к стене дома рядом с площадью Андре Мальро,  недалеко от Лувра. Мы с Костей присели отдохнуть, заказали каждый свой напиток, тихо переговариваемся, обсуждаем прошедший день. Неподалеку, в другом ряду заняли столик двое пожилых парижан. Она — ничем не примечательная, невысокая, полноватая старушка, тихая, скромная, в тёмно-зелёном вечернем платье. Он — красавец, высокий, с густой седой шевелюрой, породистым, крупным лицом и волевым подбородком. На нем плотная рубашка из мятого хлопка и светлые брюки. Старик уверенным голосом завсегдатая что-то говорит гарсону, и через некоторое время на столе появляются многочисленные закуски, салаты, перед дамой возникает небольшая бутылка шампанского, перед ним — высокая кружка светлого пива.

Услышав нашу русскую речь, мужчина на миг замирает, как будто обдумывает, что за язык, но не повернулся и не стал  разглядывать нас, иностранцев — воспитание.
Гарсон наполнил бокал даме, мужчина призывно поднял  кружку, приветствуя свою спутницу, они отпивают по глотку и начинают закусывать, о чем-то беседуют. У них романтический ужин на двоих.

Я подумал, наверное, и у парижан в пожилом возрасте, как у всех смертных, возникают какие–то болячки, которые ограничивают их возможности, вжимают в кресло перед телевизором, укутывают душу апатией. Но в том то и вся фишка, что парижские старики находят силы не поддаться этой апатии, приодеться,  выйти к людям и провести еще один чудный вечер, возможно, там, где встречались  в далекой юности. Этому умению дарить себе небольшие радости и не терять вкус к жизни стоит поучиться.

Завтра мы покидаем Париж, пора подводить итоги. Главная задача выполнена — я оживил собственные ощущения и показал Париж внуку. Мы многое видели и сохранили в памяти, но, сколько достопримечательностей еще осталось! И если бы представилась возможность третий раз посетить Париж,  у меня не было бы вопроса, куда пойти и что сделать.

Я бы не поленился выстоять очередь в музей Орсе — одно из крупнейших в мире собраний европейской живописи и скульптуры  периода 1850—1910 гг.; обязательно посетил музей Карнавале в округе Маре, чтобы глубже ознакомиться с историей Парижа; в музее Мармоттан-Моне на окраине Булонского леса насладился бы живописью импрессионистов.

Много раз я пересекал площадь Андре Мальро перед северным крылом Лувра, но так и не побывал во дворце Пале-Рояль и его знаменитом саду.
 
Хотелось бы постоять на пешеходном мосту Искусств и полюбоваться живописным видом на западную стрелку острова Сите, а потом по Новому мосту спуститься в расположенный там сквер Вер-Галан, в котором любвеобильный король Генрих IV назначал свидания, а молодой Хемингуэй наблюдал за рыбаками Сены.

И последнее: постарался бы пообедать, а лучше поужинать, в старейшем парижском ресторане «Серебряная башня».
 
Я начал этот очерк с Хемингуэя, его словами и закончу: «Париж никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему».

Январь 2015 г.