Асфальт безлик. Часть 15. Начало учебы

На этой фотографии я - в верхнем ряду справа, а прямо рядом со мной Люда Попандопуло.

ЖИЗНЬ

Итак, в нашей четвертой группе были две девушки: Люда Попандопуло и я. Поначалу Люда держалась со мной очень пренебрежительно:

«Мотылек с нами не задержится, куда ей учиться!»

В школе Люда училась с Леной Синявской. Лена поступила в Архитектурный институт, была соседкой Паустовского. Паустовский одно время жил в доме на Гоголевском бульваре. Это был известный дом, построенный с затеями конструктивистов. Он сохранился до сих пор. Он стоит в глубине, прячется и не портит вида Гоголевского бульвара. Папа бывал в этом доме и рассказывал, что в нем двухэтажные квартиры, лестницы выходят на крышу и по крыше можно пройти в другой подъезд в гости. Как я со временем поняла, Люду в этот дом в гости не приглашали. Сама Люда жила в многонаселенной коммуналке в середине Арбата. В их квартиру я попала не сразу. До холодов я каждый день ездила в Кратово. За час езды можно было заглянуть в какой-нибудь учебник, но в электричке все время крутили такую музыку:

«Я возвращаю ваш портрет, я о любви вас не молю, в моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю».

И все в таком духе и на полную громкость.

В нашем коттедже висели занавески, а у террасы выросли желтые цветы. Они выросли сами по себе, никто их не сажал. Все было хорошо. В институте я сразу записалась в кружок по изучению истории искусства. Кружок вел преподаватель по архитектуре, чаще всего для меня одной. Я впервые видела живого человека, который побывал в Италии. Он задавал мне задания, в основном,  о прочности сооружений, чтобы я помнила, где я учусь.

В это время в кино шли немецкие фильмы с титрами, название не указывалось, как и фамилии актеров. Актеры были хорошие.

Мама жила в Ленинграде, пытаясь натопить квартиру, чтобы я вернулась учиться в  Ленинград, но пока в цокольном этаже стояла вода, это было невозможно.
В конце концов мама приехала поднимать наше хозяйство в Кратове.  И мы его подняли, только однажды чуть не угорели все вместе.

Как-то перед сном папа положил в печь у моей комнаты подсушить сырые дрова. Вьюшка была закрыта, ночью дрова загорелись, и весь угар пошел в мою комнату. Когда угар дошел до их комнаты, я уже была без сознания. Папа вынес меня на двор и растирал снегом, пока я не ожила. После этого я переехала на зиму к родственникам. Там собиралась компания бездельников со второго курса нашего института, было очень весело, только учиться трудно.

КОЛЛЕКТИВНАЯ ЗАЩИТА

Пока я каталась по Казанской железной дороге, на нашем потоке образовались кое-какие объединения, группы, сообщества и не только. Ося Мурованный подвергся нападения одной энергичной девушки, и этой девушкой оказалась Люда. Ося был участником войны, его всю войну ждала его девушка. Они бы сразу поженились, но не было ни средств, ни жилья. Ося был мягким интеллигентным человеком, и ему было трудно противостоять напористой Люде.

Выход из главного здания был один. Он сохранился от того времени, когда наше здание было дворцом. Если разместиться под Аполлоном Бельведерским, то можно было следить за всеми выходящими из здания. Завидев Мурованного, Люда кидалась вниз. Ося кричал:

«Ребята, прикройте меня!»

Но увы, не всегда удавалось прикрыть, и Люда с очередным письмом налетала на Осю. Что она ему писала, не знаю. Может быть, она переписывала альбом своей матери. Ее мать, Людмила  Михайловна была роскошная женщина и свой романтический альбом со стихами и романсами вела всю жизнь. Оттуда было что взять.

Спасать Осю взялась «фракция», образованная во второй группе. Руководил «фракцией» Леша Левин. Во «фракцию» входило три участника войны и один очень больной мальчик, который жил с бабушкой. Бабушка очень хотела, чтобы он получил высшее образование, и все это понимали. Леша взял этого мальчика под опеку, бабушка была благодарна. Но и опекаемый во «фракции» не стал лишним, он хорошо учился и, главное, записывал все лекции.

Роль переговорщика по спасению Оси взял на себя Володя Беляев, он жил в нескольких шагах от Разгуляя и мог отлавливать Люду, если она пыталась провожать Осю до дома. Так Люда познакомилась «фракцией» и решила смириться с неудачей, и, не теряя времени, переключиться на одного из ее членов. Этим членом был бравый парень по прозвищу «Доценко», прозвище происходило от слова «доцент», хотя  учился он очень плохо. Свидания проходили на чердаке. Люда не умела ничего скрывать, «фракция» отбила и Доценко. С третьего раза Люда все-таки вышла замуж, но до этого было еще далеко.

Еще одно объединение было в нашем общежитии на Дорогомиловской. Трое были из Перми, Юра Гусев, сын профессора, Додик Баранов, полное имя его было Донато. У ребят была мужская «общага», они вели отличное хозяйство, дежурный варил борщи. Из Перми была и Диночка Прокофьева, но она была не в нашей группе. Пермяки держались дружно. Праздники у них проходили в общежитии, хотя весь поток собирался вместе. Был клуб с большим залом и музыкой.

В общежитии жила Гюля Федорова, страшно недовольная своей судьбой. Она хорошо рисовала и могла бы поступить в Архитектурный, но там не было общежития. Гюля родилась в Средней Азии, и родители назвали ее арабским именем Гюль (цветок). Гюля считала, что все ее параметры соответствуют параметрам любой греческой богини. Белокурыми косами она соперничала с Людой Попандопуло, и они терпеть не могли друг друга. Гюля без конца говорила о «девичьей чести». На танцы и даже в музеи с коллективом не ходила. Когда я переехала жить в Москву, у нас с Людой установились деловые отношения. Все девочки ходили в Доброслободские бани рядом с институтом. Совместное пребывание в бане располагает к откровенным беседам. Когда мы распаренные выходили в раздевалку, Люда вставала против зеркала, протирала его и любовалась своей ослепительно белой кожей. Она заявляла:

«Выходить замуж надо пока молодая, а все те тетки, которые ждали своих женихов с фронта - старухи».

Не одна Люда так считала.

КВАРТИРА

Квартира, в которой я поселилась в Москве, находилась на углу Сретенки и Даева переулка. В этой квартире раньше находилась студия Третьего МХАТа. После ликвидации студии помещение стало коммунальной квартирой. Комнаты, выходящие на Сретенку, были не меньше сорока метров каждая, с огромными окнами, поверху украшенными цветным орнаментом. Между наружными и внутренними рамами можно было свободно ходить. Комната, в которой жили мои родственники, выходила во двор и имела собственную крышу, которая постоянно текла. Комната имела много углов и три больших окна. В бытность студии в ней находилась курительная. Иногда мы видели в стекле над дверью какое-нибудь лицо, в основном женское – все хотели знать, что у нас делается. В конце коридора была огромная кухня с двумя газовыми плитами, столиками и шкафчиками. В углу дверь на черный ход. Рядом с кухней была ванная комната. Большую комнату у кухни занимал адвокат Аренс с женой Фаиной. Аренс занимался «колхозным правом», и им часто приносили в счет уплаты живой товар. Как-то его клиент пришел с гусем. Под строгим взглядом Аренса он прошмыгнул в его комнату, пригибая голову гуся пониже, чтобы не бросаться в глаза жильцам.

Вся квартира была обвешана строгими предупреждениями Аренса на тему поведения в местах общего пользования. Все это было написано от руки узким подчерком, машинку он берег. Если какое-нибудь указание исчезало, тут же появлялось новое. Коридор был широкий, там стояли сундуки с амбарными замками, в них хранилась картошка.

(продолжение следует)