Дорожный дневник. Белорецк2014

Еду в Белорецк. В этот раз решил прокатиться на поезде. Москва-Челябинск. Поезд скорый, едет быстро.  Вагон новый, совершенный, на ходу его лишь плавно покачивает, а шум от колес приглушен, и удары по стыкам рельс никак не передаются вагону. Только что проехали станцию с названием БАРЫШ.  Подумалось: «Богатые мужички живут, поди, там! А может, кто и всё село крышует, поэтому назвали - «барыш» Прикольно так: - Это моё село! Назову его Барыш!»
За окном августовское солнце, зелень деревьев кажется неуязвимой, по белесому небу плывут редкие высокие облака. Мелькают мачты электролиний, какие то хатенки вдоль путей. Подъезжаем к Сызрани.

В купе прохладно, - работает кондиционер. А на улице жарко, это видно по тому, во что одеты люди. Мужчины в шлепках и шортах, женщины в сарафанах с оголенными руками. На полустанках, на плохо асфальтированных площадках, возле железнодорожных кибиток, коробушки автомашин, народ.  Водители автомобилей, изнывая от жары под крышами своих колымаг, восседают с открытыми дверьми, выставив голые ноги на улицу. 

Сызрань задержала поезд ненадолго, - лишь только сошли немногочисленные пассажиры, поезд тут же набрал ход. Городские постройки враз обмельчали, отодвинулись вправо и взору открылась река Волга. Простор! Солнцем заполнено всё: прибрежные холмы, вода до горизонта, высокое белесое небо... В упругой и сверкающей водной глади реки застыла чёрными несуразными прямоугольниками пара каких-то посудин, - явно промышленного назначения, - упёрлись нос к носу и любовались друг другом, не делая попыток ни сблизиться, ни разойтись... Вода нестерпимо слепила отблесками яркого солнца.  Они так и исчезли за очередным поворотом поезда не дав себя разглядеть и разгадать свою загадку.

Езда в поезде сопряжена с длительным созерцанием окрестностей, расположенных вдоль дороги. Большей частью видишь лишь деревья, кустарники, и бесчисленные, поросшие высокой травой, полянки. На равнине, изгородь из деревьев и кустов теснятся плотной ширмой, и всё интересное: дорожки, озерки, постройки, и все остальное, чему порадовался и на что с удовольствием поглазел бы проезжающий, скрыто плотной зеленой перегородкой,
Когда-ж поезд оказывается выше этой, самовольно растущей ширмы; когда он убегает от нее по насыпи на взгорок, или шумно проползает сквозь ажурные рукава мостов, то взору открывается длинная череда разномастных крыш, - нагромождение коробов, коробок, коробков и коробочек, - построек, плотно обнесенных заборами и заборчиками, - порой столь ветхими, и несуразными, что создают впечатление огромной и бесконечной свалки старого почерневшего дерева: досок, брусов, бревен, жердей, словно специально столканых этаким «бульдозером» человеческой воли именно к железной дороге, и не сожженных только по той простой причине, что никто еще не смог добраться до этого хлама с горящей спичкой.
Картинки за окном быстро меняются, наплывают одна на другую, мельтешат, и, в скорости, весь калейдоскоп скрывается из поля зрения, уносясь вдаль... Созерцание бегущих картинок утомляет, невольно отводишь взгляд, но занять себя особо нечем, любопытство берет верх, и снова смотришь эту бесконечную бегущую ленту придорожных пейзажей.

В Самаре стояли сорок минут. Я вышел размяться, погулять по перрону.
Тепло. Солнце вяло очерчивает свой диск сквозь пелену тумана. В жарком воздухе летнего вечера запах табачного перегара, горелого угля и влажной пыли. Земля насытилась жарой и  остывая, отдавала тепло и запахи.
На станции,  диктор стандартным голосом вещает какую-то обычную для вокзалов чушь. Люди - кто с сумками, кто налегке, - снуют возле входа в вокзал. Скучающие, медленно прогуливающиеся пассажиры стоящих на путях проходящих поездов и безучастные ко всему проводники стоят у раскрытых, зевающих желтым светом, тамбурах вагонов. Присев на замасленной железяке, с угла станционной постройки, в тени забора, ютится кучка работяг-путейцев. Одетые в ярко-оранжевые жилеты поверх темной одежды, они напоминают жучков-солдатиков, облепивших аппетитный листочек салата.
Нагружая затекшие и негнущиеся от долгого сидения ноги, я тоже прошелся вдоль вагона. Постоял, равнодушно глазея по сторонам. Всё, как и везде. Ничего примечательного. Чтоб заметить нечто, нужно «набить глаз», долго кататься в поездах, полюбить эту дорожную романтику, размеренный ритм и характер поездок, изучить язык жестов и повадки обитателей этого Мира... Мне же - просто добраться из пункта «А» в пункт «Б», - как в задачке.
Я походил взад-вперед вдоль вагона, с интересом его оглядел, не заметив в его облике чего-то сверх того, что видел и десять, и сорок лет назад; поразился лишь сложности и массивности колесных пар: угольно-черные, будто покрытые замшей, они таили в себе титаническую мощь, позволяющую плавно нести на себе громаду вагона. Лишь рабочая поверхность колесного блина хищно улыбалась стальной полированной саблей. Полюбовавшись на продукт инженерной мысли и мастерства металлистов, и не найдя более ничего интересного, я вернулся в купе.

В Уфе поезд стоял еще дольше. И я поначалу даже не понял, что стоим на крупной станции. Поезд просто тихо замер, - как это с ним случалось на каком-либо перегоне, затем тихо покатился назад, через какое-то время вновь вперед, остановился.  Никаких вокзальных построек, никакой толкотни и суеты, никакого торопливого топота по вагону. Из окна купе я увидел темный силуэт такого же серого вагона с красной колючкой "РЖД" на боку. В некоторых освещенных окнах копошились пассажиры. "Значит, скоро поедем, встречный пропускаем, - подумалось мне".
 
Но поезд всё стоял и стоял. Я сидел и наблюдал как в том вагоне, что на соседнем пути, женщина переодевала ребенка, и как ей помогает муж, - молодой парень, с внушительно широкими плечами. Время позднее, и они готовились ко сну, к тому же - жарко, - парень стоял оголённый по пояс.

В освещенном проеме окна они смотрелись яркой живой картиной эпохи Возрождения.
Его мощный торс, сильные руки, защитным валом отгораживали даму с младенцем от окна, верхних полок и столика, он словно держал их обоих на весу; и пока она возилась с малышом, я сидел, наблюдал эту идиллическую картину. Вот-вот, "картина" дернется, и весь этот спектакль, вместе с декорациями, поплывет назад, подчиняясь магии поезда.
Мои опасения были напрасными, вагон оставался на месте. Они, - эта пара, - еще какое-то время побыли в раме окна, затем приготовления закончились и рама опустела...
Смотреть больше было не на что, и я вышел в коридор вагона. За коридорным окном, напротив, обнаружилось много света, снующих людей, грохочущих тележкек с багажом. Стараясь охватить взглядом фасад темного здания, белевшего на перроне и уходящего высоко вверх, я наклонил голову и увидел вверху стеклянный купол, и надпись "УФА".

Вот она, - УФА!  Вокзал и станция!..
Стояли долго. На мой вопрос о причинах столь длительной остановки, проводница поделилась профессиональным "секретом": наши пути с челябинским поездом разошлись, нас "расцепили" и далее мы медленно покатим в сторону Магнитки. Да, я вспомнил, что цивилизация здесь обрывалась, раньше, от Уфы, до Белорецка, можно было добраться только по узкоколейке. Теперь прокинули цивильную ветку от Уфы через Белорецк на Магнитогорск. От этого, видно, и аэропорт в Белорецке ликвидировали. А ведь летали самолётами Аэрофлота и в Москву, и в Свердловск, не говоря об Уфе. Теперь, можно лёжа на боку спокойно докатить... но, гораздо дольше.

Всегда волнуюсь, когда приезжаю в родной город!
В Белорецке из поезда вышло не более десяти человек. Я постоял на пустом перроне, стараясь справиться с волнением, и огляделся. Раннее утро еще барахталось в холодке. Небо, обещавшее рассвет, висело плотным светло-серым пологом. От призрачного света, окружающее пространство казалось плоским акварельным рисунком.  Отсутствие ветра и сонная тишина дополняли неосязаемость происходящего. Я поднял массивную сумку и направился к станционной площадке.

Навстречу мне, отделившись от беленой каменной ограды перрона, направился невысокий человек со смуглым, - как мне тогда показалось, лицом. Не люблю "чернявых", а еще более - чернявых таксистов.
Пыхнув на ходу сигареткой, не дойдя до меня пары шагов, и остановившись, он робко спросил:
- Такси не нужно?
- Я с курящими таксистами не езжу... - бросил я ему через плечо и прошел мимо. Получилось как-то зло, нервно, совсем не соответствующе обстановке, и как-то по-бабски кокетливо с моей стороны.
- Так я в машине не курю! - повернувшись вослед мне, возразил таксист.
В этой фразе, и в готовности помочь, и в интонации, присутствовало то, что меня остановило.
- Сколько? - как последний аргумент, уже без кокетства спросил я.
- Двести... если до города, - заученно-быстро выпалил таксист, обезоруживая меня своим настойчивым участием и относительно низкой платой за проезд.
- Поехали... - согласился я, протягивая ему свою увесистую сумку.

Дорога не заняла много времени, но, как это бывает с таксистами, в поездке завязался разговор про жизнь. Скорее это походило на монолог, чувствовалось, что таксисту необходимо поделиться наболевшим, а тут такая возможность, почти спасение - посторонний человек. И пронеслась его жизнь в через мои уши ускоренным курсом, тут все и сразу:
и вопрос справедливости, и его сестра, бежавшая от войны, - приехавшая на "родные хлеба" с востока Украины; и кладбище, - где покоится его мать, при жизни не удостоившаяся внимания и поддержки гадюки-сестры; и размышления о примирении с сестрой, и  безработица в городе, и алкаши, которых надо презирать, и чувство долга, - он говорил, а я вяло и почти безучастно поддакивал, поддерживая разговор и разглядывая сонные городские постройки в одеяле утренней дымки... Лишь думал: «Откуда у таксистов, у парикмахеров, вот эта разговорчивость? Что это? - печать профессии?»
Мы уже въехали в центр города, как таксист, прервав свой монолог спросил:
- Куда вас везти?
- Гостиница "Белорецк" - ответил я.

Машина тормознула возле гостиницы, я протянул таксисту тысячерублевую бумажку. Тот покопался в черной ледериновой сумочке и протянул сдачу:
- Пересчитайте!
- Да, ладно! Я вам верю, - отпарировал я, засовывая сдачу в свою барсетку.
- Ну, как же... Надо бы посчитать... - обиженно пробормотал таксист, задетый за живое моим равнодушием к его тезисам о честности и справедливости, что он так горячо мне проповедовал во время поездки. Он что-то еще сказал про такси на будущее, открыл багажник и протянул мне сумку.
- Спасибо и удачи! - пожелал я ему на прощание, и направился к входу в гостиницу.   

Я дернул ручку двери гостиницы с каким-то особым настроением - так, как хозяин входит в дом после долгого отсутствия.
Охранник сидел в вестибюле, скособочившись в полудреме на внушительном по размеру кресле. При моем неожиданном появлении он вздрогнул, открыл глаза, но увидев за стойкой девчушку-администратора, вновь безучастно обмяк на своем насиженном месте.
Администратор деловито осведомилась о моих намерениях, выяснила, бронировал ли я номер, и вывела стоимость белорецкого гостеприимства.  Напоминание о заслуженной скидке, декларированной на сайте, были учтены администратором ко взаимному удовольствию. Как и в прошлый раз я получил номер на четвертом этаже, такой же вонючий, как и год назад.
Номер я в последующем сменил, сославшись на тяжелый воздух и удушливый запах, неизменно присутствующий в номере и днем, и ночью. Переселили меня в двухместный, по цене одноместного, с условием, что вторая кровать останется нетронутой. Меня это несколько насмешило, - вспомнился фильм «Один дома» и Маколэй Калкин, прыгающий безнаказанно по кроватям. По кроватям я прыгать не стал, но помня предупреждение, перенёс свои вещи, распихав всё в тумбочку и во встроенный шкаф.

Цель нынешнего моего приезда в Белорецк - обустройство могил дорогих мне людей. Еще в прошлогодний приезд, я разыскал могилы матери, отца, дяди Руфы, мамы Поли и папа Гоги (как любовно-шутливо, мы внуки, звали наших бабушку и дедушку по матери).

Выйдя из гостиницы, я вполне бодро направился в ритуальное агентство, разведанное мною еще в прошлый приезд. Пройдя по улице Ленина до здания городского музея, я свернул к заводскому пруду, и окунулся в атмосферу одноэтажной белорецкой заводской окраины.   
Она ещё жива, - эта заводская окраина, протянувшаяся цепочкой домов вдоль берега заводского пруда. Дома чернеют деревянными стенами вековых срубов, ещё смотрят на улицу окнами с резными ставнями.
По заводскому гудку (что сохранили горожане и поныне), раньше, отворялись калитки, рабочий люд шагал на смену на завод. Сегодня гудок остался, всё остальное - не знаю. Пришли новые хозяева - МЕЧЕЛ. Люди говорят, что завод в запустении.

Необычно резко и сладко запахло на улице вереском и луговой ромашкой, ветерок волнами приносил все новые и новые порции ароматов; в тишине улицы особо раскатисто заливались петухи; собаки, сидя на привязи, внимательно наблюдали за моим продвижением вдоль домов,  - видимо гадая, к какому двору я поверну, - кого из них осчастливлю возможностью приветственно погавкать?
А я шел ровно посередине улицы, не отдавая приоритета ни одной из сторон, не подходя к домам, и, тем самым, ставя дворовых псов в замешательство... Раздосадованные моим безразличием, особо ретивые выползали из будок погромыхавая цепью, потягиваясь, принюхивались, стараясь уловить запах пришельца, и, не лая, смотрели мне вслед тяжелым взглядом.

Идя вдоль заботливо возделанных палисадников с цветущими георгинами, я с интересом рассматривал дома. Возделываемые цветники не отличались разнообразием: одинаковые георгины с кустами разноцветных ромашек, с торчащими стрелами мальв, - я всё это видел в детстве, и сейчас, восторгался узнаваемостью и неизменностью пейзажа родного города.  Я помню с детства эти осенние георгины, - их фантастическое разноцветье, - предвещавшее Первое Сентября и скорые заморозки. Помню их, собранные в школьные букеты-веники, валяющиеся разноцветной копной на учительском столе в первый день занятий; помню длинные, подсыхающие, но еще цветущие палки мальв в палисаднике, с пухлыми и обидчивыми, непременно розовыми цветками, - как губы соседской капризной девчонки, днями напролет прыгающей в классики.

Здание "ритуальных услуг" замыкало и перегораживало эту живописную улочку. 
Те же ворота, тот же набор памятников и оград, пустующий двор - все, как и в прошлый раз.

Пройдя внутрь через ворота, я толкнул засаленную, потемневшую от времени и множества прикосновений дверь, и вошел в конторку. За столом сидела та же женщина, - что и в прошлом году, - с круглым, щекастым лицом. Встретив меня понимающим взглядом, и натренированно-сдержанно ответив на приветствие, осторожно спросила тихим голосом:
- Что вы хотели?
- Я приехал из Смоленска, - начал я глядя ей в глаза, интуитивно почувствовав её проницательность, - приехал, чтоб обустроить могилу своей матери. В прошлый приезд, я приходил к вам, и вы обещали сделать все работы в короткий срок...
- У-у!.. - протянула она, - вы знаете сколько к нам приходит!  Всех и не упомнишь, - снабдив свой комментарий виноватой улыбкой, ответила приемщица, но тут же поправилась и уже деловито возразила, - у нас сейчас нет бригады бетонщиков, да и дожди идут почти каждый день! Сейчас!.. - добавила она, и взяв телефон, начала набирать номер. Поговорив, она уточнила:
- Я разговаривала с мастером, он завтра проедет с вами на кладбище, и посмотрит объем работ, вот с ним и надо договариваться, завтра с утра, с девяти, он будет вас ждать...

Я поблагодарил приемщицу и побрел назад, в гостиницу. Надо было разобрать вещи, и спланировать день.
За время поездки в поезде, я так и не поел полноценную еду ни разу, и от этого желудок сжался в комок и тело опоясала жуткая тянущая боль... И это результат полуторасуточного голодания в поезде, - по причине собственной же лени, - крутило живот, мучила сухость во рту. Беспрестанно хотелось пить. Надо было и с этим разобраться, наладить режим питания. Застарелый колит пренебрежения к себе не прощает! Разболеться совсем не хотелось, да и не за тем приехал, чтоб болеть. Ударные дозы лекарств снизили дискомфорт, предстояло наладить пропитание.

Буфет (кафе) в местной гостинице подходил как нельзя кстати, и я решил этим воспользоваться.
Вспомнив о гостиничном буфете, тогда, как только поселился в номер и разобрал вещи, я совершенно безотчетно для себя вспомнил "бармена" Маргариту, - как это представлено было на бейджике, - ту моложавую хохотушку, с которой познакомился в предыдущий приезд, - полноватую, с непропорциональной фигурой, как сказали бы острословы: фигурой комочком; Маргарита запомнилась в неизменной белоснежной кофточке с короткими рукавами, кудрявыми распущенными волосами и кокетливо посаженными на нос очёчками, делающими ее открытый взгляд совершенно распахнутым, как взгляд девочки-первоклашки, обуреваемой знаниями,  - такой я её запомнил.
Ещё идя по коридору, почувствовал запах еды. Значит, буфет открылся!  Захожу, и с порога встречаю Маргариту! Как так получается, что возникают подобные совпадения? Почему мне вдруг вспомнилась, и запомнилась Маргарита? И почему вспомнив про буфет и про еду, я подумал о ней? Ассоциативные связи так причудливо сплетают одно с другим... они роднят, дают ощущение протяженности ситуации, так, будто ты идешь на прочном поводке; они гарантируют неизменность, повторяемость, - тем самым дарят надежду... Почему, идя по улице, встречаешь иногда человека, о котором думал вот буквально минуту назад? Или вспомнишь о давнем знакомом, и телефон вдруг зазвонит, и вот он - тот, о ком только что думал?  Меня эта «чувствительность» всегда удивляла, вот и сейчас, я так удивился этому факту, что своей явной радостью от встречи невольно смутил Маргариту: она-то меня наверняка не запомнила... Маргарита оглядела меня изучающим взглядом, и не найдя подвоха, спросила:

- Что вы выбираете на завтрак? - и пододвинула поближе ко мне два листочка, лежащих на стойке с перечнем утренних блюд, тем самым указывая мне на возможность выбора.
- Каша, сарделька, - в одном; пюре, колбаса в другом...
Я не входил в её «ассоциативный ряд», - я это понял по её взгляду, по стандартной, выработанной манере общения с посетителями... нет, я не огорчился, я-ж понимаю, для Маргариты мы все не одно лицо. Работа...
- А есть яичница? - прошу Маргариту, не жалая нагружать себя с утра кашами и колбасами...
- Придётся подождать... - участливо соглашается Маргарита, и озвучивает кухарке, мой заказ. - А пока возьмите ёгурт, и присаживайтесь, я всё принесу...

Я усаживаюсь за стол, начинаю скрести из квадратной баночки фиолетовую творожную массу. Вкусно необыкновенно! Будто и не ел никогда. В Башкирии особый рецепт ёгурта? Наслаждаясь черничным ёгуртом, листаю странички на айпаде, - в кафе бесплатный вай-фай.

Над головой неиствуйствует телевизор, но он мне не мешает, - стандартные новости, надоедливо вбиваемые в сознание россиян ужасы с Украины... Через некоторое время Маргарита приносит мне хорошо прожаренную яичницу с зелёным горошком и лучком, хлеб. От аромата лука, вида яичницы, возвращается чувство голода, но я не тороплюсь набрасываться на еду, я хочу растянуть удовольствие...

Оглядываю публику в буфете-кафе. В основном, - мужики. Командированные. Спускаются в кафе из гостиничных номеров в трениках и футболках, у многих заспанные лица. Садятся за столики лицом к телевизору. Я сижу за крайним, у окна, столом, спиной к телевизору. Телевизор у меня над головой и от этого получается, что все сидят и смотрят на меня и телевизор. Меня  это не смущает, но даёт возможность наблюдать за всеми людьми, сидящими в кафе. У многих с собой планшеты, компьютеры. Работая ложками и вилками, люди искоса поглядывают на экраны, говорить некогда. В какие-то времена, буквально десяток лет назад, представить себе подобное было невозможно. Чтоб завтракая, подключиться ко всему Миру, смотреть ролики новостей на персональном компьютере.  И при этом, ещё и смотреть на общем большом экране эфирное телевидение! Фантастика, да и только! Каждый теперь может выбирать ту информацию, и те источники, коим доверяешь, черпать то, к чему более склонен: либо агрессию и негатив, либо искать и видеть полезное для себя и настраиваться на созидание и позитив. Теперь уже нельзя отмахнуться, и сказать «Я не знал! Меня ввели в заблуждение!» Теперь каждый ответственен...

Маргарита приносит чай с лимоном. Неизменная улыбка не лице. Я благодарю её, она добродушно кивает головой, кудряшки волос вокруг лица прыгают пружинками...
- Ещё что-нибудь?
- Нет, спасибо! Всё очень вкусно! - отвечаю я.
Зал полон. Люди приходят, теснятся возле стойки.
Маргарита собирает посуду с других столов, где уже позавтракали. Каждый пытается что-то сказать ей, вероятно, приятное... В ответ, она негромко, но заливисто хохочет. Смех у неё звенит, как весенний ручеек. Она смеется искренне, дружелюбно, без тени кокетства и вульгарности. Тёплая яичница, горячий чай, утренняя позитивная возня в буфете, смех Маргариты заряжают меня хорошим настроением.
Я не тороплюсь уходить, мне интересно наблюдать за обстановкой в кафе. Интересна публика. Среди посетителей есть и женщины. Они сдержаннее мужчин, и сосредоточены на еде. Мужчины же, пытаются произвести впечатление на Маргариту, нарочито громко произносят фразы, заговорщически шутят, бросают недвусмысленные взгляды...

Как-то, уже в конце своего пребывания, и вполне располагая доверием Маргариты за свои частые посещения кафе, я спросил у неё, почему она работает каждый день, замужем ли она?
- Если бы у меня был муж, я бы так много не работала! - простодушно-просто ответила она.
Я, мысленно, пожелал ей хорошего мужа...

Вот сейчас,  когда я пишу эти строки, - уже сидя на пляже Геленджика, - я уверен, что она на своем рабочем месте, также приветлива и полна заботы о посетителях.
Все дни, проведенные в Белорецке, я питался в буфете, будучи полностью довольным качеством еды, приготовленной местными поварами.
Утром, - каша с сосисками; днем и вечером - рыба и пельмени; в любое время - чай с лимоном.

Посидев в кафе, я отправился гулять по городу. Знакомый и незнакомый Белорецк - родной город. Есть то, что можно узнать. Многое уже внесено в городской пейзаж, что не греет душу. Города - что люди, - хочется идти в ногу со  временем, примерять на себя модные наряды. Старые здания закрыты пластиком, сайдингом, залеплены кричащей рекламой. Во многих городах есть свои «Галактики», «Фениксы», «У Петровича» и прочая современная лабуда. И только «Мещёркина Лавка» одна, - она в Белорецке.  Ещё сохранились кованые ставни, тяжёлые обвисшие от времени, металлические створки дверей. Многие старинные здания отличаются интересной кирпичной кладкой, что говорит о том, что купцы завозили в уральскую глухомань каменных дел мастеров, и те, трудясь, оставили памятники о себе вот в этих, нескольких зданиях, мимо которых я прохожу.

Если посмотреть на стиль и вид этих построек, то ощущаешь посыл - надолго! Как они думали? - эти люди, что пришли нехожеными тропами в распадок уральских гор? Что, ценили запасы железной руды и лишь из-за этого основали этот город? Человеческий ум, возможность мечтать, давали им уверенности, что тут всё навека? Как они представляли себе развитие этой местности? Строили основательно, - стало быть, были виды и на будущее своих детей и внуков.
Кто-то, - если не изменяет память, - Чехов Антон Павлович, говорил, что «человек счастлив в настоящем мечтами о будущем». Видно, - они были счастливы!.. Потому что умели мечтать, умели основательно устраивать свою жизнь.

Вдуматься  в название: «Железоделательный Завод» или «МЕЧЕЛ» - одно название величественное, многообещающее, другое - косное, зубовное, бессмысленное шипение дебильного детины или блеяние козы. «Чел» - ещё можно осмыслить, как сокращение от слова «человек», говорят часто так пижоны: - Чел! А «МЕ» - что? От слова «металл» что-ли? Ни «бе», ни «Ме», ни «кукареку!» - так и хочется сказать.

Я злюсь на МЕЧЕЛ за порушенный завод, за у’мершие домны, за заброшенный город. Можно ли чего-то ждать человеческого от владельца завода с таким названием, что такой завод сделает для города, да и сделает ли? Как получилось это перерождение? Так быстро, вполне здравое хозяйствование превратилось в делячество и безответственность? Что кроется за этими ничего не значащими буквами «МЕЧЕЛ» для города, для жителей? Вот она - социальная ответственность бизнеса и власти перед людьми, - во всей красе.

Иду в музей, чтобы понять истоки, увидеть отправную точку огромного дела - создания металлургии Урала, составной частью которой, и есть Белорецк. Улица Ленина. Неровный, в лужах асфальт. От пожарной каланчи в сторону Мраткино проезжая часть улицы разделена сквером. Перед сквером, на постаменте скульптура Ленина. Видно, что заботы о памятнике - никакой. Прохожу, попадаю под шатёр из крон высоких берёз. В сквере дорожки тоже не очень ровные. Дорога идёт в гору. Иду медленно, пытаюсь всё поподробнее рассмотреть, найти ростки нового, привлекательного. В мечтах, город мне представлялся волшебным. Сейчас же, волшебство воспоминаний рассыпалось разбитыми тротуарами, лужами, заброшенными дворами, облупленными фасадами зданий. Мечты и воспоминания не воспроизводят земные категории, они не зависимы от комфорта или ухоженности улиц, ведь судить здраво, - вспоминаешь лишь свои восторги, - восторги молодости, а  - они сами по себе, безотносительны.

Так, пребывая в ностальгических воспоминаниях, и сокрушаясь замеченным недостаткам, я дошел до музея. Современное здание, небольшая площадка перед входом, несколько клумб, крыльцо... На двери табличка «Выходной день». «Вот тебе на! - с раздражением отметил я. - Музей работает по будням. А кто же тогда в него ходит, в будние-то дни?»
На этот раз не удалось. Прийду ли я сюда вновь, удастся ли? Но это уже будет другая история, - как говорится.