Улыбка ангела ч. 2

   
И сентябрь бывает милосердным.  Словно продлевая прощание с летом, последние дни были удивительно теплыми и солнечными. Утром в субботу они поехали на дачу к родителям. Борис смотрел, как Оля задумчиво бродила по участку, срывая листики щавеля, и думал, что другая, так долго терпеть его не стала бы. Он снял майку и начал рубить дрова. Крепкие мускулы  перекатывалась под   загоревшей кожей.   
- Ну, как  твой муж,  ничего? – спросил он.   
- Ничего хорошего, - неожиданно насмешливо отозвалась Ольга.
  - Ты чего это? – сощурился он.    
- Уж больно ты стал хвастлив, - отрезала она. Короче, слово за слово, они опять поцапались, но видит Бог, Борис себя виноватым не считал. После этой поездки в Испанию она стала какая-то резкая. Да  еще пару раз появлялась ее подруга, эта смазливенькая брюнеточка. Вот кого Борис на дух не переносил, вот кто масла в огонь подливает, это точно. «Пора бы вас поучить, Ольга Павловна, ох, как пора. Но не сразу», - подумал Борис, но говорить ничего не стал. Остаток дня они   не разговаривали, домой тоже ехали молча.   
Оля тоже замечала, что ссоры с Борисом стали чаще, размолвки дольше.  Борис в конце недели  собирался ехать в Одессу, и Оля вдруг обратила внимание, что он снял с пальца обручальное кольцо. Ее это почему-то задело, Борис что-то грубое ответил, она не сдержалась и, к своему ужасу, обозвала его импотентом. Это был удар ниже пояса, но планка уже упала, она перестала его жалеть. Ей вдруг стало жаль себя. Борис, дыша ей прямо в лицо, сказал с ненавистью:
- Импотент? Сейчас ты узнаешь, какой я импотент, - и стал грубо стаскивать с нее одежду. Она тщетно пыталась вырваться из его железных   объятий,   он повалил  ее на диван и силой стал разжимать ей ноги. Оля отчаянно сопротивлялась, он ударил ее по лицу, она заплакала. Он был сильнее и тяжелее, и грубо овладел ею. Оля перестала сопротивляться, ей стало все равно: так гадко и противно ей не было ни разу в жизни. Она хотела только одного, чтобы все это закончилось. У нее шумело в голове, уши заложило, к горлу подкатил ком тошноты.       

            Борис молча оделся и, не глядя на упавшую в подушку Ольгу, ушел, громко хлопнув дверью.  «Дура,   дрянь, сама виновата», - злился Борис. Ноги сами понесли его в сторону бара.  Ничего  если закрыто, его-то пустят. В окрестностях заведение пользовалось дурной репутацией  и имело прозвание  «Раб рюмки»,  навеянное видом вывески, изображавшей рюмку со словом «Бар» наверху. Тут наливали в долг, под залог вынесенных из дому вещей, ворованным  тут тоже не брезговали.   
           Бармен Жорик встретил его как родного, в полутемном зале посетителей не было. Борис хотел   сесть за столик,  но Жорик  пригласил его к стойке. 
Видимо у Бориса все было написано на лице,  потому  что, начав с футбола, Жорик плавненько вырулил на женщин.   
           - Нет, это подлая порода, прикидываются слабенькими, нежными, а потом бьют под дых, точно рассчитанным ударом. И при  этом еще требуют, чтобы их и пожалели, – говорил Жорик, наливая третью рюмку. 
           - Точно, они такие, только расслабишься, а тебя тут…, по самые помидоры, - кивал Борис. «Позови меня с собой», - нежно пела Пугачева.   
          - Нет, лучше вашего брата никуда не звать, - констатировал Жорик,  и грязно выругался.   


          Оля уже полчаса стояла под душем, слезы не переставая, катились у нее из глаз. Она остервенело терла себя мочалкой, стараясь смыть с себя унижение и грязь, которой, как ей казалось, она была вымазана с головы до ног. «Все, не могу его видеть, пусть катиться ко всем чертям, на кого потратила десять лет своей жизни…», - и снова заливалась слезами. А хуже всего было то, что она была одна-одинешенька   на всем белом свете, даже пожалеть ее некому, подружкам стыдно сказать, - ведь отговаривали ее, не послушала. Оля закрутила краны, закуталась в махровый халат и легла под одеяло. Ее била нервная дрожь, но, согревшись, она уснула.   
         Проснулась она, когда уже стемнело.   Лихорадочно побросав в сумку вещи, она набросила на плечи плащ и стремглав выбежала из квартиры. Поднимаясь по лестнице и отпирая дверь отцовской квартиры, она корила себя, что не сделала этого раньше. Телефон  разрывался, она понимала, что Борис будет ее искать, но объясняться с ним ей не хотелось.  О чем тут говорить?   Но звонила ее свекровь. Сухим, кислым голосом она сообщила, что Борис уехал отдыхать, разговаривала она так, словно Оля в чем-то виновата перед ней.  Оля положила трубку, пусть себе думает, что хочет. 
 

          Утром  небо хмурилось и, собираясь на работу,  она надела плащ.  Но к вечеру похолодало так, что вода в лужах хрустела коркой льда. Добраться домой без машины, можно было, лишь рискуя получить воспаление легких.  Оля не стала ждать автобуса и, подняв руку, подошла к обочине. Машины проносились мимо, вдруг одна из них затормозила и резко стала сдавать задом. Дверь открылась, и голос позвал ее по имени.   
          - Мы знакомы? - от холода Оля едва шевелила губами. 
          - Вы не помните меня? Я Максим, - Оля узнала Виткиного брата. 
Максим включил печку на полную мощность. 
          - Куда едем?   - Оля назвала адрес отцовской квартиры. 
          - Согрелись? А то у меня покрепче есть. Хотите? – Оля отрицательно помотала головой.   
          Глядя, как Максим ведет машину, уверенно и даже как-то элегантно, Оля отчего-то подумала, что он, наверное, хорошо танцует.   
         - Давно я здесь не был, как все изменилось. Вы тут давно живете?   
         - Да, наверное, всю жизнь, я даже пустыри помню. 
         - Вы говорите как старушка, - засмеялся Максим.      
         - И мне так недавно показалось. Я в метро ехала, слышала разговор двух девочек. Одна другой говорит, мне мама рассказывал, что были такие времена, когда у людей были деньги, а в магазинах ничего не было, просто ужас. А та ей отвечает, такого быть не    может, - улыбнулась Ольга. 
         - Да,   послушаешь такие разговоры, и почувствуешь себя  ископаемым. – Максим вопросительно глянул на Ольгу. Но та не отозвалась на его шутку, она старательно соблюдала дистанцию, не позволяя собеседнику приблизиться к ней ближе, чем это позволено постороннему человеку. Максим почувствовал это, и повисла неловкая пауза. Вдруг он  резко свернул и  остановился. Оля в недоумении повернулась к нему. 
        - Почему вы остановились? – тихо спросила она. 
        - Я хочу понять, в чем дело. Вы отгородились от меня стеной, и я не понимаю, за что. Я что-то не то сказал? Я вас чем-то обидел? 
        - Что вы, нет. Просто у меня на душе скверно, но   не вы  виноваты. Только не спрашивайте меня ни о чем. -  Ей невмоготу было рассказать кому-либо о том, что произошло.  -  Вы меня не обидели, если мы еще когда-нибудь увидимся, может быть, я и расскажу, - она через силу улыбнулась.   
       - Может быть, когда-нибудь. Нет, Оленька, этот вариант не для меня, да и не для вас. Я же вижу, вам помощь нужна, и я вам ее предлагаю, - он протянул   ладонь. Оля положила свою руку ему на ладонь, и он несильно пожал ее. Оля слабо улыбнулась и попросила: 
        - Можно я ничего не буду говорить?   
        - Не хотите, не говорите, только не прячьтесь от меня в свою скорлупу. Я вас не обижу. Вы мне верите? – она посмотрела в его светлые глаза и тихо сказала:   
        - Верю.   
        - А теперь, я приглашаю вас в ресторан. Я тут недавно нашел один, очень славный ресторанчик. Поехали.   
       Оля растерялась. 
       - А если я соглашусь? – пыталась отшутиться она.   
       - Обещаю, не пожалеете. Поехали. 
       Оля колебалась недолго, почему бы и не поехать, тем более предложение было сделано таким тоном, что отказать было неловко.   
Когда машина выехала на Ордынку, Оля попросила ехать медленнее, ей нравилась уходящая неспешность Замоскворечья, его несуетные переулки, с зелеными двориками, в которых цвели золотые шары, и которых, увы, становилось все меньше.
   
        Неприметный снаружи, ресторанчик оказался очень уютным, с хорошей кухней и обслуживанием на европейском уровне. Они заказали какое-то экзотическое рыбное блюдо, фруктовый коктейль и мороженное.
      

       После окончания юрфка Максим уехал  по распределению в Калугу, где женившись на дочке областного судьи, быстро сделал неплохую карьеру. Но то ли брак не  удовлетворял его, то  ли карьера, но, тихо  расставшись с папиной дочкой, Максим перешел на работу в адвокатуру. Два-три громких дела областного масштаба дали ему возможность для разгона, и лет через семь, со славой удачливого адвоката он вернулся в Москву. Его приглашали податься  в политику, но он справедливо полагал, что в эту грязь ему соваться не с руки.   
        - А вы не боитесь их? Уголовники ведь, - спрашивала   Оля.   
        - Да нет, они такие же люди со своими страстями и амбициями, только не любят играть по правилам, вернее у них свои правила. Давайте не будем об этом. 
Она вдруг пожалела, что очень скромно одета, в ресторане было тепло, и она сняла жакет  оставшись в черном гольфе без рукавов.   
Максим рассказывал о своей поездке к Витке, как упал, катаясь на лыжах, и много еще разного и смешного. Оля слушала и понемногу отвлекалась. Она никогда не жаловалась на недостаток мужского внимания, но предупредительность Максима приятно удивляла.   
       Она провела пальцем по запотевшему бокалу и посмотрела Максиму прямо в глаза. Лицо его вдруг стало серьезным, и Оля поняла, что он тоже боится  нечаянным словом порушить тот хрупкий мостик, который протянулся между ними. 
Ей стало тревожно и радостно в предчувствии чего-то важного и нового. Когда-то Витка обозвала ее рационалисткой и самоедкой за привычку анализировать свои чувства и поступки. Но сегодня ей не хотелось думать, почему ей приятно, что Максим сидит рядом, почему ей нравиться, как он касается ее руки, почему ей приятно то, как он смотрит на нее.  Ей просто приятно, и будь что будет, чем бы все это ни кончилось. Когда принесли мороженное, Оля долго ковыряла ложечкой, пока оно совсем не растаяло. Максим внимательно наблюдал за движениями ложечки в креманке, потом забрал  у нее ложку и скомандовал: «Пошли». 

        Ее разбудил шум ливня за окном. Она осторожно повернулась и высвободила руку. Максим нахмурился, но не проснулся. Она выбралась из-под одеяла и на цыпочках вышла из спальни.  Дверь спальни выходила в большую гостиную с эркером и огромным камином.  Мебели было немного, три кресла, резной столик и диван. В углу стояли горка, в которой было десятка три фарфоровых фигурок, и телевизор. На полу лежал пушистый серый ковер. Сочетание светло-серого, золотисто-желтого и темно-синего создавали иллюзию тепла и мерцания.  Из прихожей дверь вела на кухню.   
       Ей под ноги метнулась кошка, вопросительно заглядывая в лицо.  В холодильнике нашлась открытая банка «Вискаса». Оля положила еду на блюдечко и кошка, оглядываясь, набросилась на угощение.  Надо бы и себе что-нибудь сообразить. В холодильнике она видела   масло, молоко и вспомнила о плитке шоколада у себя в сумке.
В ванной на вешалке висел махровый халат. Оля подкатала рукава и пошла на кухню, готовить завтрак. Масло шипело на сковороде, и она не слышала, как вошел Максим. Он поцеловал ее в макушку и спросил: 
        - Чем это у тебя так вкусно пахнет?
 Оля  налила ему  какао. 
       - Какая  вкуснятина! Сто лет не пил какао. - Он обнял ее за талию и прижал к себе. Оля не видела ничего, кроме его глаз. Губы его были сладкими и пахли шоколадом. У нее не стало ни мыслей в голове, ни дыхания. На сковороде пригорали гренки, Максим без усилия поднял ее на руки, прижал к груди и понес в спальню. Оля уткнулась ему лицом в шею. Он что-то шептал ей, но она не слышала слов, она словно губка воду, впитывала его голос, казалось именно он не давал ей задохнуться в безвоздушном пространстве его объятий. И если сегодня ночью, она лишь позволила ему любить себя, то сейчас, словно прорвало плотину, вся нерастраченная нежность, вся спрятанная ласка, вся неутоленная жажда любви прорвались наружу.
       Максим был потрясен, сердце его останавливалось от нежности и жалости.  «Я люблю тебя, - шептал он ей, - я люблю тебя».      

       Когда Оля вышла из ванной и прошла на кухню, Максим  уже успел убрать следы катастрофы с гренками и проветривал кухню, открыв окно настежь. Она  села и молча посмотрела на него. Он присел напротив и тоже молча, чуть улыбаясь, смотрел на нее.  Она смутилась и отвела взгляд. Он взял ее руку и поднес к губам. Она посмотрела в его глаза и увидела в них то, к чему всегда стремилась ее душа – нежность и понимание.  Ей стало спокойно и легко.    
      - У нас  впереди два дня, что будем делать? 
      - Два дня? – переспросила Оля.
      - Вся жизнь, и два дня в придачу, - поправился Максим, - тебе же на работу в понедельник, да и мне нужно на пару дней смотаться в Питер.   
      - Давай поедем в Клин, -  предложила Ольга.
      - Куда? Впрочем, куда хочешь.   


        После дождя быстро прояснилось, ветер гнал по небу низкие облака, которые то открывали, то закрывали солнце. Они погуляли по парку, дом-музей Чайковского был закрыт. Оля любила приезжать сюда осенью, когда листья кленов наливались золотом, она наклонялась, подбирала листья, и вдыхала воздух, который, казалось, пропах музыкой.
        Максим шутил, пытаясь рассмешить Ольгу,  а  она вслушивалась в себя, в свои чувства, на душе у нее было удивительно спокойно, никаких угрызений совести, только маленькое эгоистическое желание, что бы этот день длился как можно дольше. 
        - Ты где-то далеко, Оля, ау! – голос Максима вернул ее к действительности.   
        - О чем думала?    
        - Я хочу, чтоб этот  день подольше не кончался, - честно призналась она. Но  день неумолимо катился к закату.
        На Ленинградском шоссе, глядя как он обгоняет легковушки и огромные трейлеры, она подумала, вот было бы хорошо, чтоб  дорога не  кончалась, и они, вот так, мчались бы и мчались, все дальше и дальше.
Поднимаясь по лестнице, Оле  показалось, что она не была здесь целую вечность.  Максим шел следом за ней. Она открыла дверь: в коридоре лежала не разобранная сумка, на вешалке висел махровый халат. Она остановилась на пороге, растерянно оглянувшись на Максима, и по ее лицу он понял, что что-то случилось.   
        - Что такое, Оля? Что с тобой? – всполошился он. Она присела на пуфик, и бесцветным голосом, монотонно, не глядя на Максима, рассказала ему, что произошло. Его лица она не видела, видела только, как сжались его кулаки.
        - У него есть ключи от этой квартиры? – Оля молча кивнула.
        - Знаешь что, собирайся, поживешь у меня. – Оля подняла на него глаза, - я серьезно, собирайся.   
        - И как долго? – Она постаралась придать голосу хоть немного иронии. 
        - Пока я тебе не надоем, - отрезал Максим.

        По трезвому размышлению, так круто менять свою жизнь было чистым безумием, но она понимала, что если не сделает этого сейчас, то уже не сделает этого никогда. Наскоро запихав в сумку кое-что из теплых вещей, она сунул туда  фотографии, найденную записную книжку,  документы и деньги. 


          Из чулана Максим достал дрова и развел в камине огонь. Они сели на ковер, Максим откупорил бутылку ледяного вина. Оля как могла, рассказывала о себе, об отце и матери, об их встрече и таком недолгом счастье.
         - Я на маму похожа. Папа называл нас  Оля большая и Оля маленькая. Он ее девочкой   из Ленинграда вывез, ей тогда шесть лет было, у нее все погибли в блокаду. А в пятьдесят шестом они поженились. 
         - Оль, у тебя вид очень усталый, ты приляг,  а мне в одно место смотаться нужно. – Он уложил ее на диван и накрыл пледом.  Глядя на огонь, она незаметно для себя заснула.  Разбудил ее шорох возле лица. На подушке лежал ворох темно-красных, бархатных роз, а над ними смущенное лицо Максима. 
         - Мне надо было это сделать раньше, прости. 
         - Ты прелесть, чудесные розы, спасибо. - Она обняла его за шею. -  А где ты был? 
         - Так, по делу ездил. Слушай, я голодный как волк, а у нас в холодильнике пусто. Я тут кое-что купил, пошли, поможешь мне приготовить ужин. 
Оля удивилась его словам: ну-ну, посмотрим, она ему будет помогать.   Таких мужчин, которые могут управиться на кухне, она только по телевизору видела, воочию не доводилось. Посмотрим. Но помогать ему не пришлось, он прекрасно управлялся сам. Помыл и мелко нарезал зелень сельдерея, редис, добавил мелко нарезанное копченое мясо и заправил все это великолепие майонезом.   
         - Попробуй, меня этому салату научили в Италии.
         - М-м, замечательно вкусно, - она облизала ложку.   
Оля сняла с полки старинную кофейную мельничку.
         -  А к кофе неплохо было бы ликерчику.
         - Есть, у меня припасен «Амаретто». Настоящий.

         Суббота заканчивалась, а у Оли было впечатление, что с момента их встречи прошли не    сутки, а неделя или больше.  Она встретилась взглядом с Максимом  и поняла, что он подумал о том же.   
         - У меня есть тост, - провозгласил он, когда ужин был приготовлен.
         – За резкое похолодание и холодные фронты. Благодаря им, мы можем встретиться с той, которая предназначена самой судьбой. Оля, прости, что я так напыщенно, но ты даже представить не можешь, насколько каждое слово отвечает своей сути, иначе просто не скажешь. Мне сорок лет, а я таких слов никому не говорил, и думал, что  и не доведется. Мне до сих пор не верится, что это случилось. Я ведь как мальчишка, с первого взгляда в аэропорту, понял – она! А ты, такая сонная, усталая, даже не смотрела в мою сторону. Ну что делать? А тут еду – ты. Села в машину, а дальше что? Ну, все, думаю, сейчас или никогда. А ты как устрица в раковине, одно неосторожное слово и створки захлопнуться. Я так боялся. 
- Максим, ты даже представить не можешь, до чего некстати мне были твои расспросы. 
- Догадываюсь. Но у меня не было другого выхода.   
- Верю, – Оля подняла рюмочку на уровень глаз, – красивый цвет, так, что за похолодание?   
        - Да, за холодный фронт.

        В воскресенье вечером, Оля позвонила директору, и, не вдаваясь в подробности, попросила отпустить ее на несколько дней. Она решила устроить себе маленький отпуск. Но во вторник днем Максима разыскал питерский приятель. Он срочно просил помощи, и Максим стал собираться, надеясь успеть на «Красную Стрелу».  Оля видела, как Максиму не хотелось уезжать, и не находила слов чтоб сказать ему  о том же.  Они молча смотрели друг на друга, осознавая, что слова не в состоянии передать их чувств. Проводница, ухватившись за поручень, оттеснила Максима вглубь. И он сумел только выдавить: «Прорвемся». Вагон дернулся и поплыл, Оля машинально шагнула вслед,   остановилась  и махнула рукой вслед вагону. 
Максим глядел на хрупкую фигурку и думал, что ничего не бывает просто так.  Ведь не просто так  она попала с Виткой на один рейс, не просто так голосовала на дороге,  и он, совсем не просто так поехал в тот вечер через Гоголевский бульвар. 
        Он вдруг подумал, что уже все решено за них, просто они еще об этом не знают. И каждый ведет свою партию по наитию, но все уже расписано заранее и будет так, как будет. И ничего нельзя изменить.   
Оля, проводив Максима, вернулась домой. Положив ключи на подзеркальник, она критически осмотрела себя в зеркало и вынесла вердикт -  пора «чистить перышки». Собирая вещи, она не забыла сунуть в сумку банку с ароматической солью, купленную в Барселоне. Пока набиралась вода в ванной, она проверила холодильник, - там было почти пусто.
        В конверте на холодильнике лежали деньги, доверенность на машину, на ее имя и ключи. Она опять подивилась  предусмотрительности Максима, на листке бумаги был записан номер его мобильника.   
Как странно поворачивается жизнь, думала Оля, лежа в теплой воде. Неужели она получила шанс изменить ее? Тогда она будет полной дурой, если не использует его. Но Максим, как быть с ним? Любит ли она его? На этот вопрос Оля сама себе ничего не могла    ответить.
Да, ей не просто приятно, когда Максим касается ее руки, у нее чаще бьется сердце. У нее просто перехватывает дыхание, когда его лицо приближается, и его губы касаются ее губ.  Да, он ей нравится, очень нравится. Ей нравится, как он смотрит, прищурив глаза, его ирония, его ум, его эрудированность, его отношение к ней, в конце концов. Но любит ли она его?   
Бориса она не любит уже давно, это было ясно. Ее любовь к нему вытекла капля за каплей, как из треснувшей чашки вода, вся и незаметно. И из боязни получать новые болезненные уколы она спряталась в раковину, как улитка. А теперь ее отношения с Максимом требовали покинуть эту раковину, а делать это было страшно, как прыгать в первый раз с пятиметровой вышки. И хотя он обращался с ней нежно и бережно, ледок неуверенности таял лишь когда она видела его глаза. Тогда ей становилось легко. Вот и сейчас  ей очень его не хватает. 
Хорошо  таким как Витка: они уверенны в себе, всегда знают чего хотят, а если и ошибаются, то легко прощают себе эти ошибки, виня  в этом обстоятельства. Оля же всегда и во всем винила только себя. Когда она работала в школе, у ее коллеги трагически погиб сын, и она долго ходила с чувством вины, что не может в полной мере разделить ее горе. А может быть, она сама все усложняет? 


  С утра лил дождь и, как ни сомневалась Оля, но взять машину Максима она не решилась, на рынок поехала на троллейбусе.   
Она с удовольствие ходила по рядам, выбирая мясо, зелень и фрукты. Она решила приготовить к приезду Максима свое коронное блюдо – солянку.  Варить такую солянку ее научила бабушка Поля. Она поймала себя на мысли, что волнуется, хорошо ли выйдет.
Черноусые кавказцы зазывали ее попробовать виноград и гранаты. Она выбрала несколько больших гроздей и присмотрела груши. Груши она выбирала со знанием дела, она любила их сладкий и душистый аромат и сочную мякоть. Ее удивляли люди, променявшие этакую вкуснотищу на какие-то бананы. 
Дома ей под ноги бросилась кошка. Оля налила ей молока и, улыбаясь, смотрела как та вылизывает блюдечко. 
        - Ах, ты, Мурчелла, - Оля погладила кошку. Та с благодарностью терлась о ноги, словно пыталась что-то рассказать. Оля разобрала сумки, помыла овощи и начала священнодействовать. Настроение должно быть хорошим, тогда и обед получится.   

        Максим, окончив дела, решил обратно лететь самолетом. В полупустом салоне он присел к окну и, глядя на небо, меняющее цвет с нежно-розового на пурпурно-фиолетовый,  размышлял о столь долгожданной перемене в своей, казалось бы, устоявшейся жизни. Свой недолгий опыт брака  он предпочитал не вспоминать. Он встретил Лолиту не зеленым юнцом, а вполне сложившимся человеком, и поначалу их брак не предвещал столь стремительного краха. Крупная, молчаливая, спокойная, она производила впечатление человека уравновешенного, но лишь спустя полгода, он понял, как ошибался. Вначале его забавляла ее манера подчинять себе людей. Она придумывала какие-то несуществующие обиды и ими манипулировала. Вначале он поддавался, а потом ему просто надоело, и однажды он разбил ее аргументы в пух и прах. Вот тогда он и увидел ее во всей красе. Истерика была просто ошеломляющей: уродливо кривя губы, задыхаясь и, почему-то  шепотом,  она выкрикивала какие-то слова и междометия. Максиму стало противно. Он перешагнул через распластанное тело, набросил на плечи куртку и вышел. 
        Когда,   он вернулся домой, истерики не было и следа. Но и этот случай вошел в копилку его супруги.  Он хорошо запомнил ее взгляд, замаскировано испытующий, и то чувство стыда и омерзения, которое он испытал, когда высокая, красивая женщина извивалась на полу в конвульсиях. Долгое время после этого, при малейших намеках на надвигающуюся истерику, он делал быстрые шаги к двери, и, почти всегда это срабатывало, но взамен  ему   приходилось во всем с ней соглашаться. 
        Конечно, это не могло долго  продолжаться. Максим понял, что начинает потихоньку деградировать, превращаясь во второе издание Лолитиного папаши, дома тихого и забитого, а на работе хамоватого и безжалостного.
Один Бог  знает, что ему пришлось перенести, когда он заявил о своем переходе в адвокатуру.
        Как ни странно, конец их браку положили попытки Лолиты манипулировать сестрой Максима. Вита вышла замуж за какую-то фармацевтическую шишку и уехала жить в Швейцарию. У Лолиты сразу же нашлась целая куча болячек, излечимых только в Швейцарских Альпах. Истерики прекратились, как только Максим произнес слово «развод». Такая перспектива его супругу не устраивала. Но слово было сказано. И, через год, они относительно тихо развелись.   
         Обретя свободу, Максим погрузился в работу, не обращая внимания на робкие попытки его, уже бывшей, супруги отыграть назад.  Собственно именно они и подвигли его вернуться в Москву.  Коловращение московской жизни иногда дарило ему встречи с прекрасным полом, но легкие и ни к чему не обязывающие. Он уже привыкал к мысли, что остаток жизни будет коротать в одиночестве.  Но встреча с Ольгой все перевернула. Сонная и усталая, она едва обратила на него внимание, а он словно попал в мощное магнитное поле, в центре притяжения которого стояла невысокая хрупкая женщина, больше похожая на подростка, в голубых джинсах и белом мешковатом свитере. Расспрашивать сестру он посчитал унизительным. Прислушиваясь к разговорам, волей-неволей, составил представление о том, что Оля замужем, не очень удачно, детей нет, мужа Вита обозначила «пентюхом». Он узнал, где она живет, работает, и ломал голову,  как устроить  якобы нечаянную  встречу. Но резкое похолодание все решило за него. У него ухнуло сердце, когда в девушке, голосующей на обочине, он узнал Ольгу. Ему удалось разговорить ее, пробиться через ее  отстраненность. У него это получилось. И поездку в Питер он тоже решил не откладывать, надеясь привести свои мысли в порядок. Но в голове был полный сумбур, вертелась только  одна мысль, «хорошо, что не поехал поездом».
         Стюардесса попросила пристегнуть привязные ремни, самолет заходил на посадку. 


         Оля выключила солянку,  бросила в баночку со сметаной мелко нарезанный чеснок  и поставила баночку в холодильник. В дверь позвонили.
         - Кто там? – нарочито громко крикнула она.   
         - Это я, Максим. – Оля кинулась отпирать двери. На пороге стоял Максим с огромным букетом белых хризантем.
         - Я ждала тебя завтра, - смутилась она.   
         -Я решил не ждать до завтра, теперь вечер наш. 

         Солянка была превосходной, жаркое тоже. На десерт Оля сделала груши в желе, но они еще не застыли: поэтому пили кофе. 
         - Чем займемся, куда пойдем? – если честно, Максим охотнее провел бы этот вечер дома, но вдруг она захочет куда-нибудь пойти? Оля словно прочитала его мысли.   
        - Давай лучше разведем огонь в камине, будем пить.
        - Хорошо бы собаку купить, - засмеялся Максим.   Этот вечер положил начало их близким и доверительным отношениям.
 
        Осторожно, шаг за шагом, они отходили от внезапно вспыхнувшей страсти, вслушиваясь, вглядываясь,  друг в друга. Иногда им было достаточно просто сидеть рядом, слыша дыхание другого, пытаясь угадать ритм сердцебиения. Ольга молча вслушивалась в себя, в свои ощущения и сама удивлялась своему спокойствию 
С Борисом она не виделась и не разговаривала с его родителями, не было у нее такого желания. Наверное, он еще не приехал. Но все равно, надо было что-то решать. Развод неизбежен, это ясно.  И тут до нее дошло: она никому ничего не должна, никому ничем не обязана, тем более Борису.  Что она ни от кого не зависит, что она в первую очередь должна самой себе.
 
        Оля повернулась и увидела, что Максим  вопросительно смотрит на нее.   
        - О чем задумалась? – спросил он,  зная наверняка  ее ответ.   
        - Я хочу развестись. Ты мне поможешь?   
        Где и когда знакомства не помогали? Зная в таких делах все входы и выходы, Максим постарался произвести эту процедуру как можно быстрее. 
Правда, Борис попытался что-то говорить насчет квартиры Олиного отца, но Максим быстро охладил его пыл. Он смотрел на Бориса и пытался понять, что  тонко чувствующая Оля, нашла в этом самовлюбленном истукане.   
        Когда он увидел ее впервые, она была похожа на затисканную зверушку. Теперь, глядя на Бориса, он понял причину этого. Просто рядом с Борисом свежего воздуха мало.