Обь-кабель

Поступив на биологический факультет университета, я выбрала специализацию ботаника, и целых два курса завидовала зоологам, ходившим в походы под руководством преподавателя Пучковского Станислава Владимировича. Между собой мы называли его «шеф» или «пан Станислав».

Позднее мне удалось побывать с ними в походах, а когда подступила пора выполнения дипломных работ, зоологам пригодились и мои ботанические знания.

На пятом курсе шеф организовал для своих дипломников научную экспедицию в Ханты-Мансийский автономный округ для сбора материала по мелким млекопитающим. А меня пригласил для описания растительности в обследуемом районе. Так в августе 1976 года я попала в местечко Обь-кабель, расположенное на р. Оби, примерно в 20 километрах от г. Ханты-Мансийска.

Название это появилось из-за телефонного кабеля, проложенного по дну реки и выходившего на сушу в этом месте. Он поднимался вверх по склону и пролегал по просеке до поселка, находившегося в нескольких десятках километров от берега Оби.

Место было приметное. Высоченный и крутой берег реки образовывал два крупных уступа, а у самой воды простирался песчаный пляж. На нижнем уступе, куда среди зарослей кустарника вела узкая тропинка местами с высеченными ступенями, стоял бревенчатый дом с баней, сараем и небольшим огородом.

Здесь обитала своеобразная семейная пара: бородатый цыган дядя Толя - обходчик телефонного кабеля и, коренастая, стриженная под мальчишку, тетя Женя – его жена. Определить их возраст было затруднительно, но богатый жизненный опыт явно сквозил в их речах и поведении: без матов они не разговаривали, а рукоприкладство, и не только, как выяснилось впоследствии, было обычным делом.

В нашей команде под руководством шефа было пять девчонок с разных курсов. Мы поставили одну большую палатку «этажом выше», на верхнем уступе. Шеф располагался в палатке у входа, как бы охраняя нас, и каждое утро в шесть часов будил, напевая какой-нибудь романс, – вставали мы рано и до завтрака уходили на маршрут.

Через день к нам присоединилась экспедиция в составе парней-медиков и сотрудников Института краевой инфекционной патологии. Жизнь потекла общительная и веселая, хотя собирать материал для дипломных работ, под неусыпным оком шефа, мы тоже успевали.

Хозяйственными делами руководила тетя Женя, а дежурившие по кухне парни и девчонки поступали в ее распоряжение. Она отправляла кого за водой, кого рубить дрова, кого топить печь; учила девчонок делать рыбные котлеты, варить каши и супы. Все слушались ее беспрекословно, так как за попытку возразить она могла, не смущаясь, припечатать матерным словцом. Приступы материнской заботы о нас чередовались у нее с периодами черной депрессии, когда угодить ей было совершенно невозможно. То она щедро разрешала копать картошку или рвать зелень у нее на огородике, то кричала, что понаехали проглоты незваные и выдрали у нее всю морковь и лук. То приносила свежепойманных щук или налимов и помогала готовить для всех еду, то мрачно курила на крыльце, не реагируя ни на просьбы, ни на вопросы. Тогда приходилось обходиться своими силами и своим умом.

Однако не припомню случая, чтобы она повышала голос на меня. Возможно, ей понравилось, что поддавшись на подначивание ребят, мол, ботаники хлипкие, водку не пьют, я залпом выпила полкружки спирта в первый вечер знакомства. Потом мне было очень плохо, но я продержалась целых полчаса, прежде чем убраться в палатку спать.

Дядя Толя был молчалив, исполнял свою работу обходчика и ставил сети, в дела жены не вмешивался. Она же не оставляла его в покое, понося за каждую малость: то сено не накосил, то сети не проверил, то не починил что-то, то на обход во время не вышел. Дядя Толя отмалчивался или ухмылялся на все ее крики и претензии. Но оказалось, что спокойствие его обманчиво.

Через неделю после нашего прибытия, дядя Толя собрался на моторной лодке в Ханты-Мансийск за зарплатой. Тетя Женя отправилась с ним, чтобы прикупить продуктов.

Вернулись они вечером, на закате, когда мы все стояли на краю обрыва и любовались на реку в розово-сиреневых отсветах. Было безветренно, тихо, и только ровный рокот мотора нарушал это спокойствие. Моторка подошла к берегу, мотор заглох, и тут над Обью разнеслась такая четырехэтажная матерная тирада, что сомнений не было – «наши» приехали.

- Ни речь, а музыка! Бальзам на душу! – съехидничал кто-то.

В эту ночь мы проснулись от воплей тети Жени, которая, видимо, бегала вокруг дома, продираясь сквозь заросли крапивы, и призывала на помощь. Дядя Толя вторил ей страшным рыком: «Убью, мать твою…!!!» Раздались два выстрела. Мне показалось, что стреляли в нашу сторону, и сейчас в крыше палатки появятся дыры. Мы вжались в спальники, не зная, что делать. Было страшно за тетю Женю и за себя.

Пробудился весь лагерь. Шеф настрого запретил нам вылезать из палатки, а сам тихонько выбрался наружу. Мы старательно прислушивались, но разобрать, что там происходит, не удавалось. Потом раздались мужские голоса, громкие всхлипывания тети Жени, скрипнула дверь в доме и постепенно все стихло. Шеф вернулся в палатку и велел спать, мол, все обошлось.

На следующее утро дядя Толя, как ни в чем не бывало, курил на крыльце в ожидании завтрака, а тетя Женя командовала нами с двойным усердием. Объяснять нам, что произошло, никто не собирался.

Меня же распирало любопытство с одной стороны, страх – с другой. Дядя Толя теперь пугал меня своими черными глазами, бородой и косматой гривой нечёсанных волос, а более всего непредсказуемостью, которая скрывалась за его молчанием. Что от него ждать, если он способен на такую ярость?

В этот день на маршруте я пристала к шефу с вопросами:
- Кто эти люди? Почему живут вдвоем в глуши? И что произошло ночью?

Станислав Владимирович не стал уклоняться от прямых вопросов и ответил:

- Знаю, что Анатолий был судим за убийство, а Женя сидела за бродяжничество и проституцию. Теперь оба освобождены, но без права проживания в больших городах. Вот они и приютились здесь, благо, работа нашлась для цыгана. А ночью оба выпили лишку, и Женя, видимо, переборщила со своей въедливостью, вот он и сорвался.

А потом добавил:
- Тебе полезно научиться общаться и с такими людьми, а то живешь как оранжерейное растение, в тепле и холе, жизни не знаешь. А она бывает неласкова.

То, что я услышала, поразило меня, городскую девчонку из интеллигентной семьи, на всю жизнь. А еще было обидно, будто я неженка какая-то, и вырасти в нормальной семье, где не бьют и не матерят, не заслуживает уважения.

Тетя Женя не переставала нас удивлять. Однажды к нашему берегу пристал пароход, и пассажирам устроили «зеленую стоянку». Они купались и загорали на пляже, жгли костер и что-то жарили. Тетя Женя оказалась в центре внимания и оживленно угощала людей солёными груздочками и ароматнейшим вареньем из княженики. Многие захотели привезти домой таежные деликатесы и попросили продать их. Тетя Женя только этого и ждала: примчалась домой, разложила по банкам только вчера засоленные грибы и малиновое варенье, добавив в него сверху по ложке княженики, и распродала все это за очень хорошую цену.

Мы пытались ее остановить:

- Вы же отравите людей! Грибы-то только вчера собраны. И княженичное варенье – обман.

- Не мешайте торговать, – отмахивалась тетя Женя. – Ничего им не доспеется, людям этим. Не в первый раз!

Через две недели мне надо было возвращаться в Тюмень. Девчонки оставались до конца августа, а шеф уезжал дальше на север, где у него работала другая группа дипломников. Попрощаться с тетей Женей не удалось, так как она с утра ушла за малиной, да и не нуждалась она в моих прощаниях.

…Прошел год. Я окончила институт, вышла замуж и приехала летом с мужем в Ханты-Мансийск к его родителям. Случайно встретила в городе сотрудников Института краевой инфекционной патологии, с которыми были вместе на Обь-кабеле. Обрадовались, разговорились. Они собирались пройти вниз по Оби на моторке, и разбить лагерь в устье Назыма – притока Оби. Им нужен был ботаник, и я сходу согласилась поехать. Муж, хоть и был совершенно не приспособлен к экспедиционной жизни, решил ехать со мной.

Не остановиться на Обь-кабеле и не повидаться с тетей Женей мы, конечно, не могли. Причалили, поднялись по тропинке, прихватив для них сахар, муку, пряники и водку. Но, к сожалению, угадали на время обхода, и дяди Толи не было дома. Тетя Женя пребывала в мрачном настроении, смерила моего мужа подозрительным взглядом, а нас будто и не узнала, хотя гостинцы приняла. Дружеской встречи не получилось, и мы предпочли побыстрее убраться.

…Через три года мне в последний раз довелось побывать на Обь-кабеле. Мединститут, где я к тому времени работала, заключил хоздоговор на определение содержания кислорода в воде рек Оби и Иртыша. Наступил мой черед ехать в командировку в Ханты-Мансийск с лаборантом Юрой Сафроновым - бывшим моим студентом. Так я снова оказалась на Оби.

Раздобыв в речном пароходстве Ханты-Мансийска катер под управлением комсомольско-молодежной команды, мы с утра вышли в плаванье. Одну установку для забора проб воды поставили на Иртыше, другую – на Оби. Так как снимать их надо было через 3-4 часа, я предложила встать на якорь возле Обь-кабеля. И пока Юра и команда уплетали приготовленный мной обед, решила проведать его обитателей.

Поднявшись по крутой тропинке, подошла к дому, но во дворе никого не было. Постучала и вошла.

В доме было сумрачно и прохладно, хотя на улице светило и припекало солнце. У маленького окошка прилепился деревянный стол с клеенкой вместо скатерти, рядом стул и табурет. Между стеной и торцом стола, втиснулась кровать, покрытая не очень свежим шерстяным одеялом. На полу – самотканые половики. За столом сидела тетя Женя в неизменных гетрах в обтяжку и клетчатой мужской рубахе навыпуск. На кровати – по-прежнему черный и бородатый дядя Толя. Они обедали: одна на двоих миска с похлебкой и хлеб с луком.

- Здравствуйте. Извините, но вы меня, наверное, не помните? – промямлила я, понимая, что опять явилась не вовремя.

- Какие гости! – воскликнула тетя Женя, поворачиваясь ко мне. – Заходи, заходи! Присаживайся! Как раз к обеду! Толя, смотри, кто приехал! Ты помнишь ее!? Такое дело грех не отметить. У нас есть, что выпить?

Дядя Толя отрицательно помотал головой.

- Так, давай собирайся, слетай в Кышик за вином. На моторке пять минут! Такая гостья к нам не часто заглядывает! Бензин есть? – говорила тетя Женя, вытаскивая деньги из потаенного угла. – Вот, пятьдесят рублей. Ей – шампанского, а нам водочки возьми. Мы подождем.

Дядя Толя быстрехонько накинул куртку, взял хозяйственную сумку и выскочил за дверь. На мои отнекиванья, мол, пить не буду, мне некогда, меня ждут, никто не обратил ни малейшего внимания.

- Садись, поешь - велела тетя Женя, усадила на кровать и подвинула миску, из которой они только что хлебали с дядей Толей. Ложку, правда, дала чистую. Но варево выглядело так неаппетитно, что заставить себя съесть хоть ложечку, я не смогла.

- Спасибо, я обедала только что. Как вы-то поживаете?

– Да так же: то мирно, то раздеремся, то напьемся, а куда деваться, - грустно и совершенно искренне сказала тетя Женя. – Какая уж наша жизнь?! Все в прошлом осталось. Рассказывай, как сама живешь. Дети есть? Какими судьбами здесь?

Мне похвастаться было особенно нечем: нелюбимый муж и «неясельный» ребенок – это все, что я нажила после института. А хоздоговор – способ хоть как-то залатать дыры в бюджете семьи. Тетя Женя ужасно за меня расстроилась:

- Девонька, да разве тебе такой муж нужен? Видела я его, хлыща твоего, никуда не годится. Бросай, даже не думай! Тебе надо на Север ехать, там все мужики сейчас. Будешь там как царица, на руках будут носить, ноги мыть и воду пить. Не сомневайся! Живешь и не знаешь, какая она, любовь-то?! Да разве это жизнь?! Ты же молодая еще!

- А вы что, дядю Толю любите? – не удержалась я.

- Еще чего! Да за что его, убивца, любить? Иной раз подступит со своими медвежьими ласками, зажмурюсь и молчу, терплю, деваться-то некуда. Эх, да он мизинца Пети моего не стоит! А кроме него мне никто не нужен.

- А кто это, Петя?

- Муж мой любимый и единственный на всю жизнь, - торжественно произнесла тетя Женя и закурила папиросу. – Были мы с ним в одном детском доме, полюбили друг друга и убежали вдвоем бродяжничать. Ему было шестнадцать лет, а мне четырнадцать. И такой он был ласковый и нежный со мной, что у нас все с первого раза как надо получилось. Не разлучались мы ни на минуту. А когда попались при облаве на беспризорников, я уже беременная была. Повезло нам, хорошая женщина попалась в милиции, не стала нас разлучать, раз такое дело, а сняла нам комнатку, Петю работать на шахту устроила, а потом и меня. Деньги, что мы зарабатывали, все нам не отдавала, а клала на книжку, и со временем мы свой дом построили. Век ей благодарна буду, матерью нам была. У нас трое детей народилось, жили в любви и согласии не хуже других. Да только недолго…

Помолчала.

- Сгорели они в доме нашем, все четверо, заживо, пока я на ночном дежурстве на шахте была, – тихо сказала тетя Женя. – А я как узнала, умом тронулась. Долго в больнице лежала, а потом бродяжить пошла – ни дома, ни родных… Ушла из тех мест навсегда. Да бродить-то бабе в одиночку несладко, каждый мужик цепляется, лапает, обидеть норовит. Вот и прибилась к цыгану этому, чтоб хоть какая-то защита от кобелей. Одного-то можно вытерпеть. А в день их смерти пеку пироги и везу в Белоярск. Там знакомые есть, поминаю с ними Петю моего и деток.

Замерев, я слушала тетю Женю и не узнавала. Разве это та матерящаяся тетка, похожая на пацана, которую мы побаивались? Это же сплошная боль! И выживает она с этим горем, как умеет.

Наконец, я спохватилась: прошло около часа, а дяди Толи все нет. Меня уж ребята на катере потеряли наверняка.

- Пора мне, тетя Женя, - взмолилась я. – Команда ждет, а они даже не знают, куда я пошла.
- Никуда я тебя не пущу, - заявила она.

Тут раздался топот за дверью, и появился дядя Толя с полной сумкой бутылок водки.

- Шампанского не было. Я и вверх и вниз по Оби сгонял, нигде нету.
- И сдачи с 50 рублей тоже не бывает, - подытожила тетя Женя. – Ну, теперь попьем!

Дядя Толя подсел на кровать, и я оказалась зажата между ним и столом. Выбраться из угла не было никакой возможности. На столе появились стопки, а закуска осталась та же – холодная похлебка в миске и хлеб с луком. С грустью я вспомнила жареную рыбу с картошкой, приготовленную на обед ребятам на катере, и пожалела, что не пообедала там.

- За встречу! – произнесла тетя Женя, и залпом выпила полную стопку водки. Дядя Толя не задержался ни на минуту, а я с тоской смотрела на прозрачную жидкость и прекрасно понимала, чем все закончится: пить заставят, а закуски, практически, никакой.

- Можно я не буду пить? - вкрадчиво спросила я. – Мне еще работать, пробы воды титровать.

- Ну уж нет! Ты видела, сколько он водки привез? Надо пить! Тем более, за встречу!

- А пить не будешь, - добавил дядя Толя, - я целовать тебя буду! Согласна?

И потянулся ко мне.

…После третьей стопки у меня все плыло перед глазами, и нить разговора я удерживала с трудом. В голове еще крутились мысли, как выбраться отсюда живой, но ничего дельного не придумывалось. После пятой я потеряла всякую надежду на спасение, а дядя Толя придвигался ко мне все ближе. Тетя Женя только посмеивалась.

Вдруг за дверью послышалась какая-то возня. Тетя Женя проворно вскочила и задвинула дверь на щеколду. Раздался стук, и голос Юры Сафронова спросил:
- Есть кто дома?

- Есть, есть, Юра! – завопила я. – Спаси, ради Бога! Меня не выпускают!

- Ты кто такой? - спросила через дверь тетя Женя. – Мы, кого попало, не впускаем.

Их разговор я помню плохо, но Юре удалось убедить хозяев открыть дверь.  Он вошел, сел на табурет, огляделся. Ему тут же протянули полную стопку водки, но Юра вежливо отказался и наплел такую правдивую историю о том, что ему, к большому сожалению, нельзя пить, что они не только поверили, но и зауважали его.

- Нам пора, - заявил Юра серьезно. – Надо пробы воды доставать, время вышло. А еще в Ханты идти, на катере это часа 2-3 против течения. Вы ведь не хотите, чтобы ей попало за невыполненную работу? И деньгами наказать могут.

«Деньги» их, видимо, убедили. Заставив меня выпить «на посошок» и все-таки расцеловав в обе щеки, дядя Толя отодвинулся и выпустил меня. Тетя Женя тоже выпила и все смотрела на Юру, потеряв ко мне всякий интерес.

Оказалось, что стоять на ногах я, практически, не могла. Юра быстро распрощался, подхватил меня под локоть и повел через порог.

По крутой тропинке мы спускались очень осторожно, я буквально висела на своем студенте, который оказался крепким парнем и ни разу не дал мне упасть. Однако подняться на борт катера по почти отвесному трапу предстояло самой. Помедлив, я встала на четвереньки и, буквально, заползла на палубу.

Было муторно от водки, стыдно за свою беспомощность, и я все время извинялась, но Юра проводил меня в кубрик и велел спать.

- Все нормально, - сказал он выходя. – Надо выспаться.
- Разбуди, когда надо будет пробы титровать, - пробормотала я.

…Проснулась под мерный гул мотора и плеск волн о борт. В иллюминаторе виднелись огни в ночи: мы подходили к Ханты-Мансийску. А как же пробы?!

Выбралась наверх и увидела на палубе два ряда бутылочек с пробами воды. Оказалось, что Юра все системы снял и оттитровал сам, а будить меня не стал.

Юрочка Сафронов вообще оказался благородным парнем, настоящим мужчиной, о котором всегда вспоминаю с теплом и благодарностью: эта история не стала достоянием ни его сокурсников, ни друзей, ни преподавателей, которые интересовались нашей поездкой. Он ни разу не напомнил об этом случае мне, как будто ничего и не было. А я до сих пор помню моего спасителя.

Больше на Обь-кабеле я никогда не была и ничего не слышала ни о тете Жене, ни о дяде Толе. К сожалению, ни полного имени, ни их фамилий я так и не узнала, а теперь их, конечно, нет в живых. А память о них осталась.

2015 г.