Человек, которому нравилось быть грустным 1

Эпиграф: Печаль – аппетит, который не в силах утолить никакое страдание. Эмиль Сиоран.
Они украли его грусть.
Сначала он даже этого не заметил, всё так же сумрачно вглядываясь вдаль среди безудержного веселья вокруг. Уже даже вопросы, которые раньше раздражали, сейчас казались далёкими и холодными, все эти «что с тобой?», «что-то случилось?», «почему ты грустишь?». На них был только один верный ответ – молчание, и только одна правильная интонация – умиротворённая. Ну как им всем можно объяснить, что молчаливо сидеть среди беснующейся толпы приятно, и особенно сильно грустить, видя эти смеющиеся лица? Нигде не может быть так грустно, как в эпицентре торжества. Чего они хотят услышать, те, кто всеми силами бегут от грусти?
Даже самые стойкие из его окружения сдались в попытках утешить, расспросить. Драматично махнули рукой, в душе оставив осадок непонятной им обиды и разочарования. Ну и пусть себе сидит дальше, дурак, со своими проблемами. Уж мы-то смогли бы ему помочь, развеселив, вернув хорошее настроение. Как они ошибались! «Они же не могут помочь даже себе, почему они так хотят спасать других?» - думал он, снова погружаясь в сладкую и спасительную дремоту печали.
Его не прельщала пустая радость, та, что тешит миллионы страдающих, он был бы рад избавиться от постоянных улыбок с экранов, наигранно весёлой музыки из повседневной жизни, которая старалась быть настолько громкой, чтобы заглушить все признаки его существования. Всё вторично, кроме красивой весёлой мелодии. Но разве минорное звучание хуже? Почему его так редко вставляют в прайм-тайм, почему его почти не услышишь в торговых центрах, ресторанах, на стадионах? Веселье мешает думать, а грусть словно напитывает человека интеллектуальным допингом, давая возможность прокрутить в голове те вопросы, которыми раньше человек даже не задавался.
Много ли мудрецов пестуют весёлость? А сколько действительно стоящих книг основаны на этой лёгкой и беззаботной стезе?
Им он даже не пытался это всё объяснить. Не потому, что бесполезно, а потому, что он видел в этом некое превосходство над массой, которого не хотел лишаться и которым не хотел делиться. Пусть этим людям кажется, что они владеют истиной и приспособили её для своих утилитарностей. Им своё, мне своё, и пусть никто ни к кому не лезет.
Трудно представить, как бы восприняли эти речи, если адресовать их им. Вернее, трудно представить степень негодования, градус истерики или ступор элементарного непонимания, нежелания понять, а не реакцию. С этим-то, как раз, ему всё было понятно.
Уж не внешний ли конформизм это, держать своё мнение при себе, взамен отдавая собеседнику лишь безучастный взгляд? И зачем так, чтобы избежать проблем и споров? Нет! Чтобы не тратить время впустую, чисто приземлённый мотив, и своей искренностью он способен оскорбить тысячи светящихся важностью натур. Или просто ранимых людей.
Но это всё сложно, и говорить об этом с другими не нужно. Незачем.
И вот, в очередной раз он сидел в парке, придя на собрание своего сообщества взаимопомощи, куда приходили все, кто хотел помогать другим. Таких набиралось без малого сотня-другая отчаянных волонтёров, стремившихся полностью переделать мир, начав с себя. Они несли из дома ненужный хлам, старые коробки и устаревшую технику, чтобы с улыбкой отдать это любому желающему. Бесплатно. Это, по их замыслу, должно было изменить прогнившее самоуничтожающееся общество, внеся в него элемент обычной взаимопомощи, хотя мало кто из них задумывался, как могут помочь человечеству старые вазы и пыльные картины. Но осознание сакральной важности этого обряда было у каждого, кто каждую среду, пятницу и субботу собирался в парке. И малые дела – поделиться хламом – почитались ничуть не меньше, чем большие, люди не видели разницу между даром ненужного и самоорганизацией ради высших целей, им было достаточно простого решения, которое полностью соответствовало их представлениям о благе.
А что делал он среди этих несчастных счастливцев? Раздавал книги, связками, в каждой был комплект из произведений философов и немного классической литературы. Его даже так и прозвали – книжник – и многие удивлялись, что не смотря на бойкую раздачу книги не кончались. «Покупает в магазине, его там уже все знают, берёт одно и то же», - рассказывал некто сведущий. – «Специально для него менеджеры заказывают дополнительные партии, он уже там местная знаменитость, его все по имени знают». «А как зовут его?» - спрашивал очередной любопытный. «Валерий вроде бы».
На самом деле его звали Валентин, но как-то повелось, что имя перепутали, а он просто никого не поправлял. Так, самые разговорчивые сплетники поспособствовали переименованию, которое, к слову, нисколько не тяготило мужчину.
Про возраст не задавался вопросом никто, считали, что тут всё очевидно. И, разумеется, все заблуждались: из-за внешней моложавости Валентин выглядел максимум лет на 25. Самые прозорливые смогли бы разглядеть нетипичные для юного лица морщины, и их сбивал с толку взгляд, исполненный разочарования и равнодушия. Но даже они, при всей своей внимательности, и представить себе не могли, что чудаковатому мужчине 42 года! Рассказать бы кому, не поверили бы.
А он, как по расписанию, в дни собраний раньше всех приходил в парк, сгружал с тележки связки книг, раскладывал маленький брезентовый стульчик и садился, уставившись куда-то в небо. Среди «коллег» по сообществу было принято обмениваться информацией, делиться, сколько и кому «помощи» было роздано (такая информация скрупулёзно фиксировалась в засаленные тетрадки, и потом цифры с гордостью публиковались в соцсетях). Справедливости ради надо заметить, что не все в этой группе были такими, и соображения у каждого отдельно были свои. Кто-то преследовал высшие идеалы, кому-то было просто скучно, а большая часть в основном состояла из людей временных, которые не больше раза в месяц появлялись в парке, а то и вообще случайных. Но, как и всегда, на виду были не самые лучшие представители волонтёров-дарителей, наверное, благодаря им и образовался некий нелестный стереотип о подобных общественниках.
Валентин нисколько не жил стереотипами, и знал цену лучшим из соседей. С некоторыми он даже заговаривал, но только для того чтобы расспросить о чём-нибудь, в споры не вступал, о себе не рассказывал. И понимающие люди не лезли к нему, сохраняя дистанцию, хотя и им было крайне любопытно, кто такой этот странный мужчина в нелепой красной бейсболке, которую он носил даже в холода, а в совсем лютый мороз поверх одевал капюшон. И ведь чокнутым никто бы не посмел назвать его, при всех странностях, даже самые недалёкие сказали бы максимум «замороченный какой-то».
Но его это нисколько не волновало, потому что он пока даже не догадывался, что они украли его грусть.
Уже и не вспомнить, как называлось это сообщество. Наверняка как-то броско и возвышенно, так, что после произнесения вслух становилось чуть теплее в уголках рта, и немного на душе. Почему забылось? Да не забылось, просто есть большой риск перепутать с сотнями других таких же групп, которые возникли чуть ли не в каждом мало-мальски приличном городе. Всегда находился непоседливый активист, который своей активностью в интернете привлекал единомышленников, положив начало собраниям, на которых он автоматически становился главным заводилой. Но в нашем случае, энергичный основатель не выходил из тени, свои воззвания и предложения адресовались в группах соцсетей бесчисленным страницам с отретушированными фотографиями. Сам же никогда на них не появлялся. Вернее, так все думали, никто и предположить не мог, что за безликим профилем администратора скрывался Валентин, или Валера, как его привыкли называть.
Да, он самолично создал и поддерживал эту активность. Сначала просто писал статьи о глупости и безразличии общества, постил статьи федеральных СМИ об аналогичных проектах, давая рекламу на группу где только можно. Откликнулись самые одинокие, которые, можно сказать, сделали всю дальнейшую работу за него, позволив основателю оставаться всё время в тени. И даже первые несколько встреч были проведены без него, а он лишь внимательно рассматривал фото и читал восторженные отзывы активистов, которые поменялись друг с другом вазами.
Но весть по округе пошла быстро, вскоре стайки любопытных робко пробирались в парк, и вставали в ряд у невидимой черты, не решаясь подойти ближе. Всем казалось, что тут точно скрыт какой-то хитрых подвох, и стоит только подойти, как сразу же окажешься обманутым. Но и это вскоре прошло, в первые же дни волонтёры истратили все свои вещи для дарения, а городская многодетная семья увезла из парка на старом жигулёнке одеяла, тёплую одежду и пару картин. Потом кто-то из детей неизменно появлялся на собраниях, приносил детские вещи, игрушки, и почти ничего не брал взамен.
И он был очень доволен тем, как всё идёт. И вскоре сам решил появиться на встречах сообщества, молчаливый и загадочный. С тех пор все и увидели безутешного Валеру, и как-то быстро к нему привыкли, вдоволь наразочаровавшись. Так и повелось каждую встречу обсуждать, что нового принёс в парк книжник.
Зачем эта конспирация? Ему нравилось прятаться за личиной чудика, или просто нужна была роль, подмостки, чтобы каждый раз устраивать публике представление? Или, как сказали бы люди попроще, захотел повыделываться? Нет, он просто не хотел, чтобы к нему лезли с расспросами, потому как с детства боялся какой-либо публичности. Предвосхищая все эти «а как ты додумался собрать всех?», или неуклюжие вопросы прыщавой девушки-журналистки из местной подъездной газетёнки, Валентин просто не показывался. Зато это с радостью делали активисты, хвастаясь, что они собрались тут сами, потому что все в один миг пришли к мысли, что окружающим людям надо помогать. Да, такая строчка появилась в городской прессе, за авторством той самой журналистки, которая осаждала парк почти на каждом собрании. «Самоорганизация», «низовая демократия» - её материалы просто пестрели этими словами, встречающимися почти в каждом абзаце статей. Как казалось Валентину, она совсем не поняла сути этой идеи.
Да бог с ней, всё абсолютно не важно в сравнении с тем, что они украли его грусть…
Настало самое время рассказать о них, нервной женщине средних лет её меланхоличной дочке дошкольного возраста. Никто бы не выделил их из обычной парковой толпы, они с равным успехом могли бы оказаться обычной неполной семьёй, вышедшей на прогулку в серый выходной день, или просто случайными прохожими, срезающих дорогу через парк. Ровно как и оказаться активными волонтёрами сообщества взаимопомощи. Может быть, в таком сравнении будет доля кощунства, но выглядели они универсально, и одеты были под стать любому образу: ни богато, ни бедно, не вычурно, но и не со вкусом. Для наблюдательного человека такие люди сразу же становятся внезапной загадкой, которая обычно решается сама собой после того, как кто-то из них заговорит. Но в данном случае всё было гораздо сложнее.
Валентин, естественно, выделил эту пару, которая недавно появилась в парке, и каждый раз подходила к его «стенду», подолгу рассматривая одинаковые связки книг. Не в его принципах было заговаривать первым, но и они не спешили с вопросами. Каждый раз повторялась одна и та же сцена – мать с дочкой подходили, стояли некоторое время, а потом сливались с толпой, и смотрели на него из-за спин других собравшихся. Через некоторое время подходили опять, но потом снова неспешное удаление, и взгляд двух пар голубых печальных глаз.
Книжник всё замечал  и примечал, не смотря на внешнее безразличие. Ему виделся настойчивый призыв в таком поведении, ответив на который он словно бы нарушил своё главное правило – не тратить время попусту. Грусть и так достаточно наполняла душу спокойствием и постоянным вдохновением, он примирился со всем нехорошим в жизни, и выходить из своего состояния ему не хотелось, особенно под давлением провокаций со стороны. Но они были тверды как никогда.
Иногда он их просто не замечал, иногда случайно натыкался взглядом, но до последнего времени всё равно удавалось сохранять полное равнодушие при виде печальной пары. Но со временем любопытство стало брать верх, и всякий раз душевный покой Валентина бывал потревожен мамой с дочкой.
По правилам сообщества, новичкам, которые пришли на собрание и растерялись, всегда должны помогать свободные активисты. И к паре, естественно, не раз подходили, но никакой помощи им было не надо, дочка благодарила за заботу и говорила, что они просто осматриваются здесь, мать же в это время молчала. И всё звучало очень убедительно, самые сердобольные перестали донимать вопросами пару, избегающую чужого внимания. Всех, но не его…
Эта игра раздражала, выводила из себя, и чем чаще они появлялись, тем сильнее и продолжительнее. Хотя вообще с чего думать, что это игра? С равным успехом тут могла быть причиной всему жалость, самая элементарная и презренная. Наслушавшись историй о безумном книжнике, они приходили сюда молча сочувствовать. Почему нет? Или почему да? Грусть и раздумья не дадут никакого ответа, только размножат непонятности, и если следовать этому пути, то нужно либо смириться и не замечать, либо… Либо… Вот это либо и было самое волнительное для Валентина.
Ох, если бы кто мог поверить, что можно взять и украсть его грусть…
Соседка по прилавку, общительная полноватая женщина средних лет особо трепетно относилась к книжнику, театрально поддерживала тишину, иногда поглядывала на него так же задумчиво, как он смотрел на небо. И не было ни грамма издёвки во всех этих кривляньях, только искреннее желание поддержать, пусть и так неуклюже. А потом, когда наступили холода, женщина постоянно носила с собой термос с горячим травяным чаем, то и дело предлагая всем желающим отведать его. Особенно настойчиво своему соседу, и тот, как ни странно, принимал угощение, и даже робко улыбался в благодарность. Возник целый ритуал – как только женщина располагалась на своём месте, расставляя тряпочные игрушки собственного изготовления, сразу же вытаскивала из сумки термос, наливала стакан и отдавала его Валентину. Незыблемо, из раза в раз всё повторялось, примерно со второго раза книжник перестал возвращать ей пластиковый двухсотграмовый пластиковый стаканчик, потому что в первый раз женщина замахала руками и чуть ли не прокричала «оставь себе». Да и глупо было пытаться вернуть откровенный мусор, но она нисколько не обиделась, всё списав на чудаковатость. А ведь Валентин нарочно это сделал, чтобы спровоцировать на реакцию. По-видимому, его полностью удовлетворило то, что он увидел, не будем гадать, для чего и как затеялся такой поступок.
Но в этот раз он решил заговорить с ней, когда она даст ему этот обжигающе тёплый стаканчик. И изменит своим принципам, задав один простой, вполне невинный, но абсолютно невозможный для него вопрос – «Кто они?».
- Вкусный чай, спасибо – сказал Валентин медленно, с расстановкой, чем сразу же привлёк к себе пристальное внимание. Обычно всё ограничивалось благодарным кивком, или редким взглядом смеющихся глаз, или полуулыбкой, но никак не такими, пусть и привычными среди людей фразами.
- Да всегда пожалуйста – оживляясь, затараторила женщина. – Я его каждый день с утра завариваю, хватает на весь день. Если пить минимум по три-четыре кружки в день, то нормализуется давление, не болит голова, а ещё калории лишние сжигаются, я в интернете прочитала. Там статья была, и внизу сразу же сказано, как этот чай заказать, вот я постоянно его и покупаю. Дорого, конечно, но на здоровье экономить нельзя!
«Обычный чай», подумал про себя мужчина.
- Чувствуешь, сейчас у тебя должен быть прилив сил, прямо петь может захотеться!
Мужчина ничего не почувствовал, и слегка пожал плечами.
- Вот сейчас скоро должно быть, вот увидишь! А если нет, так я ещё налью, не проблема.
Валентин покачал головой, но женщина всё продолжала расписывать чудеса своего напитка, чуть ли не агитируя зайти на тот же сайт и заказать себе пачку. Но когда посреди этого излияния мужчина тихо заговорил, она умолкла в секунду, вся приготовившись внимать.
- Вы не знаете, женщина с ребёнком сюда приходят – кто они?
К слову, соседка на всю округу слыла знатной сплетницей, и уж хоть что-то могла рассказать про любого. Но тут она впала в лёгкое замешательство, не сразу сообразив, что сказать, хотя было понятно, о ком идёт речь.
- Да Бог их знает, кто такие… Мать немая, или просто не говорит, а дочка вроде разговорчивая. Но только она с кем разговорится, мама на неё смотрит строго, и та замолкает. Пряжу судя носят, а взять стараются едой, что Семёныч наловит в речке, они у него берут.      
- Так кто они?
- Не знаю. Прости, Валера, не знаю. Зато Колька вчера…
Дальше мужчина уже не слушал. Лучше поберечь себя от макулатурной информации, которую и так в избытке источает каждый, кому не повезло утвердиться в жизни. О чём ещё говорить, если всё, что ты видишь изо дня в день – дом, скучная работа и немного общественного досуга? Поэтому Валентин не слушал женщину без примеси презрения, гадливости и других негативных чувств, а просто переключался на другое, воспринимая речь как фон. Потому что понимал её, и не находил в себе злобы и неудовлетворённости презирать слабых. Да, у него гораздо больше жизненных интересов, да, может, он финансово состоятельнее, но в данный конкретный момент эти преимущества были эфемерны. Ведь все здесь занимаются одним общим делом, хотя каждый понимает это дело по-своему, и выражает на словах его так, как может.