Ласточкино лето. Гл. 6

***
Почти каждый день ласточка просила меня рассказывать о том, что меня радует или что я люблю. Одна или две вещи, мысль о которых вызывает улыбку, которые согревают своим невидимым теплом, и от которых хочется мурлыкать как довольный кот. Это выглядело так, будто она ничего не знает о мире людей и хочет услышать о нём именно от человека, хотя наверняка я ошибаюсь. Я уже успел рассказать ей о ванильном мороженом в вафельных стаканчиках, слегка подтаявшем и от этого особенно вкусном. О наших семейных поездках за город к реке, когда я не вылезал из воды целыми днями, и только совсем замерзнув и устав, выползал на берег, кутался в огромное полотенце и с аппетитом поглощал привезённые из дома бутерброды с сыром, печенье, морс и прочие вкусности. О футболе, в который я мог также играть часами напролёт, который безумно любил смотреть по телевизору и, особенно – на нашем городском стадионе. Я мечтал быть похожим на них, известных футболистов, за чьей игрой заворожено следили тысячи глаз, а они забивали потрясающие голы и отражали невероятной сложности удары. Я мечтал своей игрой радовать и удивлять многих. Я рассказывал о даче и тех незабываемых летних днях, проведённых под солнечными лучами, в тишине лесов и полей, и о самых уютных в моей жизни вечерах. Почти всё лето мы проводили вместе с бабушкой на даче. Иногда к нам присоединялись родители, порой привозили Мишку, но вечера, проведённые с бабушкой вдвоём, были совершенно особыми.

Усталый, наигравшийся и набегавшийся, я возвращался, когда солнце уже опускалось за горизонт, а небо озарялось угасающими розовыми и золотыми лучами. Я шёл по саду, останавливаясь, чтобы посмотреть на пауков, расставляющих свои ночные ловушки, на мотыльков и мошек, роящихся вокруг фонаря, прислушивался к трелям сверчков и перекличкам каких-то птиц, звучащих совсем рядом. Вечерняя прохлада успокаивала всё и всех вокруг: яркие краски терялись в сумерках, смолкали птицы, разбегались снующие по улицам мальчишки, коты, гревшиеся в лучах солнца, перебирались на крыши или возвращались в дома к мискам, наполненным молоком; я тоже чувствовал, как суета прошедшего дня отступает. Очень медленно я пробирался среди деревьев и кустов, останавливался на крылечке, словно прощаясь с ещё одним днём, перебирая в голове рождённые им чудеса и загадки, и переступал порог.

В доме всё жило своей жизнью, не такой бурной, как мир, с которым я простился до утра, но от этого не менее насыщенной. Бабушка уже согрела мне воду для умывания, приготовила мыло и мягкое полотенце. Пока я смывал с себя последние следы уходящего дня, на столе появлялась сковорода с жареной картошкой, а по всей комнате растекался её чарующий запах. Почти каждый раз наш ужин был похож на предыдущий, однако он нисколько не наскучил мне, он стал частью того вечернего ритуала, который объединял нас с бабушкой и был известен только нам.

Мы пили чай, я рассказывал о своих приключениях, а бабушка о прошедших делах. Самые простые вещи вдруг становились интересными и особенными. По утру заглядывала в сад незнакомая птица, бабушка таких не встречала, недолго посидев на ещё зелёной ранетке, птица упорхнула. Скорее всего, её вспугнул соседский чёрный кот, частый гость в нашем саду. Вот и сегодня он хитро поглядывал из зарослей травы у забора, наверное, где-то рядом есть мышиные гнездо. Я узнавал о жизни яблонь и слив, ромашек и роз, словно все они были моими родными и друзьями, а за сломанные ветки или из-за внезапного нашествия тли я переживал не меньше бабушкиного. С ней все становилось важным и интересным, каждая трава получала своё имя, рассказывала свою историю, имела своё предназначение, птицы и цветы предупреждали о переменах в погоде, а кусты и деревья в благодарность за её заботу и понимание щедро одаривали ягодами и фруктами.

Потом я забирался под одеяло, мы включали ночник, отбрасывающий причудливые тени на стены и потолок, и начиналась моя любимая часть вечера. Как старинная книга, таившая множество забытых удивительных историй, бабушка открывала их и для меня. Её теплые, немного шершавые руки трепали мои волосы, с заботой гладили их, а бабушка начинала вспоминать. Она не рассказывала мне сказок, не пересказывала книг, но её истории были намного ценнее. Они шли из сердца, оттуда, где память хранит всё самое важное и дорогое, то, что никогда не забудется, сколько лет бы не прошло. Я никогда не знал, с какой истории начнётся этот вечер, перенесусь ли я в её детство, услышу ли о жизни на востоке в юные годы, узнаю ли о событиях, наполнявших последние десятки лет. Каждый раз я заворожено затаивал дыхание и ждал.

Иногда её истории были страшны и мрачны. Она рассказывала о войне, которая стала её детством. С замиранием сердца я слушал о снарядах, разрывающихся где-то рядом, об обозе и веренице пленных, отстать от которой означало верную смерть, о страхе, никогда её не оставляющем, и этот страх становился моим. И хотя, глядя на её светлые добрые глаза, ощущая тепло её рук, слушая одни и те же истории в сотый раз, я знал, что всё кончится хорошо, но всякий раз боялся, что что-то страшное может случиться, обоз останется далеко впереди, она попадёт в жестокие руки полицаев, потеряет кого-то из близких… В этих историях сливались во едино и страх, и смех, это был какой-то другой мир, который так ярко рисовался моим глазам, но который я ни за что бы не захотел увидеть вживую.

Одна история особенно запомнилась мне, она так сильно удивляла меня, и я никак не мог понять, как это могло получиться, конец войны в моём воображении никак не мог быть таким. Через войну она прошла ребёнком, с матерью, дедушкой и двумя братьями. Они видели самые тяжёлые бои, испытали на себе все беды и невзгоды того времени, однако сберегли друг друга. Но всё же сохранили не всё, что хотелось. Порой я просил её снова рассказать эту историю.

-  Всю войну я проходила с горбом – платочком, крест-накрест привязанным за спиной, в нём лежало всё самое ценное – документы, украшения. С этим платком никогда не расставалась, и за всю войну мама его только дважды развязывала – чтобы обменять что-то из его содержимого на съестное. А потом нас освободили, сколько радости было! Ведь в Белоруссии такие бои шли! Когда грянул сильный бой, все, сколько могли, набились в овощехранилище, а к утру наступило затишье. Одна женщина выглянула на разведку: «Наши!!!». Какая радость была! Все обнимались, детишек в воздух подбрасывали. Я свой узелочек развязала, к остальным вещам положила. А когда веселье успокоилось – платочка-то уже и нет. Как мама расстроилась, как рыдала. Внутри того платочка был еще один - подарок отца с Финской войны - серый, с блестками, очень красивый. А как обидно до сих пор! Лучше сейчас бы все растеряла…

Другие её истории были теплыми и лёгкими, как полёт мотылька. Она рассказывала о молодых годах, проведённых в Таджикистане, и моему воображению рисовались смуглые улыбающиеся лица таджиков, их неспешная жизнь и долгие вечера в чайхане, я чувствовал аромат самого сладкого винограда и сочных фруктов, видел руины, оставшиеся от построек Александра Македонского, и представлял себя в центре огромного восточного базара, я примерял на себя яркие узорчатые халаты и башмаки с загнутыми кверху носками, любовался пёстрым ковром тюльпанов и маков, рассыпанных по горам, дёргал за тёмные косички девчонок, красневших и возмущавшихся от посягательств на их красоту, я подставлял своё лицо и руки жгучему азиатскому солнцу и нырял в прохладную воду Сырдарьи, передо мной возникали величественные мечети и расписные дворцы, я слушал бабушку и мои сны уносили меня в далёкий мир, больше похожий на сказку, чем воспоминания о далёких днях.