1. Петербургский квадрат. Фэнсион

  1.Фэнсион

Понятие «фэнсион» (от английского fancy) я выдумала сама, из чисто практических соображений. Без него в этом повествовании трудно обойтись. В самом деле, не существует русского слова, обозначающего некую долю культурного пространства города, с букетом мифов и имен.

Fancy можно перевести с английского по-разному, это и существительное: фантазия, вымысел, галлюцинация; и прилагательное: модный,  шикарный; выдуманный, причудливый, а также – маскарадный, костюмированный; и глагол: вообразить, полюбиться, приглянуться.

Fancy это фигурное печенье, кондитерские цветочки и звери, конфеты и конфетти. И разные дамские штучки, мелочи из сумочки модницы: шпильки, флакончики, помады. Это деликатный «парижский» товар: бижутерия, галантерея. И узоры калейдоскопа. И картинки из глянцевого журнала.

Но это и Фея Сирени с волшебной палочкой.

И малая планета Маленького Принца.

И любовь, в которой ты так никогда  и не признался.

Фишки, мульки, «самые пенки», глюки, фэйки, прибамбасы, погремушки капризной зверушки.

В любом случае, фэнсион – образ, игра, продукт воображения, мираж и фантом, отсюда название. Но в том-то и штука, что этот мираж, фантом заставляет нас испытывать радость и боль.

Некий фэнси-дух, с крылышками и лирой в руке, волен в своем выборе. Кому-то он открывается, а остальным – увы. И если для одного фэнсион существует, то для другого – нет, он увидит на этом месте лишь несколько городских кварталов.

«Глухая стена дикого цвета» (из петербургских воспоминаний Добужинского) отделяет его от нашего магического объекта – но и пятна на этой стене могут сложиться в весьма занимательный узор (ангелы, красавицы, драконы)… и может обнаружиться некая дверца в стене.   

Фэнсионы появились в Петербурге с самого его рождения. Мало того, Петербург и возник первоначально как фэнсион в мозгу его великого основателя.

И на протяжении всей истории города наличие в Петербурге фэнсионов признавалось абсолютным большинством населения, которое давало разным «участкам городской застройки» характерные собственные имена – к примеру, сентиментальная Коломна, где прогуливались по берегам каналов Мечтатель с Настенькой, или обывательские Пески, в одной из улочек которых выбирала себе жениха купеческая дочь Агафья Тихоновна.

«Литейный мост» Добужинского… «Большая Морская» Набокова… 

Все это ведь не просто административные «диштрикты», каждый из них обладает оригинальной физиономией, только ему присущим характером. Место, отличающееся от всех прочих мест на свете: обликом, преданием, памятью. И прежде всего, эмоциональным воздействием на личность фэнсионера, под которым надо понимать очарованного обитателя или странника.

Но общего имени для этих феноменов до сих пор не возникало.

Бюрократический «район» (тем паче «микрорайон») отдает казенщиной: «контора пишет». «Участок» – сразу вызывает в памяти «участковых», с их «держать и не пущать». «Территория» – слишком многозначно, расплывчато.

«Часть», «слобода» – давно использованы в конкретном смысле пригородной слободы, административной части («Дворцовая слобода», «Рождественская часть»). Как и специфическая для Петербурга «сторона» («Выборгская сторона»). Современные «жилмассивы» (чуть не написала лжимассивы) и «квартала», «участки застройки», «комплексы элитные и бизнес-класса» тоже не про это.

При Александре I столица поделена была на двенадцать частей: Адмиралтейскую, Литейную, Казанскую, Спасскую, Рождественскую и так далее, часть состояла из участков, каждым из которых ведал пристав, участки в свою очередь делились на околотки, подлежащие околоточным надзирателям, околотки – на кварталы, под надзирателями квартальными.

Фэнсион тоже состоит из кварталов, его можно, если угодно, и на околотки поделить, но возникает он иным образом, не путем «простого» («клеточного») деления, и не в чиновничьей голове, а, если и в ней, то не по долгу службы, а по страстному влечению.

Личное проникновение во всю эту фантастическую и фатальную перекличку голосов, идей, судеб, всегда звучащую для настроенного слуха на петербургских мостах или во дворах-колодцах с их многократным эхом.

Итак, фэнсион, «хоть слово дико, но мне ласкает слух оно». Ревнителей чистоты русской речи, ее защиты от иноземных вторжений, наверное, не обрадует англоязычное происхождение слова. Но ведь и «район», и «территория», и «квартал» – тоже занесены к нам из иностранных языков (укоренилась эта лексика прочно, с плебейской цепкостью сорных растений, но у эфемерного, фиалкового «фэнсиона» есть шанс её потеснить).

«Мы, профессора, доценты, аспиранты, преподаватели и студенты филологического факультета государственного университета протестуем…» – в сакраментальной фразе сей обнаруживается лишь одно русское слово: соединительный союз «и».

Фэнсионом и ничем иным предлагает считать автор некую долю территории города, размером по периметру от нескольких косых саженей, до нескольких коломенских верст, будящую воображение горожан (и гостей), в количестве от одного человека до весомого процента всего городского населения.

Подобно земле обетованной, он открывается лишь избранным, и в этом смысле элитарен. Хотя, есть фэнсионы общепризнанные («Летний сад», «Марсово поле»), и есть известные лишь узкому кругу любителей: арка на Галерной или боковая дорожка в Летнем саду, на которой назначались любовные свидания (стертые мраморные ступени пристани; как бы подштопанная иглой гладь Лебяжьей канавки; запах кофе и звуки вальса из Кофейного домика; Соляной городок визави).

А есть и вовсе существующие в единственном экземпляре: случай Ахматовой, видевшей в Летнем одномоментно и нынешние подновленные изваяния, и те же статуи – под Невской водой наводнения 1924-го, и их же – засыпанные «жирной осенней» землей, из траншеи 1942-го... (зеркальность дат). Которые из богинь настоящие? – все.

Науку, которой мы приобщаемся – мистическую топографию, topography mystery, не мы изобрели, ей тысячи лет, основали ее римляне, выдумав понятие «гений места», или еще кто-то до них. Кто-то очень старый, ветхий деньми.

Кстати, если Genius Loci простирает длань над  всем Петрополем (это, как принято считать, сам Медный всадник), то у фэнсионов имеются собственные духи-покровители, не столь именитые, так сказать, местного значения – нимфа Летнего сада, сфинксы Египетского моста, Девушка с кувшином Царскосельского парка. Хранители Литейного моста –
русалки на его перилах, холодные и шершавые, в чугунной чешуе.

Девичьими округлыми ручками поддерживают они герб города.

А genius loci нашего фэнсиона – Юноши, Укрощающие Коней (древний символ искусства), на Аничковом мосту.

Без иллюзии, Фата-морганы, Петербург не существует. Это паноптикум визионерства, реестр бессмертных фантомов, открывающихся лишь вольному фэнсионеру – «гуляке праздному», коллекционеру пустяков.

Он читает город, как раскрытый фолиант, питерское «Руководство по магии», с вокабулами заклинаний, с рецептами зелий и эликсиров. Он перепархивает из эпохи в эпоху в трансе (кокаинистам не угнаться) в медитации (йогам не светит) солнечных  days-dreems, снах наяву.

Его видения ярки, как фейерверки петровских ассамблей на непривыкшем к ним российском небе. Но некая интимность набрасывает покров. Так, вуаль «Дамы в голубом» с полотна забытого художника, затеняет черты ее облачком тревоги от любопытства толп, от кошмара общедоступности.

Поэты творят фэнсионы  в своих произведениях – есть точные адреса, к примеру, у фэнсионов «Медный всадник», «Родион Раскольников», «Незнакомка». Или это фэнсионы творят поэтов, по своему образу и подобию.

Во всех на свете поисках мы ищем, в сущности, одно и то же – «победившее смерть слово и разгадку жизни своей». Праздная, аристократическая, абсолютно бесцельная прогулка по фэнсиону – аналог эзотерического посвящения, астрального путешествия по жизни.

И есть надежда обрести некий ее секрет, для каждого особый (грааль; эликсир; панацея; аленький цветочек; философский камень; золотой ключик; локон Афродиты; мел Тамерлана; Свирель России; имя Бога: тетраграмматон – что кому больше нравится…)

Невидимой хрустальной пирамидой, тысячегранником подымающийся над петербургскими туманами-гранитами, фэнсион – бессмертен.