Санитарным поездом - в Москву. 1944 год

Осень 1943 года. Мне 11 лет. Я только что переболел жестоким брюшным тифом. И вот - новая напасть - регулярные изматывающие приступы малярии. И всё это на фоне постоянного недоедания военных лет. Врачи советовали для прекращения приступов малярии сменить для меня «климат места проживания». Конечно, они понимали, насколько трудно в условиях военного времени воспользоваться  таким советом.
 
Но мама нашла способ, как это сделать. Она написала своей маме Антонине Никаноровне и получила от неё письмо с согласием на то, чтобы я какое – то время пожил у неё в деревне.

 Очень существенную помощь ей оказала Вера Всеволодовна, с которой мама к тому времени уже поддерживала отношения как с будущей свекровью. Вера Всеволодовна, главный врач госпиталя, договорилась с офицерами, уезжавшими домой после окончания лечения, чтобы они взяли меня с собой - до Москвы.

Их было трое: капитан Чёрный, старший лейтенант Лобанов и ещё один старший лейтенант, фамилию которого я не помню. Тогда они казались мне очень пожилыми людьми. Сейчас я думаю, что ни одному из них не было и тридцати лет. Оба старших лейтенанта были на костылях. Моим основным «опекуном» стал Лобанов как самый энергичный из них, или просто как самый здоровый.

 Итак, в первых числах февраля 1944 года поздно вечером на станции Никель мама проводила меня и моих опекунов до санитарного вагона поезда Орск - Оренбург. Я был уже полусонным и не помню, какой это был вагон и как мы в нём разместились. Помню только, что в вагоне было очень тесно.

 В Оренбург поезд пришёл примерно в полдень следующего дня. В те годы город назывался не Оренбургом, а Чкаловым, и область, соответственно называлась Чкаловской. Но железнодорожная станция и в те годы сохраняла название Оренбург.

Скоро состоялась пересадка в санитарный вагон поезда, пришедшего с юга, кажется, из Ташкента. Это был обычный плацкартный вагон. Моим спальным местом стала третья полка. В этом вагоне ехали, в основном, офицеры. Кто–то из них ехал долечиваться, но были и такие, кто не только для войны, но и для мирного труда были малопригодны - по инвалидности.

 Удивительно, но именно инвалиды казались самыми жизнерадостными пассажирами. А если вдуматься, то ничего удивительного в этом не было: для них война была окончена, они своё отвоевали, и они остались живы! Но и те, которым, возможно, ещё предстояло воевать, не казались угнетёнными. Всё – таки в начале 44–го года уже ощущался перелом в ходе войны в нашу пользу.

.НЕ ДЛЯ ДЕТСКИХ УШЕЙ
 Почти никто из них не говорил о войне. Правда, один 19 – летний лейтенант с восторгом рассказывал о том, как ему, командиру взвода, было удобно воевать в части, где командиру роты, старшему лейтенанту, было 20 лет, а командиру батальона,  капитану - 22 года, и потому обращались они друг к другу не по званию, а по имени: Ваня, Вася, Коля.

 Запомнился мне старшина с оторванными кистями обеих рук. В госпитале две кости предплечий каждой из его рук были разделены и превращены в примитивные клешни. Этот старшина, ловко действуя своими «клешнями», охотно демонстрировал всем желающим заплечный солдатский мешок, наполненный поваренной солью, которой он запасся где – то в Средней Азии.

 Он с гордостью говорил о том, какая это огромная ценность, такой мешок соли, нынче в его родных краях. И предлагал всем желающим поспорить с ним о том, сколько стаканов соли уместилось в его мешке.

 Но больше всего разговоров было о женщинах. И, конечно, разговоры были не для ушей 11 – летнего мальчика. И, наверное, поэтому эти разговоры накрепко западали в мои уши. Так офицер с тяжёлым ранением в челюсть, поэтому очень неразборчиво говоривший, ухитрился всё – таки довести до сведенья слушателей, что ему с женой удавалось за ночь - до двадцати раз. Слушатели упорно не верили, уточняли, не ослышались ли они, а он повторял: «Да, двадцать раз!» и блаженно улыбался.

 Пожилой, по моим тогдашним представлениям, майор рассказывал, как он с мед.сестрой из санбата уединился на берегу какого – то водоёма и как у них всё хорошо началось. Но когда, как казалось майору, всё прекрасно завершилось, он неожиданно обнаружил, что его партнёрша потеряла сознание.

 Перепуганный майор без штанов побежал к водоёму, набрал воды в офицерскую фуражку,чтобы обрызгать девушку. И обнаружил, прибежав с водой, что девушка открыла глаза и весело смотрит на него, бесштанного.

 Не видя в ситуации ничего комичного, он обозлился и набросился на девушку. «Ты что, разыгрывала меня?» И получил замечательный ответ: «Что ты! Конечно, нет! Просто я почти всегда в такой момент теряю сознание - от удовольствия.»   

 Моим «опекунам» мама передала небольшие деньги - мне на дорогу. И Лобанов на станциях покупал мне еду: хлеб, варёную картошку, кислое молоко (простоквашу). Еду он выдавал мне небольшими порциями. Один из наших соседей по купе, увидев это, решил, что Лобанов жадничает. И на очередной станции на свои деньги купил для меня простоквашу. Я мгновенно опустошил одну полулитровую банку простокваши и тянулся за второй, когда в купе вошёл Лобанов.

 Он перехватил у меня банку и очень нелестно отозвался об умственных способностях соседа: «Неужели трудно понять, что ребёнок долго недоедал и ему опасно сразу же есть помногу!» Про себя я подумал, что Лобанов, конечно, неправ, чрезмерно осторожничая. Но, видимо, Вера Всеволодовна выдала ему некие конкретные наставления, и офицер честно выполнял эти наставления главного врача.


 На третьи сутки пути по «графику» моей болезни должен был начаться очередной приступ малярии. Но его не было. Смена климата подействовала! В этот день мы проехали Куйбышев (ныне - Самара). В Москву на Казанский вокзал мы приехали на следующее утро, то есть через четверо с половиной суток после отъезда из Орска.

 Лобанов вручил мне остаток денег, проводил до выхода из Казанского вокзала и показал здание Ленинградского вокзала, откуда мне предстояло продолжить поездку самостоятельно. Он сказал, что на этом вокзале я должен найти кассу продажи билетов на пригородные поезда. Мы сдержанно, «по мужски», попрощались. Лобанов ушёл.

 
   ИЗ МОСКВЫ - В ПОДМОСКОВЬЕ, 1944 ГОД.
 Передо мной, приехавшим из небольшого уральского городка 11-ти летним мальчишкой, лежала огромная совершенно пустынная площадь, покрытая толстым слоем чистейшего снега. От Казанского вокзала через площадь в снегу пешеходами были протоптаны две дорожки. Левая из них вела на Ленинградский вокзал. С вещмешком за плечами, в котором находился весь мой сложенный мамой багаж, я пересёк площадь, нашёл пригородные кассы, недолго постоял очереди.

 Действуя в соответствии с инструкцией, полученной от мамы, купил билет на пригородный поезд Москва -  Клин до станции Фроловская. Довольно скоро состоялась посадка и поезд отправился. От Москвы до станции Фроловская, последней перед Клином, примерно 80 километров.

 Современные электрички со всеми остановками проходят это расстояние за полтора - два часа. В феврале 1944 - го пригородному поезду потребовалось на этот маршрут больше четырёх часов.

 Следуя всё той же маминой инструкции, от станции Фроловская я должен был пешком дойти до села Фроловское (примерно полтора километра) и узнать у местных жителей, где живёт мамина сестра, учительница Надежда Владимировна Лошакова.

 Село Фроловское оказалось почти полностью сгоревшим во время отступления немцев в декабре 41 – го. И первая же встреченная мной женщина показала, как найти Лошаковых. На пороге их жилища и был встречен тётей Надей и её детьми.

 Встречен был без удивления. Видимо, тётя Надя была предупреждена о моём предстоящем появлении письмом мамы. Строго говоря, жилище, которое я увидел, нельзя было назвать домом. Это была времянка, неприспособленная для жизни зимой, типа тех, которые в 60 – ые годы на Юге строили на дачных участках. А их довоенный дом сгорел вместе с другими домами села.

 Эту времянку тётя Надя строила в течение 1942 - 1943 годов, причём основной рабочей силой и «главным прорабом» стройки, говорила она, был её сын Генка, мой двоюродный брат (старше меня на полтора - два года). И всё же они смогли зимовать в своей времянке, так как в ней было главное для этого - печка. В жилище были примитивные топчаны для постелей, грубо сколоченный стол и два или три стула такого же «стиля».

 Тётя Надя назначила Генку мне в провожатые и наутро мы вдвоём отправились дальше. «План – график» движения на предпоследнем этапе моего пути предложила тётя Надя. Мы (Гена и я) должны были из Фроловского пригородным поездом доехать до Клина (примерно 10 км), затем так называемым «паровичком» из Клина по короткой ж.д. ветке - до городка Высоковск (ещё 10 км) и, наконец, из Высоковска пешком дойти до деревни Колосово (6 километров).

 В Колосово жила старшая сестра мамы М.В.Петропавловская. Чтобы одолеть эти примерно 26 километров пути нам потребовался весь световой день. Пригородный поезд из Москвы в Клин ходил тогда довольно редко, а «паровичок» из Клина в Высоковск и обратно вообще делал в сутки только две поездки. В тот день Генка и я были на посадке в «паровичок» самыми первыми пассажирами. Это был очень забавный вид транспорта.

 Он ходил по ветке узкоколейной ж.д. только от Клина до Высоковска и обратно. Весь «поезд» состоял из небольшого паровозика и одного большого вагона с двумя длинными скамьями внутри вдоль обеих длинных стен. Посередине вагона стояла железная печка.

 За ночь стоянки вагон промёрз насквозь весь, включая печку. Истопники для этой печки в составе поездной бригады не предусматривались. Но дрова около печки лежали. Пожилые  тётки – пассажирки, появившиеся в вагоне после нас, предложили Генке и мне тут же заняться разведением огня в печке.

 Ко времени отправления поезда печка уже хорошо топилась. В вагоне стало почти тепло. Доехав до Высоковска, и пройдя через малолюдный городок, мы по пустынной снежной дороге через обширные поля с редкими перелесками пешком пришли в деревню Колосово. Марию  Владимировну застали дома.

 Это была довольно суровая и «очень пожилая» женщина, какой по ученическим понятиям и должна быть директор школы.(Ей было тогда 43 года!) Она нас плотно накормила, расспросила меня о жизни в Орске, и уложила спать. Рано утром она разбудила нас, накормила, выдала нам санки, чтобы везти на них наши вещевые мешки, а не оттягивать ими плечи, и отправила нас в путь, а сама пошла на работу в школу.

  Мы шли в плотной зимней одежде, в валенках, таща за собой по очереди санки по неровной снежной дороге через леса и поля с пологими подъёмами и спусками, через безлюдные деревни. На месте большинства деревень стояли только печи.

 В деревне Владимировка, где жили бабушка Антонина Никаноровна и тётя Кланя (Клавдия Владимировна), мы были засветло. В тот день мы прошли пешком примерно 23 километра. Думаю, это неплохой результат для мальчишек голодной военной поры, одному из которых было меньше четырнадцати, а другому одиннадцать с половиной лет.