Могло бы длиться вечно

     Они лежали в кровати. Они и эти четыре угла, обрамляющие весьма уютную в глазах обывателя картину. Но, как и любая картина, все имеет свою предысторию — тот самый момент, когда художник берет в свои руки кисть, уже зная тональность будущего творения.
     Их предыстория когда-нибудь увидит свет, но едва ли на бумаге. Скорее, где-нибудь за барной стойко в окружении людей, наследующее утро исчезающих словно по мановению волшебной палочки. 
     Они лежали в кровати. Хватало ли этого, чтобы чувствовать себя счастливыми? Кажется, хватало. По крайней мере, так могло показаться. 
     Почему? Давайте посмотрим: не мило ли это, лежать бок о бок и держаться за руки, стирая напрочь рамки личного пространства. Или расширяя и впуская друг друга туда, где обычно красуется надпись "Вход воспрещен".
     Мечтать.
     Слышать друг друга. Без единого слова.
     Смотреть. В глаза. Эти сверкающие глаза. Сверкающие или блестящие? Уже не вспомнить.

     Солнце только поднималось, и лишь малая часть стены озарялась светом. Мягким светом, что иногда можно принять за приятный сумрак.
     В квартире сверху тряслись стены — кто-то ругался. Снизу — кричал ребенок, разрывая свою глотку будто ранний птенец, уже ждущий готовую добычу из клюва своей матери.
     День только начинался, заводя этот бесперебойный механизм рождений и смертей. Но в их комнате — тишина, нарушаемая лишь неизбежным дыханием и весьма милым сопением. И даже одеяло притихло, погрузившись в это обездвиженное безвременье.
 
     Они верили. Верили, что это никогда не закончится. Верили, что это может длиться бесконечно. Насколько по-детски и наивно, настолько естественно и натурально. Что может остановить, когда вера в твоих глазах? — Рассудок. А если рассудок в тумане?
     А в голове запах жасмина?
     Руки сжимаются — воспоминания. Глаза закрываются — вновь свежи те мгновения, для которых у каждого имеется своя отдельная полочка, куда можно аккуратно положить что-то прекрасное и ничем не запятнанное.
     Он смотрит на нее. На новую планету на его орбите. Открыл ли ее кто-то? Ту планету, которую он сейчас видит. Может быть, она уже кем-то запримечена, вновь — открыта ли?
     Она смущенно, не отрываясь, следит за ним. Дарит улыбку, когда наступает его очередь закрывать глаза и нежно целовать ее руку. Слова представляют собой излишний элемент, изобретенный теми, кто не знает, как общаться по-другому. Он же вопросительно поднимает брови, и она уже знает, что скрывается за этим. И таких знаков — бессчетное количество. Звучит насколько прекрасно, настолько и расплывчато.

     На большой кровати они стараются быть как можно ближе друг к другу. Будто там, под ними, маленький хрупкий плот, способный из-за малейшего нарушения баланса пойти ко дну (это ли не знак?). Если пойдет, то только вместе (думали они).
     Но вокруг — волнующийся океан. Океан предрассудков. Океан, который никогда не утихает и всегда готов с новой силой накрыть любого гостя в своих владениях. Как прочно плетение того плота? Говорят, что сплетение страсти не так-то и легко расколоть на составляющие. При условии, что в каждом из двух сердец горит фитиль, плот устойчив и надежен. Утих один — считай, что уже на дне.
 
     Они смотрят друг на друга.
     Еще не проснувшиеся глаза борются с тяжестью век.
 
     Молодость души: ее детские начала, ее детский бунт, ее протест, — готовы разбить напрочь любые предрассудки общества. Детский бунт способен снести все преграды на пути к абсолютному счастью. Преграды, за которыми скрываются анекдоты (или правдивые истории) про несчастных, закостенелых и потерявших надежду.

     Ей — 34, ему — 21.
     Они не сводили друг с друга глаз.
     Они верили, что так может продолжаться вечно.
     Они были счастливыми детьми...
     До тех пор, пока один из них не повзрослел.