Река

               
 

    Свои воды несла она посреди обширной долины - из непроницаемо далёких своих времён, которых истоки были неясны: покрыты туманом тысячелетий, некогда давших ей начало крохотным ручейком на равнине тысячелетий других, оставшихся от неустанной работы вод древнего моря, давно уже канувшего в вечность. Случилось так, что случайный тот ручеёк  не иссяк в этот, случайный же, миг; не ушёл в песчаные недра земли;  не воспарился в вечные небеса; а, наоборот, окреп;  набрал себе силы достаточно, чтобы устремиться, прихотливо  сложившимися извилинами будущего русла, среди понижений равнины:  всё дальше и дальше, этим, предопределённым волею случая, путём к своему истоку, который не есть его, водотока, конец;  а всего лишь переход в новое  из состояний бытия, перетекающих из одного в другое, ипостасей  вод планетарных – разных, и одновременно единых: от  капельки, легко иссыхающей росы, до тяжёлых  толщ глубин океана – как воплощения огромного организма жизни, невообразимо длящегося в совокупности всего многообразия форм живого на этой планете.
 
    Многое повидала река на своём пути, много и начудила сама, оставив о себе память, выстроив по своей прихоти конфигурацию окрестных  холмов и речных террас. Здесь выросли  благодатные леса; равнины зелёные раскинулись: где привольно,  а где теснясь к воде крутыми обрывами.

   Один из них и наводил на меня сакральный ужас, от которого, однако, не хотелось укрыться где-либо в привычных  обстоятельствах будней;  а, напротив, -  с самого раннего детства,  когда, точно открылся случайной находкой, в первый раз его вид – невозможно теперь восстановить в свой памяти - когда ; кажется, что ещё в утробе матери я знал о его существовании и чувствовал его и тогда, когда она – матушка моя -  несла своё плодородное тело по краю обрыва, прежде чем углубиться ей в нерукотворные аллеи цветущих яблонь, благоухающих по всем окрестностям, возвышающейся над заливной луговиной, Коряковой  пустоши, тогда ещё не распаханной от края своего до края невосприимчивым к тайнам естественного плодородия полоумным плугом – с раннего детства меня тянула к нему тайная сила.

    С тех пор, когда я осознаю самого себя, я чувствую себя не просто малышом, а маленьким пока, человечком, воспринимающим окружающий мир и самый этот обрыв, как малую же частицу этого мира – но продолжением собственной сущности.
 
    Таким вот образом представал тогда этот яр.

    И тут обнаруживает себя, едва только обозначившаяся  проблема, которая так свободно и непрошено волнует душу  явной озабоченностью, которую, однако, так непросто выразить с достаточной степенью адекватности.

   Река в этом месте, словно утратила свою энергию движения вниз, она без видимых причин не продолжила свой путь по обширной равнине прямо, а отклонилась под крутым углом вправо и уткнулась в толщу берега, сложенного - красного цвета – песком (его взятый ком легко рассыпается  в ладони даже при слабом усилии ребёнка).

   Песок этот широко использовали мои предки для посыпания дорожек, могилок на кладбище, да и дощатых некрашеных полов в избах  после тщательной его помывки  челядью  не только к праздникам, но и в будни, если для этого находилось время от крестьянских трудов.

    Высокий береговой обрыв облюбовали стрижи; они делали в его теле углубления; в этих норах устраивали свои гнёзда – весьма, на мой взгляд, опрометчиво. Потому что, не теряя ни одного мгновения времени, река с необъяснимым упорством, - вместо того чтобы безмятежно протекать по равнине -  грызла возвышающуюся преграду, подмывала её основание, отчего стена обрыва обрушалась и с грохотом, крупными комьями падала вниз, погребая под собой гнёздовья тревожно порхающих над разрухой стрижей.. А воды реки, достаточно поиграв с обрывам, крутой дугой снова откланялись - уже влево - и  там далее снова уходили в своём генеральном направлении, образовав в  этом, оставленном за собой, месте весьма протяженную излучину с узким перешейком у  основания.

     Обрушение же обрыва продолжалось – час за часом, день за днём, из года в год.

    Но какая сила тянула сюда бедных птиц, что заставляло их строить своё счастье на столь жестоко неверном основании; и были ли хоть какие основания для надежды, что всё это злосчастье  когда-нибудь закончится для них, что найдутся силы  способные отвести неотвратимость беды?

    Трагедия стрижевой колонии закончилась довольно скоро – в считанные годы,  подневольно  рачительный, сельхозпроизводитель применил на окрестных полях химические средства защиты растений от вредителей; с ними борются и сию пору, а вот  стрижи нашего обыкновения пропали вроде бы как сами собой.

     Случилось также  и так, что однажды на эту землю пролились обильные дожди; вода в реке вспучилась, обрела, вдруг, неслыханную для этих мест, силу и бурлящими водотоками прорезала в основании излучины новое русло.

     Взбунтовавшиеся воды скоро сошли; а река, привычным своим неспешным течением, спокойно стала протекать прямо,  минуя уж теперь этот обрыв - как будто бы так и было всегда. Старое русло ещё сохранилось, но вода в ней утратила свою абразивную сущность, обратилась в сонную старицу, над которой теперь нелепо возвышается красный яр,  тоже спокойный, но уж совершенно безжизненный.

     Теперь, когда здесь, казалось бы, только  живи, да радуйся,  обрыв сиротлив: железные новосельцы этих мест – блестяще проносятся мимо на,проложенной по верху, автомобильной дороге; а в низу, на излучине, объявились экскаваторы, которые, действуя весьма производительно, напрочь свели с излучины - пышные некогда - заросли черёмухи; шустрые эти механизмы быстро добрались здесь до векового массива галечников, и выбрали их подчистую, образовав на этом месте обширное озеро, существенно этим обновив местный ландшафт: где была извечная дикость природы, которая всегда изумляет разумным устройством жизни – там теперь рваные раны земли и  неестественный стыд утраченного её величия.

18.02.2012 7:52:27