Помойки из людей

Холодное тягостно-сонливое утро, похожее на все предыдущие и возможно последующие. В моем желудке копошатся крабы. Я просыпаюсь с проклятиями и проклинаю всё - себя, свою нудную учебу - прообраз будущей рутинной работы, свою бессмысленную, затхлую жизнь; я открываю глаза с тоской и скукой, и мысль, что я не умер этой ночью, гнетет меня. Разгребая руками свалявшееся комком одеяло, слезаю с продавленного дивана. На улице тьма и только двойник кухни с моим близнецом отражается в окне. Проглатываю чашку дешевого растворимого кофе, напоминающего скорее грязную воду из поломоечного ведра. По радио со стены говорят, что страна богатеет, что условия жизни улучшаются, пенсия выросла на столько-то процентов, зарплаты на столько-то, в селе Нижние Челюсти построили школу с новейшим современным оборудованием и асфальтировали дорогу, далее подводятся какие-то положительные итоги, позитивные статистические данные, делаются оптимистические прогнозы на будущее, далее спортивные достижения области и поёт Кобзон. Мне нужно ехать в дрянное училище, которое расположено в соседнем городке. Почему надо, я не знаю, но родители ругаются, когда я пропускаю занятия, наверно потому что платят за учёбу и хотят сделать из меня человека, а не такого как они сами. Я не возражаю, потому что выбирать не приходится: либо бессмысленная учёба, либо ещё более бессмысленная армия.
 Сумрачный предрассветный час, небо как загаженная больничная простынь. На улице зябко и мерзко, грязь вяло всхлипывает под ногами. Пустынные дворы обшарпанных пятиэтажных хрущёвок, проткнутые редкими голыми деревьями, навевают безысходную тоску. Сломанные лавочки, замусоренные подъезды, жёлтый свет в окнах, лохматые мужики в распахнутых на груди халатах курят на балконах, из отворённых форточек долетают ругань и детские истерики. Нелицеприятного вида субъект в драной фуфайке сидит на скамейке и, прикладываясь к бутылке, кривится, крякает, тяжело выдыхая, и сплёвывает себе под ноги. С краю дороги среди пивных бутылок и очисток от картошки жмётся и дрожит котёнок с большими глазами.
На остановке дремлет безликая масса, уткнувшая носы в меховые воротники и колючие шарфы. Автобусы ходят редко, несмотря на утренние часы, поэтому все хотят влезть сразу. Вот он едет, сразу видно, что полный: сквозь окна не видно просветов, всё серо, расплывчатые головы прилипли к стёклам. Безжалостно расталкивая старух, и ловя спиной толчки и проклятия, залажу в душный переполненный автобус. Неряшливые заспанные рыла встречают меня. Они молчат, но их безрадостно-усталые глаза говорят, что я не чужой среди них. Они давно принимают меня за своего. Я и сам чувствую, что с каждым днём сливаюсь с ними. Их скорчившиеся обрюзгшие тела похожи на мешки с дерьмом. Их мышцы лица, ответственные за мимику удивления, давно атрофировались. Только верхняя губа с годами напряжённо задирается выше в вечной гримасе брезгливости и уголки рта печально стягиваются к подбородку. Однообразное существование вытравило все некогда жившие в них чувства. Это чьи-то родители, дяди, тети. Возможно твои или мои. Я представляю себе их молодыми. Наверно, они были похожи на меня, имели друзей, подруг. Возможно, некоторые из них даже любили. Им были не чужды радости, они делали добро, верили в светлое будущее, читали умные книги, занимались спортом, путешествовали. Но отупляющая рутинная работа 6 дней в неделю ради мизерного заработка превратила их в роботоподобных существ. Некогда красивая, заботливая и милая жена стала жирной сварливой старухой, ворчащей на каждом шагу. Молодой счастливый мужчина за годы изнуряющей работы, неудачного брака и безделья в маленьком провинциальном городишке стал угрюм, неразговорчив, одрях, запил и больше никогда не смеется. Только на дне бутылки он находит забытье. В тяжком похмелье с беспомощным сожалением и тоской он иногда вспоминает свою молодость, которой не осталось и следа. Когда-то молодожены с нетерпением ждали вечера, чтобы приласкать друг друга. Сейчас эти супруги сидят в разных концах автобуса, и ни одна искра прежней страсти не проскальзывает между ними. Он приходит с работы домой, ест, смотрит телевизор и ложится спать лицом к стене, спиной к жене, замыкая круг, чтобы рано утром вновь его начать, - и так годами. А в выходные он напьется с товарищами по несчастью.
Их тела просрочены, прошли срок своей службы, они требуют утилизации, но инстинкт страха смерти держит заплесневевшие мозги их владельцев в тисках безысходности. Весь город - сплошная помойка из людей. Я еду в другой город. Каждый день я покидаю одну помойку и попадаю в другую. Они меня ждут. Они знают, что я еду. Знают, что я приеду, никуда не денусь. Им нужны жертвы. Они хотят сделать меня своей жертвой. Добавить ещё один отход в свои вонючие помойные глотки.