Мечта

Окончив труд дневных работ, необходимых для осуществления мечты, ты выходишь из своей душной клаустрофобной комнаты, чтобы подышать прохладой осеннего вечера, прогуляться по опавшей листве и привести мысли в порядок. Смотришь через окно на людей и деревья, пытаясь определить насколько холодно и ветрено на улице, одеваешься по погоде. Выключаешь компьютер, предварительно закрыв все программы, документы и вкладки, заправляешь неубранную с утра кровать, очищаешь стол от тарелок с остатками еды, чашек со сморщенными пакетиками чая внутри и распахнутых книг. Расчёсываешься перед зеркалом, оправляешь одежду, вблизи рассматриваешь лицо, подмигиваешь своему отражению, обуваешься и захлопываешь за собой дверь. Спускаешься по замусоренным ступенькам грязного подъезда с облупившейся тёмно-зелёной краской на разрисованных стенах, мимоходом по привычке натыкаясь взглядом на имена знакомых девчонок со двора с оскорблениями в их адрес и откровенными подробностями их личной жизни. Выходишь из подъезда, закрываешь глаза, вдыхаешь полной грудью запах прелых листьев, такой ностальгический и бодрящий. И едва успеваешь выдохнуть, как тебя окликают сидящие на лавочке пацаны.
- Здоров, Гарик. Ну подходи сюда, шо ты там встал?!
Медленно, с неудовольствием, подходишь, думая, что им на этот раз от тебя нужно и как бы поскорее отвязаться.
Подходишь, пожимаешь худую безвольную руку Лёни и сухую крепкую Серёги. Третий, Гена, сидит на лавочке, сильно наклонившись вниз, свесив почти до земли голову между широко расставленными ногами и, размеренно икая, тяжело сплёвывает тягучую слюну.
- Ну шо ты, садись, рассказывай, как оно? – Лёня, худой долговязый парень в спортивном костюме встаёт, предлагая тебе сесть, предлагает семечек, достав из кармана жменю и подставляя тебе в кулаке. Ты нехотя садишься, но отказываешься от угощения.
- Да вроде вчера же только виделись. За сутки ничего не изменилось, - сухо и неприветливо отвечаешь.
- Шо там, учишься? – щурясь левым глазом и криво усмехаясь левой полуулыбкой, спрашивает Лёня.
- Ага, понемногу. - Решаешь для приличия посидеть минут пять, а потом под благовидным предлогом уйти.
- Скока ж тебе ещё осталось учиться? – Лёня закидывает по одной семечке за щеку и с лихим хрустом раскалывает их. При этом действии верхняя губа его задирается наподобие звериного оскала, на миг обнажая жёлтые прокуренные зубы. Потом он, раздувая щеку, боком выплёвывает мокрую кожуру, часть которой прилипает к губам и остаётся висеть.
- Да пора бы уже запомнить, каждый день спрашиваешь. Два года осталось. И предваряя твой следующий вопрос, отвечу, что учусь на филологическом факультете.
- Ну и кем же ты будешь? – Лёня важно достаёт из куртки "Винстон", губами выхватывает из пачки сигарету, подкуривает и, мотнув головой, жадно затягивается.
- Учителем русского и литературы. Вон в первую школу работать пойду. – Ты показываешь рукой в сторону первой школы, единственной в районе, глумясь над локальностью кругозора Лёни, не планируя посвящать его в свои истинные планы относительно будущей профессии, а тем более мечты.
- О, нормально. Школьниц будешь трахать. Там такие щас кобылы есть! – Лёня мечтательно щурит глаз, почёсывая промежность, и опасливо косится на окно первого этажа, где живёт с толстой некрасивой женой Светкой.
Серёга, низкий рыжебородый пацан в кожаной куртке сидит всё это время в наушниках, качая головой и часто поднося ко рту помятую пластиковую баклажку пива объёмом 2.5 литра с ободранной этикеткой. Гена замирает в своей позе и даже перестаёт плевать, но потом икает так громко, что пугает Лёню, который считает нужным прокомментировать:
- Бля, - и не менее громко сморкается в кусты.
- А что с Геной? – напоследок спрашиваешь ты, приготовившись уходить.
- Шо, шо, не видишь? ****а ему. – Лаконично объясняет Лёня, поигрывая ключами в кармане и удостаивая Гену презрительным взглядом.
Рядом с подъездом скрипя тормозами притормаживает белая в подтёках грязи "семёрка". Одновременно из приоткрытой двери подъезда слышится нарастающий цокот каблуков и вскоре на пороге появляется Янка. Сильно накрашенная и надушённая, в экстремально короткой мини-юбке, обтягивающей узкие бёдра, на тонких ножках в лакированных туфлях с высоким каблуком она семенит к машине, на ходу приветствуя нас.
- Шо ты, Янк, чи посидела бы хоть с нами немного, - Лёня загораживает собой дорогу.
- Да куда, видишь, приехали за мной? – Янка приостанавливается, оправляя рукой спадающую на глаза чёлку.
- Куда эт на ночь собралась, а?
- Бухать едем во Ржевку.
- Хоть бы с нами раз бухнула, а то совсем забываешь своих.
- Вас забудешь, - хмыкнула Янка и поцокала к машине, нырнула в накуренный салон с усатым мужчиной за рулём и шансоном в динамиках, и уехала.
- ****атая сучка, - проводив завистливым взглядом машину, Лёня обернулся и добавил:
- ****ся тока с кем попало. Хоть бы нормальным пацанам разок дала, да?
Ты молчишь. Лёня массирует промежность.
Ты уже хотел было встать и уйти, как Серёга выбрасывает за лавочку пустую баклажку, вынимает наушники и говорит Лёне:
- Ну шо, пошли. Шо тут сидеть?! Холодно блять. Давай выноси. Мы тебя с Гариком в подвале подождём.
- Ага. А Гена как?
- Да пусть сидит.
- Ну ладно, я скоро. – Лёня скрывается в дверях подъезда.
- Мне вообще-то идти надо, - тихо говоришь ты. И мысленно злишься, что получилось как-то жалко и почти просяще.
- Да не гони. Посидим, по****им децл. Ты вечно блять спешишь. С *** ли ты такой занятой?! – угрюмо и сурово возражает Серёга. И уже шёпотом, приблизив широкое бородатое лицо с красными, в лопнувших сосудах, глазами, спрашивает:
- Траву будешь?
- Не, Серёг, мне правда идти нужно, - ты всё-таки ещё надеешься провести вечер в приятном одиночестве, но кажется, уже тщетно.
- ****ец, тебе шо, впадлу посидеть полчаса? Заебал, пошли. Не хочешь – не кури.- Серёга встаёт и рукой касается твоего плеча.
Устало прикрыв глаза, внутри бесясь и негодуя, ты неохотно поднимаешься и тащишься  за широкой спиной и остриженным наголо затылком к подвалу. Серёга копошится в замке, пугливо озираясь, распахивает скрипящую дверь и шагает вниз, скрываясь в темноте. Ты прикрываешь за собой опять жалобно заскулившую дверь и, чувствуя, как в нос ударил сырой гнилой запах подвала, поморщившись, спускаешься по крутой лестнице. Серёга включает тусклый свет, рассеянно струящийся из поросших пылью и паутиной стеклянных колпаков. Ты видишь справа стену из красных старых кирпичей с серым застывшим буграми цементом на границе их стыка, а справа тянется ряд разнообразных подвальных дверей с не менее разнообразными замками. Проходя мимо одной двери, ты вспоминаешь детство, когда играл с друзьями (Серёга тоже был среди них) в прятки в этом подвале и всегда до ужаса боялся – нет, не тёмных тупиков, - а этого амбарного замка с головой льва, висящего до сих пор. Узкий коридор с низким потолком, под которым ползут сочащиеся каплями воды трубы, изгибается несколько раз, прежде чем ты оказываешься на месте у двери, которую уже успел открыть Серёга. Заходишь в тесное помещение, освещённое пыльной лампочкой на погнутом проводе, забитое невероятно разнородным хламом: строительные инструменты, лыжи, сломанные стулья, хлебница, вёдра, мотки медной проволоки, банки, автомобильный аккумулятор и т. д. Думаешь, что если бы тебя сейчас попросили показать эталон беспорядка и хаоса, ты не затруднился бы с ответом. Серёга сразу приступает к делу: достаёт из хлама бульбулятор с почти чёрной водой, вынимает из кармана завёрнутый газетный свёрток и напёрсток с иголочными отверстиями в основании. Вставляет последний в горлышко бутылки, полной гари и смолы на внутренних стенках. Распрямив газету, бережно щепотками насыпает траву в напёрсток. За то время, когда он встал с лавочки и до окончания этой операции, Серёга не проронил ни слова. И теперь только, закончив приготовления и будто вспомнив о тебе, спрашивает:
- Мож всё-таки хапнешь?
- Не, я воздержусь.
- Дело твоё, - угрюмо отрезает он, чешет бороду, причём звук выходит такой, как ногтями по дереву, и закуривает сигарету.
По подвалу разносится гул шагов, Серёга замирает и напряжённо вслушивается, а услышав звук падения чего-то и лёнин голос "блять понаставили тут, ноги переломаешь", расслабляется. Через некоторое время появляется Лёня с литровой бутылкой водки и зелёным сладким напитком в полторашке.
Серёга, держа между кривыми заскорузлыми пальцами сигарету, сильно затянувшись,  встречает его вопросом:
- Где ты блять лазишь? – и дым вместе со словами толчкообразно выходит изо рта и носа.
- Да это… Гена там упал, начал блевать, я ему помог дойти.
- Ему вечно блять всё мало, а потом блюёт.
Ты разворачиваешься и выходишь из помещения, ставшего с появлением Лёни ещё более тесным.
- Куда ты, Гарик?
- Пойду отолью.
- Иди тока туда, за поворотом в тёмный угол, помнишь, где мы малыми всегда ссали, а то потом ****еть на нас будут, что мы обсыкаем подвал, - Серёга глубоко втягивает носом сопли, хрипит носоглоткой и сплёвывает в угол большой прозрачно-жёлтый сгусток, вытирая рукавом губы.
Ты минуешь поворот, памятный угол и двигаешься дальше по коридору к выходу. Выйдя из подвала и ощутив пахнувшую свежесть вечерней прохлады, застёгиваешь молнию куртки до подбородка и идёшь вдоль по улице. Ты знаешь как свои пять пальцев этот дряхлый городишко, безызвестно затерявшийся на бескрайних просторах России и не отмеченный на карте страны. В этом дворе с железной "паутинкой", высокой шелковицей, полусгоревшей от удара молнии, и ржавыми качелями прошло твоё авантюрное детство. На этой всё время липкой от краски «паутинке» ты играл в «квача»: по-обезьяньи раскачиваясь и перебирая цепкими руками перекладину, старался ускользнуть от осаленного и не сорваться при этом на враждебную землю; в подгоревших, но крепких ветвях этой шелковицы, ныне совсем засохшей, ты когда-то строил шалаш и играл в шпиона, просиживая много часов в приятном уединении густой зелени, спрятанный от всего мира, наблюдая за прохожими и вычисляя среди них врагов, и гордился своим секретным укрытием, пока его однажды не сломали мальчишки постарше; те ржавые и ужасно скрипучие качели были виной немалому числу синяков, покрывавших фиолетово-жёлтым орнаментом твои детские ноги, когда ты соревновался с друзьями в «кто дальше прыгнет в длину с качелей», раскачиваясь до бешеной скорости, и ветер бил в лицо и трепал рубаху, а ты, преодолевая страх, целился прищуренными глазами, выбирая место для приземления подальше от песочных линий соперников.
В тех кустах ты впервые попробовал курить сворованную Серёгой у отца сигарету; в том подъезде сделал первый глоток пива из передаваемой по очереди бутылки; на том каштане ел первый раз украденное из магазина мороженое; а вот в этой железной беседке когда-то таким же осенним вечером поцеловал шершавые обветренные губы милой девочки Яны, сбивчиво признавшись ей в любви, той самой Янки, которая недавно выходила из подъезда. Ты помнишь всех героев двора: бывшего кандидата экономических наук, беспробудного пьяницу Семыку и его верную собаку, которая жалобно визжала, когда он сдуру бил её ногами и скулила, тщетно пытаясь тащить зубами вечно пьяно валяющегося где попало хозяина, которого после многих лет подобного образа жизни почти полностью парализовало; ты помнишь весёлого мужика Ваню Быкова, который, напиваясь, обнимал всех и, нервно жестикулируя, сбивчиво рассказывал про службу в армии, а потом кричал, ударяя себя в грудь, что "артиллерия – бог войны", который кончил тем, что (по выражению пацанов) "словил белку и лежит на дурке"; ты помнишь алкоголика соседа Ляпу, который после того как его выгнала жена жил на улице, сидел на ступеньках церкви, выпрашивая мелочь, напивался до потери сознания, падая и ломая рёбра, и благополучно отошёл в мир иной; ты помнишь наркомана Валеру, лысого общительного мужика, отсидевшего солидный срок за торговлю наркотиками, который умер от передозировки и "подсадил на кайф" много молодых ребят, повторивших вскоре его судьбу; наконец, ты помнишь своего отчима, доброго и тихого человека, который ежедневно тихо напивался, получал дома звонких оплеух от жены, твоей матери, и ложился спать на продавленный диван, "дядю Вову", как ты его называл, который воровал вещи в квартире, продавая их за выпивку, курил самые дешёвые вонючие сигареты, носил грязную фуфайку, проигрывал тебе в шашки, покупал на редкие деньги селёдку, "мороженое детям" (то есть тебе) и водку (вы с мамой выливали её, набирая в бутылку простой воды) и который умер неожиданно и скоропостижно в весенний дёнь. Этот город взрастил тебя как сына на своих преступных улицах, убаюкивал мелодией скандалов и драк, питал пивом и дымом сигарет, развлекал воровством и разборками. И ты благодарен ему за то, что он, как мог, заботился о тебе и не уничтожил, не покалечил тебя как многих других, а позволил родиться в тебе мечте.
Ссутулившись и спрятав руки в карманы, ты лавируешь по лабиринтам вечерних улиц. Твои ноги шагают по жирно отливающему блеском мокрому асфальту, переступая через отражающие в себе фонари блестящие лужи с плавающими листьями. На самом пике разгара весёлые ежевечерние застолья в каждой беседке дворов. На автобусных остановках разодетые малолетние девчонки пьют «Ягуар» и кокетливо заигрывают с останавливающимися иномарками, которые захлопывают за ними пасти своих дверей и шуршат шинами по асфальту. На городской площади с древним памятником Ленину, мечтательно смотрящему в светлое будущее, компании уверенных в себе парней громко и развязно общаются, пьют пиво вокруг припаркованных машин с открытыми дверями, из которых извергается музыка, и пристают к одиноким девушкам, предлагая «прокатиться». Ты идёшь по одному тысячу раз нахоженному пути, который мог бы пройти даже закрыв глаза, и ни разу не оступиться. Пару раз у тебя просят сигарету нетрезвые парни, а один нервный мужик в грязном балахоне просит "помочь на бухло", рассказывая, что его утром "загребли суки мусора" и только сейчас выпустили, но "забрали все деньги и на похмелье теперь так ***во". Ты проходишь мимо обшарпанной инфекционной больницы, в которой в 11-м классе провёл одинокий месяц с «желтухой», и то время, когда, наслаждаясь внутренним покоем, отрывался от книги и смотрел на пушистые снежные хлопья, засыпающие карниз за оком и твою голову сонливой истомой, считал теперь самым важным и счастливым временем в жизни, моментом рождения мечты.
На обратном пути к дому в городе гаснет свет, возвещая о наступлении полночи. Витрины продуктовых магазинов и аптек, местами расписанные баллончиком, освещают ухабистую трассу, обрамлённую замусоренными тротуарами. Глядя на неполную луну в дымке седых облаков, вспоминаешь свою мечту и нежно лелеешь её в воображении. Проснувшись в тебе несколько лет назад, она пробудила и тебя самого, заставив покончить с прошлой бесцельной жизнью и всецело последовать её зову. Это было как внезапное прозрение свыше, запустившее в тебе внутренний двигатель стремления и борьбы; как бесценный подарок судьбы, начертавшей на скрижалях предвидения твой тайный путь. И ты принял дар, осознав своё предназначение, свою избранность. И хоть путь этот сулил одиночество и страдания, ты готов был идти до конца и стать тем, кем должен. Потому что прекраснее этой сладостной участи ничего не мог представить.
Мимо пролетают машины, ослепляя светом фар привыкшие к темноте глаза и заставляя их щуриться. Руки в кармане покалывает холод и ты сжимаешь их в кулаки. Впереди на небе мистично играет световое шоу: купола красной кирпичной церкви дробят и рассеивают по небу направленные на них с четырёх сторон прожекторные фонари. Проходя мимо ворот, ты окидываешь взглядом дорогу и, убедившись в её безлюдности, быстро крестишься; выдыхая морозный пар со словами, шёпотом просишь простить грехи, спасти и сохранить тебя, а также просишь осуществления своей заветной мечты и благодаришь за всё то, что уже есть у тебя. Подходя ко двору, надеешься, что на лавочке не будет пацанов, у которых должно быть возникли логичные вопросы по поводу твоего "английского" исчезновения. И их, к счастью, не оказывается около подъезда. Проход свободен.
Дома ты сразу ставишь на огонь чайник и нетерпеливо прижимаешь к нему озябшие руки, грея их по мере нагревания воды и рассматривая на блестящей поверхности запотевающего металла своё смешное искривлённое отражение (корчишь ему рожицы, а он в ответ тебе). Завариваешь горячий чай и, лёжа с книгой в постели, изредка прихлёбываешь из чашки. Отставляешь её на ночной столик, кладёшь туда же книгу и выключаешь ночник. Ложишься на бок, сладко зарываясь в одеяло и не менее сладко отдаваясь мыслям о своей мечте. Потом вспоминаешь почему-то, что Гена в юности неплохо рисовал и, подавая надежды, мечтал стать художником. Переворачиваешься на другой бок и засыпаешь.