Клён, ты мой пушистый, Клён ты мой любимый

У картины «Портрет Индурры» стоял мужчина, я его сразу узнала – вчера он был вместе с иностранцами, осматривающими  художественную галерею.
Надо сказать, что эта картина вызывала интерес всех посетителей, пресыщенных изображениями роз, мимоз, подсолнухов и сирени - того, что обычно покупалось и поэтому рисовалось.
Художник, оставивший в нашей галерее картину, молодой человек с импозантной внешностью, не менее неординарен был и в своём поведении. Когда его спросили, будет ли он продавать свою картину, он, дёргая длинными нервными пальцами какие-то пучки растительности на своём узком бледном лице, сказал, кривя губы в презрительной гримасе:
- Пока нет, пусть повисит у вас. Если не затруднит, соберите отклики.
Лариса Андреевна, хозяйка галереи, привыкшая к капризам своих поставщиков, оставила у картины чистые листы бумаги и фломастер и, надо сказать, что посетители подолгу задерживались у картины и даже писали, чаще что-то типа: «Ералаш».
Картина, действительно была необычной. Это был портрет, но, чтобы понять, что это портрет надо было его долго рассматривать.  К тому же, желательно в вертикальном положении, хотя картина висела горизонтально.
В правом углу был изображён сонный глаз. Именно сонное выражение было у этого прозрачно - голубого хорошенького глазика, вокруг которого летали незабудки, васильки и другие голубые цветочки с маленькими крылышками. Цветочки росли в размерах по мере удаления от сонного глазика к ротику. Коралловые губки сложились в насмешливой улыбке, ротик показывал язычок, заканчивающийся острой пикой, а на язычке плясали «стиляги» а-ля 60-х годов прошлого века. На всё это смотрел другой глазик, хитро прищурившись, как бы подмигивая, а подпирала их толпа каких-то людишек, разглядеть которых было трудно, так как они были слегка размыты, будто бы видно их было из окна, за которым идёт дождь.
Центр картины занимал пупок, выписанный с такой тщательностью, что ни у кого не оставалось сомнения, что это именно пупок. Многие посетители спрашивали у меня, почему картина называется «Портрет Индурры», а не, скажем, «Пупок» той же Индурры. Мне ничего не было известно, что за Индурра была здесь изображена, поэтому я односложно отвечала, что художник изобразил не только пупок, вот глаза, есть и другие части тела. На вопрос, почему не все, отвечала: «Наверное, это любимые части тела художника». Ну, что я могла ещё говорить, если ничего не знала. А Лариса Андреевна посоветовала мне не переживать по этому поводу: «Чем загадочнее художник, тем выше пиар».
Так вот. Пупок на золотистом животике выглядел просто восхитительно. Один парень написал: «На таком пупке можно помочь Родине преодолеть демографический кризис». Над пупком собирались грозовые облака, под ним не было ничего, но, если приглядеться, золотистый цвет постепенно темнел и закачивался тёмно коричневым изгибом бедра ноги, которая по отношению к пупку была с другой стороны.
Центр пупка заканчивался полем пшеницы – почти как у Шишкина – с небольшой тропинкой, ведущей к развесистому дереву, увешанному яблоками, апельсинами, бананами и другими фруктами. Фрукты падали с неба, оставаясь на ветвях дерева, валялись на земле за полем, собираясь в весёлый хоровод, переходящий в канкан, исполняемый лихими танцовщицами.
Заканчивалась картина (слева, а если поставить вертикально, то внизу) буквой «Х», но, если приглядеться, это были две ноги от колена, обутые в космические корабли, летящие по космическому пространству. Весь левый нижний угол занимали переливающиеся звёзды, туманности и метеоритные дожди.
Вот такая картина в духе сюрреализма стояла в нашей галерее в нашем курортном городе.
 Иностранец оглянулся, и я поспешила к нему, чтобы ответить на вопросы.
- Продаётся?
- Пока нет, но можно спросить у художника. Он ещё не разрешил продавать картину.
У нас часто бывали иностранцы, Лариса Андреевна платила гиду, чтобы посещение галереи входило в экскурсию, поэтому мне пришлось вспомнить свой английский и заучить то, что могло пригодиться по работе.
Но, похоже, иностранец не понял меня, скорее всего, он был не англичанин и не американец. Судя по внешнему виду – мужчина кавказской национальности и, если бы вчера я не видела его в обществе Аллы – нашего постоянного гида иностранцев, так бы и решила. Теперь терялась в догадках – француз, итальянец? Кто там ещё из славной Европы так похож на наших ЛКН? К сожалению, никакого другого языка, кроме английского, да и то - в определённых пределах, я не знала.
- Я буду звонить художнику, - медленно сказала я, подтверждая сказанное жестами, он кивнул, глянув на меня, как мне показалось, с интересом.
Я тут же отбросила в сторону это «показалось», и принялась за дело. Лариса Андреевна платила нам щедрые проценты в случае продажи картин. Со мной это случалось так редко, что я вдруг почувствовала спортивный, нет, торговый интерес.
Я быстро нашла нужные телефоны. В случае с нашим художником, который назвался: Бобёр Евсеевич Мух (приблизительно так он подписал картину), Лариса Андреевна оставила нам 3 телефона – 2 непосредственно Бобёра (или Бобра?) и ещё один – некой Инны, которая «представляла интересы художника». Но в отношении Инны мне было уже всё более или менее понятно.
Дня два назад, когда около «Портрета Индурры» опять толпился народ, я подошла, чтобы по возможности ответить на интересующие вопросы (вопросов всегда было два: сколько стоит и кто здесь изображён, на что я отвечала изощрённо лаконично и в то же время длинно, чтобы никто ничего не понял).
Я обратила внимание на девушку, которая стояла немного в стороне от других, и рассматривала картину с презрительной усмешкой, не менявшейся в течение долгого времени, в то время, как остальные посетители обсуждали каждую деталь портрета и, в особенности, пупок. Я пригляделась к девушке и вдруг, к своему удивлению, обнаружила удивительное сходство глаз и их выражения, губ и… остального я не видела, но была уверена, что это натурщица «Индурры». Чуть раскосые глаза, волосы в короткой стрижке стояли дыбом над головой, придавая ей озорной вид, а изумительно очерченные коралловые губы без следов помады можно было не придумывать, а просто писать с натуры.
Когда толпа немного разошлась, я остановилась около девушки, которая за это время ни разу не изменила своего положения и осторожно спросила:
- Нравится?
- А что тут может нравиться? Какое-то расчленение, - слегка повернулась она ко мне и тут же вернулась в прежний ступор.
- Ну, не скажите. Вспомните Дали! Он умел так заворожить необычностью своего видения, что его полотна вошли в историю живописи.
- Простите, за что мне эта лекция?
- Бесплатно, - улыбнулась я, - просто мне черты вашего лица удивительно напомнили черты этого портрета, на который мне волей-неволей приходится любоваться каждый день.
- Вау! И чем же? – спросила она более чем насмешливо.
- Глаза и губы.
- И всё?
- Остального не видно, - скромно потупила я глаза, но девица задрала вверх тунику, в которую была одета, обнажив безукоризненный пупок…, изображённый на полотне.
- Похоже?
- Перестаньте. Похоже. Я же вам сказала, что вас можно узнать по губам и глазам.
- Ага, это на него похоже. А вот всех друзей моих он изобразил реалистично, особенно бабушку.
- Где? – спросила я и, чуть ли не носом уткнувшись в указанном направлении, рассмотрела крошечную фигурку грациозной пожилой женщины с сигаретой в руках, опирающейся на коренной зуб, - Вы не видели этой картины?
- Нет, конечно, он никогда при мне не писал. Мы только трахались у него в мастерской, - девушка покосилась на меня, - шокирует?
- Что вы. Меня уже давно ничего не шокирует. Я ведь в «наше» время родилась, а вы как думали?
- Мне плевать, - вдруг разозлилась она.
- Простите. Вас как зовут?
- Если вы такая проницательная, давно бы уж догадались, что меня зовут Инна.
- Почему я должна была догадаться?
- Инка – дура. Портрет Инки – дуры.
- А почему – дурры?
- А он меня всегда дурой называл, а поскольку грассировал, получалось – дурра, Ин – тоже, чтобы не заморачиваться. Он много говорить не любит.
- Бедное дитя, - прошептала я, но она услышала.
- Что? Вы меня жалеете? Жалеете, что я порвала с этим идиотом? Бобром –козлом? Ха! Передавайте ему приветы от всех дур на свете! – она, презрительно усмехаясь, а мне показалось, едва сдерживая слёзы, устремилась к выходу.
- Погодите, Инна, -  окликнула я её.
- Что ещё? – она остановилась, жуя то ли жвачку, то ли губы, - вы тут смотритель?
- Да, что-то вроде этого, но у нас не музей, а галерея. Картины здесь продаются.
- «Индурра» продаётся?
- Пока нет.
- Я хочу её купить. Не хочу, чтобы на мой пупок глазели… всякие, - шмыгнув носом, она вышла из галереи, оставив у меня неприятный осадок в душе.
У меня не было детей, но была какая-то неимоверная жалость ко всем детям Земли, а Инна по отношению ко мне была ребёнком. Вряд ли ей было от силы лет 20, ну, а я женщина бальзаковского возраста.
Итак, телефон Инны отпадал, скорее всего, молодые люди были в ссоре. Я набрала один номер: «Вне зоны», второй немного погудел и ответил невозмутимым голосом робота: «Оставьте сообщение…».

- Извините, телефоны не отвечают. Вы не могли бы зайти завтра? – обратилась я к иностранцу с самой вежливой улыбкой, на которую была способна.
- Завтра? – он задумался, - завтра – горы.
- Когда вы сможете?
- Завтра. Горы нет. Картина – да.
- Хорошо. Договорились.
Он вежливо кивнул и ушёл, а я снова взялась за телефон. Отзвонив примерно час, я набрала Ларису Андреевну, коротко и спутанно объяснив ей ситуацию.
- Чего пугаетесь, Милочка? В первый раз картину продаёте? – когда Лариса говорила на «вы», это был первый признак, что она сердится.
- Нет, но…. Иностранец придёт завтра, а этот … Бобёр, не отзывается.
- По всем телефонам звонила?
- Да. Кроме одного. Телефон его девушки…
- А что так?
Я вкратце рассказала ей историю нашего разговора с Инной, той самой с которой писался портрет. Лариса Андреевна (почему-то мне всегда хотелось называть её по имени отчеству, хотя она была младше меня, но вот такой вот менталитет) ни минуты не задумываясь, выдала мне план дальнейших действий:
- Инне не звонить, а вот сходить к нашему…э- э- э… художнику – ети его мать, придётся. И придётся тебе, Людмила. Меня сейчас в городе нет, вернусь только завтра. Я сразу же приеду в галерею, но вдруг иностранец придёт раньше. Надо, чтобы картина была готова к продаже сегодня вечером. Ладно, к утру. Сегодня после работы надо будет сходить к нашему Бобру, и не просто спросить у него разрешения на продажу картины, а заставить его подписать все необходимые документы. Дескать, если вы не продаёте картину, нечего у нас выставляться, для вас тут не выставочный зал.
- Лариса Андреевна, я не сумею.
- Что? Роза-мимоза? Ах, ох? Хватит, милая Мила, хватит Людмила Владимировна строить их себя наивную дурочку. Дурочки в наше время зарабатывают только в постели! Умные женщины, особенно бальзаковского возраста, должны зарабатывать умением общения! И оно у вас есть! И не надо ссылаться на своё библиотечное образование и библиотечное воспитание! Пишите адрес и ни в коем случае не говорите Бобру, что вам дала его я. Скажите: выследили, наняла частных детективов, всё, что угодно, но он не должен знать, что я знаю его адрес. Вам всё ясно, Милочка? - рявкнула она, продиктовав адрес, - можешь закрыть галерею раньше, - чуть мягче добавила она.
Я записала адрес, глотая слёзы. Что я могла поделать? Когда я тихо и спокойно сидела в библиотеке, выдавая пенсионеркам любимые ими иронические детективы, я была далека от жизни. Когда мой (теперь уже бывший) муж, сказал:
- Люд, извини, мне давно надо было тебе сказать, но… я ухожу от тебя. Я встретил девушку, у нас с ней был роман, мы ждём ребёнка.
- Да, да, конечно, - всё, что я могла пролепетать тогда, имея мужа младше меня и не имея детей, которых он так хотел.
Имущественных споров у нас не было, так как мы жили в квартирке, доставшейся мне от бабушки, детей… (это было самое большое моё горе) тоже… Короче, жили долго, расстались быстро. Но после расставания я почувствовала материальную «недостаточность». Я привыкла тратить определённую сумму денег, а моя зарплата библиотекаря не позволяла мне тратить столько же. Продуктов я покупала почему-то в том же количестве и, когда они начинали пропадать в холодильнике, без зазрения совести выбрасывала их в мусорное ведро. С вещами было также не просто. Вещей у меня всегда было немного, но они были: «От…». Когда же пришло время сменить что-то из обуви, и надо было купить что-то из недостающего (а у меня никогда не было лишнего), оказалось, что я не могу себе этого позволить.
Поэтому, когда моя подруга детства Валя прилетела в библиотеку с выпученными глазами, чтобы сообщить мне, что в художественную галерею требуется работник, что платить там будут тысячу в день (!) – при моей зарплате в три раза меньше – я, не задумываясь, помчалась с Валькой, заключила контракт, а уж потом со спокойной совестью уволилась. И всё сразу стало на свои места. Более того, мне очень понравилась моя новая работа. Иногда нечего было делать (когда погода не выпускала наших посетителей из их уютных комнат в санаториях), но по хорошей погоде посетителей всегда было много и большинство из них любили послушать экскурсовода (коим я заделалась). Надо отдать должное Ларисе Андреевне, она не только выставляла картины на продажу, но и делала выставки.
Итак, на карту было поставлено моё нормальное существование. Если я не «выбью» из этого чёртого Бобра картину, я могу вылететь из галереи сама, как «не соответствующая квалификации», ну или что-нибудь в этом роде.
Я закрыла галерею на час раньше и отправилась по указанному адресу. Что сказать этому придурку, откуда я знаю его адрес и почему он должен прийти завтра в галерею, чтобы продать свою картину, которую не собирался продавать, я не знала.
Мне открыла девица, скажем так, неопределённого образа. Я старалась не рассматривать её вульгарного наряда и не смотреть на её слипшиеся волосы, когда-то белокурые.
- Тебе чего? - она не была озабочена появлением «кого-то», наверное, считала себя «единственной и неповторимой».
- Мне нужно повидаться с Борисом Алексеевичем.
- Бобром, что-ли?
- Если вам так угодно.
- Бобка, тут тебя какая-то а-ля «Нафталина» хочет, - крикнула она в приоткрытую дверь, не пропуская меня ни на йоту.
- Пшла ты…
- А я ей тоже грю…, - девушка пихнула меня своей пышной грудью и попыталась закрыть дверь.
- Борис Алексеевич ведь ждал гостя, вернее, посетителя, - сообразила я, отчего мне открыли дверь.
- Ну, тебе ж сказали, пшла. Непонятно? - девушка приняла оборонительную позу.
- Ну, кто там, суки… покоя не дают…
В дверном проёме показался наш «Бобёр Евсеич», как он изволил себя называть, в лёгком халатике, накинутом поверх абсолютно голого тела, что было видно, даже не разглядывая подробностей.
- Достали, - сообщил он мне, но приглядевшись, открыл дверь и показал жестом пройти вовнутрь.
У меня стучали зубы. Да, моё «библиотечное образование и библиотечное воспитание», как изволила изъясняться Лариса Андреевна, не позволяло мне слушать и воспринимать подобные речи.
 Я прошла внутрь и, делая вдох на 3, выдох на 4, немного успокоилась.
- Что там в вашей галер-рее?, - спросил он, улыбаясь по-голливудски, из чего я поняла, что он пьян.
- У нас всё в порядке, а у вас, если вы не придёте завтра утром, могут быть проблемы, - мои губы тряслись, выговаривая что-то от меня не зависящее.
- Ох-фу! Ужели? Сударыня, Каквастам, это вас Ларухенция прислала попугать меня?
- Для вас это имеет значение? - я чувствовала к этому… сеятелю прекрасного… такое презрение, которое не могла выразить словами, так как не знала мата.
- Им, - икнул он, - им - меет. А что?
- Короче. Если вы к утру не протрезвеете, то я зайду к вам в половине восьмого, и мы вместе, слышите? Вместе придём в «нашу» галерею, чтобы вы смогли, наконец, определиться, продаёте вы картину или нет. В противном случае, для вас будут закрыты все галереи города, и вы сможете продавать их только на улице. Понятно? – последние слова я рявкнула не хуже Ларисы Андреевны.
- Пшла ты, - устало ответил Бобёр.
Я вышла из его «мастерской» с гордо поднятой головой, бросив на прощание фразу, которая только что пришла мне в голову:
- Я это понимаю так, что вы согласны, чтобы мы продали картину без вашего участия.
Не дожидаясь ответа, я пулей вылетела из квартиры и, только пройдя быстрым шагом сотню метров, остановилась, чтобы перевести дух. Никто за мной не гнался, но я всё время прокручивала наш разговор, понимая, что, если бы меня не награждали разными нелестными эпитетами и не посылали в неизвестность, я бы тоже разговаривала по-другому. Этим я и успокоилась, решив завтра созвониться с Ларисой Андреевной, договориться о цене и самим продать картину. Но она сама позвонила мне вечером и, выслушав мой рассказ, посоветовала:
- Если Борька не придёт, запроси 1000 долларов и скажи, что торг не уместен. Иностранец или заплатит, или уймётся. И волки будут сыты, и овцы целы.

Утром я решила подкраситься, надела нарядную полупрозрачную кофточку, а под нарядную юбку, пододела ещё и пышную нижнюю юбку «а ля 50-е прошлого века». Пока никого не было, я выучила текст, который собиралась сказать иностранцу, но вот пришли первые посетители, а его всё не было.
Я заварила себе кофе и пила его маленькими глотками, рассматривая в огромное окно золотой клён, освещённый неярким уже солнцем. В его украшении не было ничего лишнего, он помахивал листиками, будто руками, приглашая полюбоваться, как умеет матушка природа нарядить Землю, как неумело копируют её люди, зажигая электрическую иллюминацию.
- Приятного аппетита! – услышала я сзади бодрый голос и, обернувшись, увидела Бобра, который радостно улыбался, будто встретил давнюю любовь, и будто не посылал меня вчера неизвестно куда.
- Благодарю, Борис Алексеевич.
- Можно просто Боб. Ну, где ваш покупатель?
- Он не говорил во сколько придёт. Это иностранец. Может, вообще в горы поехал. У них сегодня экскурсия. Надо подождать.
- Ждать? Мне? Это вы можете стоять тут часами и смотреть в окно, а мне некогда. Я пишу!
- Ну, и пишите на здоровье, мы и сами сможем продать картину. Вы же расписывались в договоре, где указано, что галерея имеет право продавать картины?
- Если художник её продаёт.
- Да? Вы так прочитали?
- Вы специально злите меня?
- Нет, не специально. Просто я не умею так точно назвать адрес, куда бы вам сходить, как это делаете вы.
- Вы мстительная тётка. Угостите кофе?
- Если вы подождёте, пока закипит вода. Или вам некогда ждать?
Он меня раздражал, я даже не ожидала от себя, что умею так ехидничать. Я ушла заваривать кофе, а он уселся на одном из диванчиков, стоявших в зале, неприлично вытянув свои длиннющие ноги.
Он выпил кофе, потом долго рассматривал каждую из висевших картин, фыркая возле изображений цветов, долго рассматривал картину, изображающую девушку, сливающуюся в вазу. То, что это девушка, можно было увидеть, лишь отойдя от картины к противоположной стене. Вблизи это была цветовая гамма, лишь только ваза была выписана отчётливо.
- А это продаётся? – крикнул он мне через весь зал.
- Продаётся, только люди чаще покупают изображение букетов цветов, а не скользких девушек из вазы.
- Люди ничего не понимают в искусстве.
- Возможно, они всего лишь хотят украсить интерьер своих квартир.
Заметив нашего иностранца, я прекратила полемику и устремилась навстречу долгожданному гостю. Увидев меня, он улыбнулся, протягивая руку для приветствия, но вместо рукопожатия поцеловал мне руку с каким-то особо восхитительным шармом. От него исходил чудный аромат – не как от наших мужчин, обильно поливающихся «Hugo Boss» или «Antonio Banderas», это был изысканно тонкий аромат благополучия.
- Очень рада вас видеть, - совершенно искренне сказала я, пытаясь унять дрожь от волнения, которое испытала после его поцелуя.
- Я тоже очень рад.
- Мы ждём вас. Здесь художник, - показала я рукой в зал.
Бобёр уже «допёр», и широким шагом приближался к нам.
- А, так у вас особый интерес к этому покупателю, - кинул он мне.
- Вовсе нет, я даже не знаю кто он по национальности. Мы слегка общаемся на английском.
- Вижу насколько «слегка».
- Это Борис, художник, - представила я его иностранцу, игнорируя его замечания.
- Николло ди Маджио, - представился иностранец.
- Итальяно? – спросил Борис и, в ответ на утвердительный кивок Николло, затараторил по-итальянски.
Я только хлопала глазами, а Бобёр-Борис достал из сумки свёрток и развернул его на руках. Копия – поняла я из вопроса итальянца, но Бобёр опять начал что-то быстро говорить и даже топал ногой для вящей убедительности. Я тоже стала рассматривать картину, которую он держал.
По сути это тоже был портрет девушки, но с совершенно противоположным значением, чем изображённой «Индурры». Глаза были злые, коварные, губы – не нежно-коралловые, а полные, расплывшиеся в презрительной улыбке. На языке валялся всякий мусор, пупок присутствовал, но имел второстепенное значение, гораздо более выделялись бёдра вместе с попой, приподнятой в возбуждении, которые были изображены по бокам пупка в другом ракурсе - не таком, как на «Индурре». Вниз от центра пупка начиналась пещера – страшно тёмная с изорванными краями, с обваливающимися в пропасть камнями. И хорошенькие ножки, скрещённые Х-образно были обуты в пиратские корабли, бороздящие бушующий океан.
Это было мерзко, а похотливая красотка ничего, кроме чувства гадливости не вызывала.
Рассмотрев картину, Николло попятился, тряся головой, потом показал на «Индурру» и что-то тихо сказал Бобру.
Тот свернул полотно, кинул его на мой столик, возле которого шёл этот разговор и понуро пошёл к «Индурре». Мы с Николло отправились следом. Как хорошо, что в это время в галерее не было никого. Люди начнут собираться примерно через час, испив целебной водички из источника.
- Что он сказал? - спросила я Бобра, когда мы подошли ближе.
Он посмотрел на меня, будто увидел муху на белоснежном белье и, кривя губы в уже знакомой презрительной усмешке, удостоил ответом:
- Эта девушка похожа на его дочь Розину.
Николло кивнул, услышав знакомое имя, и сказал что-то просительным тоном, приложив руку к сердцу. Я поняла, он просил продать картину.
Бобр достал из кармана маркер и написал на листе отзывов 1000 евро. Николло взял у него маркер и написал 500. Началась торговля. Я ликовала.
Наконец, они сошлись на 800 евро, и Бобр стал вынимать картину из рамы.
- Что вы делаете? – спросила я, - ведь багет тоже денег стоит.
- А что вы тут делаете? Не видите, я продал свою картину, но покупателю удобнее везти её без рамы. Вопросы будут? Занимайтесь лучше бумагами.
- Скажите ему, что я сейчас заполню бумаги для декларации, чтобы провезти картину через границу.
- Сами скажите.
- Документы. Я пишу документы, - тронула я Николло за рукав, кипя от негодования.
Он опять кивнул, не сводя глаз с картины. Розина – ина. Надо ему сказать, что слово «дура» - не очень хорошее в русском языке. Хорошо ещё, что наш «Мух» подписывал картины на обратной стороне.
Заполняя необходимые документы, я немного успокоилась. Николло с Бобром подошли к моему столику, и итальянец начал отсчитывать купюры. Бобр небрежно сунул их в карман, потом подумал и бросил на стол 100 евро.
- Это наш процент? – удивлённо спросила я.
- Нет, это ваш процент, с Ларой я сам разберусь.
- Благодарствую, но мне подачки не нужны, - нахмурилась я.
- Извольте, как изволите, - балагурил Бобр, вызывая своей кривой усмешкой ещё большее моё недовольство и забирая деньги в карман.
Николло с интересом наблюдал за нашей перепалкой, потом взял лист бумаги, написал на нём своё имя и отдал мне:
- Интернет.
- Спасибо, - я написала на листе адрес своего почтового ящика и отдала ему, - почта.
- В Италию собираетесь? – продолжал Бобр, не убирая с лица своей отвратительной усмешки.
- Вам-то что? Вот тут подпишите и можете идти писать очередную дуру.
- И что я должен подписать? Что вы отказались от моей взятки?
- Нет, то, что вы продали свою картину в нашей галерее за 800 евро.
- А если не подпишу?
- Подпишете по просьбе Ларисы Андреевны.
- А если я скажу ей, что продал за 500, да ещё вам 100 отстегнул?
- Вам она не поверит, - ответила я, как можно спокойнее, хотя очень хотелось ударить его по ехидной роже.
- Ладно, чао, куколка, - он приветливо махнул рукой и пошёл на выход.
Я стерпела и это. Не могла же я, пока не ушёл Николло, бросить ему вслед тяжёлую подставку для ручек, которую всё это время тёрла пальцами.
Николло подошёл ко мне, взял руку, поцеловал её также чувственно и, сказав по-английски: «до-свидания», вышел, помахав мне на прощание бумажкой с адресом моей электронной почты.

Скоро начали появляться посетители, останавливались около надписи: «Портрет Индурры» и, не видя портрета, теребили меня. Пришлось написать: «Картина продана» и поставить рядом с пустым местом. Вешать то, что валялось на моём столике (Бобёр как небрежно бросил картину, так больше к ней и не прикасался), я не решилась без согласования с Ларисой Андреевной, к тому же картина была без рамы.
Вечером появилась и сама Лариса и, выслушав мой отчёт, осталась очень довольна тем, что она хотела запугать иностранца ценой в 1000 долларов, а он заплатил 800 евро, что было даже чуть больше. Конечно, я опустила все свои пререкания с художником. Мне и самой было неприятно всё вспоминать.

Следующие два дня были моими выходными. С утра я уселась за компьютер. Набрав «Николло ди Маджио», я поняла тщетность своей попытки найти информацию. Инет выдал более 2 млн. записей о Николло ди Маджио, открывать каждую не имело смысла. Единственное, что меня заинтересовало, что «Маджио» означает «майский».
Так-так, Коля Майский, что же ты хотел сказать мне, давая листок со своим именем? Поискать тебя в «Одноклассниках» или в «Контакте»? Вряд ли ты зарегистрирован. А почему мне так захотелось разыскать тебя? Неужели невинный поцелуй руки перевернул мою душу? Или блеск чёрных глаз под копной седых волос? Или поджарая спортивная фигура? Или захотелось в Италию?
Решив, что чем больше я задаю себе вопросов, тем меньше у меня ответов, я собралась сходить в свою библиотеку. Давно не была, а контакт с девочками не теряла, да и книги брала. Всё-таки «библиотечное образование» сказывалось.
Девчата встретили меня очень радушно и, усевшись за столиком в подсобке, мы пили чай с пирогом, который я быстренько состряпала для похода. Они рассказывали мне о своих новостях – как всегда бесхитростных, я рассказала, как вчера продавала картину, описав в красках гнусное поведение художника, о Николло сказав лишь, что он очень интеллигентный.
Потом девчата показали мне новые книги, я отобрала себе парочку, но уже собравшись уходить, вдруг неожиданно для себя самой спросила у девочки из публицистического отдела:
- Люб, а у вас разговорник русско-итальянский есть?
- Сейчас принесу, - умчалась та в подсобку.
- Мил, ты что-ли в Италию собралась? – толкнула меня в бок подруга Лена.
- Знаешь, вчера мне было так неловко, что я ни слова не знаю по-итальянски. Надо хоть несколько фраз выучить, - ответила я и сама себе поверила.

Придя на работу, я обнаружила, что мерзкая картина висит на месте «Индурры», только название у неё другое: «Портрет кокотки». Не знаю, почему Лариса Андреевна решилась разместить этот, с позволения сказать, «портрет», но хозяин – барин.
- Ты тоже рассматриваешь это произведение? – услышала я за спиной её голос.
- Мне оно очень не нравится. Чувство гадливости вызывает, а произведением надо любоваться. «Портрет Индурры» - вызывал какое-то светлое чувство соприкосновения с молодостью, а этот…
- Ладно тебе, мне лекции не надо читать. Знаешь, к нему уже приценялись. Только выставили и сразу. Пошли, я тебе премию выдам.
Она не спеша отсчитала 3 тысячи рублей, а рядом положила ещё 3.
- Что-то многовато.
- Денег много не бывает. Это комиссионные, а это – от Бориса. Он мне вчера сказал, что ты очень помогла ему с продажей.
- Я? Я ни слова не знаю по-итальянски. Он сам торговался. Не нужно мне от него ничего.
- Это почему?
- Хам он, а я хамов терпеть не могу.
- Знаешь, он меня попросил, чтобы я эти деньги тебе дала от себя – в виде комиссионных, но я врать не люблю. Не знаю, что там между вами произошло, но ты эти деньги возьми. Он, конечно, неординарная личность, иначе и не писал бы такие картины. Но он добрый малый. Кстати, ему вчера тридцатник исполнился. Вон в холодильнике торт, мы уже ели, там тебе.
- Ему 30 лет?
- А что тут удивительного? Выглядит он, конечно, то на 20, то на 50. Вот такой он у нас.
Я взяла деньги и улыбнулась.
- Ну, вот и хорошо. Деньги всегда пригодятся.
- Да нет, мне стало смешно, что 2 дня назад он кидал мне на стол 100 евро, а в рублях передал 100 долларов. Ставки падают.
- Ах, так он жадина? – засмеялась Лариса, обнимая меня.

Всё свободное время теперь я проводила около компьютера, пытаясь найти страничку Николло. Вдруг на моей почте высветилось сообщение на английском языке от «Nikollo di Madjio»:
«Дорогая Людмила, прошу ответить на мой запрос». Конечно, я ответила: «Дорогой Николло, я не умею открыть ваш сайт, ответьте мне, тот ли вы Николло, который купил картину в нашей галерее?»
После этого завязалась такая резвая переписка, что мне на работе не терпелось сбегать домой, посмотреть свою почту. Если отбросить сантименты о погоде, выяснения, отчего он так бойко пишет письма на английском (оказалось – со словарём, как и я) и проч. необходимые вещи в письмах, эту переписку можно представить вот так:
«Дорогая Людмила, я очень вам благодарен за участие в продаже картины. Моя дочь пришла в большой восторг, они с мужем хотели бы заказать вашему художнику большую картину того же содержания или их совместный портрет».
«К сожалению, я не общаюсь с нашим художником, но могу узнать его планы».
«Я очень рад, что вы с ним не общаетесь, мне показалось, что вы пытаетесь порвать с ним отношения, но он этого не хочет».
«Вам показалось. У нас никогда не было с ним отношений».
«Простите, я не хотел вмешиваться в вашу личную жизнь, мне хочется познакомиться с вами ближе».
«Что значит «ближе»? Вы в Италии, я в России».
«Я приглашаю вас в гости, вы могли бы провести здесь незабываемое время».
«Спасибо. Но об Италии я могу только мечтать. У меня нет загранпаспорта, визы и ещё много чего нет, чтобы я могла приехать в Италию».
«Неужели в России есть запрет на выезд?»
«Запрета нет, но нужно время и деньги».
«Приезжайте, я буду ждать столько, сколько потребуется».
«Мне неловко беспокоить вас».
«Почему «беспокоить», если ваш визит доставит мне радость?»

В таком духе мы переписывались почти месяц, пока я не собралась с духом и не написала, что я не смогу решиться приехать в чужую страну к чужому человеку без видимых причин. Такие вот мои моральные устои.
Николло ответил, что очень расстроен, а я утешила его тем, что займусь документами, куплю туристическую путёвку и мы с ним обязательно увидимся. Лучше летом или поздней весной. В Италии тоже ведь зима…
После этого переписка стала вялой и непостоянной. О погоде, о делах…
Зато я вплотную занялась осуществлением моей давней мечты – поехать в Италию. Надо было сделать загранпаспорт, надо было накопить денег.
Обычно я откладывала деньги всю зиму и весну, чтобы летом отдохнуть на море, не отказывая себе ни в чём. Мы с Леной – моей подругой по библиотеке – подыскивали в Интернете местечко и ехали туда, заранее созвонившись. Обычно отдых был хоть куда. Море, чтобы не далее 100 м, покушать нас не волновало, но вечером, чтобы было, где посидеть с бокалом вина, потанцевать и проч.
Лена тоже была одинока, но у неё имелась замужняя дочь, которая жила на Севере и лето проводила у мамы, на море, да где хотела. Лену она одаривала подарками, так что Лена в деньгах никогда не нуждалась. Другое дело я. Надо было откладывать, экономить, изворачиваться, чтобы летом чувствовать себя «от винта».
Лена…. А что если поехать с ней? О, нет! Подруги прекращают быть подругами, как только у них на горизонте появляется мужчина. Нет. Надо, чтобы Лена осталась подругой, а Николло – другом. Значит, в дальний путь по турпутёвке лучше ехать одной – без Лен и пр.
Между тем, наступила зима. Если у населения средних широт зима – это снег, мороз, солнце и «день чудесный», то у нас зима – это гололёд, туман, иногда снег. Добираться до галереи стало труднее, но меня это не огорчало. Зимой нужно больше и более активно двигаться. Я старалась ходить на работу также как летом, иногда съезжая по крутой дороге, иногда спотыкаясь по обледеневшим ступенькам.
Зимой жизнь как бы приостанавливается. Всё также, но не так. Всё медленней, грациозней.
В галерее почти никого не было, потому что не сезон, курортников мало, зато картины продавались, в отличие от лета, нарасхват. Лариса была довольна, одаривала нас хорошими процентами, так что я смела надеяться, что к весне у меня будет необходимая сумма на путёвку в Италию.

Я стояла на своём любимом месте – у большого окна – и любовалась клёном. Обычно зимой он был сердит – сотрясал своими голыми ветвями, будто угрожая всем нам. Но сегодня он был одет в чудесную пушистую белую шубку и, будто охорашиваясь перед зрителями, приветливо помахивал пушистыми лапками, поздравляя всех с наступающим Новым годом.
Я посылала ему мысленные приветы, попивая утренний кофе, как вдруг услышала знакомое:
- Приятного аппетита!
- Благодарю вас, Борис Алексеевич, - привычно ответила я, почувствовав знакомое раздражение от того, что меня оторвали от созерцания любимого клёна. Ладно бы покупатель, а то – наш Бобёр (или Бобр?).
Ему в последнее время, действительно, везло. Картины не задерживались в галерее. Народ, казалось, помешался на сюрреализме. Его «Кокотка» улетела за 1000 долларов, потом ещё что-то, сейчас в галерее была выставлена его картина «Пир», которая вызывала у меня приступ тошноты. Посетителям я советовала купить её, если есть желание похудеть.
На картине были изображены губы и рты, поглощающие пищу с таким аппетитом, что можно было позавидовать. Нежные губки девушек изящно откусывали ломтики пирога, жадные губы женщин вгрызались с высокие запеканки, по сальным губам мужчин, откусывающим от огромных кусков мяса, стекали жирные капли…
Одна из наших посетительниц уже решила купить эту картину, чтобы похудеть. Сказала, что каждый день приходит смотреть на неё и уже есть определённый результат. Глядя на её необъятную комплекцию, трудно было говорить о результатах, но главное – картина продаётся.
Итак, наш Бобёр пришёл проверить окупаемость своих картин.
- Ах, да, этот клён меня тоже всегда завораживает, - изрёк он.
- Мне просто негде пить кофе, - сказала я ему назло.
- Очень хорошее место, когда негде, - ответил он, облокотившись сзади меня так, что я оказалась как-бы в его объятиях.
- Вы, как всегда правы, - сказала я с тем, чтобы пройти на своё рабочее место, но Борис стоял так близко, что, разворачиваясь, я столкнулась с ним и остатки моего кофе выплеснулись на его белоснежный свитер.
- Класс! Как здорово! Никогда бы не придумал более причудливый узор! Как я ненавидел этот свитер – за то, что он никакой! Боже! Сказочно!  Быстро, ещё минимум 2-3 чашки разольём, и будет свитер, который я буду носить с удовольствием! Да идите же вы, заваривайте кофе, - кричал он мне, скинув свитер и оказавшись в простой клетчатой рубашке.
Я была в шоке. По внешнему виду свитер был из дорогих. Меня, собирающей деньги на Италию, деньги за испорченный свитер отбросили бы назад на неопределённое время. На не двигающихся ногах я прошла в подсобку, включила чайник и замерла. Чего ждать? На что надеяться?
- Кофе! Быстро!  - скомандовал Бобёр и я, как сомнамбула, понесла давно кипевший чайник в зал.
- Мила, не спи! – командовал Борис, - заваривай кофе, нет, не в эту мензурку, вот сюда, так хорошо. Очнись. Ау!
- Оставьте, Борис Алексеевич. Я виновата и готова искупить свою вину. Материально.
- Вам стали так хорошо платить?
- Перестаньте. Как бы нам не платили, я не хочу быть должна вам.
- О! Именно этого я и хочу. Чтобы вы были мне должны. Займите у меня денег!
- Не ёрничайте, Борис Алексеевич!
- Почему бы вам не называть меня Боб или, в крайнем случае, Бобёр?
- Вы не похожи на это животное. И потом, вам только кажется, что чем более заморочено, тем лучше. Конечно, вы вправе оставаться при своём мнении. Однако знайте, не все так думают.
- Знаю. Вы думаете не так, - с этими словами он отобрал у меня кружку с кофе и стал поливать содержимым свой белоснежный свитер, - как вы думаете сюда лучше?
- Да пошли бы вы…
- Куда?
- Куда вам угодно. Я не собираюсь вам подыгрывать. Это не в моих правилах!
- О! У! Убила наповал! Готовьте деньги за испорченный свитер! Он от «Гуччи», между прочим!
- Только через суд. Вы меня сами толкнули!
- Свидетелей нет, так что вы, Людмила, виноваты!
Я убежала в подсобку, еле сдерживая слёзы. Я понимала, что ему нравится препираться со мной, возможно, это разновидность садизма – видеть, что человеку очень неприятно и назло делать именно то, что человеку неприятно. Не хватало ещё, чтобы он увидел, что я плачу.
Подышав 3 на 4, я вернулась в зал. Бобёр, очень довольный собой, рассматривал испачканный свитер. Увидев меня, он аккуратно свернул его, взял со стула мой пакет, в котором я приносила свой обед, аккуратно выложил контейнер на стол, положил в пакет свитер и подошёл ко мне.
- Пусть полежит несколько дней, хорошо впитается, потом вы его постираете слегка, чтобы пятна остались и вернёте мне. И будем квиты, - проговорил он, протягивая мне пакет.
Я молча взяла пакет. Всё-таки пришлось подыгрывать этому придурку, раз уж ему нравилось так играть, не платить же деньги.
Он взял меня за талию двумя руками, быстро притянул к себе и поцеловал так, что я чуть не потеряла сознание. Когда он меня отпустил, я попыталась ударить его пакетом со свитером, но получился лишь вялый взмах.
Бобёр, не попрощавшись, быстро ушёл, а я осталась стоять столбом с пакетом в руках. Не знаю, сколько времени я так стояла, очнулась от того, что тщедушный старичок небольшого роста спрашивал меня, заглядывая снизу-вверх в лицо:
- Можно пройти картинки посмотреть?
- Да, да, конечно.
Это был первый посетитель, почти сразу за ним подтянулись остальные. В основном приходили одни и те же люди, для которых посещение галереи было основным развлечением во время их отдыха.
Я не стала проводить сложный анализ случившегося – слишком неадекватен был наш художник. То смотрит с презрительной гримасой, то радуется встрече, то говорит неприятные вещи, то целует.
Вечером я достала свитер и удивилась. А ведь действительно, он стал гораздо интереснее смотреться с пятнами от кофе, которые Бобёр наставил в каком-то ритме. Будто бы человек кружился в танце с чашкой кофе в руке и слегка его пролил. Что значит художественный вкус! Через несколько дней, когда свитер просох, я аккуратно его постирала – так, чтобы пятна остались, но, когда он высох, поняла, что ему не хватает кофейных точек. Обойдя все магазины со швейной фурнитурой, я нашла в магазинчике «Всё для дизайна» то, что мне нужно. Изрядно повозившись, я осталась довольна. Маленькие горошинки, по моему замыслу изображавшие кофе, таинственно мерцали, а свитер стал ярким. И неповторимым.
За всё это время я ни разу не спросила у себя, зачем я так вожусь с этим дурацким свитером. Зашла бы в Интернет, узнала, сколько он стоит, отдала бы этому козлу Бобру деньги. И всё. Так нет же. Ну, во-первых, мне понравился творческий процесс, во-вторых было жалко денег, в-третьих… тут мои оправдания заканчивались.
Готовый свитер лежал в подсобке, Бобёр не появлялся, ну, не идти же к нему домой, а с Ларисой неудобно передавать.
Полная женщина, мечтавшая похудеть, купила картину «Пир», место Муха пустовало. Почему-то мне было не по себе.
Между тем наступал Новый год, я собиралась к маме, у которой всегда встречала этот праздник, сходила в библиотеку с маленькими «подарунчиками». Всё, как всегда. В своё последнее дежурство я уже была мыслями у мамы, прикидывая, что мы приготовим, как нарядим ёлку. Моя мама любила ставить настоящую ёлку, чтобы пахло хвоей, чтобы потом собирать иголки, и вспоминать детство.
Посетители, как всегда, попив водички, устремились к прекрасному, хотя ничего нового мы не выставляли.
Я увидела Бобра из окна. Длиннющий, в короткой дублёнке, он шёл, бодая встречный ветер. Конечно же, без шапки.
Я заметалась – сразу вынести свитер или сделать вид, что я его не вижу? Стоять у любимого окна? Поскольку я и так тут стояла, то при звоне колокольчиков, висевших у двери, просто обернулась.
- Добрый день, Борис Алексеевич!
- Фуй, когда вы уже перестанете меня так называть?
- Когда вы выберете себе более подходящее имя.
- А чем вам Бобр не нравится? Трудолюбивое животное, вечно грызёт.
- Да, в этом вы с ним схожи. Вы тоже любите погрызться.
- Ладно. 1:1. Я, между прочим, не с пустыми руками.
- Я тоже вас жду, чтобы отдать вам долг.
- Я же просил отдать свитер.
- Я его и имею в виду.
- Тащите.
Я сделала вид, что не расслышала это фамильярное: «тащите» и осталась на месте, любопытствуя, что же он принёс. По виду это была новая картина. Только вот почему он принёс её в моё дежурство? Обычно картины привозила Лариса, которая решала все вопросы купли-продажи.
Бобёр вытащил картину лицом к себе, потом перешёл на другое место, наверное, чтобы мне было лучше видно, и повернул.
Я замерла в оцепенении. Это было моё любимое окно, но светлее, слегка размытое, а за окном знакомый клён помахивал пушистыми ветвями в инее. У окна стояла девушка – в длинном платье с оголённой спиной, высокой причёской. Она так смотрела в окно, будто видела там своё будущее и мечтала его поскорее встретить.
Несмотря на то, что девушка совсем не была похожа на меня, я поняла, что это я. Какое-то неуловимое и вместе с тем настойчивое сходство.
- Да, это вы, - подтвердил мои догадки Бобёр, - я вас такой вижу.
- Боже, - вырвалось у меня, - я… у меня слов нет.
- Вам нравится?
- Я беру все свои слова обратно, потому что вы, действительно талантливы.
- Я хочу её вам подарить.
- Нет, нет. Поставьте здесь, на своё место, я буду смотреть. Этого достаточно.
- Как знаете.
Бобёр поджал губы и поставил картину на давно пустующее место. Тут же немногочисленные посетители обступили её, восторгаясь светом, исходящим от картины, спрашивая Бобра, не его ли это произведение, на что он ответил, презрительно кривя губы:
- Нет, я посыльный.
- Скажете Ларе, что картина не продаётся.
- Хорошо, пойдёмте, я отдам вам свитер.
Он усмехнулся, но послушно пошёл за мной. Я вовсе не намерена была заводить его в подсобку, поэтому жестом остановила его:
- Отдохните пока, я кофе заварю.
- Вы думаете, у меня есть что-нибудь ещё, на что можно вылить кофе?
- Нет, но на всякий случай снимите куртку.
Я не спешила выходить из подсобки, пытаясь унять волнение. Его картина потрясла меня. Теперь уже у меня не возникало мыслей о садизме, но по-прежнему не было понятно его поведение.
Я вынесла кофе, отставив его подальше, потом разложила перед ним свитер.
- Ого! Да вы тоже творческий человек! А ведь здорово получилось!
- Я рада, что вам понравилось. Очень не хотелось отдавать деньги.
- А зачем вам много денег?
- Странный вопрос. Как говорит Лариса Андреевна, денег много не бывает. Я каждый год коплю на приличный отдых.
- И где же вы отдыхаете?
- Обычно на море.
- А необычно?
- В этом году хочу посмотреть Италию, - ответила я, глотнув кофе, и поняла, что сказала это зря.
- А что там смотреть? - нахмурился он.
- Как что? Да в Италии больше половины всех мировых сокровищ искусства, а знаменитые церкви, а росписи Микеланджело, Рафаэля, да Винчи!
- Уверяю вас, это всё зазывалки турагентств. На самом деле – там толпы туристов, а все росписи давно выцвели.
- Не кощунствуйте. Имена, которые я назвала, знают миллионы людей не одно столетие. Нельзя быть таким злым.
- Я не злой, я справедливый. Вы бы сказали честно, что собрались к тому итальянцу, который мою картину купил. Ага! В точку!
Это он изрёк, когда я встала из-за стола с таким видом, что или убью его, или… вылью ему на голову остатки кофе. Ну, как с ним разговаривать! В первый раз мы разговорились без взаимных колкостей и вот – на тебе.
Я забрала кружки, причём у него вырвала из рук с силой, и ушла в подсобку. Это я сделала зря, потому что он тут же явился следом.
- Простите подлеца, - стал он на колени.
- Прекратите паясничать.
- А вы простите.
- И не подумаю. Я просто устала от разговора с вами. Вы меня достали. Вы постоянно меня унижаете, - слёзы сами выскочили из глаз.
- Обижаю, - поправил он меня, - и готов искупить свою вину.
С этими словами он нежно обнял меня и принялся целовать так страстно, что у меня даже появилось желание ответить ему. Но долг заставил меня слегка оттолкнуть его:
- Извините, но я на работе. И, если сейчас сюда заглянет Лариса – мой работодатель, меня будет за что уволить.
- Я бы послал её ко всем чертям. Я хочу тебя…
- Вы с ума сошли! – испугалась я.
- Да, сошёл. Давным-давно.
 Я кинулась от него из подсобки. Посетители спокойно рассматривали картины, задерживаясь возле «Клёна», а у меня сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Бобёр вышел из подсобки, небрежно засунул свитер в свой мешок для картин и ушёл, не прощаясь.

Всё шло своим чередом. Новый год, как всегда, дежурства, как всегда. С Николло мы регулярно обменивались письмами. Он прислал мне фотографии своего шикарного дома, фото дочери с мужем, внучки, фотографии видов, которые собирался мне показать. Я описывала ему, как встретила Новый год, послала фото нашей ёлки, фотографию, как я качусь с горки на санках (кстати, она так здорово получилась, что я выложила её в Интернет и получила много откликов). Николло восхищался нашей зимой и обещал приехать покататься со мной на горках.
Рядом с «Клёном», который не продавался, была выставлена ещё одна картина Бобра: «Одиночество». На ней был изображён измождённый голый мужчина с огромными ввалившимися глазами, который рассматривал какую-то фотографию. Сидел он на полу совершенно пустой комнаты с оборванными обоями. Казалось ещё несколько дней, и он умрёт, потому что не ест, не пьёт, только смотрит на эту фотографию.
Картина стояла рядом с «Клёном», излучающим свет, и от этого сравнения одиночество мужчины казалось ещё более страшным, физически ощутимым.
- Испортился наш Мух, - сокрушалась Лариса, - за его «Клён» уже дают полторы тысячи долларов, а он не хочет её продавать. А этот мужик вызывает у всех чувство ужаса. Ну, кто такое захочет вешать у себя дома? Представляешь? В гостиной? А в кухне! Вообще есть перестанешь! Мил, ты бы пропагандировала картину с этой точки зрения, помнишь, мы рты, ну, «Пир» продали полной даме?
- Та картина вызывала отвращение к еде, а эта – просто тоску. Не знаю, выйдет ли.
- Тогда я ему скажу, чтобы забирал её к чёртовой бабушке.
- Зачем? На её фоне другие картины смотрятся позитивно, вон мы розы продали и сирень, которая полгода стоит.
- Ты думаешь? – задумалась Лариса, - а наш Мух будет сидеть без денег? Впрочем, он явно где-то подрабатывает, перебьётся. Видно у него творческий кризис.
- Вы обо всех так заботитесь?
- А ты думала? Ведь от их настроения и мой бизнес зависит. Слушай, Мил, давно хотела спросить, а вот эту девушку у окна он не с тебя писал?
- Совсем не похоже.
- Не скажи. Внешне, да, не похоже, а какой-то стержень заложен, явно твой. Может, это ты причина упадочного настроения моего художника?
- Скажете тоже. Да он мне в сыновья годится!
- Ой, насмешила, ты что, в 1-м классе уже бы и матерью стала? Тебе же ещё сорока нет.
- Ну, и что? Не понимаю я, к чему вы клоните.
- К тому, что мужик сохнет по тебе, видишь, как? – показала она на «Одиночество».
- При чём тут я? Даже если и так! Что? Бежать утирать ему слёзки?
- Ладно, забыли. Гордыня – это грех, - сказала Лариса, отходя от картины.
Мне и самой было не по себе. Прошёл январь, февраль, а Бобёр ни разу не показался в галерее.

В начале марта я наконец-то получила загранпаспорт и сообщила Николло радостную весть, что, возможно, скоро приеду. Вот только подберу путёвку, чтобы не слишком дорого и тур проходил через его город. Николло опять стал приглашать приехать по визе, от чего я упорно отказывалась.
К Международному женскому дню весь город оживился. В магазинах разбирали всякую ерунду, мужчины ходили с таинственным выражением лица, женщины – тоже, предвкушая какие подарки они получат в этот раз. Я ни от кого подарков не ждала. В библиотеке мы с девочками пили традиционный чай с пирогами, обменивались безделушками. В галерее Лариса Андреевна устраивала «корпоратив» - собирались все работники (2 администратора – мы с Галиной, уборщица тётя Маша, дворник дядя Петя, сама Лариса и иногда её муж Василий заскакивал, «чтоб было кому открывать «Шампанское»).
Наше веселье было в разгаре, когда в двери галереи кто-то постучался.
- Не видят, что-ли надпись «закрыто»? – забурчала Галина.
- Раз стучат, значит, знают, что тут кто-то есть. Дядь Петь, открой, пожалуйста, - распорядилась Лариса Андреевна, - Мил, тащи ещё фужер, сегодня все должны пить за женщин, кто бы там ни пришёл!
- С праздником, дорогие женщины, - поздравлял всех Бобёр, когда я вышла из подсобки, - чтобы у вас всегда был праздник – и на улице, и в душе!
- Спасибо, Бобёр, ох, какие цветы красивые! – ликовала Лариса, воодушевлённая «Шампанским».
- А ещё маленькие подарки, - сообщил Бобёр, раздавая женщинам пакеты. Все женщины тут же начали рассматривать содержимое пакетов. Это были небольшие картины, в основном цветы, выполненные в манере импрессионистов – много светлых пятен. Никто даже не заметил, что мне Бобёр ничего не дал. Я совсем не обиделась, рассматривая изображённую на полотне мимозу, которую он подарил Галине. Когда все немного успокоились, он объявил:
- А вам, Людмила Владимировна я хочу сделать особый подарок.
Он прошёл в зал, взял в руки свою картину «Клён» и в полной тишине преподнёс её мне. Все уже знали, что за картину давали 1,5 тыс. долларов. Это был шикарный подарок, отличный от других. Отказываться сейчас не имело смысла.
- Я знаю, что вам понравилась эта картина.
- Да. Спасибо, - только и смогла вымолвить я, прижимая к себе картину, как ребёнка.
Слёзы душили меня, мне было неловко, потому что все уже улыбались, понимающе пряча глаза. Лариса сказала тост за настоящих мужчин, которые любят и понимают женщин, все её поддержали, только я стояла, прижимая к себе картину.
- Мил, у тебя её никто не отнимет, поставь и выпей с Бобом на брудершафт.
Бобр молча смотрел на меня, пришлось мне самой подойти к нему, чокнуться бокалами и протянуть губы для поцелуя. Он чмокнул меня быстро, но все загудели:
- Так нечестно! Тут вам не пионерский слёт! На брудершафт надо целоваться на счёт.
- Раз, два, три… десять… двенадцать. Да хватит тебе, Боб, уже можно и на «ты» переходить. Боб, не увлекайся.
А мы продолжали целоваться, и мне было, как никогда хорошо, и слёзы больше не душили меня, и я заметила, что Бобр выбрит и от него пахло хорошим одеколоном, и одет он был в свитер, который мы так ловко с ним испортили.
- Ну, вот и славненько, - констатировала Лариса, когда мы, наконец, оторвались друг от друга, - а теперь скажите друг другу «ты», и зовите друг друга по имени.
- Мила, милая Мила.
- Можно я буду называть тебя Клён?
- Хорошо, только не опавший и не обледеневший.
- Нет, пушистый и весёлый.
Под общие аплодисменты мы пожали друг другу руки и сели за стол.

Позже Лариса Андреевна «раскололась». Оказывается, она ходила к Бобру, расспрашивала, почему он перестал писать позитивные картины, и, как она и предполагала, причина была во мне. Не знаю уж, как она это из него вытрясла. Лариса специально пригласила Бобра на наш «корпоратив», и всё получилось так, как она и задумала. Я преодолела стереотипы перед лицом «народа», а Бобёр, то есть Клён, смог поцеловать меня у всех на виду, чтобы это было законспектировано и протоколировано, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что мы друг другу… друг. И между тем, я была ей благодарна.
Сразу после «корпоратива» мы с Клёном (ему очень шло это имя) пошли ко мне домой вешать картину. Можно было бы пойти длинным путём, но мне захотелось идти по обледенелым ступенькам. Я всё время спотыкалась и упала бы, если бы не твёрдая рука Клёна.
Моя маленькая квартирка не знала гостей мужского пола. Если сюда и заходили мужчины, то лишь работники ЖКХ – что-то починить.
Клён долго осматривался, потом спросил:
- А спишь ты где?
- Вот, на тахте, а где ж ещё? Почему ты спрашиваешь?
- И что, ты каждый день снимаешь с неё бельё, прячешь его, складываешь тахту?
- Тебя это удивляет? Но такая маленькая комната должна быть многофункциональной. Днём это кабинет, вечером – спальня. Ты вот пришёл ко мне в гости – гостиная. Давай вешать картину, - напомнила я ему.
Место для неё я уже давно мысленно выбрала. Клён быстро вбил гвоздь и повесил картину. Хотя уже стемнело, она была хорошо освещена, а утром на неё будут падать косые лучи солнца, и она сама будет освещать комнату.
Я стояла перед картиной, чувствуя восторг, потом перевела глаза на Клёна, который смотрел на меня.
- Спасибо тебе.
- Посмотри, как ты на неё похожа, особенно руки.
Я ещё раз взглянула на картину, потом на свои руки, в умилении сложенные на груди. Разжала кулачки и с удивлением стала разглядывать свои руки. Клён захохотал, схватил меня в охапку и закружил по моей малогабаритной комнате. Естественно, что приземлились мы точнёхонько на тахту.
То, чего я боялась, вернее, стеснялась, произошло непосредственно, а главное, что я проявила небывалую для меня активность – обхватила ногами спину Клёна, выгибалась и рвалась из одежды, которую мы не успели снять всю.
Мы лежали рядышком на боку, Клён нежно прижимал меня к себе, а я гладила спинку тахты.
- Я чуть ниже, - шепнул он мне на ухо.
- Бедная моя девочка, - ответила я, - она ведь совершенная девственница. С тех пор, как её сюда поставили, она не знала, что такое секс, да ещё в одежде.
- Тогда давай проведём ликбез по полной программе, покажем твоей девочке, как это бывает, пусть запомнит на всякий случай.
Я быстро превратила комнату в спальню, застелив «девочку» шёлковым бельём и почти всю ночь мы занимались любовью. Не знаю, что на меня нашло?
- Скажи, ну почему так? Почему ты вызывал у меня только раздражение, а сейчас я не могу надышаться тобой? – удивлялась я.
- Неправда, я в твоих глазах читал не раздражение, а страх за себя.
- Вот как?
- Да, я и сам боялся влюбиться безответно. И, собственно, думал уже, что так и случилось. Спасибо Ларке, она убедила меня прийти к вам.
- И какие же слова она подобрала к твоему сердцу?
- Не помню. Она много чего говорила. Единственное, что помню, только не обижайся, сказала, что «кисейных барышень» нельзя брать нахрапом.
- Это я – «кисейная барышня»?
- Теперь-то я знаю, что нет.
Утром, совсем без сил, мы пили чай на кухне.
- Клёнушка, нам надо немного прийти в себя. Завтра я работаю, сегодня надо отоспаться.
- Ты меня гонишь?
- Глупый. Я ж не прощаюсь, а говорю, что нельзя вот так сразу навёрстывать упущенное. Я и так расплавилась от счастья.
- А что такое счастье, по-твоему?
- Счастье – это такая субстанция, которую создаёт мозг, реагируя на благоприятное воздействие внешней среды.
- Ой, не могу, где это ты вычитала такое?
- Я сама дошла, своим умом, причём только что. Если бы кто-нибудь спросил у меня, что такое счастье, вчера, я бы сказала: «не знаю».
- Ты очень милая, Мила.
- А ты очень клёвый, Клён.
Мы опять целовались, но так долго не могло продолжаться, поэтому я занялась уборкой тахты, намекая, что с неё хватит, а Клён понял, что пора уходить.
Мы увиделись с ним на другой день. Он пришёл забрать своё «Одиночество», сказав, что теперь ему место в загашнике. Он согласился со мной, что ещё один день надо отдохнуть, пригласил меня «на чай», пообещав зайти за мной завтра после работы.
Честно говоря, я волновалась, подходя к его квартире. Первый мой поход сюда запомнился, как из ряда вон выходящий случай в моей жизни.
Но Клён позаботился, чтобы я не вспомнила ничего. Сначала он показал мне квартиру – трёхкомнатная, улучшенной планировки. Две спальни, а в одной комнате – самой большой – была его мастерская. Посредине стоял мольберт, завешенный холстом.
- Пишу, - как-то заёрзал Клён.
- Да я не прошу посмотреть. Если можно, покажи, что у тебя в загашнике.
- Загашник – это моя депрессия. Одну картину ты уже видела.
- Ладно, пойдём на кухню, я вижу, что это место для тебя святое.
- Как хорошо, что ты это понимаешь, - улыбнулся он.
За чаем он рассказал мне о себе. Родился, учился в Петербурге, там сейчас живут его родители. В нашем городе оказался, можно сказать случайно. Он был здесь ещё студентом, когда они выезжали «в поле». Потом поссорился с родителями, уехал сюда, потому что тут тепло и картины продаются прямо на улице, как на Монмартре.
- Отец очень переживал ссору, - продолжал он, - но со временем примирился, купил мне эту квартиру, которая была «убита» до крайности. Я долго делал ремонт, когда сам, когда нанимал рабочих.
- А почему ты не женился? - решилась я на откровенный вопрос.
- А почему ты не спросила, из-за чего я поссорился с родителями?
- Наверное, потому что ты решил жениться?
- Не решил, а женился.
- А им не понравилось.
- Как ты думаешь, могла родителям совсем ещё юнца понравиться невеста в 3 раза его старше?
- Ага, так у тебя это рецидив?
- Что?
- Ну, я тоже тебя старше.
- Да ты – совсем девчонка. Говоришь по-книжному, а мыслишь по-детски. Тебя надо опекать и наставлять, как школьницу.
- Сам ты…
- Вот, ты даже слов плохих не знаешь.
Закончилась эта перепалка поцелуями, с которыми из кухни мы переместились в его спальню.
Так у нас и повелось. Ко мне он приходил «на кофе», я к нему – «на чай». Но в отличие от «кофейных» встреч на «чайных» церемониях я вела себя более чем скромно, если не сказать вяло.
- Почему ты такая разная? - как-то спросил он меня.
- Это не я разная, это диваны разные. На диванчике у тебя на кухне я спиной чувствую многочисленные попы, сидевшие тут. На кроватях в спальнях чувствую тела, лежавшие тут до меня.
Тогда он только посмеялся надо мной, но в следующую «чайную церемонию» меня ждал сюрприз. Ещё до чая он пригласил меня зайти во вторую спальню. Вместо разбитой кровати там стояла красавица тахта.
- Это девственница - ещё девственней твоей тахты. Я её сам выбирал на складе. Она даже поп не знает, ну, или уже не помнит.
С тех пор всё сравнялось. Но о переезде к нему жить я и слышать не хотела.
- Я так сразу не смогу. Я привыкла у себя быть хозяйкой. Давай ещё погостим друг у друга, а потом видно будет. А вдруг тебя родители заругают?
- Ну, вот рассказал на свою голову. Я всего месяц был женат, а потом уехал сюда. Давай не будем об этом.
- Обещаю. Никогда. Только расскажи, почему у тебя не получилось с Инной?
- С Инкой?  - губы его разъехались в презрительную гримасу.
- Да, с Инкой-дурой. И ещё – я так не люблю, когда ты вот так презрительно улыбаешься.
- Объясняю, товарищ прокурор. Гримаса у меня – это нервное. Я, когда сильно нервничаю, у меня косит рот, а люди думают, что я их презираю.
- Извини.
- По второму вопросу, вернее, по первому имею доложить, что Инка у меня была, как приёмный ребёнок, но более отвязанного и бесшабашного ребёнка я не встречал. Она могла зайти ко мне в мастерскую с какими-нибудь глупостями, когда я работал, могла одалживать мои вещи своим многочисленным друзьям, которые их редко возвращали, могла тусоваться в моей квартире со своими друзьями, в то время как я хотел отдохнуть. Короче, это бесцеремонная девица, которую я не любил. Одно время она меня забавляла. Именно тогда я и написал Индурру. Однажды я выгнал всю их честную компанию во время очередной тусовки, она закатила скандал и переехала к своей бабушке. С тех пор мы не виделись. Всё. Удовлетворена?
- Прости, если тебе пришлось вспомнить неприятное, но я хочу лучше узнать тебя, чтобы знать своё будущее.
- С тобой всё по-другому. Я, когда увидел тебя в первый раз, подумал, вот такая женщина мне нужна для жизни. Не прожжённая мадам и не маленькая дурочка. Женщина, знающая себе цену, но не переоценивающая себя.
- Почему же ты мне хамил?
- Я? Хамил? Может, так могло показаться. Я уже говорил тебе, я боялся за себя. Боялся безответно влюбиться. А когда я увидел, как этот иностранец целует тебе руку, и как ты на него смотришь, меня совсем повело.
- Ты приревновал меня?
- Наверное.
- Так вот он что! Как ты говоришь Ларисе «спасибо», так я должна сказать «спасибо» Николло.
- Это ещё за что? – нахмурился он.
- За то, что ты у меня есть, за то, что я тебя люблю! – я произнесла это слово впервые и даже сама испугалась.
После подтверждения слов действиями, отдыхая, мы продолжили разговор.
- Ну, а теперь ты расскажи, почему ты развелась с мужем. Конечно, он был никчёмный человек, с которым ты провела свои лучшие годы.
- Ну, почему же. Он очень хороший и добрый. Мы жили с ним душа в душу. Но он очень хотел ребёнка, а у нас не получалось. И, хотя по анализам всё было в порядке, прожив 7 лет, пролечившись, мы так и не завели ребёнка. А потом он… со своей сотрудницей. Не знаю, как, где и когда, но она забеременела, и мы расстались. Я его не виню. Мы иногда созваниваемся. Правда, я не могу найти в себе силы посмотреть на его ребёнка.
- А он уверен, что это его ребёнок?
- Вот уж не знаю, да и зачем мне это. Живут и пусть живут. А я уже привыкла одна. Поэтому пока не могу перейти к тебе.
- На вражескую территорию, - продолжил за меня Клён, за что получил подушкой по голове.
- Знаешь, - посерьёзнев после потасовки, сказал Клён, - а я хотел взять ребёнка из приюта. Хотел приглядеться, чтобы мальчик хорошо рисовал, чем-то был похож на меня. Чтобы он был моим учеником и потом тоже стал художником. Знаешь ведь, что у всех великих мастеров были хорошие учителя, хотя сами были посредственными художниками?
- Вот не набивайся на комплименты. Ты уже всех покорил своими картинами, ты самый продаваемый художник в нашей галерее.
- Да, конечно, - вяло согласился он и на этом мы закончили этот разговор.

Между тем, мысль увидеть Италию меня не покидала. По Интернету я следила за предложениями турагентов. Я уже сказала Клёну, что очень хочу посмотреть Италию, в смысле увидеть все достопримечательности. Он лишь усмехнулся, удержавшись от той своей презрительной усмешки, которая мне не нравилась, сказал, да, обязательно, но я поеду с тобой.
Однако, чем больше я надеялась посмотреть Италию с минимумом затрат, тем больше удостоверялась, что даже по горящим путёвкам затраты, указанные первоначально, нужно смело удваивать, а, если захочется чего-нибудь дополнительно, то цены не сложишь.
Если бы я поехала одна, я бы потратила минимум. Но Клён не привык экономить. Он или не тратил деньги вообще или тратил их с размахом.
Лариса оказалась права, я подействовала на него, как мощный стимулятор, он писал с невероятной быстротой, выставлял картины по минимуму, и они сразу же продавались. «Это нам на Италию», - смеялся он, а я чувствовала себя неловко.
В мае мы сели с ним «за стол переговоров», как он выразился.
- Мил, ехать по путёвкам – кормить турагенства. Я уже не раз бывал в Италии, жил на стажировке полгода, умею объясняться по-итальянски. К тому же мы с тобой составим план, что ты хочешь посмотреть и будем двигаться по плану, а не так, как вздумается гидам. Ты же знаешь, с гидами делятся те, кому надо что-то продать, и гиды охотно ведут их в такие места.
- Клёнушек, я тебе целиком и полностью доверяю. Я ведь вообще никогда не была за границей.
- Гидом буду. Так, пишем, что ты хочешь увидеть, ты же уже достаточно насмотрелась картинок?
- Не смейся. Картинки – одно, а вживую – другое.
- Конечно, другое! Одно дело – смотреть на красавицу Венецию с высоты домов. А другое дело плыть в гондоле, дышать сырым вонючим воздухом.
- Ну, пока я сама не испытаю, ни за что не поверю.
- Ладно, может, повезёт и будет ветер. Давай, диктуй.
- Колизей…
- Знаешь, я бы не советовал. Колизей, конечно, грандиозное сооружение, но смотреть его лучше в вечерние часы – с подсветкой, а ехать туда далековато и придётся смотреть всё остальное. А остальное – поле руинов.
- Ладно, - вздохнула я, нисколько не раздражаясь, хотя месяца 3 назад меня бы это взбесило, - Рим, мы же туда прилетим? Собор Святого Петра, фонтан Треви, Ватикан…
- В Ватикане до фига музеев, конкретно, пишу: Сикстинская капелла – там росписи Микеланджело, зал Рафаэля. Дальше.
- Ну, звезду эту посмотреть…
- Площадь Звезды? Это в Париже.
- Нет, там звезда на площади нарисована. Я на фотографиях видела.
- А, площадь Капитолия. Отлично, милая Мила, всё в центре, никуда не надо ехать, за день управимся, ну, может, за два. Дальше поедем на Север. Флоренция. Тебе нравится Микеланджело?
- Конечно!
- Мне тоже. А Флоренция – его Родина. Там тоже денька 2 пробудем. Дальше, традиционно, Венеция, но можно в Милан, а потом в Венецию. Они на одном уровне, - рассматривал он карту Италии. От Флоренции до Милана – 4 часа езды.
- Милан – это Леонардо да Винчи. Сейчас ты спросишь – ты любишь Леонардо да Винчи? Я скажу – да. Но его «Джоконда» – в Лувре. Картин практически нет. Ехать в Милан, чтобы посмотреть на «Тайную вечерю», которую уже 10 раз реставрировали?
- Вау, да ты, Милочка, опылилась! Вот и я о том же. Если есть на что смотреть, надо смотреть обязательно. Нечего – смотреть не надо. Но вообще-то Милан очень красивый город. Один собор чего стоит! Ты любишь готику?
- Обожаю, но ехать в Милан из-за одного собора накладно.
- Тогда сделаем так. Сначала в Венецию, потом видно будет. Надо же ещё к твоему Паганини заехать.
- Ну, перестань. Если Николло, значит Паганини? Можно и не заезжать.
- Не обижайся. Мне самому интересно, как живут простые итальянцы.
- Не такой уж он и простой. Это сейчас, как он говорит, он на пенсии. А вообще-то они зажиточные. Ты ж не захотел фотографии смотреть.
- Эк, тебя взрывает! Ладно, как хочешь. Вот, смотри, - он показал карту, - Ливорно чуть в стороне от Флоренции. Но там море рядом, можно будет на пляже поваляться. Я уж и не помню, когда я в последний раз был на море.
- Значит, заедем. И всё? А Турин?
- В Турин, если только время совпадёт с их праздниками. Там такие шикарные фестивали проходят. Они их устраивают достаточно часто, чтобы побаловать туристов, так что поживём, увидим.

И вот, как говорит моя подруга Лена «сбылась мечта идиота». Москва – Рим и мы оказались в другом мире, совершенно отличающемся от привычного русского. Всё здесь поставлено так, чтобы туристам нравилось, чтобы приезжали ещё и ещё, и советовали друзьям.
Выйдя из автобуса, мы оставили вещи в камере хранения и отправились на капитолийские холмы.
- Вон звезда, - показала я на площадь.
- Сейчас мы туда спустимся, - обнял меня Клён за плечи.
Я была обута в мокасины, чтобы удобнее ходить, поэтому рядом с высоким Клёном казалась птенчиком.
- Вот смотри: ансамбль Капитолия образуют 3 здания – в центре – перестроенное Микеланджело из средне вековой ратуши здание Палаццо Сенатори.
- Палаццо - это дворец?
- Да, справа – Палаццо Консерватори, слева – построенное ему в пару здание Капитолийского музея.
- Знаешь, а эти музеи внешне напоминают Эрмитаж, - подметила я.
- Да и внутри тоже – статуи, картины. Я был там ещё студентом.
- Не хочешь вспомнить?
- Ты же знаешь, меня классика не увлекает. Если хочешь, сходим.
- Нет, я не думаю, что мне понравится что-нибудь из того, что тебе не нравится.
Вместо комментария Клён поцеловал меня затяжным поцелуем, за что получил от меня тумака.
Собор святого Петра впечатлил. Клён предложил прогуляться вдоль колоннады, которая, казалось, никогда не закончится. Видя моё недоумение, объяснил:
- Это сделано специально, чтобы прогуливаясь здесь, думать о бесконечности времени. Пошли внутрь. Там есть что посмотреть.
Да, это было мягко сказано. Многочисленные статуи вдоль стен вплоть до высочайшего купола отрешённо смотрели на мелких людишек, мельтешащих у их ног. Больше всего «людишки» толпились около знаменитой скульптуры «Пьета» Микеланджело. Юная Мария держит на коленях своего мёртвого сына, который едва ли не старше её.
- Невероятно, - прошептала я, - как можно резцом из камня так тонко передать чувства. Ведь художник может стереть на полотне что-то, что покажется ему неудавшимся, а как может исправить скульптор, если от камня отколется кусочек, который был нужен?
- На то он и гений, чтобы предусмотреть каждый миллиметр, который должен отколоться.
- Почему она так молода?
- Микеланджело решил, что духовная чистота не поддаётся времени.
В его комментариях не было ни капли сарказма, я видела, что он восхищается гением Микеланджело по-настоящему. Что уж говорить о себе, я чрезвычайно эмоциональна и часто едва сдерживала слёзы от невообразимого восторга.
Потом мы поднялись на купол собора, с которого Рим виден, как на ладони, вплоть до Апеннин.
- Вот туда посмотри, - показал Клён, - это Ватикан. Завтра туда пойдём.
- Ватикан – государство в государстве?
- Да, начитанная ты моя. Кстати, этот собор тоже на его территории.
Уже вечерело, поэтому мы решили устроиться в гостиницу. Нам не нужны были большие звёзды, только переночевать. А гостиниц в Риме, наверное, столько же, сколько и достопримечательностей.
Наскоро перекусив тем, что мы взяли с собой из дома (это была моя идея, чтобы экономнее было), мы отправились к фонтану Треви.
Все дома, вернее, дворцы в Риме - с подсветкой, фонтан также, который оказался скорее каскадом воды у подножия величественных фигур, стекающей в небольшое озерцо, отделяющее эти фигуры от толпы людей.
- Знаешь, - шепнул мне Клён, - существует поверье, что человек, бросивший в фонтан монетку, приедет в Рим ещё раз. Две монеты — любовная встреча. Три — свадьба (бракосочетание). Четыре монеты — богатство. Пять монет — разлука. Знаешь, сколько денег тут вылавливают?
- Кто? Что-то я не вижу ныряльщиков.
- Этим занимается специальная служба, а то тут все сидели бы в воде и ждали очередных кидальщиков. На вот тебе пять монеток и у меня будет пять. Загадай желание, кинь в воду, потом покажем друг другу, сколько монет осталось. Ты запомнила значения?
- Конечно.
Мы отошли друг от друга подальше, с трудом пробравшись к воде среди желающих кинуть монетки. Конечно, я кинула 3 монетки. Когда мы встретились после этой процедуры и разжали кулаки, в них лежало по 2 монетки. Мы счастливо захохотали.
- А вон там - "трубочки влюбленных". По поверью, молодые пары, попившие из них воды, будут любить друг друга, и жить в согласии до самой старости, - показал Клён, и мы направились пить воду из знаменитых трубочек.

С утра мы отправились в Ватикан. Клён вёл меня в зал Рафаэля. Фрески «Диспута», «Афинская школа», «Парнас», - их можно было рассматривать до бесконечности, каждую фигуру в отдельности. Но фигур было столько много, что они не произвели должного впечатления. Так бывает, когда смотришь групповую фотографию, ищешь знакомые лица. А если их нет, то и смотреть неинтересно.
Из зала Рафаэля мы попали в Сикстинскую капеллу, где до сих пор собирается конклав, выбирающий пап.
Плафон капеллы, расписанный Микеланджело фресками на библейские темы, очень хорошо освещён и ничуть не выцвел. «Сотворение Адама», «Дельфийская сивилла» и особенно «Страшный суд» настолько потрясли воображение, что я, не замечая никого вокруг, не замечая своих слёз, переходила с места на место, как заворожённая. Я совсем потеряла чувство времени. Это был созерцательный экстаз.
- Ты знаешь, каким трудом – изнурительным, пыльным и грязным были созданы эти шедевры? – тем временем рассказывал мне Клён о Микеланджело, - Он, просиживая целыми днями на лесах, не мог разогнуться и, шутя, называл себя пауком.
Мы пробыли в музеях Ватикана целый день, любуясь шедеврами эпохи Ренессанса, решив ехать во Флоренцию ночным автобусом, чтобы не терять драгоценное время.
Но, устроившись в гостиницу во Флоренции, мы завалились спать, проснувшись только к обеду.
- Ничего, успеем, - утешил меня Клён, - и вообще, что это мы с тобой спим просто так?
- А как ещё можно «спать»?
Вместо ответа он уложил меня под себя, и я всё поняла.
- Я никогда не чувствовал такого умиротворения, как с тобой, - признался он.
- А я до тебя не знала, что один и тот же мужчина может не только хамить, но и доставлять удовольствие.
- Так тебе нравится, когда я хамлю?
- А ты как думаешь?
- Думаю, что, если бы ты на меня не злилась тогда, сейчас бы не получала удовольствия. Всё познаётся в сравнении.
- Ах, вот ты как. Сейчас я тебе покажу сравнение!
Я вскочила на него верхом, зажала бока ногами, но пока я наклонялась над ним, чтобы укусить за нос, он уже управился, и опустилась я как раз туда, куда надо было. Мне это понравилось, и я стала прыгать на нём, раззадорив его так, что он привстал и, обняв меня за плечи, кончил так, что мы оба упали на бок, совершенно обессиленные.
- Тебе вредно смотреть на конные статуи, - сказал он отдышавшись.
- А тебя, наверное, подняли те спины, которых тут было до нас видимо – не видимо.
- Тебе было плохо?
- Конечно, плохо, а почему, как ты думаешь, я свалилась с тебя без сознания?
- Люблю тебя.
- Нет, это я тебя люблю.
- Нет, я.
Препираясь, мы отдохнули и наскоро перекусив, отправились смотреть древнюю Флоренцию.
В центре города очень много архитектурных памятников, и мы ходили вокруг них, не заходя внутрь, т.к. и снаружи было много на что посмотреть.
Здание городского собора Санта Мариа дель Фьоре (Святая дева Мария с цветком), расположенное в самом центре города на соборной площади.
Бронзовые ворота, расположенные с трех сторон Баптистерия Св. Иоанна Крестителя (покровителя Флоренции).
Кампанелла Джотто, облицованная шестигранными и ромбовидными панелями и декорированная нишами со статуями пророков, сивилл и Иоанна Крестителя.
Капелла князей церкви Сан Лоренцо, к которой примыкает прославленная капелла Медичи – творение Микеланджело.
Капелла Медичи (часовня рода Медичи) при церкви Сан-Лоренцо облицованная белым мрамором с голубым отливом и, словно в трауре, обведенная коричневым мрамором.
Сюда мы зашли, ведь внутри были знаменитые статуи Микеланджело:
«День» - могучая фигура мужчины, пытающегося встать и что-то сделать. Рядом с ним – «Ночь» - молодая женщина, спящая полусидя, облокотившись на руку. На её лице застыла полуулыбка, казалось бы, всё прекрасно. Но Клён сказал, что вокруг этой скульптуры больше всего споров, нынешние исследователи пришли к выводу, что она изображает смерть, т.к. у неё ярко выраженный рак груди.
 «Утро» - молодая женщина, как бы недовольная тем, что её разбудили. И рядом с ней - «Вечер» -  немолодой мужчина, раздумывающий над прожитым днём – всё ли сделано?
Клён объяснил мне: мысль, над которой размышляет Лоренцо, рождается Утром и умирает с наступлением Вечера, а действие Дня заканчивается с приходом Ночи. Это – мимолётность жизни. (Я не переставала восхищаться тем, что Клён так много знает, а он отговаривался тем, что водит меня только по местам, о которых хоть что-то знает. Противный!)

На другой день – поход в галерею Уффици. Слово "уффици" переводится как "офисы", которые были здесь в XVI веке, когда увеличился бюрократический аппарат, и нужно было где-то размещать судей, нотариусов. Теперь это всемирно известная картинная галерея Уффици – галерея шедевров.
Клён повёл меня смотреть картины Боттичелли – «Поклонение волхвов», «Аллегория весны», «Минерва и кентавр», «Рождение Венеры».
Я, конечно же, знала о чём речь, ведь у меня дома были полные собрания репродукций великих художников и великих музеев мира издательства «Директ-медиа».
Выйдя из галереи, мы пошли на площадь Синьории, где тоже было много памятников архитектуры и скульптур.
Возле памятника великому герцогу Тосканскому Козимо I Медичи Клён подтолкнул меня в бок:
- Гляди на всадника, как надо на коне сидеть.
- А ты гляди на лошадь, - парировала я, - видишь, как она копыто поджимает?

Вернувшись в гостиницу, я написала Николло, что мы во Флоренции, в такой-то гостинице, он пообещал приехать за нами. Мы с ним условились ещё дома, что я напишу ему, так как наши знания английского не позволяли нам свободно общаться. А письма мы писали друг другу со словарём. Правда, я не написала ему, что буду не одна. В моём письме из Флоренции «мы» могло означать согруппников по экскурсии.
Клён взял с собой в подарок свою картину и надо сказать, что она занимала основное место в нашем багаже.
Николло приехал утром. К нам постучался клерк, и мы спустились в холл гостиницы. Когда он увидел нас вместе, он с присущей итальянцам эмоциональностью, прижал руки к груди:
- Я так и знал, что вы приедете не одна, - сказал он по-английски.
После переговоров с Клёном, они пожали друг другу руки, и Николло отвёз нас в свой casa (дом по-итальянски) в Ливорно.
Николло с Клёном сидели впереди, оживлённо переговариваясь по-итальянски, я смотрела в окно, любуясь буйной зеленью и удивительной чистотой, ловя иногда на себе взгляд Николло в зеркале водителя.
Сasa Николло оказался дворцом, по крайней мере в моём понимании, с колоннами, широкой лестницей с балюстрадой, ведущей к резным дверям.
Нас встречала дочь Николло - Розина с мужем – Винченцо. Клён подарил им свою картину – два лебедя трутся головами так, что образуют большое сердце, в пруду на поверхности которого они плавают – две целующиеся рыбки, вверху по углам целующиеся птички, кроме того парочки бабочек, парочки листиков, парочки цветочков. Клён назвал её «Ноев ковчег» и, когда я ещё дома спросила, почему он изменил своей сюрреалистической манере, он ответил: «А где ты такое видела?»
Розина очень обрадовалась подарку, затараторила по-итальянски, судя по интонации – благодарила.
Нас провели в гостевую комнату и пригласили на обед. За обедом было шумно и весело. Клён решил попробовать все блюда, жалуясь на меня, что в Италии мы ни разу не ели, а только перекусывали. Он мне сам же и перевёл эту жалобу. А угощение было на славу! Тут была и паста – это мучное первое блюдо – спагетти с сыром, мясом, с томатом – изобретением итальянцев, и пиза (или пицца) – пирог, теперь это все знают, тушёные овощи. В Италии овощи не варят, а тушат в собственном соку или в жире. Всё запивали лёгким белым вином.
 Муж Розины – Винченцо прилично говорил по-английски и, хотя мои познания английского были несколько специфичны, поскольку я общалась только с редкими иностранными гостями нашей галереи, мы с ним отлично поболтали. Я рассказала, что мы видели, сказала, что собираемся ещё в Венецию и не знаем, стоит ли ехать в Милан. Он посоветовал не перегружаться информацией, лучше приехать ещё раз.
После обеда нас ждала экскурсия по городу. За рулём сидела Розина, рассказывавшая о достопримечательностях, Клён переводил мне.
Мы осмотрели памятник «Четыре мавра», который является как бы символом города, потому что Фердинанд I, статуя которого венчает монумент, руководил работами и почитался как основатель города.
Церковь Святой Екатерины Сиенской, высокая башня которой доминирует над городским ландшафтом района Новая Венеция. Да, в Ливорно своя Венеция! Квартал «Новая Венеция», который мы осмотрели из окна машины, - это большое количество каналов, чудесных мостиков, узких улочек и красивых жилых домиков.
Потом мы прогулялись по набережной, Розина показала нам Старую и Новую крепости, прошлись по площадке, выложенной в шахматном порядке белыми и чёрными плитами.
На обратном пути мы заехали на центральную пятиугольную площадь Ливорно, чтобы полюбоваться на Кафедральный собор – главное украшение города.
На площади мы оказались рядом с Николло, который чуть задержал меня за руку.
- Я очень рад увидеть вас, - сказал он по-английски.
- Я тоже, - искренне ответила я.
- Я хотел бы с вами ещё раз встретиться.
- Я тоже, - честно ответила я.
В это время Клён, оживлённо болтавший с детьми Николло, обернулся, видимо желая перевести мне что-то из услышанного, и, резко отвернувшись, стал задавать Розине массу вопросов. Ох, Клён! Глупый Клён!
По дороге домой он усердно переводил мне каждую фразу, которую произносили Розина или Винченцо. Оказывается, мы не посмотрели и 10-й доли достопримечательностей Ливорно. Множество музеев, прекрасные пляжи! У них есть Национальный парк. Помимо сухопутных участков его границы охватывают 60 тысяч гектаров омывающего их моря. Там собрана типичная средиземноморская флора и фауна, но встречаются редкие виды, такие как водоросли «Кисть Нептуна» и тюлени-монахи, искоренённые на большинстве итальянских побережий.
Я внимательно слушала и кивала, ловя на себе взгляды Николло, сидящего за рулём.
После обильного ужина мы ещё долго сидели в беседке в чудесном саду, где не было ни одного фруктового дерева. Розина с Винченцо сердечно приглашали нас приехать в гости ещё раз, мы, в свою очередь, приглашали их в Россию.
Наконец, все почувствовали себя очень уставшими и разошлись по своим комнатам. Приняв душ, я стояла у единственного окна комнаты, которое служило также дверью, выходящей в сад. Хотелось посмотреть, что там, но я решила отложить это до утра.
- Ну, что там? Клёна нет? – спросил подошедший Клён.
- Здесь вообще нет клёнов, - грустно ответила я.
- Ты, наверное, смотришь на всё это великолепие и жалеешь, что приехала со мной?
- С чего это ты взял?
- Николло на тебя запал, и ты могла бы стать его женой, а не путаться с нищим художником.
- Замолчи! Как ты смеешь подозревать, что у меня могут быть такие мысли?
- Я не смею, но… подозреваю.
- Так вот, объясняю. Специально для нищих художников. Несмотря на «всё это великолепие», я никогда не смогла бы жить за границей. У меня дикая ностальгия! Я не могу жить без родных куч грязи, без родной русской речи, без нищих художников и … без клёнов за окном. Понял?
- Понял. Дай списать.
- Пошёл ты!
- Куда?
- Тебе лучше знать.
- Спать.
- Да, спать.
В эту ночь мы не занимались любовью. Мне было как-то не по себе, а Клён почему-то дулся на меня.
Утром, позавтракав, мы сердечно простились с Розиной и Винченцо и сели в машину. Николло повёз нас в Венецию, отказавшись взять с нас деньги хотя бы за бензин.

Едва устроившись в гостиницу, мы нашли катер, собирающий туристов, чтобы прокатиться по Большому каналу.
Реки – улицы, обрамлённые поднимающимися прямо из воды дворцами. Впечатляет. Большие окна, открытые лоджии, стройные аркады, причудливые сквозные кружева готических арок, блеск разноцветного мрамора. Широкие лестницы спускаются от парадных порталов прямо в воду канала. Ничего подобного, наверное, не увидишь нигде в мире! Клён сказал, что вся эта Венеция – для туристов, жители Венеции живут на суше. Жаль, что дворцы постепенно приходят в запустение. Около воды – позеленевшие сваи, тяжёлый, насыщенный влагой, воздух. Нам не повезло – ветра не было.
Мы проплывали мимо Золотого дома, фасад которого когда-то украшала позолота и облицовка из других драгоценных материалов.
Мы были во Дворце дожей - помпезное здание из кремово-розового мрамора – с длинными арками. Прошли в парадные залы дворца по «Золотой лестнице», которая в старину предназначалась для важных гостей и высокопоставленных лиц. Бегло осмотрели пышное убранство Зала Большого Совета, который когда-то украшали творения Тициана, Тинторетто и других великих мастеров, сгоревшие ещё в 16 веке во время пожара.
Завершилась экскурсия на площади Сан-Марко, где в веселом полете нас встретили многочисленные голуби. Согласно древней легенде, эти голуби были привезены сюда с Кипра для жены Дожа. Жители Венеции уже привыкли к ним и считают их обрамлением прекрасной площади.
На другой день мы решили посмотреть шедевры Тициана в церкви Санта Мария делла Салуте. В ризнице церкви плафон украшают картины Тициана – «Давид после победы над Голиафом», «Жертвоприношение Авраама», «Каин, убивающий Авеля».

К вечеру я начала хромать, а в гостинице вообще упала на кровать без сил.
- Клён, я уже так пресытилась прекрасным, а тут столько ещё всего можно смотреть! Давай отдохнём.
- Ну, наконец-то. Я терпеливо ждал, когда же ты это скажешь.
- Ты – интриган! Мог бы давно сказать мне, что тебе надоела Италия со мной вместе.
- Италия надоела, а ты – нет. Поскольку тебе тут нравится, нравится и мне. Если надоело, уедем. Мы ведь свободные путешественники!
- Как всё просто!
- А зачем заморачиваться?
- Но мне Италия ещё не надоела. Я просто устала от обилия прекрасного.
- От прекрасного нельзя устать. Его надо впитать, а у тебя уже через верх.
- Ну, и?
- Предложение такое – поедем в Римини – это курортный городок, покупаемся, отдохнём, раз уж в Ливорно не получилось. Потом, если захочешь, продолжим, если – нет, вернёмся домой.
- Ну откуда в тебе столько рассудительности, мальчик мой? Откуда?
- От верблюда, девочка моя!

Если бы мы не побывали в Римини, я бы не узнала, что такое Адриатика, что вода в море бывает вот такой – прозрачно-бирюзовой, а песок вот таким - светлым и нежным! Что в мире есть такие вот курорты – современные отели рядом с древними дворцами, а побывав в парке Римини «Италия», мы как бы увидели все достопримечательности Италии в миниатюре.
- Ну, вот, можно и домой. И я нагляделась, и ты в море накупался, - прокомментировала я нашу экскурсию.

Россия-матушка встретила нас дождём. Ах, какой сладкий дождь у нас в России! Какие чудесные лужи с грязной водой!
Но по приезду домой жизнь не показалась мне сладкой. Мы с Клёном будто бы потеряли ориентир. Прежние отношения не устраивали, новые не успели сложиться. Мы по-прежнему ходили в гости друг к другу – на чаепития и кофе. Но что-то сдерживало нас. Клён звал меня жить к нему – просто жить. Я не могла оторваться от своего гнёздышка.
Наконец, мы пришли к одному знаменателю: я переезжаю к нему – всем своим гнёздышком, чтобы у меня в комнате было всё так, как в моей квартире. Квартиру сдадим в наем. Будем жить гражданским браком, а потом, как Бог даст.
Надо сказать, что этот переезд – дорогого стоил. У меня всё не складывалось, - то со временем, то с настроением.
Наконец-то мы перевезли часть вещей к нему, в основном книги и то, чем я могла временно не пользоваться. Он вышел провожать меня, мы договаривались, что привезём завтра часть мебели.
- Ну, ты посмотри, какие лихачи на нашей улице! – обратила я его внимание на легковой автомобиль, лихо спускавшийся с горы.
Я хотела обратить его внимание, что улицу, где он жил, я назвала своей, но в следующие несколько минут всё было поставлено на голову.
Автомобиль мчался на недозволенной скорости.
В это время из ворот дома на проезжую часть выехала маленькая девочка на трёхколёсном велосипеде.
Я не успела рта раскрыть, как Клён кинулся к девочке, выхватил её из велосипеда и кинул в руки подбежавшей женщине.
В следующую секунду автомобиль сбил Клёна с ног и умчался вдаль.
Я стояла, как заворожённая, единственное, что запомнилось мне из всего происходящего – номер автомобиля.
Потом я обратила внимание, что Клён лежит на шоссе и не собирается вставать. Вокруг собралось уже много людей и тут меня осенило:
- Не смейте поднимать его, вы можете его убить, - я это вспомнила, как фрагмент какой-то передачи об оказании первой помощи.
Приехала «Скорая помощь», я поехала тоже, по дороге давала ценные указания врачам, не обращая внимания на их реплики, но в приёмном покое меня оставили в коридоре, а Клёна увезли.
Это было ужасно! Мне не разрешили к нему пройти, говорили, что он без сознания, я кидалась на всех работников Минздрава, как рысь, пока они не пообещали поместить меня в психбольницу. Я поняла, что мне не суждено увидеться с Клёном, и сдалась. В конце концов, кто я была ему по документам?
На другой день он пришёл в себя, но у него был болевой шок, и медики кололи ему обезболивающие лекарства, поэтому он всё время спал. Если не спал, то лежал, глядя в потолок. Мне он не радовался и вообще был, как овощ.
Все мои последующие походы к Клёну выглядели схематично: «Привет», «Привет», «Как дела», «Нормально».
Однажды, принеся ему очередной обед, я встретилась в коридоре с весьма интересной парочкой – молодая женщина, одетая не для больницы и пожилой мужчина. Мельком глянув на них, я отметила про себя, что-то в мужчине напоминало мне Клёна. Я хотела было пройти мимо, но мужчина остановил меня:
- Извините, вы – Людмила Владимировна?
- Да, - ответила я потому, что услышала свои ФИО. Мне не хотелось говорить.
- Вы – знакомая Бориса?
- Кого?
- Бориса Алексеевича Мухина?
- Как вы сказали? Знакомая? Да, что-то вроде того.
- Извините, мы – его родители.
- Что вы от меня хотите? - поначалу я даже не поняла, кто это, что это.
- Давайте поговорим.
В последнее время я почти не спала. Я бегала на квартиру к Клёну, я работала в галерее, я готовила еду Клёну, я бегала в больницу, ходила в полицию давать показания по случаю ДТП, короче разрывалась на несколько частей. К тому же мне было абсолютно всё равно, как относятся ко мне родители Клёна. Для меня важно было одно – он жив. Сейчас начался другой этап: он должен быть здоров. А тут родители! Кажется, я даже поморщилась, встретившись с ними в коридоре.
Позже я узнала, что, когда Клён спал, а он спал почти всё время, потому что наша родненькая бесплатная медицина ничего другого не могла придумать, кроме как усыплять его, медсестра взяла трубку, когда звонил отец Клёна, и сообщила ему, что он попал в автомобильную катастрофу. Подробностей она не сообщила. Они сразу же прилетели из Петербурга, но толку от них было – в минусовом измерении.
Мы стояли друг против друга. Сумерки окутывали наши черты, мать Клёна,  выглядевшая, как его ровесница, вообще стояла, молча, с каменным выражением лица.
- Извините меня, я – отец Бориса, я уже не раз видел вас здесь. Понимаю, что вы принимаете участие в моём сыне, но хотелось бы понять, на каком уровне.
- Жаль, что мы не знакомы с вами. Я – гражданская жена Бориса.
По минутной паузе, последовавшей за этой моей фразой, я поняла, что они ни сном, ни духом не подозревали о моём существовании.
- Я вижу, вы не знали об этом, но, наверное, знаете своего сына достаточно, чтобы понять, что это так.
- Простите, но… - отец Клёна был так растерян, что долго не мог подобрать слова, - он ничего нам не говорил о вас.
- Это в его духе. Впрочем, у меня к вам никаких претензий.
- Погодите. Мы хотим забрать Бориса домой – в Петербург.
Моё сердце сделало «Бум» и решило, что ему хватит стучаться в груди столь нерациональной дамы, как я.
- Вам плохо? - засуетился отец Клёна, налив стакан с водой из кулера, возле которого мы стояли.
- Спасибо, не стоит, - заверила я его, отвергая воду, как вообще что бы то ни было из его рук после его слов.
- Дело в том, что мы приехали за ним. Мы хотим забрать его домой – в Петербург.
- Как вы это себе представляете? Ему нельзя сейчас двигаться!
- Не сейчас, а когда это будет возможно.
- Он согласен на переезд? – для меня это было главным вопросом.
- Да.
- Не верю.
- Почему? Вы связываете это решение с собой? Но, когда я спросил у него, кто вы такая, он лишь пожал плечами. Поймите! Вам не стоит брать на себя такую ответственность. Вам не стоит давать обязательства по поводу ухода за ним. Это сделаем мы – его непосредственные родственники.
Моё сердце снова сделало перебой, но я не позволила ему расслабляться. Глубоко вдохнув (на 3), я медленно выдохнула (на 4):
- Давайте не будем делать поспешных выводов. Я хочу сама поговорить с …Борисом. Наедине.
Он лежал на спине, также как всегда, не обращая внимания на входящих.
- Клён, - позвала я его, - слышишь? Не делай вид, что спишь! -  он, не отвечал на вопросы, хотя в последнее время это было привычно, но мне надо было всё сказать ему, – Ты меня обидеть хочешь? Клён, скажи, ты отказался от меня? Твои родители удивляются, кто я такая, когда встречают меня в коридоре. Почему ты не сказал им, что ты мой муж? Пусть гражданский. Клён, мне ничего от тебя не надо, только твою частицу, только твоё «Я», к которому ты меня приручил! Слышишь? Клён! Если ты сейчас заледенеешь, то всё. Я тоже. Навек твоя, но не жива…
- Не тараторь.
- Что? Что ты сказал?
- Зачем тебе инвалид?
- Кто инвалид? Ты инвалид? Если уедешь в Питер, будешь инвалидом. А я поставлю тебя на ноги! Слышишь?
- Не надо.
- Что не надо? Тебе нравится спать сутками? С утками и курами?
Я уселась с ним рядом, погладила бледную руку, лежащую на одеяле, потом нежно поцеловала:
- Клён ты мой пушистый, Клён ты мой любимый! Я поеду с тобой в Питер, я буду твоей сиделкой. Но сначала позволь мне всё-таки узнать, насколько ты безнадёжен. Мне дали адрес клиники, где работают настоящие врачи, где и не таких, как ты, поднимают на ноги.  И скажи мне, ты ещё любишь меня?
- Да.
- Ты всё это время думал, что будешь для меня обузой?
- Да.
- А то, что я тебя люблю, ты не принимал во внимание?
- Нет.
- Вот видишь! А родителям сказал, что я – никто.
- Я так не говорил.
- Ты пожал плечами, а твой отец сделал такой вывод.
- Прости.
- Прощу, если ты скажешь им правду.
- Скажу.
- Ладно, я вижу, ты устал. Я сегодня ещё раз зайду, расскажу, что мне удалось узнать в клинике.
- Хорошо.

В клинику я отправилась сразу же, захватив с собой рентгеновские снимки Клёна, за тайные копии которых мне пришлось заплатить.
В регистратуре клиники мне сразу сказали, что сегодня меня никто не примет, у них запись на месяц вперёд. Я записалась, но у меня созрел другой план.
Я ходила по клинике, пытаясь найти хоть одного свободного доктора. Наконец, мне повезло. Из мужского туалета вышел молодой человек в медицинском халате, и я кинулась к нему:
- Молодой человек, можно вас на секундочку!
- Извините, я не принимаю в коридоре. Запись в регистратуре.
- Молодой человек, умоляю. Вопрос жизни и смерти! Я записалась на приём, который будет через месяц. Но за это время человек может погибнуть!
- Что вы от меня хотите?
- Хочу, чтобы вы глянули снимки.
- Почему вы решили, что я что-нибудь в этом смыслю? Может, я просто санитар. Мы стоим около мужского туалета, а не в кабинете врача.
- Я чувствую интуитивно. У вас профессорский вид.
- Давайте снимки, - усмехнулся молодой человек, - что произошло?
Я кратко изложила суть, добавив, что сейчас мой муж лежит без движения, ему даже руку больно поднять, что его беспрестанно колют наркотиками, не обещая делать ничего другого. Он совсем потерял смысл жизни, а за месяц он вообще погибнет или превратится в наркомана, а потом родители заберут его в Петербург.
Молодой человек рассматривал снимки.
- Переломов нет. Видимо был сильный ушиб и ущемление седалищного нерва. Надо бы сделать томографию.
- Но ведь это тоже очередь! – воскликнула я, протягивая ему конвертик с деньгами.
- Прекратите, - зашипел он, - здесь везде камеры!
- Ну, потом, ну пожалуйста, ну сделайте что-нибудь!
- Вот мой телефон, позвоните завтра, часиков в 10, - сказал он, протягивая мне визитку.
Я еле сдержалась, чтобы не расцеловать его, схватила визитку, снимки, и помчалась в больницу к Клёну. Хорошо, что в это время у него были и родители.
- Завтра я ему позвоню. Хотя бы томографию без очереди сделать! – радовалась я.
- Да, конечно, - ответил отец Клёна, слегка посветлев лицом. Мать, также молча, смотрела в окно, - ну, мы пойдём, сынок. До завтра.
- Приходите завтра после 10, возможно, надо будет перевозить К…, Бориса в клинику.
- Хорошо.
Они вышли, а я уселась к Клёну на кровать, чтобы поцеловать его. Он улыбнулся. Как давно я не видела его улыбки!
- Я сказал отцу, что ты – моя жена.
- Слава богу!
- Он одобрил мой выбор.
- Слава богу! А мама? – спросила я осторожно, не могла же я ему сказать, что вообще не понимала эту женщину. Стоит, молчит…
- Мил, это не мама.
- ?
- Да. Я тебе не говорил, но поссорились мы с отцом, когда он привёл эту женщину в дом.
- А твоя мама?
- Моя мама умерла. Уже давно. Я ещё студентом был.
- Но почему ты был против этой женщины?
- Не знаю. Какой-то юношеский максимализм. Она не намного старше меня. Тогда я назло отцу и женился на той женщине, которая в 3 раза старше меня.
- Да… Ноу коммент.
- Сейчас мне уже всё равно.
- А она всё ещё не воспринимает тебя, как сына.
- Какой я ей сын? У них есть совместный ребёнок.
- Ну, тогда мне всё понятно. И почему она всё время молчит, и почему твой отец такой потерянный. А самое главное – в Питере ты будешь обузой им. Короче, ни в какой Питер ты не поедешь. Так и скажи отцу. Да и эту женщину надо отпустить домой. Что ей тут делать? Похоже, она сама мучается и тебе не доставляет удовольствия видеть её.
- Опять затараторила.
- А что, я не права?
- Ты права на 100%. Им вообще здесь делать нечего, раз тут есть ты.
- Подначиваешь? Это хороший признак, а то ты себя уже видел прикованным к постели с сиделкой в ногах.
- А ты где будешь сидеть?
- Вот так, - я улеглась ему на грудь.
- Я даже не могу обнять тебя, - с болью в голосе сказал он, дёрнув рукой.
- Да какие твои годы! – беззаботно ответила я, хотя мне тоже было больно видеть это, - ну, пока.
- До завтра.
- Да, Клён, можно продать твои картины? Те, что ты написал в последнее время? Лариса спрашивала.
- Там были незаконченные.
- Я посмотрю, - я помахала ему ручкой и вышла.
Надо ли говорить, как я ждала 10 часов следующего дня, ежеминутно взглядывая на часы.
- Аркадий Петрович! – назвала я того, кто дал мне визитку, - это ваша вчерашняя знакомая.
- Которая поджидала меня возле мужского туалета?
- Ну, где-то так. Ради бога, скажите что-нибудь позитивное!
- Я договорился с профессором, можете перевозить вашего мужа в клинику. У нас есть стационарные места. Но, это платно и очень дорого!
- Спасибо огромное! А деньги в нашем случае – это эквивалент жизни!
- Увидимся, - я слышала, что он усмехнулся.
Этот разговор происходил в палате Клёна в присутствии его отца. Мать Клёна, которая не была его матерью, стояла, молча, у окна.
- Он сказал, что это очень дорого, - прокомментировала я, прикидывая в уме, что можно продать.
- Вы правильно ответили ему, что речь идёт о жизни. О полноценной жизни. Я найду деньги.
- А в полиции мне сказали, что через суд того лихача заставят оплачивать все расходы на лечение.
- Ну, когда ещё будет суд, да вам и потом эти деньги пригодятся, - отец Клёна тоже повеселел, - мы вообще-то думали поместить его в аналогичную клинику в Петербурге, но пока ещё Бориса нельзя так далеко перевозить.
- Да и вообще Борис не хочет в Петербург, - подал голос Клён.
- Как же так? Ты же соглашался, - сказал отец и поглядел на меня.
- Справимся, - смело ответила я, - сейчас хоть какой-нибудь сдвиг будет. А потом можно будет ехать и в Петербург, и в Москву – везде, куда пошлют.
- Ну, что ж. Вам видней. Пойдём, Светочка, надо похлопотать каким образом мы перевезём Бориса в клинику.
Они пошли к выходу, Клён позвал отца:
- Пап, задержись.
- Что, Боря? – насторожился отец.
- Я хочу сказать тебе, - начал Клён, когда за «Светочкой» закрылась дверь, - я ничего не имею против твоей жены. Но ты сам понимаешь – мамой я её никогда не назову. А сейчас, может, лучше будет, если она уедет?
- Сегодня мы перевезём тебя в клинику и уедем вместе. Мне надо будет позаботиться о деньгах, да и наша помощь больше не нужна, - он опять посмотрел на меня, - А по поводу Светы, скажу, что я рад твоей новой позиции. Добавлю, приехала она сюда, потому что я плохо переношу самолёт, она беспокоилась обо мне.
- Прости пап. Я тебя сейчас лучше понимаю, потому что сам влюблён. И эта моя травма – испытание нашей любви.
- Я рад за тебя, - глаза отца увлажнились, и он вышел в коридор.
- Клён, я выпадаю в осадок.
- Что так?
- Вы так с отцом говорите, как… дворяне.
- А мы и есть дворяне.
- Не хочу быть крестьянкой, хочу быть столбовой дворянкой!
- Шути. Я люблю, когда ты шутишь.
- А я люблю тебя.
- Нет, это я люблю тебя.
- Нет, я!
Мы вспомнили, как препирались подобным образом в Италии, и улыбнулись друг другу.
- Всё будет хорошо, - заверила я Клёна.
- Я тебе верю.
- Клёнушек, скажи, может тебе неприятно, что я называю тебя так?
- Как?
- Ну, деревом.
- Деревом? Я даже не подумал, что Клён – это дерево.
- А что это?
- Образ. Ведь ты стала так называть меня после того, как я подарил тебе ту картину.
- Да, и Клён там пушистый.
- А ещё спешу тебя утешить, моя мама хотела назвать меня Лёней, но отец настоял на «Борисе» - в честь деда. Я – Борис Алексеевич, отец – Алексей Борисович. Поэтому, когда ты сказала, что будешь звать меня Клёном, я даже не вспомнил о дереве, я вспомнил маму. Имя Борис никогда мне не нравилось.
- Боже мой! Никогда бы не подумала.
- Да. Я тоже. Лишний раз убедился, как в этом мире всё перепутано. Иди, Милочка, я устал. А сегодня ещё и переезд.
- Пока, - поцеловав его в небритую щёку, я вышла из палаты.
Такого чудесного настроения у меня давно не было. Я так надеялась на то, что в клинике хоть что-то сдвинется с места. Что Клён перестанет лежать неподвижно, что сможет хотя бы вставать, что он всё-таки сможет писать картины. Радовало меня и то, что он стал разговаривать, хотя и уставал.
Перевезя Клёна в клинику, отец дождался результата томографии, который подтвердил первоначальный диагноз Аркадия Петровича – ущемление седалищного нерва. Это означало, что Клёна будут мучить боли, но поставить его на ноги можно.
Клён пролежал в клинике 2 месяца. За это время я переехала в его квартиру, свою оборудовала под наем и сдала молодой семье. В квартире Клёна пришлось сделать перестановку, но я согласовывала с ним каждый свой шаг. Единственное, что я не трогала, о чём сразу ему сказала, - это его мастерская. Я даже не смотрела картины из загашника. И даже не стала продавать те несколько готовых картин, которые он написал, вернувшись из Италии, мотивируя это тем, что ему захочется посмотреть их самому. Надо сказать, что Клёна очень обрадовало моё решение.
Жизнь вошла в определённый ритм, я уже не бегала к нему по несколько раз в день, в галерее работала каждый день без выходных, дав возможность сходить в отпуск Галине, да и самой Ларисе Андреевне.
Лариса очень переживала за Клёна, даже не потому, что в основном продавались его картины. Она говорила мне, что со мной он изменился в лучшую сторону, что она его просто не узнаёт, что я тоже стала другой – бойкой и яркой, что мы – идеальная пара, ну, и в таком духе.
Наконец, Клёна выписали из клиники с тем, что ему надо будет регулярно обследоваться и проходить курс лечения. Он самостоятельно вставал, немного ходил, но всё же пришлось купить ему коляску – «для скорости», как он шутил.
Дома врачи посоветовали принимать ванны с морской солью, делать массаж. Я несколько раз присутствовала на массаже и научилась делать сама.
Но когда его привезли, мне было неловко. Я собиралась переехать к нему, но переехала без него, как-то он воспримет моё хозяйничанье в его квартире? Он воспринял хорошо. Шутил и подсмеивался над моей страстью к мелким вещицам – миниатюрам, статуэточкам, картиночкам.
Вечером я приготовила праздничный ужин, замирая от мысли, как мы будем спать? Я ещё до всего этого сказала Клёну, что спать мы будем в разных комнатах, потому что у нас разный ритм жизни. Я вставала всегда в одно и то же время, спать ложилась также, а он мог всю ночь писать и закончить к вечеру следующего дня, а потом спать сутки. Теперь же я боялась обидеть его.
Но он помнил мои условия и после ужина мы разбрелись по своим уголкам. Он ушёл в мастерскую, а я, закончив вечерний туалет, улеглась в кровать с книжкой.
Вечером следующего дня мы с ним решили сделать ванну, как советовали врачи. Клён сказал, что в воде у него, действительно, ничего не болит. Да и вообще после клиники он совсем отказался от обезболивающих лекарств.
Он лежал в ванной, а я развлекала его рассказами о галерее, всем своим видом пытаясь доказать ему, что меня не интересуют голые мужчины.
- Иди сюда, - потянул он меня за руку.
- Куда? – я моментально настроилась на эту игру, у меня даже сок выделился, так называемая лубрикация.
- Иди ко мне, знаешь, как тут хорошо, что ж мне одному? – он уже не тянул меня за руку, так как я моментально сбросила с себя халатик и оказалась в ванной.
Так страстно мы не целовались никогда. Он хотел отдать мне всё то, чего мы были лишены всё это время, я просто его хотела. Нет, не просто! Я будто сошла с ума, я прыгала на нём, кричала что-то несуразное, вода из ванны выливалась, мы хохотали. Ему не было больно, ему было хорошо!
Мы вылезли из ванны, совсем обессилев, я поплелась к себе в комнату спать, поцеловав его на ночь, он ушёл на кухню – пить чай.
На следующий день был мой выходной, и я проспала почти до обеда. Проснувшись, поискала Клёна. Дверь в мастерскую была чуть приоткрыта и я, зная, что он не любит, когда туда кто-нибудь заходит (даже я), попыталась подглядеть, там ли он.
Он сидел перед мольбертом в коляске и спал. Я осторожно зашла в мастерскую. На холсте была изображена стайка макак, которая с дикими воплями спускалась с горки на попах. Внизу горки была поляна, утыканная бананами. Каждый банан был выписан так тщательно, что хотелось его съесть. Я не выдержала и рассмеялась, вспомнив вчерашние оргии. Клён проснулся.
- Прости, я зашла. Не знала, где ты, - стала я оправдываться.
- Нравится? – спросил он, показывая на холст.
- Ещё бы! Мне это так напоминает вчерашнее купание. Вот это, - показала я на стаю макак, - это я, а это, - показала на бананы, - это ты.
- Точно. Как мы это назовём?
- Приключение в ванне.
- Народ не поймёт, будет искать ванну.
- Тогда просто – «приключение».
- Да это точно.
- Нет, всё-таки «Приключение в ванной» и никакому народу не показывать. Пусть висит у нас для поднятия тонуса.
- Как скажешь, дорогая.
Я ликовала! Клён возвращается к нормальной жизни! Он готов для любви, он снова пишет!
На его лице снова появлялась улыбка, иногда за ужином он ковырял вилкой еду, глотал не глядя, и отправлялся в мастерскую. Я знала, это у него родилась идея и теперь, пока он её не осуществит, не ляжет спать, да и не ел бы, если бы я не уговаривала. Правда, уговорить его можно было только до начала процесса. Во время процесса – в мастерскую ни ногой!
Больше всех радовалась Лариса Андреевна. Вот всё-таки душевный человек! Радовалась, что я переехала к Клёну, радовалась, что он снова стал писать. Картины его улетали, иногда даже дня, не простояв в галерее.
- Как хорошо, что он пишет в стиле сюрреализма, - заметила она, когда мы с ней пили кофе в галерее и рассматривали очередную картину, которую я принесла утром, - мимо цветочков пройдёшь и всё. Поливать не надо, только пыль иногда вытереть. А тут смотришь, и каждый раз видишь что-то новое. Вот, казалось бы, подбор цветов, а приглядишься, и тебя охватывает какая-то сексуальная волна.
Она указала на картину, на которой была изображена вся палитра, закрученная вихрем, но, если приглядеться, в этом вихре можно было разглядеть мужчину и женщину, изогнувшихся в оргазме.
- Ты, Мила, его муза. Видно у вас и секс возобновился.
Я хлебнула кофе и хотела достойно ответить, но мой желудок вдруг сжался в комок, и всё кофе оказалось у меня во рту. Зажав рот руками, я кинулась в подсобку. «Странно, ведь ничего такого не ела. Всё свежее», - подумала я, разглядывая в раковине тёмную жидкость.
- Странно, - высказала я своё недоумение Ларисе, - неужели сыр не свежий?
- Ой, не могу, - Лариса давилась от смеха, - с-с-сыр, ой, не могу. Милочка, да ты – беременная, - наконец отсмеялась она, а у меня «челюсть отвисла».
- Я? Я же…. Как же…?
- Как, как! Как все. У тебя с мужем был такой секс? – махнула она рукой в сторону картины.
- Нет, - покраснела я, - мы лечились, мы всё делали, как советовали врачи.
- Купи сегодня тест в аптеке и удостоверься. А Клёну пока не говори, а то он начнёт ангелочков рисовать.
Лариса ушла, а я целый день ходила, как сомнамбула, разглядывая себя в зеркало, и невпопад отвечая на вопросы посетителей.
Утром я сделала всё так, как было написано в аннотации. На маленькой палочке чётно прорисовались две полоски. Я не верила своим глазам от счастья, хотела тут же рассказать Клёну, но он спал, отсыпался после очередной картины.
Был чудесный зимний день, в галерее никого не было, в такие деньки отдыхающие предпочитают гулять на свежем воздухе. Я полюбовалась на картину Клёна, которую он назвал «Вихрь чувств» и отправилась к любимому окну. Клён – весь в инее, озарённый несмелым солнцем, счастливо помахивал мне. Я всегда старалась настраиваться на позитив, но теперь мне не надо было настраиваться. Я была счастлива! Непомерно! Мне очень хотелось поделиться своим счастьем, но в галере по-прежнему никого не было. Я ждала Клёна. Врачи сказали ему, что надо обязательно ходить, как можно больше. Поэтому, выспавшись, он ходил кругами по городу и обязательно заходил ко мне в галерею, если я работала, а в выходной мы ходили вместе.
Я настолько была поглощена своими мыслями, что вскрикнула от испуга, когда Клён, подкравшись незаметно, обнял меня сзади.
- Это я. Я соскучился по тебе, не пугайся, - сказал он, улыбаясь.
- А я стою тут, одна и скучаю по тебе.
- А почему у тебя рот до ушей?
- С клёном здоровалась, советовалась.
- И что же тебе посоветовал клён? - он хотел изобразить строгость, но у самого рот тоже расползся до ушей.
- Он мне сказал, если будет мальчик, назовите Лёней, а если девочка – Леной.
- Не понял, - лицо Клёна вытянулось, - ты это о чём? Ты же говорила…
- Я говорила, потому что так было, а теперь – вот, - с победным видом я вытащила из лифчика тест и показала его Клёну, - знаешь, что это значит?
- Милка, не может быть!
- Как хочешь, - хотела я обидеться, но он уже кружил меня, целовал и смеялся.
Потом мы стояли, обнявшись у окна. Я поделилась своим счастьем, сделала другого человека счастливым, счастье умножилось.
- Клён, ты мой пушистый, Клён ты мой любимый, - процитировала я саму себя.
- Мила, я делаю тебе предложение: выходи за меня замуж. Официально.
- Ты правильно делаешь. Я читала статистику: 95 процентов свадеб совершаются по беременности невесты.
- Начитанная ты моя.
- А ты мой любимый.
- Нет, ты – моя любимая.
- Нет, ты!
- Нет, ты!

P.S.  Наш сыночек Лёнечка очень любит картину «Приключение в ванне», просит взять его на ручки, и рассказывать о каждой макаке. Я старательно придумываю истории, стараясь не повторяться. У каждой из макак, изображённых на картине, есть имя, отдалённо напоминающее моё.
- Мама, а ты купишь мне макаку?
- Нет, детка, у нас уже есть одна, - отвечаю я, целуя его, - мы с тобой сходим в зоопарк.
- С папой?
- Конечно, он очень любит макак.



Ноябрь – декабрь 2013 г.