Россия, которую мы... обрели

О фильме Андрея Звягинцева "Левиафан"

Казалось бы, мы не увидели в фильме ничего нового. Мы ведь все уже давно знаем и о произволе чиновников (вплоть до мэров, губернаторов, а то и повыше), и о судах, принимающих решения по звонку, и о полицейских, превращающих потерпевшего в задержанного силой своих полномочий и легко фабрикующих уголовные дела по заказу вышестоящих инстанций…

А еще о том, что чем меньше город, тем больше в нем беспредела: до царя далеко, а до Бога… (есть ли он вообще?). И беспредел этот уже таковым не считается. Это просто реальность наших дней, реальность России за МКАДом, которую мы стараемся не замечать, если лично нас это не касается. А и если начнешь замечать и воспринимать окружающий тебя ужас, как личную трагедию, то есть риск раньше времени оказаться в могиле.

Об этой вот реальности, в которую погружены миллионы людей, фильм Звягинцева «Левиафан».

Герой фильма хозяин мастерской Николай не хотел трагедии, да и войны не хотел. Он не супергерой лубочных кинокартинок, лихо расправляющийся с мафиозным спрутом с помощью недюжинной силы, оружия и верных друзей. Это не «Ворошиловский стрелок» Говорухина и не удачливый герой Балабанова. Николай - тоже плоть гниющего народа, способного только глушить водку и палить по бутылкам и портретам бывших вождей, не решаясь пальнуть в нынешних, хоть даже и в нарисованных. И в этом тоже  его слабость. У него нет веры, нет надежды. Есть лишь отчаяние, но оно ему не помогает.

Звягинцев и не снимает вины с народа. Ведь, в дупель пьяный мент, садящийся за руль машины ДПС, - это тоже народ, и жена героя Лиля, не устоявшая перед мужским очарованием холёного московского адвоката.  Да и сам адвокат, желающий помочь другу, но не в состоянии удержать свой пыл в отношении чужой жены, - это тоже народ. И сын, запросто посылающий мачеху куда подальше, бестолково проводящий время с пацанами вокруг костра возле церкви. И всё это в атмосфере унылой беспросветности северного города на берегу холодного моря, скрасить которую можно лишь водкой, благо она всегда в избытке.

Народ и в самом деле превратился в то самое г…но, за которое его и держат мэры-губернаторы, прокуроры-судейские, полицейские-следовательские.  И получается, что вилы против беспредела подымать некому.

Мэр, отнявший по суду у героя-владельца автомастерской земельный участок, испугавшийся было собранного на него адвокатом «убийственного» компромата, быстро пришел в чувство и начал наступление. И прокуратура, и полиция, и суд – все в одной связке с мэром. И связку эту разрубать никому не разрешено. И местный владыка, разделяющий с ним застолье и вразумляющий, как творить богоугодные дела, советует не падать духом, а применить силу власти: ведь всякая власть от Бога.

В ход идут бандитские «вразумления», выбивающие переоценившего свои силы (как юридические, так и моральные) адвоката из игры, а трагическая гибель жены Николая, не вынесшей тоски и одиночества, превращается для того в обвинительный приговор.

Экскаватор, разрушающий дом Николая, расчищает место для новых хозяев этого мира. Для тех самых дворцов, которых у нас нет. Не вписавшиеся в этот мир люди выбрасываются из него, как киты на берег моря. Судья, бесстрастным речитативом зачитывающая приговор, решает участь проигравшего битву. А проповедующий владыка, который объясняет пастве угрозы православию и необходимость духовных скреп, благословляет новый порядок Левиафана.

«Левиафан» - своеобразная эпитафия эпохе, начавшейся более 20 лет назад. Это приговор российскому обществу и государству, приговор России, которой не поможет ни апелляция, ни кассация. Атмосферу всеобщего разложения (и власти, и народа) не изменить лишь сменой властных персоналий. Ведь целые поколения уже привыкли так жить. Привыкли прогибаться сами и нагибать  тех, кто слабее. Привыкли к тому, что быть опущенным плохо, а вот опускать здорово. Что деньги не пахнут, что от жизни берут всё и любым способом. Привыкли хапать. «Или всех грызи, или живи в грязи». У кого зубы не крепки, в грязи и валяется.

И гнетущее ощущение беспросветности после просмотра возникает вовсе не от сгущения красок, а от обыденности происходящего.