Маша и Чик

  Сам читаю:https://www.youtube.com/watch?v=dgLIqWGeCjw&t=325s


Маше семь или восемь. Пока можно ещё воспитывать – стараюсь везде таскать за собой. Старший то уже стал тяжел на подъём. Не стащишь уже, как бывало, за ногу с кровати и не прикажешь – через пятнадцать минут будь на остановке — едем, как договаривались в Мотково... или идем с Восточной на Мочище, к примеру - а сам бегом в гараж за машиной. Теперь Антон повзрослел и забурел. Упрётся и ни в какую.
   Вот с дочерью пока просто – взял за руку и мы одно целое. Вместе идём обливаться ледяной водой, вместе на лыжах, у костра и в электричке, в цирк и на футбол… на сплав по Берди, и в поход по Байкалу, на Красноярские столбы ли…
    А в Чике ей, у бабы-деда, вольготно! Брат с сестрой, двоюродные, Илюшка с Анютой – сами по себе. Тоже тут, но на особицу. Они друг без друга не могут прожить и пять минут. Особенно Илья – если его оставить без мамы-папы, да ещё и без Анютки, и газануть на выезд в сторону Буньково, то бежать бы бабке за Ильёй до самого  Прокудского по дороге залитой слезами и под рёв  Ильичёвский. А вот если родители уезжали одни, без Анюты, а они это делали всегда крадучи, он, хотя и бежал, но бывал вскоре догнан и успокоен сестрой. И потом неделю жил вполне счастливо.
   Маша же не имела такой сестры. Только брата, да и то почти взрослого. Её детские проблемы он уже перерос. Мотоцикл ему интереснее кукол. Целый день чинит, а потом гоняет по окрестностям с полной люлькой ребятни и Гектой в пыльном облаке позади и с высунутым языком. Тяжело суке бегать на изувеченных ногах, но очень хочется не отстать от ребятишек.
   Всё лето на свежем воздухе и собственных овощах, да на меду с пасеки! Это вам не убогая дача стиснутая заборами.  В ста метрах клубника лесная, а чуть подале, за дорогой, в лесопосадках — грибы. Рядом река и значит рыбалка и купание. Отец ежедневно приносит несколько рыбёшек и запускает в бочку, а как накопит на жарёху, тогда мамуля может и насладиться: нажарит сковороду мелочи, откормит мелюзгу и мужиков, перемоет посуду и сядет к столу высасывать рыбёшкины головы. Таня в такие вечера сама уторкивает ребятишек. В домике тихо становится. Спят все вповалку на полу и раскладушках. Один я не могу спать со всеми. Всё мне мешает – храп отца особенно. Даёт знать сбой моих биочасов. Поэтому ночую в кладовке с комарами.
   Но вот уже убран урожай и, с величайшими муками, вывезен в погреба. Муки оттого, что нет от дома нашего до грейдера, нормального пути. То поле пашут и наш путик временный расковыряют заодно, то затянут дожди и наши «Москвичи» и «Жигули» вязнут даже на полевой дороге…
   Потом копаем ямы и прячем в них всё малоценное и непортящееся от соседства с мокрой землёй – шланги например. А более ценное – бочки с зерном вымененным у колхозников на водку, моторы, насосы, инструмент отец прячет в тайники сделанные в стенах сараев. Вот ведь как ловко придумал: зайдешь в сарай, там темно и ничего нету, выйдешь, обойдешь – только ненужный хлам прислоненный к стенам и крапива в рост. А почти метровой ширины тайник ни один крестьянский сын не обнаружил. За тринадцать лет существования нашего в этой местности нас обворовывали ровно тринадцать раз! Если не считать двух грабежей родительской городской квартиры. Но это особая статья. Тринадцать раз грабили нас крестьяне и их дети. Брали всё! Лампочки, инструменты - это до того пока отец не соорудил тайник - мотоцикл, велосипеды, вскрывали в подполье ульи, выламывали перегородки, ломали мебель, рвали подушки, гадили под стол… И каждый раз, почти, их находили. А что с них взять? Ну, велит им участковый собрать по соседям пропитые пассатижи, самодельные электроплитки и старые куртки да кухонные занавески – брали у нас и вешали себе!, а дальше что? Сажать? Так у него семья голодная и так сидит. Перевоспитаешь такого? Безысходность.
   Или вернут мотоцикл. Привезут на телеге, то, что от него осталось – колёсо от мопеда ржавое, мотор от пилорамы, да люльку ободранную. Получите! А потом еще руль донесут. Вот мол нате!, отцепитесь.
   Тянули с нашего двора все – и буньковские и чиковские. Только ленивый не заходил в долгие осенне-зимние ночи попроведать заброшенный домик. Благо мы не запирали. Научил местный народ уму-разуму -  замок ломали или пробой выворачивали с мясом и входили. А разозлившись на негостеприимность городских (вот, сволочи-буржуи городские, замки вешают) гадили и крушили.
   Поэтому, пока осенями можно было подойти к дому по малому снегу, ездил туда отец. Проведать домик и деревенских соседей навестить, а вечером опять бывал дома, возвращаясь на автобусе к электричке. А когда заносило по крышу метелями, и заборы скрывались под снегом, тогда уж имущество берёг только дедушка Мороз.
   Бывало, что и я наезжал, но обязательно с ночевой. Экранчики поставить в заводи, а утром собрать десяток окунишек, да и просто с удочкой над лункой посидеть…  А топить печку и читать залежалые газеты и журналы в тишине вы пробовали? Попробуйте, вам понравится!
 Тишина! Ни шороха тараканьего, ни писка мышиного — все замёрзли напрочь. Где-то в семидесяти километрах отсюда слушают зрители цирковое «Алле ап!» и «Аве Мария» под аккампанемент скрипучих кресел оперного театра, и кипят в огромном городе страсти: грохочет метро, железная дорога, гремят мосты и ревут локомотивы, сквозь стены слышна ругань соседская, гром мусоропроводов, дрель сверху воет, снизу слышен рёв футбольных болельшиков — го-о-л!...

    А на Чик падает снег...  Где-то мыкнула корова, тявкнула псина и откликнулась ещё парочка соседских, и пошла по деревне перекличка собачья. Своя музыка — природная.
   Намерзнешься на речке, и ввалишься в недавно вымороженный, а теперь уже жаркий домик – я по приезду-то, затапливал, а уж потом брёл по делам.  Кипятку натаешь, сто грамм и луковица, да консервы. Песня! Темнеет рано и спать неохота, вот и читай да пой.
 
       А теперь про наши походы с Машей:
   Жили мы уже совсем далеко от западного направления электричек — на Северо-Чемском. А в поход в домик хочется. Что делать если за день не обернуться обратно? Ночевать только. Жена даёт добро и мы с дочерью едем на вокзал Западный. Я, конечное дело, после ночной немного вздрёмывал — пару часов, не более. И в путь! После обеда уже мы были на остановке электрички Жилмассив — это левый берег. Расписания я отродясь не имел, по той причине, что летом не пользовался электричкой — машиной добирался, поэтому ждать пришлось по-максимуму. Предыдущая только что ушла — знакомые обстоятельства! Но через час или два сели и мы в тёплый вагон. Сразу отыскали сиденье с подогревом и целый час аккумулировали тепло в свои организмы. За окном уже начали скапливаться сумерки, когда мы причалили к перрону станции Чик. За пять минут до остановки знающие люди из местных начали скапливаться в тамбуре — для последующего рывка к автобусной остановке. Приняли позу стартующего спринтера и мы с Машей.
   В числе лидирующей группы  выбежали на привокзальную площадь, если можно назвать площадью пустырь с кирпичной полуразбитой халабудой выполняющей роль автовокзала, и не увидели ничего кроме вышеупомянутого сооружения и звёзд над ним. Другого освещения не было, как не было видно и огней автобуса. Народ потёрся, пожал плечами и разошёлся кто -куда. Привычно. А нам что делать? Ждать до утра или ехать назад? Только к ночи доберёмся на Чемской и что мы о себе будем думать? Спасовали? Нет, нужно подвиг, всё таки, совершить! Решаем идти на попутку. Для этого нужно пару километров пройти по деревне и пару по шоссе в сторону Коченева, а потом, на повороте на грейдер, ловить машину. Ходят они там редко и не все берут, но со мной Маша и, я надеюсь, нас пожалеют и довезут те оставшихся семь километров до Чика Малого.
   И вот идём мы, идём бесконечной улицей села Прокудского, что тянется от станции Чик, до самого Сибирского тракта, или Московского, или, как теперь обозвали — трассы Байкал. И только редкие фонари нас развлекают. Машины не ходят и начинают меня посещать мысли об обратной дороге. Со мной малое дитя и мороз крепчает — как бы чего...
   Но вот мы и на «трахту». Пора поворачивать в сторону грейдера, но вдруг появляется мысль пойти прямо, мимо могильника радиактивных отходов — градобразующего предприятия села Прокудского. Это огороженная территория в трёх километрах от тракта, где выкопан котлован и куда валят люминесцентные лампы, пропитанные радиацией детали машин, медицинские препараты, и прочие ядовитые прелести с завода Химических Концентратов. Если идти этим путём, будет короче километра на три. Решаемся идти так, потому что по тракту совсем не ездят машины. А уж на грейдер и подавно некому поворачивать.
   Идём прямо! Жильё остается далеко за спиной и тьма сгущается. Только звёзды освещают нам заснеженную дорогу. Идём тихонько переговариваясь. Песен, как обычно в походе, не поём. Тьма не располагает. Волков конечно же я не боюсь, и леших тоже, но...
   Вдруг посветлело и зашумело, это сзади наезжает что-то огромное. Мы посторонились втиснувшись в сугроб. Прямо возле нас тормозит К-700, или, по-деревенски - «касемьсота». Народ так и говорит: « пахал на касемьсоте...», «ремонтировал касемьсоту...». Очеловечил колхозник этот замечательный агрегат, признал роднёй.
   И открывается дверь, где-то вверху, и нас зовёт к себе в кабину тракторист. Его не удивляют ночные путешественники, он нас не боится, и мы его тоже. Разглядываем огромную кабину и согреваемся. Но недолго. Через пару километров въезжаем на окраину Бунькова и нашему благодетелю нужно в другую сторону, а нам направо. Покидаем тепло и сползаем по огромному колесу наземь. Трактор, виляя задом и подмигивая красными глазами, скрывается за рощицей. Мы делаем несколько шагов в сторону Чика и дорога кончается. Её замело. А может быть и вообще с осени не чистили. Но до нашей цели осталось всего пара километров. Нужно бить тропу. И я её бью, а Маша идёт в мой след.
   Звёзды скрылись и приходит жуть. Заблудиться невозможно — мы идём по склону. Если брать правее, начинается понижение. Наш домик как раз в конце бугра — не промахнёмся. А вот и забор. Мы дошли. Обходим двор и со стороны калитки, по снежному перемёту вползаем во двор.
   Уголь в сенях, дрова за печкой. Быстренько напускаем дыму в хату и вскоре уже на плите шипит, тая в себе снег, чайник. А пока он греется Маша пьёт чай из термоса. Я научен опытом походов с Антоном и не даю детям проголодаться, а было и наоборот:
   Когда Антошка был маленький и откликался на Антуана и даже Антуануччио, мы делали с ним первые шаги в Походах Выходного Дня — ПВД. И в этих походах мне приходилось тянуть сына из последних сил — на привал мы приходили последними. И вот однажды к нам присоединился некто Третьяков — лет на пятнадцать постарше меня мужик, и с жизненным опытом поболе моего. Он заметил как трудно идёт Антон, и моё недовольство в виде понуканий. Вручил мальчонке конфетку, а мне внушил — ребёнка нужно кормить часто! Ему просто не хватало каллорий, вот он и не мог ноги тянуть... Был с нами случай, когда мы были в лыжном походе с Тогучинской ветки на Болотнинскую, и устали порядком отмотав уже километров двадцать. И был короткий привал, даже не привал, а остановка, когда Зоя с Альбиной вдруг решили что Антона нужно подкормить (вот ведь женщины!) и вручили ему очищенное крутое яйцо. Тут же очистили ещё по одному, каждая себе, как увидели голодные глаза моего ребёнка.
Ты что, Антон?
А мне!
Так тебе же давали уже.
Не помню...
 Пришлось ещё одно давать.  Это ж надо было так проголодаться что проглотил яйцо не жуя. Вот  с тех пор я знаю что такое желудок ребёнка и как от него зависит скорость передвижения. И ношу с собой горький шоколад.
Шоколал я ворую на шоколадной фабрике. Там я бываю два раза в неделю, и уж детям-то всегда имею что выложить из кармана или носка, прийдя с работы.
   Вот и сейчас Маша пьёт не пустой чай, а с дарами той же фабрики, и начинает щуриться — спать хочет. Сооружаю ложе на бабиной кровати и выстилаю его своим туристическим ковриком. Горячей водой заливаю бутылки и ими обкладываю дочь. Умащиваюсь на краю и пою ей колыбельное попурри состоящее из «Гранитного камушка» - ВИА Божьей коровки, «Песни о Щорсе», «Там вдали у реки» и прочих туристических и детских. Наконец она согревается и засыпает. Я засыпаю в печь ещё ведро топлива и иду в сарай — надолбить и приготовить, про запас,   пару ведер угля и заложить за печь сырых дров. Будет чем в следующий раз разжечь печурку.
   Сворачиваю цигарку из припрятанной с лета, занятой у Ивана Васильевича, самодельной махры, и усаживаюсь у раскрытой дверцы камелька. По отпотевшим стенам мечутся блики огня, пахнет талыми дровами, паровозом — несколько крупинок угля упали на раскалённую плиту и их дымок даёт ощущение дороги. Наслаждаюсь самосадом и жду пока прогорит печь. Но сон берёт верх и я иду  менять Маше бутылки, а потом валюсь рядом и до утра не чую ног.
   Утро приходит с прокравшимся под одеяла и тулуп холодом. Растапливаю печь дровами и согреваю еду. Поднимается Маша и мы умываемся снегом — следить за мной некому - мамок поблизости, с их охами-ахами,нет, а я уверен в пользе для ребёнка таких процедур. До этой осени мы с дочерью и купались и обливались зимой, но в прошедшем сентябре что-то в ней произошло и на берегу Чика, куда мы пришли помыться и искупаться, она вдруг забастовала. Не пошла в воду и всё. Пришлось мне одному моржевать. На этом её ледяные обливания и закончились.
   Ждём пока прогорит печь, закрываем трубу и выходим в ночь. Нужно успеть на первый автобус. Иначе второй будет вечером. До автобусной остановки пара километров и уже на выходе из Чика нас останавливает девушка-доярка:
Вы куда в такую рань?
На автобус.
Так он будет только через час, вы чё не местные?
Дачники мы.
То-то я смотрю... Заходите в коровник, там переждёте мороз.
А можно?
А чё ж!
   И мы оказываемся в пахучем тепле и наблюдаем впервые в жизни, как молоко бежит по стеклянным трубам, как доярки, в основном девчонки немногим старше Маши — лет на десяток, управляются с целым стадом бурёнок. Видим работу доильных аппаратов и вообще весь процесс превращения сена в молоко и навоз.
Незабываемая экскурсия!
   Но вот уже пора двигать на остановку. Заматываю дитя шарфом до глаз — мороз крепчает, и выходим в поле. За ним трасса и будка остановки.
   Народу в автобусе необыкновенно немного. Даже сидим. А вот в электричке — битком. Коченёвские едут в город на работу. Час в поезде и час на троллейбусах и мы уже на пороге дома. Можно и доспать, но не хочется — впереди полдня выходного. За сутки мы обернулись туда-сюда. А сколько видели! А пережили! Кому-то такие «путешествия» покажутся никчёмными и скажет — сидели бы дома вы. Но мы такого не поймём. А он нас.
   Вот ведь в каждом походе ты видишь такое, чего не увидит никто больше, кроме тебя. И это останется с тобой. Навсегда.