Сказание о забытом городе

... Берега Суры опустели, никого живых не осталось.
Ветер по степи гуляет, снег заносит холодные трупы.
Не найдут они погребенья, не омоют их, не оплачут.
Растерзают их дикие звери, расклюют голодные птицы…

Черная туча заволокла небо и звезды на нем. Накрапывал дождь, глухо шлепались тяжелые капли о земляной вал. Недра небес полыхали зарницами, но грома еще не было слышно. Высокие травы полегли под порывами осеннего ветра. Лесостепь, простирающаяся на многие мили, слилась воедино с бушующим небесным океаном.
Маризь  навалился на древко алебарды и задумчиво глядел вдаль. Его соратник, невысокий коренастый булгарь, в кожаной рубахе, с наложенными на нее металлическими пластинами, сидел, поджав под себя ноги в сафьяновых сапогах, и любовно перебирал стрелы в расписном  колчане, поочередно оглядывая каждую.
- Пройдет стороной? – спросил Маризь, кивая вихрастой пшеничной головой в ту сторону, где то и дело вспыхивали зарницы. Кольчуги на нем не было, только льняная рубаха, по горловине и  обшлагам расшитая солнцеворотами.
- Гроза-то? Гроза пройдет.
- А фули?  Как думаешь, болгар, фули пройдут?
- Вот пристал, шайтан окаянный, – покачал головой соратник, не отрываясь от своего занятия. – Говорят же тебе, не болгар я - подкидыш!
Маризь засмеялся:
- Не серчай, Шамсувар, глаза у тебя хитрые, как у болгарина.
Шамсувар прищурился и ухмыльнулся:
- Попомни мои слова: Буртас - лакомый кусок. Товар, что купцы везут с востока и запада – весь через нас проходит. А что нас ждет - одному Аллаху ведомо.
- Ты ж говорил что безбожник!
- Не говорил я этого. Дикий ты, все-таки, Маризь. Одно слово - лесной житель, медведю близкий родственник. Тебе что не скажи, ты все на свой лад переиначишь! Я говорил, что к религиям, пристрастия не имею, потому как все они людьми сложены, а потому истины в них нет. А Бог он един для всех, как говорил пророк Мохаммед.
- Какую ж ты истину хочешь?
- Ты пойми, Маризь, сколько религий ни возьми, а все про одно и то же в итоге рассказывают. Значит, истина единой была! От чего ж тогда боги разные?
***
- Ты бы не трепался про то с кем попало, - помолчав, сказал Маризь. – Люди всякие, сам знаешь. Чего худо, подумают, что ты шибко умный, да повесят, чтоб на небесах богам служил, народ не баламутил!
***
- Много ты в жизни чудес встречал?! – вдруг вспыхнул Шамсувар.
Маризь растерянно пожал плечами:
- Нет.
- Вот и я не встречал! Видано ли, к примеру, чтоб от ломтя хлеба сам собой новый отрастал, как листок от стебля?!
Маризь молчал.
- Куда же чудеса те подевались? – продолжал распаляться Шамсувар. - Почему раньше были, а теперь нет их?!
- Может, боги от нас отвернулись? – тихо сказал Маризь.
- Отвернулись бы – огнем сожгли или потоп наслали! Я думаю, не договаривают нам чего-то проповедники или слова пророков коверкают!
- Эй, на валу! Смена караула! - раздалось снизу. – По домам идите, жены заждались!
***
. Маризь пошел домой. Он счастливый человек: имеет жену и сыновей. А Шамсувар пошел в артель - нечего ему дома было делать. Сон отбили ночные разговоры, да и дома его никто не ждал. Семьи Шамсувар не нажил - что-то его за душу тянуло, не давало отрешиться от обид прошлого. Что-то барьером стояло между минувшим детством и зрелостью. Словно кто-то хотел, чтобы он, Шамсувар, изгнал демонов былого и очистился для новой жизни. Он давно ушел из дома дядьки Арсалана, забросив торговый промысел, и занялся чеканным делом. Один хакас, черт узкоглазый, научил его как серебро экономить, подмешивая к нему медь и свинец. Получались дешевые подделки, с виду ни чем от серебряных не отличавшиеся. Товар легко нашел своего покупателя. Проезжие купцы охотно брали его, да и свои красавицы не брезговали.
Но деньги не волновали Шамсувара, ему нравилось наносить гравировку. Дешевая побрякушка в его руках расцветала удивительными орнаментами, становясь бесценной. Однажды какой-то павлин аскизский*, один из тех наемников, что охраняли караванный путь, пролегавший у стен Буртаса, попросил ему наконечники стрел позолотить. Семей при этих аскизах не было, а деньги за службу платили немалые. Вот и изгалялись они,  как тетерева на току, друг перед другом. Шамсувар выполнил заказ, после чего аскизы начали к нему толпами ходить.
***
. Березка за окном оделась золотой финифтью, ее треугольные листочки, глянцевые от ночного дождя, колыхались на фоне пронзительной небесной бирюзы. Шамсувар загляделся на резные листья, размышляя о новой безделице. Уже три месяца, как сердце его трепетало при виде юной Челушь. Глаза у нее продолговатые цвета лещины,  щечки румяные, нежные, словно яблочки. И косы длинные в пол, цвета яхонта. «Еще в ту зиму совсем девочкой была. Как быстро время бежит!» Это для нее Шамсувар подарок готовил, порадовать хотел новыми сережками.
Сначала он боялся признаться ей в своих чувствах, вокруг ходил и  в глаза смотрел. А она словно не замечала этого. Нос вздернет и мимо проплывет. Досада от неразделенного чувства росла в сердце от недели к неделе и, наконец, выплеснулась пылким признанием. На удивление Челушь ответила Шамсувару взаимностью и сказала, что он тоже частый гость ее девичьих грез. Они стали много времени проводить вместе, подальше от досужих глаз. Шамсувар, как мог, сдерживал свой любовный пыл, когда они сидели у реки или гуляли в березовой рощице. Он чувствовал себя в ответе за чистую, не познавшую жизни девичью душу, боялся напугать ненароком или причинить боль. Но Челушь, как будто нарочно дразнила его: то льнула на грудь, то шептала на ухо всякую чепуху. Они были счастливы, и дело шло к сватовству. Оставалось только получить родительского согласия, но об этом Шамсувар не беспокоился. Челушь была дочкой того самого хакаса, с которым он в артель вступил. Временами Шамсувару казалось, что хакас его к дочке сам подталкивал.
Промелькнула тень и в оконном проеме появилась круглолицая белокурая женщина.
- Зачем пришла, Ашназа? – спросил Шамсувар, не поднимая взгляда.
- Привет от брата принесла.
- Запоздала ты с приветом. Мы с твоим братом в ночной дозор ходили, расстались на заре.
- Новость у меня есть для тебя, Шамсувар. Ох, осерчает Маризь, если ты меня прогонишь, так осерчает, что головы тебе не сносить.
- Я ж сказал тебе, что другую полюбил. А Маризя ты сюда не впутывай, чувства мои его не касаются - я ему не раб, он мне не господин. Не вали все в одно корыто: он мне друг, а ты женщина!
- Ты не понял меня, любимый. Как у вас, булгар, заведено: прелюбодеев к лемехам привязывают и топором руки, ноги отсекают! Или не права я?
Шамсувар хотел ответить, но поперхнулся и закашлялся:
- Да… ты…
Но Ашназа, тем временем,  уже скрылась из вида.
- Постой! – Шамсувар выскочил за ней ко двору.
Женщина обернулась:
- Уж две зимы минуло, как муж мой оставил меня вдовой, - пропела она, как ни в чем не бывало. - Один сын без отца растет, так еще один будет. Не хочу я, чтоб еще одно дитя при живом-то отце безотцовщиной слыло! Твое дитя, любимый! – лицо Ашназы дрогнуло, она провела рукой по животу: - Толкается.
- Как, дитя?! - Шамсувар скользнул взглядом по ее широкому платью, оно действительно топорщилось как-то по-особому.
Ашназа окинула его нежным взглядом и пошла прочь, а Шамсувар вернулся в артель. Он хотел забыться и снова принялся мастерить серьги. Не успел он остыть от разговора, как за спиной послышались легкие шаги, и маленькие теплые ладошки легли ему на плечи. Шамсувар улыбнулся:
- Не боишься, что увит кто-нибудь, как ты ко мне в артель ходишь?
Худенькая, похожая на ребенка, девушка в дорогом парчовом наряде, обвила его шею:
- Может,  не любишь ты  меня?!
Шамсувар поцеловал надушенные персидским маслом тонкие пальчики:
- Милая, есть люди не язык злые! Понимать должна: ведь не  ребенок ты уже, да и я не старик.
Девушка обиженно отошла от него. Шамсувар поднялся и, тихо ступая, встал у нее за спиной.
- И меня не боишься?
Он обнял ее хрупкие плечи и наклонился к самому уху. Челушь ощутила тепло его дыхания, которое вызывало озноб. Она напряглась, как струна, боясь шелохнуться. Шамсувар почувствовал это и только крепче прижал ее к себе. Даже через многочисленные складки одежды девушка почувствовала, как часто и сильно бьется его сердце. От незнакомого волнения Челушь оцепенела, слова комом встали в горле:
- Пусти… Отец узнает – с тебя три шкуры снимет…
***
Весь остаток дня Шамсувар ходил сам не свой, а вечером, когда стемнело,  наведался к Ашназе.
- Хозяйка, пустишь в дом, - шепнул прелюбодей в полуоткрытую ставню.
- Через дверь ступай, что теперь таиться! – в полголоса ответила Ашназа. – Только не шуми - Пьянза спит!
Шамсувар поднялся на крыльцо и вошел в сени. На сундуке в дальнем углу спал мальчик, лет десяти-двенадцати укутанный лоскутным одеялом. Гость на цыпочках прошел в избу. Ашназа сидела у окна, распустив по плечам длинные пшеничные  волосы. Тлеющая лучина, отбрасывала слабый свет на лицо и грудь молодой вдовы. Шамсувар подошел к ней, плотно прикрыл оконную ставню и сел рядом.
- Лемехами ты меня не пугай, - сказал он. – Я приемный сын Арсалана, потому булгарские обычаи мне не указ. Дядька мой муслим, в мечеть ходит, и меня воспитывал соответственно. По законам Шариата мне за прелюбодейство порка кнутом грозит, а вот тебе еще и – позорная яма!
Ашназа заглянула ему в лицо и заплакала:
- Я не хотела тебя пугать, в мыслях такого не было! Я любви твоей хочу!
Шамсувар вздохнул и отвернулся:
- Нет ее. Но дитя я сироткой не оставлю и над тобой насмехаться не позволю. Второй женой возьму, если пойдешь.
По заплаканному лицу Ашназы скользнула улыбка:
- Пойду, - шепнула она.
- Но благосклонности не жди! - предупредил Шамсувар и хотел подняться, но Ашназа бросилась ему на шею.
- Останься!
Он отстранил ее и вышел в сени. У дверей его окликнул Пьянза:
- Дядя Шамсувар, ты теперь мне вместо отца будешь?
Шамсувар подошел к сундуку, на котором лежал мальчик, сел у него в ногах и провел рукой по лоскутному одеялу:
- Буду, Пьянза. Ты спи.
Он посидел, дожидаясь пока ребенок снова уснет, и вышел во двор.
***Вечером  им с Маризем опять выпал жребий идти в караул. Встретились на валу.
- Будь здоров, Шамсувар! – окликнул его эрзют.
Шамсувар опустил голову. Ему было стыдно в глаза другу смотреть. Не то что бы он братского гнева боялся, просто вину за собой чувствовал:
- И ты не хворай, Маризь.
Сначала оба ходили по  валу, молча разглядывали вечереющее небо. Потом стемнело, только на горизонте осталась красная полоска.  Маризь тоже был не в духе, но к Шамсувару это никакого отношения не имело.
- Что молчишь, черноголовый? - спросил, наконец, Маризь.
Шамсувар искоса посмотрел на него, белки глаз блеснули в полумраке:
- А что бы и не помолчать? 
- Тоска берет, - сказал Маризь.
Шамсувар усмехнулся.
- Тебе  только болтать!
- А язык тогда на что? – парировал Маризь.
- На душе у меня гадко, друг, - выдохнул Шамсувар. - Забыться бы!
Эрзют сочувственно заглянул в глаза:
- Кто тебе в душу нагадил?
Шамсувар отмахнулся:
- Не спрашивай.
Вдалеке, переливаясь  в лунном свете, бежала река.
- Понимаю, - сказал Маризь. - У нас в Буртасе столько народу всякого: кто-то мил душе, кто-то поперек горла.
- А тебе кто поперек горла встал? – поинтересовался Шамсувар.
Маризь помолчал, кусая губы.
- Мокшей не люблю.
Шамсувар засмеялся:
- Что тебе мокши плохого сделали? Вы же с ними, вроде, родня?
- А вот иной раз чужой человек роднее! – вспылил Маризь. – Москай, собака, так и вертится под окнами! Я в дозор – он ко мне в огород!
Шамсувар изменился в лице:
- Ты что, друг, хозяюшке своей, Мазаве, не доверяешь?!
- Что ты! – усмехнулся Маризь. - Она умница! В прошлый раз гада этого метлой причесала! Но ему науки той ненадолго хватило. И не ровняй ты меня, эрзюта, с этим… кленопоклонником!  Родня она тоже разная бывает! Это ж надо додуматься, деревьям хвалу подносить!
- Как бы я свою родню знал… - грустно проговорил Шамсувар.
- Вот неугомонный! – покачал головой  Маризь. - Беды нет, так он сам ее себе придумает! За что дядьку Арсалана обижаешь?!  Он тебя, подкидыша, как родного вырастил!
- Рос я при нем, как пасынок, слова ласкового лишний  раз не слышал! - огрызнулся Шамсувар. – Не знаешь, так молчи!
- Может, ты и не заслужил их, - пожал плечами Маризь. – Сам, сперва сына вырасти, а потом уж отца попрекай, что не так воспитывал!
Шамсувар бросил косой взгляд на Маризя: неужели знает? Но тот снова затянул свою песню про мокшей. Шамсувар некоторое время молчал, глядя вдаль, туда, где, искрясь в лунном свете, несла свои воды Уза, вливаясь в Суру, а потом сказал:
- Знаешь, Маризь, здесь когда-то могучее царство было. Про него еще деды наши помнили. Тянулось оно от Таматарха* до верховий Булги. Будто землю ту  Итиль называли… (Шамсувар замялся) кажется так, но доподлинно не знаю, врать не стану.
- Пускай будет Итиль, - кивнул Маризь.
- Так, вот, веришь, там народу столько всякого жило: мокши, эрзи, хазары, булгары… И никто ни кому не мешал. Все как братья друг другу были, хоть и от разных племен происходили и богов разных почитали, как мы с тобой. Говорили, что одним днем они в мечеть ходили, другим - в православный храм, третьим – в синагогу *.
-  Чудной порядок! – усмехнулся эрзют. – А если кто против был?
- Так в том и соль, Маризь, что все это по взаимному согласию происходило! Сосед соседа уважал, на том мир и держался! - Шамсувар многозначительно замолчал.
- А потом что с Итиль этой стало? – осторожно спросил Маризь. -  Фули разграбили?
Шамсувар покачал головой:
- Нет. Брат на брата руку поднял.
- И что?
- Как пень трухлявый Итиль изнутри прогнила. Не каких фулей не понадобилось. Сама себя съела.
Вскоре начало светать, и Маризя с Шамсуваром сменили дневные.
***
В тот вечер Челушь к отцу не вернулась, а на следующий день она сама привела в родительский дом своего избранника. Событие это для старика хакаса не было неожиданностью, наоборот, он молил богов о скорейшем замужестве своей дочери. Нет, вовсе не гнал он ее из отчего дома, просто искренне считал Шамсувара достойным  сердца Челушь. Большого калыма он с зятя не взял (знал, сколько можно запросить), но тот и сам не скупился на подарки. На следующий день в дом Шамсувара пришел мулла (вот уж кто спросил за беспокойство с лихвою), чтобы соединить союз сердец законным, богоугодным  браком. А спустя месяц в дом Ашназы явилась с подарками дочь Арсалана - сводная сестра Шамсувара. Она просила вдову стать второй законной женой сводного брата. Ашназа приняла предложение, которого так страстно желала, и через несколько дней Шамсувар сочетался с ней браком.
Надо отдать должное двоеженцу: клятву в верности данную Челушь он сдержал. Они жили в большой любви, но и Ашназу Шамсувар не оставлял вниманием и заботой. Будучи на сносях, она особенно нуждалась в его поддержке. Временами эрзянка ворчала, мол, как ответ держать – ты подкидыш, как двух жен иметь - булгарь. В отличие от нее, Челушь не ревновала горячо обожаемого  мужа. Напротив, она полюбила Ашназу, как родную сестру, и тоже по возможности оказывала ей всяческую помощь.
***
Однажды у городского вала появился измученный, избитый человек в разорванной одежде. Взялся он невесть откуда, словно гриб после дождя из-под земли вылез.
В тот день караул несли Москай и Маризь.
***
Вдруг они заметили путника.
- Стой! – крикнул Москай, целясь в пришельца копьем. – Куда тебя несет, не видишь караульных?
Человек поднял бледное лицо с большими впалыми глазами:
- Люди добрые, я пилигрим, я бежал от узкоглазых варваров. Они подобны бушующему потоку.
Человек тяжело выдохнул и упал на рыхлую насыпь, у подножия облицованного кирпичом земляного вала. Москай убрал копье и спустился к нему:
- Где они?
- В дне пути, может ближе.
Москай помог незнакомцу подняться и проводил его в город. Странник был плох, временами бредил. Москай привел его к себе и оставил на попечение домочадцев, а сам вернулся в караул.
Вечером, придя со службы, он застал гостя в крайне тяжелом состоянии. Странник почти все время был без чувств. Временами он что-то кричал в бреду, час от часа ему делалось хуже. С рассветом он умер. Маскай вскочил, услышав сквозь тревожный сон его тяжелый хрип. Перед смертью пилигрим просил, чтоб его схоронили за амбарами в старинном могильнике, во всяком случае, так показалось Москаю из того, что он успел разобрать.
На заре он взял лопату и отправился к указанному месту. Старый могильник представлял собой небольшой, наполовину просевший курган, притулившийся у западной крепостной стены. Кого и когда в нем схоронили, уже никто не помнил, но горожане чтили могильник, а потому не трогали. Вход в него закрывала дубовая дверь без петель, за которой была каменная плита. Москай навалился на плиту, но к его удивлению она легко отошла, и открылся вход в подземелье. «Вот, так да!» – присвистнул Москай. Он переступил порог могильника и по деревянным ступеням стал спускаться в тоннель.
Прелый воздух пах землей и погнившей травой. Москай остановился на границе света и мрака и огляделся. В недра земли уходила деревянная лестница. Стены и потолок подземелья были мазаны глиной и укреплены деревянными стропилами. «Вот, значит, как пилигрим посреди поля вырос, - подумал Москай. - От фулей по норам ушел!» Он выбрался из подземелья, вход снова завалил плитой и накрыл деревянной дверью. Потом в теле кургана Москай выкопал углубление, где и схоронил несчастного пилигрима.
Вскоре весть о неотвратимой беде облетела город. Она сплотила горожан, затмив былые размолвки. Все, кто был в силе, рыли «волчьи» ямы, чтобы сдержать натиск монгольской конницы. Дно таких ям посыпали «чесноком», трехрогими металлическими крюками, наподобие массивных рыболовных снастей. По центру каждой ямы располагался заостренный кол. Полоса этих ям преграждала дорогу в город полукружием, тыл защищали два пятиметровых рва, углом сходившиеся к задним воротам.
Шамсувар оставил чеканный промысел и помогал в кузнице. Теперь он ковал наконечники для стрел и копий. Мечи, щиты, кольчужные кольца, нагрудные пластины дюжинами выходили из-под кузнечных молотов. Шаманы, лекари - все, кто что-то смыслил в траволечении - месили яды для стрел. У стен Буртаса постоянно несли караул отряды аскизских конников, сменяя друг друга. Часть их пошла навстречу монголам, чтобы сдержать натиск и дать возможность горожанам подготовиться к длительной осаде. Буртасцы знали силу и жестокость врага, с которым им предстояло встретиться лицом к лицу. Но пилигрим ошибся: монголы появились только на пятые сутки.
Аскизам удалось задержать фулей в пути, хотя их силы уступали противнику. Конники окружили стан врага глубокой ночью. Тихо «сняли» караульных, так, что те не успели даже охнуть, а затем с ужасающем кличем налетели на спящих. Много монголов аскизы перебили в ту ночь, а с рассветом пустились в бегство, минуя Буртас, вглубь лесного массива. Здесь их отряд ожидало подкрепление, прибывшие из города. Со свежими силами аскизы устремились на врага. Но монголы разгадали их уловку и вернулись на прежний маршрут, бросив против хитроумных защитников небольшую часть своей конницы. Основные же силы двинулись дальше на Буртас.

«Фули!!!» - Возглас над соборной мечетью, как раскат грома, оборвал утреннюю песнь муэдзина.
Горожане, которые владели мечом, вышли к валу, но ряды их оскудели, едва средь пролеска показались черные всадники в мохнатых волчьих шапках. Многие убежали за стены Буртаса. Остальные живым щитом встали на крепости. Маризь и Шамсувар поднялись на стену вместе со всеми. Челушь осталась дома, ей в тот день сильно нездоровилось. Москай же, расхрабрившись, вышел к валу, но потом струсил и вернулся в город.
Оставшиеся на валу, были перебиты в одночасье. Монголы потеснили защитников, но к стенам крепости приблизиться не сумели. Кони уходили под землю, ступая на прикрытые ветками и запорошенные первым снегом «волчьи» ямы. Поредевшая конница отступила к лесу и тут же попала под обстрел оставшихся в живых аскизов. Чтобы не тратить силы впустую, монголы «откатились» в глубь степи, и аскизы беспрепятственно заняли прежние позиции у крепостных стен.
 Первый успех приободрил горожан. Но затишье длилось недолго. «Зализав раны» монголы бросили на Буртас новые силы. Бой возобновился. Конница зажала город в «клещи» (так как подобраться с тыла к стенам крепости было невозможно из-за глубоких рвов). Стрелы, выпущенные с городских стен, до врага не долетали. Но и монголы  идти на сближение не торопились. Они выжидали, словно стая волков.
- Измором берут, собаки! – Маризь сплюнул, щурясь, глядя на орды фулей.
В это время от вражеского стана отделились несколько конников и двинулись в сторону крепости. Они предложили буртасцам сдать город без боя, в этом случае жителям гарантировалась пощада. Но горожане ответили молчанием. Парламентеры вернулись в стан, и до захода солнца больше ничего не происходило. У защитников крепости сдавали нервы.
Солнце село, и теперь в неверном лунном свете казалось, что горожане ослабили позиции. Монголы без предупреждения снова пошли на штурм. Но защитники были начеку. Со стен полетел град стрел и мелких камней. Кони монголов поднимались на дыбы от хлестких ударов каменной картечи.  Не сумев сломить оборону, фули были вынуждены отступить, и ночь прошла относительно спокойно.
С рассветом бой возобновился. На смену раненым и ослабевшим монголам приходили новые. Словно бесы возникали они ниоткуда, и не было им конца.
Из-за леса пригнали повозки с укрепленными на них осадными арбалетами. Следом появилась громадная камнеметная машина на конной тяге. Ее вращающаяся башня, как голова великана, поднималась над молодыми осинками. Катапульта замерла в боевой готовности - ее черед не настал - монголы выгнали ее для устрашения. Затем, узкоглазые  подпалили горючую смесь и опустили в нее наконечники стрел, обмотанные паклей.
Горящие стрелы градом падали на Буртас. Горожане с плачем и воплями метались по улицам, прятались в избах. Дома вспыхивали, подожженные монгольскими стрелами. Люди оказывались заключенными в огненном плену. Стоны и плач сливались в монотонный гул. Те, кто не успел спрятаться, падали замертво пронзенные стрелами или вспыхивали огненными столбами прямо посреди улицы.
***
Шамсувар тут же побежал за Челушь. По дороге он заметил, что подожженная стрела вонзилась в соломенную крышу Арсаланова дома. Огонь языками расползся в разные стороны и, мгновенно охватив избу, рыжим зверем спрыгнул на крыльцо. Шамсувар знал, что дядька внутри. Старик был уже слаб, и проку от него на стене было бы мало, одна суета. Поэтому, Арсалан остался дома, начиняя ядом стрелы, которые потом быстроногие мальчишки относили Шамсувару. Сейчас Арсалан оказался отрезан от мира огненной стеной.  Шамсувар кинулся в избу.
Тем временем Москай и Маризь оказались бок о бок на линии огня.
- Ты прости меня, брат, - крикнул Москай, поворачиваясь лицом к Маризю, - … за Мазаву! Хочешь, я тебе тайну открою?
- До вражды ли сейчас, - кивнул Маризь. - А что за тайна?
- За амбарами могильник есть, а в нем подземный ход! Коли выживем – уйдем по нему!
- Куда идти – фули кругом!
- В тыл им уйдем!
- А куда ведет он?
- Не знаю. Мне его пилигрим указал перед смертью. Он дубовой ставней закрыт. Откроешь ее - вроде нет ничего, земля и камни, а камень отвалишь – там ход откроется. Я его опять камнем завалил…
Москай не успел договорить. Острие копья, пущенное монголами, вошло ему в левый висок и вышло под правым ухом. Его кровь забрызгала Маризю  лицо. Москай пошатнулся и упал на Маризя, несколько стрел вонзились в его спину.
Шамсувар, тем временем, вбежал на крыльцо дядькиной избы. Лицо обожгло горячим воздухом, огнем опалило брови.
- Арсалан! Дядя Арсалан! – закричал Шамсувар.
Где-то внутри дома раздался грохот:  видимо рухнула балка. Шамсувар бросился к окну, еще не объятым огнем. Пленка бычьего пузыря, которым была затянута рама, оплавилась и съежилась. Шамсувар прорвал ее  кулаком и влез в окно. Арсалан с нечеловеческим воем корчился на полу, охваченный пламенем, которое ореолом расползалось от упавшей балки по всему полу. Шамсувар схватил волчий тулуп и крепко обжал им тело отчима. Пламя постепенно спало, но старик не переставал реветь и причитать. Шамсувар взвалил его на плечи и подтащил к окну. Там он кое-как перекинул грузное тело через подоконник и вытолкнул наружу.
Тем временем вслед за стрелами из-за крепостных стен полетели копья, выпущенные из многозарядных монгольских арбалетов. Копья, попадая в цель, пробивали ее словно спелое яблоко. Шамсувар оттащил отчима под крышу сарая, туда еще не успело добраться пламя. Арсалан был очень плох: лицо и руки его были сожжены до мяса.
- Сынок, - прохрипел Арсалан. – Ты не знаешь… Ты… должен знать.
Голос его срывался, он тяжело глотал ртом воздух.
- Молчи! - твердил Шамсувар. – Молчи, силы не трать!
Глаза Арсалана вмиг прояснились, взгляд сделался страшным:
- Ты родной мой сын!
- Как?! – Шамсувар вмиг оцепенел, словно оглоушенный.
- Родной сын - кровь от крови… Мы с женой моей детей до срока не имели. Говорили шаманы, мол,  в ней вина. Твою матушку я повстречал, когда, с караваном в земли алан ходил. Ее звали Марьяма. Происходила она от старинного хазарского рода… Я не по нраву ее семье пришелся: простолюдин, да к тому же иноверец.  Я увез ее тайком. Мы скитались по чужим землям, думали не найдут нас… Они отняли у меня Марьяму… Ночью выкрали…  Замуж силой  хотели выдать.  Она вернулась ко мне уже с тобой во чреве… Сбежала…
- Что потом с матушкой моей стало?
- Мы таились от всех, но злые языки вездесущи… Они нашли ее …и отравили. Отравили, когда она на сносях была. Но ребеночка Марьяма родить успела… Жена моя повитухой у нее была. Вот так ты у нас и появился…
- Почему? – застонал Шамсувар. – Почему я не знал?
- Умирая, Марьяма с меня слово взяла. Умоляла она, сохранить тебе жизнь. Сохранить, во что бы то ни стало! Тем же днем на постоялом дворе продажная девка рожала. Мертвого младенца она принесла и сама в родах померла. Мы похоронили ее дитя вместе с Марьямой. А тебя жена моя выходила... А потом, за это благодеяние, Аллах нам еще детей послал. Я боялся, что аланы найдут тебя и убьют, поэтому и растил без любви, как чужого. Боялся, что лицом своим ты выдашь наше родство, но ты видно не в меня пошел…
Арсалан замолчал – Шамсувар заплакал. Вдруг старик дернулся в предсмертной агонии, из последних сил вскинул голову:
- Сбереги жен… в них твоя вечная жизнь… - голос его оборвался, голова упала на землю.
Шамсувар утер слезы и затащил тело отца в сарай. Там в полу была дверь, а под ней ход, ведущий в погреб. В  таких погребах, буртасцы издавна хоронили родных. Туда и отнес Шамсувар тело отца и положил в деревянный ящик рядом с безвременно усопшей мачехой. Потом,  как в бреду, он вернулся в горящую избу за отравой для стрел. Куда-то подевались отчаяние и страх. Казалось, смерть уже не страшила его. Как же так, почему тридцать лет он считал Арсалана чужим? Почему сердце ни разу не дрогнуло? В иноземцах он родство свое искал, а оно рядом было. Он забрал отраву и выбрался на улицу.
- Шамсувар! – гаркнул в ухо Маризь, хватая его за руку.
Тот очнулся.
- Бабы твои где?! Бери их и веди к могильнику за амбарами! Малых, хворых, немощных – всех собирай и  к могильнику веди!
***
Шамсувар, опомнившись, бросился домой, но Челушь там не было. Шамсувар обыскал весь дом и нашел ее в подполе без сознания. Он вынес ее на крыльцо и привел в чувства. Челушь вскрикнула, не узнав мужа, черного от копоти, с безумным взором.
В это время с неба послышался рев и свист. Шамсувар поднял голову и увидел, как огромный валун врезается в минарет соборной мечети. Кирпичи градом посыпались из пробоины. Это монголы привели в действие катапульту.
- Бежим! – крикнул Шамсувар.
- Я не пойду без отца! – категорично заявила Челушь.
Вместе они побежали к дому тестя, но тот был пуст.
- Может он на крепости? – сказал Шамсувар. – Пошли к амбарам, молю тебя, не упрямься!
Тут они услышали возню в избе. Шамсувар оставил жену в сенях, а сам снова вернулся в дом. Шорох исходил из-под пола. Булгарь откинул крышку погреба и стал спускаться вниз по лестнице. Хакас в это время закапывал  свое добро: деньги, золото, чеканные изделия, надеясь, что однажды оно ему еще понадобится.
В этот момент в небо над городом взвился огненный шар. Оставив за собой дымный хвост, он упал за домом тестя, и тут же вспыхнул страшный пожар.
Челушь закричала, принялась звать отца и мужа. Огонь с огорода перекинулся на дом и через продух проник в подпол. Маленькое помещение быстро заполнилось едким тяжелым дымом. Шамсувар слышал хрипы и стоны тестя  из-за черной дымовой завесы, но помочь ему уже не мог. Хакас задыхался в огненном плену. Шамсувар второпях выбрался из подпола и захлопнул крышку.
Челушь бросилась к нему:
-  Где отец?!
- Нет там никого, мыши видно шуршали, - соврал Шамсувар. – На крепости он, наверное.
- Отец! Отец! – закричала Челушь.
Но Шамсувар взвалил ее на плечо и вместе с ней побежал к амбарам.
Монголы продолжали забрасывать город страшными огненными шарами и каменными ядрами. Горожане на улицах пытались потушить расползающееся  пламя. Его засыпали мешаниной из песка и снега, заливали водой. Но этот адский огонь, казалось,  не боялся ни того, ни другого.
Маризь, тем временем, собрал своих домочадцев, малолетних соседей, еще каких-то баб с ребятишками и повел к могильнику. Многие уходить отказались, жены не хотели оставлять мужей, пожилые родители – детей и внуков. И все-таки у могильника собралось человек, в общей сложности десятка три. В толпе Маризь заметил Шамсувара и подошел к нему. Тот  передал ему Челушь, а сам побежал за Ашназой.
Дом эрзянки горел, крыльцо и сени поглотило пламя. Шамсувар полез в окно. Ашназа лежала на лавке, держась за живот, и тяжело всхлипывала. Он попытался поднять ее, но она воспротивилась.
- Пьянза где?! – заорал Шамсувар.
- В сенях!
Сени были в огне. В углу Шамсувар заметил бадью с водой для умывания. Он облил ей себя и Ашназу а остаток выплеснул в сенной проем. Вода зашипела, обращаясь тяжелым смрадным паром. Языки огня попятились, отступая перед водной атакой, хотя и не погасли. Шамсувар шагнул в сени:
- Пьянза!
Мальчик прятался за сундуком, он дрожал и мычал, словно немой. Шамсувар укутал его своей мокрой телогрейкой и вместе с Ашназой вывел на улицу, через узкий, отвоеванный у огня коридор. Со всех сторон бежали ополоумевшие от страха люди. Одному из них снесло голову каменным снарядом прямо на глазах у беглецов. Кровь из разорванной артерии фонтаном брызнула вверх. Ашназа принялась плакать, ладонями закрывая лицо и голову Пьянзы.
- Бежать надо! – крикнул Шамсувар.
- Куда бежать-то?! Конец нам пришел!
- За мной!
Прячась за заборами и сараями, они стали пробираться к могильнику.
***
Освещая стрелой - факелом  путь, Маризь пошел первым, остальные за ним, с масляной лампой. Накалившаяся от пламени стрела жгла руки, и Маризю пришлось обмотать ее кушаком. Они спустились на дно подземелья и оказались в просторной камере. Деревянных укреплений здесь не было, а пол и потолок были тщательно оштукатурены. Судя по тому, как трепетало пламя, в подземелье была тяга.
Далее камера сужалась, становясь опять коридором. Беглецы шли по нему несколько часов. Тоннель петлял змеиными кольцами: то чуть поднимался, то снова опускался. Кое-где глиняный пол растрескался, и была видна земля.
***
Чем дальше уходили беглецы в подземелье, тем тяжелее становился влажный липкий воздух.
- Словно в ад спускаемся, - сказал Шамсувар.
- Что такое ад? – спросил Маризь.
- Убереги тебя Аллах, Маризь, - ответил Шамсувар, - чтоб не узнал ты этого. Туда грешные люди попадают, когда земная жизнь для них заканчивается.
- Так это, стало быть, все там будем, - ухмыльнулся Маризь.
- Не нам то решать! – отрезал Шамсувар.
- А ты откуда про ад знаешь? – не унимался Маризь.
- Другие люди рассказывали, - проворчал Шамсувар.
Вдруг пол под ногами хрустнул. Маризь не успел охнуть, грунт обсыпался, и в мощеном полу открылось отверстие. Все, что было сверху, устремилось вниз, увлекаемое осыпающейся землей.
- Шамсувар! – крикнул Маризь, не глядя, хватая простертую руку.
Очнулись оба на дне ямы, похожей на старый водосборник. Сверху еще сыпалась земля, где-то в недрах подземелья слышался истошный плач.
- Бегите! – крикнул Маризь. – Дальше бегите!
Но причитания и плач не стихали.
- Детей спасайте! - крикнул Шамсувар. - Если своих жизней не жалко, так о них подумайте!
Вскоре стоны стали стихать, и в подземелье воцарилась гробовая тишина. Она давила на уши и наводила нестерпимый ужас. Факел погас, засыпанный землей. Темнота была такая, что Шамсувару показалось, будто он ослеп.
- Это и есть ад? – спросил в тишине Маризь.
- Помолчи, - проворчал Шамсувар.
- Делать надо что-то, не хоронить же себя заживо!
Шамсувар молчал. Отчаяние, нарастающее с каждым вздохом, сводило с ума.  Они сидели в полной тишине. Холод пронимал до дрожи. Время под землей словно остановилась, и явь, казалась сном.
- Что теперь с детьми, женами нашими станет? - сказал, наконец, Маризь. - Помрут же с голоду в подземелье или замерзнут. Самому есть хочется, а они-то как?
- Жить хочется, - оборвал его Шамсувар, дыша на озябшие ладони. – Что б жены, сыновья – все при мне были, чтоб небо ясное над головой… А ведь Арсалан мне родным отцом был.
- Как это?! – опешил Маризь, вмиг забыв про холод.
- Он, что бы меня спасти, их с матерью грех от всех скрыл. Все жизнь молчал, а перед смертью признался.
- От чего же грех? Вам, ведь, булгарам, на любой жениться дозволено! Или она замужем была? - Не дождавшись ответа, Маризь добавил: - Не говори, коль не хочешь.
- Мать моя из хазарских князей происходила, - помолчав, сказал Шамсувар. – У них, у хазар, религия такая, что не дозволяет с иноверцами семьи иметь. Иудейка она была, понимаешь, а отец – муслим! - Шамсувар горько усмехнулся: – А я-то думаю, от чего у меня к религиям нет приязни! В проповедях истину искал, а она вон какой оказалась!
- Может, проповедники сами истины не ведают, - сказал Маризь, желая приободрить поникшего друга. – Они ж не богами, а людьми на службу приняты.
Шамсувар усмехнулся:
- Персиянин говорил, будто в Вавилоне боги сами проповедников избирали, чтобы те людям истину несли. Говорил, будто в те далекие времена боги средь людей жили.
- Так это когда было! - воскликнул Маризь. – Кто знает, что про нас говорить станут? Давай-ка выбираться отсюда, что пустое молоть! Не вылезем, так хоть согреемся.
- Конец свой отсрочить хочешь? – съязвил  Шамсувар.
В темноте они поднялись и на ощупь обследовали стены подземелья. Кровь побежала по затекшим, окоченелым ногам, от чего их стало нестерпимо ломить. Западня представляла собой колодец со стенами из плотно подогнанных  кирпичей, зазоры между которыми были недостаточны, для того, чтобы за них можно было зацепиться или, тем более, встать ногой. Но другого пути спасения не было. В кромешной тьме, на ощупь, цепляясь за обломки кирпичей, и корни деревьев, торчащие из стены, они полезли наверх. Но руки то и дело соскальзывали и пленники скатывались на дно. Несколько часов промучились Маризь и Шамсувар без толку.
***
- Ты живой? – тихо спросил Шамсувар.
- Живой, - отозвался Маризь. – Как подумаю, что умирать будем медленно – страшно становиться. Лучше б сразу, как Москай!
- А что, Москай?
- Голову ему копьем пробило насквозь. Знаешь, он ведь у меня перед смертью прощения просил.
- Прости его.
- Я простил.
- Не нам решать: жить или нет, - вдруг сказал Шамсувар. – Это на небесах решается. Но пока сердце бьется в груди, у тебя есть выбор, а у Моская уже нет. За него Отец небесный принял решение, а тебе, пока что, он отсрочку дает. Значит, не все ты исполнил, что тебе судьбой предначертано.
- Выбор? - усмехнулся Маризь. – Не велик  у нас с тобою выбор!
- Хочешь, я тебе, сказку одну расскажу? - спросил Шамсувар.
- Маризь привычно кивнул, но в темноте этого было не видно. Его молчание Шамсувар расценил, как утвердительный ответ и начал рассказывать:
- Давно-давно, когда еще дедов наших и дедов их дедов в помине не было, в те времена о которых только легенды повествуют, злобные духи воздвигли стену между людьми и солнцем. Тьма поглотила землю, все живое стало замерзать. Тогда великий алп Мардукан-ворон вместе с сыновьями полетел к солнцу, чтобы разбить стену. Но горячие лучи стали обжигать их. Мардукан-ворон послал сыновей за медом, чтобы смазать ожоги, но сыновья смалодушничали и не вернулись к отцу. Ждал Мардукан сорок дней, и, не дождавшись, разрушил стену в одиночку. Свет пролился на землю и обогрел ее, а Мардукан сгорел в солнечном огне. Перья его упали на землю огненным дождем и обратились вороными конями.
***
- Эй! Вы там?! – многократно умножаясь, звонкий голос Челушь отразился от стен колодца.
Шамсувара словно стегнули плеткой. В полумраке он вскочил на затекшие ноги. Челушь свесилась над обрывом, держа над головой зажженную лампу.
- Милая, ты?! Почему ты не ушла?!
- Никто не ушел, - отозвалась та. – Куда мы без вас, а вы без нас! Я вам поесть принесла.
В свете лампы, Шамсувар увидел котомку на веревке, которую Челушь аккуратно опускала в недра подземелья.
- Откуда это? – крикнул Маризь.
- Пьянза добыл. Он в город бегал.
- Совсем с ума по сходили! Мальченку – монголам в лапы посылать!
- А что делать-то? Не землю ж мерзлую грызть. Он ради матери сам вызвался.
- Выберемся - уши откручу!
- Остынь, Маризь, - осадил Шамсувар. – Пьянза один среди них защитник, остальные бабы да ребятишки малолетние. На кого им еще положиться, если не на него. А что, в городе?
- Не говорит Пьянза. Как вернулся, так и молчит.
- Сейчас он где?
- Спит, наверное. Ночь ведь.
***
- Пьянзу кликни! – крикнул Шамсувар.
Челушь в момент скрылась, и подземелье объял мрак. Через некоторое время вдали забрезжил свет. Челушь появилась снова, а за ней шел мальчик, приемный сын Шамсувара.
- Конец веревки держи! – крикнул ему булгарь (другой ее конец он отвязал от котомки и обмотал себя вокруг пояса). – Тяни!
Он полез первым, ведь крепкого телом эрзюта мальчик не вытащил бы. Пьянза напрягся изо всех сил, так, что синие жилки вздулись на его висках и запястьях. Вогнав острие поясного кинжала в мерзлую землю, Шамсувар уперся коленями в стену и подтянулся на рукояти. Пьянза страховал его сверху. Цепляясь за все, что попадалось под руки, Шамсувар пополз вверх. Временами останавливаясь, чтобы восстановить силы, он дышал на обледенелые кочки в надежде, что они немного подтают и станут  податливее. Наконец труд его вознаградился, и ноги коснулись твердого пола. Пьянза с облегчением перевел дух. Булгарь, тем временем, отвязал от пояса веревку и бросил ее Маризю. Следом выбрался и эрзют.
***
- Ну, рассказывай, сын, что в городе творится, - строго сказал Шамсувар, усаживаясь перед огнем.
Пьянза недоверчиво оглянулся на мать:
- Пусть женщины выдут, - деловито сказал он.
Шамсувар кивнул, и женщины одна за другой удалились в темноту коридора. Пьянза подошел к отчиму и склонился над ухом.
- Отец, страшная беда пришла! – зашептал он. – Фули ворвались в город. Мужиков рубят прямо на улицах, баб с ребятишками в избы сгоняют и жгут. И ведь, черти, жгут таким огнем, что ничего потушить его не может! Меня один косоглазый схватил, когда я за зерном в амбар лазал и тоже в избу потащил. Я его кусать стал, он меня на землю швырнул, хотел конем затоптать, но я увернулся и влез на крышу сарая, а по ней в продух и в овчарню, а оттуда на чердак и опять на крышу. Так и ушел.
- А в лампе что горит?
Пьянза замялся и потупил взор:
- Масло.
Шамсувар скользнул взором по рукавам его телогрейки и заметил на обшлагах пятна крови.
- Откуда взял?
- Жир это, бараний, - нехотя признался мальчик. - Они ж нелюди и скотину в хлеву порубили! Вот я и срезал жира кусок. Ножик у меня был с собой. Я его на чердаке нашел, когда от монгола прятался.
- Живые там остались? – спросил Маризь. – Раненые?
Пьянза уставился в пол и, молча, покачал головой.
- Мы с тобой пойдем наверх, - подумав, сказал Шамсувар, обращаясь к Маризю. – Может, там помощь наша нужна. Ты, Пьянза, за старшего останешься. Если не вернемся через сутки - уводи женщин дальше в подземелье, ищи другой выход. Должен он быть.
На том совет был окончен. Когда поутру, грязные, как черти Маризь и Шамсувар выбрались из подземелья, жуткая картина предстала их глазам. Черное, будто вороново крыло, небо покрывало Буртас, объятый дымом пожарищ. Словно грозовая туча, временами озарялось оно всполохами огня. То была не гроза: горели дома, скирды, амбары, доверху полные недавно убранного зерна. Едкий воздух пропах гарью, комом стоял в горле и резал глаза. Повсюду лежали сотни изрубленных, обгорелых трупов. Снег под ногами сделался бурым от крови. Город был мертв.
Маризь и Шамсувар прошли через соборную  площадь до городских ворот. Они оказались сбиты. В том месте, где когда-то крепились массивные петли, стена была обрушена. В эту брешь виднелся разбитый пограничный вал и лесостепь, усеянная искореженными доспехами, обломками щитов и  копий, трупами коней и наездников. Маризь и Шамсувар прошли через ворота к пограничному валу. Дым здесь был не так едок, его разносил по лесостепи пронизывающий осенний ветер. Фули ушли, но следы побоища раскинулись на многие мили вокруг погибшего города. Страшное безмолвие смерти объяло руины Буртаса. Не слышалось ни стона, ни птичьего писка, только треск от горящих бревен и завывание ветра. Маризь поднял голову. В сизом небе, распластав крылья,  кружил одинокий ворон. Вдалике над лесом вился дым. Приглядевшись, Маризь и Шамсувар заметили шатры монгол. Видимо те уходить не спешили и разбили стан прямо на пепелище.
- Пошли, - сказал Маризь. – Может, в городе  живые остались.
- Пошли, - глухо ответил Шамсувар.
- Не оставил нас Мардукан-ворон! – усмехнулся Маризь, указывая на черную птицу, распластавшуюся в небе над городом.
Шамсувар не ответил, но подумал о том же, заметив ворона.
Они вернулись в город. Страшно было ступать по родной земле, ноги то и дело, касались мертвых тел. В искаженных мукой и ужасом лицах, нельзя было признать родных и соседей. Спасать было некого.
- Пойдем к могильнику, - вздохнул Шамсувар. – Здесь делать нечего.
- Есть, кто живой! – на всякий случай крикнул Маризь.
Ему никто не ответил.
Они повернули к амбарам, как вдруг откуда-то послышался слабый, едва различимый стон. Маризь и Шамсувар оглянулись. По ту сторону улицы горела изба. Стон доносился оттуда. Сарай, стеной смыкающийся с ней, рухнул и завалил выход. Ставни на окнах были почему-то закрыты. То ли хозяева нарочно заперли их, спасаясь от врагов, то ли, как рассказывал Пьянза, монголы замуровали пленников в доме и подожгли. Шамсувар с Маризем отвалили от крыльца упавшие балки, но дверь открыть не смогли. Погоревшая изба просела одним боком, и дверь перекосило в проходе.  Маризь попытался сорвать ее с косяка, но сумел приоткрыть только на одну ладонь. Стон тем временем стих.
- Эй, хозяева! – крикнул Шамсувар. – Живы?!
Никто не ответил.
- Живы? – повторил Шамсувар.
- Пошли, - вздохнул Маризь. – Померли.
Шамсувар почти сошел с крыльца, когда за спиной раздался треск. Стена избы накренилась и несколько бревен, ломаемые собственной тяжестью, покатились на крыльцо.
- Берегись! – закричал Маризь, хватая друга за руку.
Шамсувар прыгнул вперед, но не успел.
Бревно, скатившись с крыльца, сбило его с ног, словно тростинку. Шамсувар тяжело охнул и упал, придавленный тяжестью бревна. Маризь упал на колени рядом с ним, не выпуская из рук ладонь Шамсувара.  В какой-то момент ему показалось, что тот умер, но Шамсувар был еще жив.
- Уходи, - прохрипел он, глядя на Маризя из-под полуприкрытых век. – Спасай женщин.
- Вместе пойдем, - сказал Маризь. – Сейчас я полено с тебя сниму.
- Оставь, я тела не чувствую.
- Только сейчас Маризь понял, что рука Шамсувара безвольная, как дряхлая рогожка.
- Женщин спасай, ребятишек! - снова захрипел булгарь.
Слезы выступили на глазах эрзюта, он сильнее сжал бесчувственную ладонь.
- Как же я без тебя?!
Потухшие глаза Шамсувара блеснули через подрагивающие ресницы. – Заклинаю тебя, друг, не оставь моих жен, моих не рожденных сыновей… Обо мне не смей плакать. Смерть лишь дверь в иную жизнь… Я умру, как воин… Отец небесный не оставит меня…
Маризь молчал, утирая лицо шапкой.
- Когда я умру, - продолжал Шамсувар, - поверни меня лицом на восход.
Маризь шумно вдохнул комок слез, подпиравший горло:
- Ты ж безбожник?!
- Бог един, - выдохнул Шамсувар и замолчал навсегда.
Веки застыли, глаза остекленели, хотя рука еще оставалась теплой. Маризь опустил ее рядом с лицом Шамсувара и попытался сдвинуть бревно, убившее его друга. Но оно оказалось тяжелым, и в одиночку его было не одолеть. Чтобы не мучить больше бездыханное тело, Маризь оставил попытки, повернул голову Шамсувара на восток и пошел к подземелью.
Уже у самого входа неведомая сила заставила Маризя обернуться. Луч света, как солнечный зайчик, скользнул по его лицу. Ноги так и подкосились от увиденного. Маризь навалился спиной на дубовую дверь и медленно сполз на землю.
Густой дым от пожарищ, застилающий небо плотной пеленой, разверзся, пронзенный потоком солнечного света. Сияющий богатырь спускался с небес к тому месту, где обвалилась изба. Словно пушинку он отбросил тяжелое бревно и поднял на руки бездыханного Шамсувара. Перед эльбиром булгарь казался ребенком. Маризь открыл рот, но не смог выдавить ни слова. Только звериный крик, похожий на стон, вырвался из его горла. Эльбир повернул голову – пучки света прыснули из его глаз. «Не  бойся, иди своим путем», - пронеслось в голове эрзюта, и он лишился чувств.
Когда Маризь пришел в себя, небесного богатыря уже не было. Огонь с избы перекинулся на сени. Кровля обвалилась, то место, где было крыльцо, в одно мгновение объяло пламя. И Маризь уже не видел, осталось ли тело Шамсувара под обломками или сияющий эльбир забрал его с собой…

- Вот вам сказ… - печально молвил старый Пьянза, чертя батожком по влажной земле. 
Малышня, притихшая у его ног, разинула рты.
- Града Буртаса нет давно, - продолжил рассказчик. - Я и места его не найду - быльем оно поросло, подлесок поднялся. Траву аршинную людская нога уж сколько лет не мнет, серп не косит. Правду сказать, я имени града того я не помню - маленьким был - Буртасом я уж так просто его назвал, к слову пришлось.