Артибор, или О смерти Фаэта

Сфен. Я чувствовал смерть Фаэта.

Артибор. Недобрая весть пронеслась над нашим городом. Но что ты имеешь в виду, говоря, что чувствовал смерть Фаэта? Нам всем казалось, что он всегда был достаточно жизнерадостен и целеустремлён, и ему просто не под силу умереть. Когда иной раз разговор заходил о смерти, он с уверенностью говорил, что судьба даровала ему особый удел, что он различает в воздухе её знаки и идёт за своей звездой. Вот и Веромах, наверняка, подтвердит это.

Веромах. Да. Однажды мы говорили с Фаэтом о том, что мы чувствуем движение времени и понимаем будущее. Тогда я сказал ему, что умру скорой смертью, он же сказал, что его ждёт светлое будущее. И я чувствовал так же. Что же, как видно, мы с ним оба ошиблись.

Сфен. Только ты, Веромах, ошибся, говоря о себе. Ведь я знаю, что Фаэт не предвещал тебе светлого будущего, но и не видел скорой гибели. А что для Фаэта светлое будущее – откуда вам знать? Вы не понимали его! Вы говорили с ним лицемерно и смотря свысока, через слово покачивая головой из стороны в сторону, радуясь его обществу лишь потому, что он умеет слушать.

Артибор. Да мы же не о том совсем…

Сфен. О чём же?

Артибор. О неожиданности его гибели.

Веромах. К чёрту. Я возьмусь похоронить его, ибо он был мне как брат.

Сфен. По какому праву вы, живые, изъявляете своё право решать судьбу мёртвых? Фаэт имел своё слово, и если вы уважали его при жизни, отнеситесь с уважением к нему и после смерти. Я чувствовал его смерть, я говорил с ним о смерти, я молил Небо о солнце над его тропой. В то время как вы видели его улыбку, я видел его слёзы; когда вы слышали его смех, я слышал гром его сердца; когда вас грела и забавила его надежда на новый день, я ощущал его боль и ненависть к жизни. Иногда вы замечали скрежет его зубов и полагали, что он мёрзнет от холода, в то время как он хоронил в горле свой гнев.

Веромах. Да я тоже говорил с ним о смерти. И он говорил мне, что боится умирать. Что его страх особенно усиливался, когда он ложился спать, несмотря на его любовь к звёздам.

Сфен. Конечно, боялся.

Артибор. Но почему? Ведь, казалось, он любил жизнь саму по себе?

Веромах. Я думаю, что он боялся не высказать миру всё то, что он хотел. Ведь столько гениальных мыслей рождалось в подъезде, такая музыка лилась в его душу и вытекала из неё, что на нём лежало большим бременем успеть всё это донести.

Сфен. Каждый боится чего-то не успеть. Если бы ты так же сказал о неожиданно скончавшемся готовящемся к сожжению храма Герострате, ты был бы прав не меньше. Фаэт боялся не смерти и не бессмысленности смерти, как думал Ницше. Фаэта пугала бессмысленность жизни и простота смерти. Какая страшная нелепица! Великие духом всю свою жизнь тратят на то, чтобы наполнить жизнь внутренним смыслом, ищут вдохновения у ветра и травы, несут творческие потоки в телесное существование, в то время как простота смерти говорит о бесполезности таких исканий. Он боялся этой святой ясности смерти.

Артибор. Расскажи, как говорили вы с Фаэтом о смерти.

Сфен. Конечно, я расскажу вам, ведь речь эта – о самом главном.

Артибор. Смерть есть самое главное?

Сфен. Нет. Жизнь мёртвых после смерти есть самое главное.

Артибор. Как это?

Сфен. Смотри за тем, что оставляет ветер. Ты больше не видишь его и не слышишь его свист, но эти листья и твои волосы остаются ему послушны.

Артибор. Не думаю, что понимаю тебя правильно.

Сфен. Я и сам не всегда понимаю себя, но, может быть, мы сможем что-то поймать, если я перейду к рассказу. В тот день, когда состоялась эта наша беседа с Фаэтом, меня укусила змея в большой палец левой ноги, и я упал в траву недвижим. Когда мне стало легче, я поднялся и увидел собравшуюся во дворе толпу людей, провожающих кого-то в последний путь, и выходящего из подъезда Фаэта. Он направился в мою сторону, и я окликнул его:

– Здравствуй! Ты знал этого человека?

– Приветствую тебя, Сфен. О да, я, в отличие от всех этих людей, немного знал этого человека, и потому иду в другую сторону.

– Вот как! Он был плохим человеком?

– Плохим или хорошим он был – не всё ли равно? Я не был тем, кого бы он хотел видеть у себя в гостях, так почему же я должен пользоваться своим живым преимуществом, чтобы навязать ему своё присутствие?

– Понимаю. Но ты, верно, в плохом настроении?

– Да нет же. Сегодня я бодр, в голове играет лето. Я, собственно, собирался к озеру, искупаться. Буду рад, если ты присоединишься.

– С удовольствием разделю с тобой это время.

И мы пошли по направлению к озеру. Разговор шёл довольно посредственно: мы обсудили погоду, моё побледневшее лицо и новые сорта пива. Мы искупались… Ах да, именно тогда я впервые услышал от него одну из его любимых шуток.

Артибор. Какую?

Сфен. «Мой дед носил эти кеды 50 лет, мой отец носил эти кеды 30 лет, я носил эти кеды 20 лет, а ты за неделю порвал!»

Артибор. Это же всё неважно. Расскажи о вашей беседе!

Сфен. Да мне, вот, почему-то кажется, что это важно. Впрочем, мы уже близко. Во всех смыслах. Итак… Когда мы уже возвращались с озера, мы услышали крик ворон и, повернувшись направо, увидели, как те набросились на труп застреленной собаки. И тогда я сказал:

– Вот они, лицемеры. Несмотря на своё ничтожество, они забираются высоко и ничтожно глядят на благородные лица, застилают небо и разносят зловонный гогот по цепи, стремясь замкнуть её в круг. А когда герой погибает, они не останавливаются: с не меньшей силой они стремятся оказаться гостями там, где он почил, и в пьяном праздничном веселье лишают его и его друзей последних почестей.

– А я люблю ворон. И, мёртвый, я предпочёл бы оказаться среди ворон более, чем среди лживых, ненавистных мне и ненавидящих меня лиц. Мёртвый, я бы предпочёл стать лабрадором.

– И я, мой друг, предпочёл бы быть мёртвым, нежели быть вороном. В общем, я с тобой солидарен. И знай, что я тоже люблю ворон за то, что они умеют летать.

– Всё так!

– Эх… – вздохнул я, предвкушая откровение Фаэта, которое, вероятно, я мог услышать лишь тогда. – Я знаю, что ты не любишь говорить длинные речи, но сегодня я хочу тебя послушать. Скажи мне: какими же ты видишь свои похороны?

– Мне не трудно об этом говорить. Что ж… Быть может, ты хочешь услышать и то, как бы я хотел умереть? – с доброй ухмылкой спросил Фаэт.

– Нет, это неважно.

– Хорошо. Итак! Когда я умру, я бы хотел, чтобы моё тело сожгли. Как понимаешь, при этом совершенно неважно, в каком виде оно будет. Вообще, что мне до тела, когда я мёртв? Мне будет дело только до душ. Я заклинаю тебя: пусть на моих похоронах, сожжении, отпевании, прощании – чём угодно, связанном со смертью – будут лишь те, кто мне был дорог, и кому я был дорог, только самые близкие. Я не хочу видеть слёз дальних или шум ближних, я не желал их видеть при жизни, и не желаю видеть их после жизни: это оскорбляет меня. Почему-то все считают, что так должно, что любой знакомый, прохожий, будь он хоть отпетым любителем одноразового кайфа и многоразового дерьма, ненавистником жизни и ещё больше – усопшего, всё равно его толкают чтить память, суют конфеты и печенье, а тот радостный тянется за стаканом и блюёт. Пусть будут только те, кто в разуме, кто был рядом, пел со мной песни и понимал меня, те, кто ждал меня в гости и охотно шёл ко мне; только те, с кем мы могли бы просто улыбаться; только те, с кем мы могли бы подолгу молчать. Их вряд ли наберётся и с десяток. В конце концов, по-настоящему чтить память возможно лишь осознанно, а не вынужденно, видите ли, лишь потому, что человек умер. Когда же все чтущие память соберутся возле тела там, где будет готовиться сожжение, возможно, найдутся те, кто захочет что-то сказать и отпеть мою душу. Я бы хотел, чтобы их речи были короткими. Да и что говорить, кроме того, что не успел сказать вчера? Я бы хотел, чтобы ещё при открытом гробе начала звучать музыка – и, если это только возможно, чтобы это была медленная песня о вечности – «Смакуя новый день и свет его луны…» – или то, что будет угодно самой родной для меня душе, и чтобы тело было отправлено к огню, пока музыка ещё не окончена. Ещё лучше, если музыка, рождённая в Дэкууме, звучала бы и во время самого сожжения. Прах, оставшийся от моего тела, пусть возьмёт наиболее родная мне душа. Если я буду женат, то пусть это будет жена, а если нет – то отец; если же их не будет, то, может быть, мой старший ребёнок, если он будет старше пятнадцати, и если будет достоин; иначе пусть это будет кто другой из родных; а если и их не окажется там, то пусть друзья вроде тебя возьмут с собой понемногу. Я бы хотел, чтобы мой прах не был развеян по ветру, хоть это и представляется чем-то красивым, но чтобы в нём было посажено дерево или цветок. Ах, если бы это была яблоня! Но пусть это будет хоть саженец берёзы, хоть алоэ или какой кактус – лишь бы этот цветок любила моя родная душа! И пусть летом он стоит на балконе и живёт вместе с дождями и птицами. И не беда, если растение погибнет от воробья или ворона. Я уже там! Да, быть может, кто-то захочет помянуть меня. Я хотел бы, чтобы и там, где меня будут поминать, не нашлось лицемеров, праздно сострадающих родной душе. Заклинаю тебя: убереги меня от тех, кто был мне ненавистен и кому я был противен при жизни. Эх… Если кто захочет помянуть меня, пусть делает это подмигиванием небу. Пусть родные души пьют пенное пиво и едят солёный арахис – у окна, на улице, в подъезде или дома на кухне при свете свечи. Я буду с ними. И пусть поют песни о душе – я буду им подпевать.

Кажется, на этом наша беседа фактически закончилась, и мы запели «Все прикованы к вечности, всё это – часть вечности…»

Артибор. Что же. Не многого просил он.

Веромах. Он достоин того, чтобы было исполнено его пожелание. Но как быть с его песнями? О них он не говорил ни слова?

Сфен. Не в этот раз. Ведь он не любил много говорить. Но о песнях он говорил мне. Да и что там, мне кажется, говорил он и с вами о них. Он хотел бы, чтобы после его смерти его песни продолжали жить, и не оставались не спетыми те песни, что он не успел спеть, но считал достойными. Он любил составлять подобные списки – ведь это всё, что у него было. Он просил и по возможности передать другим те мысли, что не были им облачены в стихотворные формы. И поскольку его мысли и его песни – это и есть душа Фаэта, будет честным применить его пожелание и к ним и оградить их от лицемеров и лжецов. Его песни рождались в Декууме, его душа пела в Станевале. Там им и музыка.

---
08.07.2013
09.07.2013
10.07.2013
11.07.2013
01.08.2013
05.08.2013
23.09.2013