Ты поэт. Тебе много простится. Книга-10

ТЫ ПОЭТ. ТЕБЕ МНОГО ПРОСТИТСЯ...

2012-2014 годы

Год 2012-й

(Продолжение)


ИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ

Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространённой!

А.С. ПУШКИН.
«Пир во время чумы»

Я вновь у Пушкина перечитал
Трагедию о горестных безумцах,
Устроивших в разгар болезни страшной
Весёлый пир, шумливый и беспечный.
Уже который день с утра до ночи
На улице, заставленной столами,
Они смеялись, пили, песни пели,
Угрозами небес пренебрегая;
А рядом в колымагах провозили
Тех, кто с земною жизнью распрощался,
Кого чума безжалостно скосила.
Им это – только большего задора
И дерзости, и силы придавало.
И слёзно умолявший их священник
Не мог остановить напор бесчинства –
Пир с каждым часом жарче становился...

Ах, Пушкин, Пушкин! Что ты напророчил!
Ведь то, что написал ты – не отрывок
Из драмы неизвестной нам, английской,
А предсказанье нашей русской доли,
И может быть, не только нашей, русской,
А всепланетной, общечеловечной,
Которая, лишь внешне изменяясь,
Преследует народы, государства
И больше всех – родную нашу Русь.

Когда землетрясенье и цунами
Обрушились ударом беспощадным
На тихое японское местечко
С названьем безобидным Фукусима;
Когда под сатанинскою волною
Посёлки гибли, города и люди;
Когда всё это бешеным потоком
Неслось, вращаясь, словно в бездну ада; –
Телеканалы и эстрады мира
Носителей теперешней культуры,
Давно уж не классической, высокой,
А массовой, предельно развращённой,
Настырно пичкали гнилою пищей –
Не с пушкинского щедрого застолья,
А явно из запасов сатаны.

И, как всегда, в России отличились.
На фоне разнобойных сообщений
О грянувшем несчастье всепланетном
С экранов наших – пошлые, пустые
Неслись чумные шоу-представленья,
Кривлялись полуголые певицы,
Шутили записные юмористы,
Давно уж позабывшие, что значат
Нормальные и юмор и сатира.

Какие-то смешные похвальбы
О взлёте экономики российской
С весёлым оптимизмом раздавались.

В Туве далёкой бодрый президент
Решал с главой республики нагорной,
Как лучше энергетику поднять
В пику саяно-шушенской, печальной,
Принёсшей столько горя катастрофе.
Премьер державы нашей удивлялся –
Откуда могут очереди взяться
В больницах, если чётко и серьёзно
Ему из компетентнейших инстанций,
И суток не прошло, как доложили,
Что нету там давно очередей.

Короче, в целом мире и в России
Обычный пир весёлый продолжался –
Заевшиеся власти беззаботно
От дел мирских привычно отдыхали
(Вот это мы и называем пиром),
А их отнюдь не сытые народы
Несчастья и невзгоды в полной мере
Испытывали на своей родимой
На собственной на шкуре (и вот это
Зовём мы вековечною чумою,
Которая мудрёнее, чем Янус,
Меняет лики хитрые свои).

Один из ликов – частые раздоры.
Как бушевали буйные застолья
Князей Руси, забывших о Крещенье!
Князей, которые своих соседей
В междоусобья ввергли! Как они
Ладони потирали! –
Растеряют
Их глупые, драчливые соседи
В ненужных схватках силы и, конечно,
К ним попадут в полон – великим, мудрым!
Да только эти княжеские козни
Закончились неслыханным позором –
Мамаевым пленением Руси.

А как епископы, митрополиты
Князей единству и любви учили!
Как заповеди Господа Христа
Своим примером им преподавали!
Как – мудрым – до сих пор преподают! –
Но то Чечня, то Грузия, то Польша,
То Белоруссия, то Украина
Вдруг попадают в  списки неугодных
Удельных стран... Всё распри не научат
Любить друг друга и в единстве жить...

Но самая опасная чума
И самый пир опасный – равнодушье.
Оно и в распрях корешки пускало.
Ведь самый ушлый в хитрых распрях князь
К другим князьям был глух и равнодушен;
Он лишь себя и власть свою любил.
В безбожии, в отходе от Христа
Бездушия опаснейшие зёрна
Так разрослись в российском запустенье,
Так захватили брошенные земли,
Как никогда захватывать не смели
Крапива, лебеда, чертополох.

Великие российские князья!
Удельные цари! Страны элита! –
Примите благодарный наш поклон
За ваши терпеливые раденья
На ниве наших дедов и отцов.

За то, что вы на нет свели культуру.

За то, что из промышленности всей
Оставили добычу тех ресурсов,
Которые не кончились покуда.

За то, что оптом сельское хозяйство
Отправили на свалку – и туда же
Десятки тысяч сёл и деревень.

Поклон вам низкий, мудрые князья,
За то, что насадили справедливость
В оплате уравнительной, советской.
Теперь, кто попроворней и наглей,
Сплошные миллиарды получают,
И не рублей, а долларов, понятно.
А те, кто поскромней, посовестливей –
Такие сногсшибательные суммы,
Которых за квартиру расплатиться,
За бытовые прочие услуги –
Хоть убивай на месте, не хватает.

И от пенсионеров вам поклон,
Такой же искренний и благодарный.
Им проще, чем рабочей массе всей.
Им, в большинстве, и голову ломать
Не следует, как с ЖЭКом рассчитаться.
Они три раза сходят в магазин –
И денег ни копья не остаётся.
А станут из квартиры выгонять,
Бомжи в своё охотно примут войско.
Поскольку с каждым годом миллион
Их нынче из подлунной выбывает.

И всё-таки нижайший, самый-самый
Поклон сердечный, милые князья,
За то, что в вашем пире бесконечном,
Подчас с вином заморским и со снедью,
Которой гости знатные дивятся,
Ну а подчас без всякого вина,
А только с ощущеньем высшей власти,
Пьянящей шибче виски, шибче спирта, –
За то поклон, что в пире бесконечном
Вы о своём народе позабыли,
Как пушкинские праздные гуляки
Забыли о беднягах-горожанах,
Которых беспощадная чума
Косила и которых на телегах
Уже, как хлам, на кладбище везли.

Увы, увы! бывали времена,
Когда князья и верные им слуги
За каждым нашим шагом наблюдали
И заставляли (вовсе не на Бога!)
На них молиться только, да на власть,
Да на советский призрак вавилонский.
Теперь всё изменилось, всё не так –
Хоть черту-дьяволу молись, а хочешь
И вовсе не молись, живи, как знаешь:
Воруй ли, пей ли, наркомань, бомжуй, –
Тебе князья не скажут и словечка;
Они, князья, в упор тебя не видят;
Ты нужен им лишь в том числе, которым
Качаются ресурсы для продажи;
Другие все – хоть их на ту же свалку,
Куда всю экономику столкнули,
И говорят, еще там много мест...

Так вот, за то вам и поклон нижайший,
Что нас вы так беспечно позабыли,
Как будто нас и нет уж никого;
И, видимо, по этой лишь причине
Ни мы до вас не можем достучаться,
Ни вы до нас не можете дойти...

Недавно я на голубом экране
(Его бы надо розовым назвать!)
Увидел пир духовный.
Председатель
Сидел за модным, кренделеобразным,
Правительственным, празднично-рабочим
Столом и слушал исповедь министра
О том, что даже в худшем варианте
Частицы радиации – бациллы
Меняющей обличие чумы –
От Фукусимы до Камчатки нашей,
Тем более до крепких стен кремлёвских,
Никак не долетят (и трижды о стол
Костяшками своих тончайших пальцев
С улыбкой постучал).
И председатель
Довольно головой кивнул министру:
Мол, хорошо! мол, пир князей российских
Не будет и теперича нарушен.

А я смотрел и думал, что вот-вот,
Облепленные золотом узорным,
Откроются толчком поспешным двери
И в зал войдёт тот, пушкинский, священник
И скажет те, знакомые, слова:
– Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, очнитесь
И отправляйтесь по своим домам! –
А председатель скажет:
– Так дома
У нас печальны – юность любит радость.

Но пушкинский священник улыбнётся:
– Я говорю о тех домах, где Бог;
Где люди вместе с Богом обитают.
Служите Господу, служите людям.
Долгонько вы разбрасывали камни.
Настало время – камни собирать.
Так собирайте камни, собирайте...
И Бог простит вас... И народ простит..


БЕССОВЕСТНАЯ ВЛАСТЬ ТЕРПЕТЬ НЕ МОЖЕТ...

Бессовестная власть терпеть не может,
Когда ей правду говорят в лицо.
Она воюет с ней, аж вон из кожи.
Такое уж дрянцо.


КОГДА-ТО ЗДЕСЬ СТОЯЛА ШКОЛА...

Когда-то здесь стояла школа.
И на лужайке у плетня,
Лишь снег сойдёт, толпой весёлой
Футбол гоняла ребятня.

До ночи выкрики метались,
Кипел глухих ударов шквал.
Но вот экзамены кончались,
И пыл футбольный остывал.

Раскидистым июньским часом
Врывалось время трав и рос.
Выкашивал команды разом
Общеколхозный сенокос.

Всю мелюзгу рукою ловкой
Впрягал в работу он, как встарь –
Вон нападающий с литовкой,
А вон и с граблями вратарь.

И только изредка ночное
Сводило снова пацанов,
Но было там уже другое –
Страшилок ужас у костров!

А ближе к осени уборка
Мальчишек разлучала так,
Как лишь нежданно и надолго
Отъезд к родне – в Сибирь, на Волгу
Или в степной Карабутак.

Но сам собою неизбежно
Всяк снова был осенним днём –
Кто нападающим, как прежде,
Кто капитаном-вратарём.

И вновь летели ненароком
Портфели к лавке у плетня,
Лишь прозвенит звонок с уроков
В разгар сияющего дня...

А нынче – ни плетня, ни школы
(Как будто здесь Мамай прошёл!),
Ни ребятни, толпой весёлой
Гонявшей старенький футбол.

Лишь у завала брёвен сгнивших,
На пальцы у костра дыша,
Сидят согнувшись двое нищих –
Два доморощенных бомжа.

– А помнишь, Петька, как я лихо
Тебе в паденье гол забил? –
Спросил один другого тихо. –
Или не помнишь? Позабыл?

– Да помнить-то, конечно, помню.
Вот только плохо, сквозь туман...
Всегда под вечер тяжело мне.
Плесни-ка водочки в стакан. –

Он вспоминал о жизни прошлой,
В огонь прищурившись глядел.
А над лужайкою заросшей
Осенний ветер глухо пел.

Пел о лужайке и о школе,
О пустоте бескрайних нив.
И по-российски невесёлый
У этой песни был мотив.

(Продолжение следует)