В поисках Бога

Часть 1.
«…Растрачен день и силы на исходе,
И томно тянет обод края света,
Вновь допивая кровь небесной плоти,
Уносит кем-то прожитые лета...
Тоска печалей, радостей забвенье,
Что отражалось в непокорных веждах,
Гряда разлук, плоды прикосновений,
Весь свет - во всех своих одеждах...
Утонет в красном зыбком одеяле,
Светило наши унося секреты,
Что быть могло, и поступи деяний,
Уснет на прошлодневных летах...»
1.
Пахло сырым деревом. Откуда-то веяло свежим прохладным
воздухом. Слышно было, как дождь отбивал свой ритм по стеклу, от чего сон
только больше поглощал меня, и чуткий дрем погружался под шум
неумолкаемого дождя в ватные объятия грез. Мне снились дороги, трава,
солнце, которое умывалось в совершенно гладкой как зеркало поверхности
воды. Меня поражало странное чувство – страх, очень сильный и
явственный, я боялся людей, появление человека вызвало бы, по-моему,
небывалую ярость, ветер разбросал бы траву, разорвал и унес за горизонт все
дороги в месте с их воспеваемой романтикой, вместе с жизнями и следами,
злость, как мне казалось, сидела во мне, накаливая сердце, и только
выжидала нужного момента, чтобы дать слабину и выпустить, даже для меня
самого, неприятную и горькую смесь страха и ярости. К моему счастью, не
появилось ни одного человека. Солнце, гонимое силами природы, нехотя
скрылось за зеркальным озером, обдав на прощанье водную поверхность
слабой рябью. Трава почернела, дороги слились с землей и бесшумно
дремали, зацепившись, видимо, от боязни темноты за небо, которое очень
быстро повеселело, отпечатавшись на прогретой за день воде своими
звездами и умирающей луной. Вода была также безукоризненна - ни единой
волны, ни ряби, не было ни птиц, ни рыб, которые обычно плещутся по
вечерам, поэтому она слилась с небом в единое целое. Меня опять посетил
необъяснимый страх, все вдруг потухло, и сон в один миг оборвался. Как
обычно бывает после сна, я лежал в дремотном состоянии. Меня не
оставляло чувство страха, к тому же эта трава, солнце, дороги были
настолько явственными, что все это представлялось мне реальностью, будто
я на самом деле был там и это чувство было настолько сильно, что долго мне
не представлялось возможности понять, проснуться, а может быть даже и
уснуть. Все еще лепетал дождь, сырой прохладный воздух наполнил всю
комнату, по-видимому, сквозняки царили в ней, они переносили дыхание
дождя по комнате, бесшумно проскальзывая по моему телу, только в этотмомент я понял, что замерз. Холод разбудил меня, минуя сонное состояние,
при котором ты, вроде бы, проснулся, но вставать мешает разомлевшее за
ночь тело.
Только осмотревшись, я понял, что это не моя комната. Состояние
мое было приторможенное, глаза не определяли места, а мозг, в свое время,
никак не мог вспомнить, где же был он до сна, и вообще мой старый дом,
комната, постель вылетели у меня из головы, сознание говорило мне, что и
дом, и комната, и постель все это у меня было иное, но какое… Сколько я не
силился вспомнить все…, увы мысли каждый раз ловко выскальзывали,
четко можно было вспомнить только сон и страх, который, хотя и в менее
удручающей форме, еще не оставлял меня, но и он вскоре сменился страхом
незащищенности, неизвестности. Где я…!? Комната была практически пуста,
если не считать кровати, которая стояла на очень низких, разной длинны,
ножках стола, тоже необычно низкой конструкции, а так же вырезанной и
обожженной дощатой картинке, на которой изображался кот, точнее его
голова с большими выразительными глазами. Кот так пристально смотрел на
меня, что сердце невольно заколотилось, и я тот час отвернулся. На столе
стоял стакан, вероятно, с молоком, а под столом небольшой кувшинчик с тем
же напитком. Под потолком слабо светило окно, если его, конечно, можно
было назвать окном, оно было очень небольшого размера, и немного
приоткрыто, по нему так же нещадно долбил дождь. Кое-где капало с
потолка, но тут же просачивалась в пол, вся комната была из напрочь
промокшего дерева, запах выдавал его немолодой возраст, видимо, он не
один год прослужил дому. Я сидел, покачиваясь на кровати, и неимоверными
усилиями пытался понять, где же все-таки нахожусь, но как я не пытал, уже
совершенно отошедший ото сна мозг, усилия мои были неумолимо тщетны.
Но эта комната как-то притягивала меня, она по крайней мере не отчуждала,
может быть, даже нравилась, казалась родной.
Послышались шаги, повернувшись в их сторону, я обнаружил дверь,
мало чем отличающуюся от стен. По шагам можно было понять, что ко мне
идут два человека, оба без ботинок, босые ноги шлепали по дощатому полу,
люди молчали. Остановившись возле моей двери, они посмотрели в щель.
Воцарилась тишина. Казалось, даже дождь и тот приглядывался ко мне в
миниатюрное окошко и перешептывался с ним моросящим голосом. За
дверью послышались голоса, они разговаривали в полголоса, и, мгновение
спустя, дверь, практически не нарушая тишину, раскрылась. Босоногие
вошли в комнату, тоже почти бесшумно, как будто боялись разбудить, хотя
видели, что я сижу на кровати.
Один из босяков оглядел дверь со всех сторон.
- Смазали все-таки ж…
Снова повисла тишина. Дождь перестал стучаться и тоже вошел в
комнату, отворив порывом ветра окно. Я чувствовал, что у меня дрожат
колени, толи от холода, толи от страха. Люди смотрели на меня с
любопытством, что-то заставило отвернуться меня и посмотреть наизображение кота, который, как мне показалось, немного склонив голову
влево, с любопытством смотрел на мои дрожащие колени.
- Не показывай ему, что ты боишься – сказал вдруг один из
пришедших.
Тогда я посмотрел на незваных гостей. Один был небольшого роста,
совершенно лысый, меня сразу поразила его одежда, весь гардероб состоял
из тряпичного мешка с вырезом для рук и ленты, повязанной на талии, лента
была вся усыпана булавками. Чрезвычайно любопытное выражение лица
было у этого лысого субъекта, большие голубые глаза пристально смотрели
на меня, они были грустными и преданными, словно у собаки, нос был
маленький, рот постоянно что-то шептал, а второй человек его останавливал,
или одобрительно кивал головой. Этот второй, время от времени, закрывал и
открывал дверь, по всей вероятности, испытывая от тишины открытия и
закрытия, необычайное удовольствие, так как каждый раз улыбался.
Разобравшись с дверью, он поворачивался к лысому и кивал головой, хотя,
наверняка, ничего не слышал из непрерывного шепота. Из себя он был
постарше, но с совершенно детскими повадками, у него были небольшие
усики и бородка. Рост его был не на много выше лысого, при том, что он
горбился. Одет он был наиболее сносно - в белой длинной футболке и серых
трико.
- Кто вы? - спросил я. Люди переглянулись, у лысого на лице
появилась нездоровая улыбка.
- Мы?- переспросил человек с бородкой.
Этот вопрос взорвал меня, страх и ярость обострились до предела,
кровь моя закипела.
- А здесь есть кто-то еще? – прикрикнул я. Из окна снова послышался
дождь, капли влетали в комнату, звонко ударялись о пол и распылялись в
воздухе. Комната вдруг вся заговорила, зашептала, задышала,
невообразимый сквозняк облил мои ноги холодным потоком. Кот на стене,
как мне казалось, смотрел на меня с ухмылкой, и тоже перешептывался с
ожившей вдруг комнатой. Все мое тело заныло от чувства, что за мной
наблюдают, и, в то же мгновение, мое боковое зрение уловило неописуемое
зрелище, сквозь множество, вдруг вскрывшихся, щелей на меня смотрели
глаза. Стена просто была усыпана глазами, люди, с той стороны, видимо,
услышав мой крик, который нарушил тишину этого непонятного места,
глядели на меня с любопытством и перешептывались. Мне было не по себе, я
впредь решил разговаривать тише, но отвязаться от подглядывающих и
подслушивающих любопытных глаз мне так и не удалось. Говорить меня
заставила внезапно попавшая в плече капля , занесенная, так же
подглядывающим за мной, ветром.
- Где я? – голос мой на этот раз звучал спокойнее, колени
подрагивали, разум мой убеждал, что от холода, но…
- Лучше скажи кто ты! – прошептал тот, что с бородкой – назови свое
имя… пожалуйста.Два этих странных человека переглянулись, на их лицах была такая
яркая радость, они повернулись ко мне, и, дожидаясь ответа, жадно впились в
меня взглядом. Таких счастливых лиц, с предвкушением чего-то, что
непременно произойдет, и произойдет это чрезвычайно веселого, я никогда
не видел. Только через несколько минут я понял причину их веселья, сколько
бы я не мучался, сколько бы не перебирал в голове имен, свое вспомнить
никак не удавалось. Как же мне было плохо, забыть дом, комнату - еще не
худшая из бед, но забыть имя, слово, данное родителями, слово,
побуждавшее меня каждый раз ко вниманию, и которое в обычные будни
может быть и не заметно, привычно для слуха, в тот момент было для меня
скрытым сокровищем. Слезы сами потекли по щекам, подобно ливню за
окном, сев на кровать отчаянный до слепоты, я лелеял надежду о том, что,
может быть, вспомню свое имя, но увы, это слово затерялось в моем
сознании, если даже совсем не покинуло его, за ненадобностью в
использовании. Увидев мое отчаянное положение, босоногие снова
переглянувшись, почти беззвучно подошли к моей кровати, я мельком увидел
глаза лысого человека, они были наполнены состраданием, мне это
напомнило пса, который подбежал ко мне, чтобы облизать мне руку,
заслужив своим печальным взглядом ласковое поощрение, лысый не
переставая что-то шептал и прогонял, отмахиваясь руками, все еще
следившие за мной, глаза.
- Не бойся, тебе дадут имя, он даст – они показывали пальцами на
изображение кота – всем, кто приходит, он дает имя, сегодня мы разыграем, с
его позволения – бородатый на кота, но, поняв, что смотрит в глаза, тут же
опустил голову и перевел взгляд на меня – мы разыграем, у тебя будет имя,
не плач… пожалуйста. Меня зовут Чик, он повесил мне на стену птицу, мы
решили, что это воробей, разыграли имя… и вот я Чик, а это Шарик, ты,
видимо, догадался, да у него собака, имя смешное, но ему нравится. Шарик у
нас внеочередной, он дурачок. Не бойся, тебе дадут имя – он снова
посмотрел на кота – может, Барс, или …- перебирая вслух имена, он вышел
из комнаты, Шарик словно настоящая собака, заметив отсутствие напарника,
тут же исчез из виду.
2.
В окно заглянуло солнце, тепло быстро заполнило комнату, хотя мне
это казалось странным, что при таком маленьком окошке комната так быстро
прогрелась. Пролитое несколько минут до этого дождем быстро
превращалось в удушливый пар, смешавшись с запахом мокрого,
подгнившего дерева, пар делал воздух невозможно тяжелым. На улице
слышалось шуршание, видимо, в других комнатах стало не менее душно и
люди, вышли на воздух.
В приоткрытую дверь заглянул Чик.
– На улице народ собрался, имя, тебе дадут имя – он подошел к
столу, выпил стоящее на нем молоко и потащил меня, вон из комнаты.Я и не пытался сопротивляться, ноги мои обмякли, мысли окутали,
словно воздух.
«Закат раскаленный погружался в воду, озеро запоминало это солнце,
впитывало его прожигающую злость, накопленную за тяжелый день, все
мысли, запоминало и становилось молчаливым хранителем душевного
богатства, додуманных и недодуманных мыслей, ожидая нового прихода
небесного светила, дабы отдать ему все имеющиеся на сохранении чувства,
затем забрать новые по приходу ночи, так как негоже знать той, другой
половине земли о тайнах этой. Одна из дорог шла вдоль озера и была
подтоплена. Пахло травой. Видимо, недавно был дождь. Все это так
волновало меня, я окончательно размяк. Солнце садилось, звезды
просыпались, а страх напоминал о себе снова и снова».
Очнулся я от своих мыслей уже на улице. Впереди меня стелилось
поле, с кромкой шумевшего леса. Слева и справа шептались люди, их было
около пятидесяти человек. У ног моих стоял стол, напоминавший скорей
лавку, на нем все тот же кот и черная старая шляпа с широкими краями.
После дождя поднялась жара, люди в нетерпении зашевелились на своих
местах. Хотя сознание вернулось ко мне, чувства были неординарными, в
голову пришла даже мысль, будто все это сон. Потом обратные мысли, мне
казалось, что я проснулся в этом мире, что был здесь всегда, а тот другой был
лишь дыханьем грез, потому, неизвестность о нем и терзала меня. Бывает
так, что прошедший сон был интересным, но вспомнить его нет никакой
возможности, как не пытай свое сознание, а выскакивают лишь намеки, да
мысли, отягощающие душу.
– Если вы не хотите есть, можете разговаривать – послышался вдруг
голос Чика – нужно скорей кончить с эти делом, да приступать к новому,
затем к следующему, таким образом, спать вам будет ложиться не стыдно, а
вставать не трудно… Приступим. Перед нами новый человек. – он указал на
меня пальцем, что показалось мне чрезвычайно неприятно, но, будто поняв
это, с извинением он опустил глаза, прикрыв на мгновение пальцем край
губы, потом, вздохнув, продолжил – он первый за этот год, и мы – он
подчеркнул слово МЫ громким восклицанием – должны дать ему имя,
конечно же, с позволения его наставника – Чик указал было пальцем на кота,
но одумавшись, лишь только взглянул в ту сторону – Как всегда
голосованием. Пишите имя и кладите вот в эту мою шляпу.
Процесс написания имен занял довольно много времени, но и по его
прошествии люди не спешили класть написанное в шляпу, только примерно
через полчаса Чик смог с удовлетворенным выражением лица засунуть руку
в шляпу. Достав от туда имя, он озвучил решение.
- Таким именем, которое предложил ШАРИК, назвать мы ново-
прибывшего не можем, извини Шар, но ты участвовать более в таких
мероприятиях не будешь – Шарику заметно похудело, он закрыл лицо
руками и скрылся прочь, сопровождаемый вздохами сострадания
оставшихся.- Какое он предложил имя? – вырвалось, нарушив тишину, из
толпы…
- Он предложил назвать сего нового человека Шариком, данного,
конечно, можно было ожидать, но не каждый же раз, что характерно, на всех
голосованиях его заветное имя попадается первым вновь и вновь. – Чик
опустил руку в судьбоносную шляпу и достал новое имя – Мурзик – озвучил
он – ну что же вы, это не серьезно, все я решил, его будут звать просто Кот,
кто "за" поднимите руку, давайте, давайте поднимайте, а то все, наверно,
уже и есть захотели. – после этих его слов имя Кот было принято
единогласно. Люди повставали со скамеек, и, взяв их с собой, отправились по
своим делам.
3.
Не пытаясь сопротивляться своему имени, я развернулся в ту сторону,
куда уходил народ. Толпа стягивалась к небольшой двери, выстраиваясь в
длинную очередь, владельцем этой двери был огромный дом, точнее много
домов прилипших друг к другу, все было сделано из дерева, у дверей стояла
черемуха. Запахло свежестью, видимо, приближался новый ливень.
– Зима – вдруг неожиданно сказал подошедший ко мне Чик, – здесь
зимой часто идут дожди, они уводят людей на поиски Бога, многие сходят с
ума от их шепота, здесь легко сойти с ума, постоянно преследуют мысли
какой-то ответственности, будто чего-то ты еще не сделал.
– На поиски Бога? – переспросил я.
– Мы не всегда так жили – он обвел взглядом сросшиеся между
собой жилища – когда-то был Бог, люди не сходили с ума от дождя, он был
мудр, мы любили его. Однажды, много лет назад случился пожар, пламя
охватило наши жилища, все вышли на улицу, вынесли детей, вещи, какие
смогли спасти, а Бога – Чик опустил голову и еле слышно пробормотал – а
Бога забыли, когда кончился пожар, никто не мог вспомнить даже как он
выглядит, может быть, он был среди нас, а может погиб. Несколько сильных
человек увели нас от сгоревшего поселения, а обратная дорога была напрочь
смыта ливнем, найти ее мы до сих по не в состоянии. Кто-то кричит, бьет
себя по ушам, кто-то отправляется в неизвестный ему путь, но все знают, что
с приходом зимы некоторые из нас либо погибнут, либо уйдут и не вернутся.
Может быть хочешь узнать где ты? – спросил Чик
– Да уже и не знаю, с самого утра мне все больше худеет, ведения,
сны, я запутался.
– Так всегда бывает после смерти, это сильный удар для твоей души,
сон- это ничто иное как смерть, земля ушла из-под ног, и все твое сознание
окунулось толи в воду, толи в небо. Люди видят смерь так, как хотели бы ее
увидеть при жизни, или как им ее обрисовали тамошние смертеведы. А это –
он обвел рукой во рук себя – загробный мир. Иногда к нам приходят новые
жители, мы радушно их принимаем и даем ослабшим душам имена, да
наставников от бога. А теперь пошли есть.- В загробном мире еще и едят?! – удивился я, это никак не подходило
под рамки моего представления о этом состоянии, или мире в чем я
окончательно запутался.
– Конечно, еще как едят, за обе щеки, можешь даже проспать
очередь, да и я вместе с тобой, мы ведь не юродивые, как Шарик, нас без
очереди никак не пропустят, и еда здесь тоже имеет свойство кончатся.
Когда мы подошли, очередь на много уменьшилась, но все же, много
людей стояло на улице, через мгновение полил дождь и менее расторопная
половина, в коей мы с Чиком являлись хвостом, промокла до нитки. В
столовой на низких столах люди ели руками, это, по видимому, была курица,
после еды каждый протягивал руки, за единственное, невысоко поставленное
в этом доме, окошко, и мыл там руки.
4.
Когда ливень кончился, в открытые двери и окна нахлынула
свежесть, хотелось дышать как можно глубже, прохладный воздух
проскальзывал внутрь тела и выходил обратно с дыханием, выталкивая жару,
скопившуюся сухим комом в горле.
Чик повлек меня за собой на улицу, земля размокла, и мы босиком
чавкали по разомлевшей дороге, Чик молчал, он только изредка оглядывался,
дабы убедиться в моем присутствии, мы отошли уже довольно далеко от
дома. Я посмотрел в небо, не было видно ни птиц, ни насекомых, с неба
глазела на меня только тишина, солнце было где-то за спиной. Не считая
всплесков грязи под ногами, которая жадно глотала наши ступни, с
неохотным вздохом отпуская их от себя, вокруг ничто не издавало звуков.
Ветер заскучал в жидкой траве, не в силах пошевелить ее, он пытался
взбодрить хотя бы пыль, что было тоже для него непосильным безнадежным
занятием, потому что она просто-напросто промокшая лежала бездыханная
вдоль дороги, истоптанной чьими-то следами. Чик постоянно оглядывался по
сторонам, то и дело поглядывал он и на меня, но молчание все еще грызло
воздух нашими неторопливыми шагами.
«Солнце уже полностью опустилось на дно мертвого озера, все
смешалось воедино, мне было безразлично- земля ли, небо под ногами, не
видно было кромки озера, дорог, было очень трудно дышать в этой пустоте,
наполненной лишь звездами, я чувствовал, как трясутся мои руки, впрочем, я
их не видел, только чувствовал. Даже здесь, в кромешной темноте, человек,
появившийся бы из глубины озера или с дороги, взорвал бы мою ярость,
страх забился в самый темный и мокрый уголок моей души, опасаясь встречи
с яростью, страх все шептал дрожащим голосом, что он не хочет видеть здесь
человека, велел мне опасаться любого пришедшего с любой дороги человека,
иначе…». Мысли мои оборвались.– Слушай, Чик – решив нарушить тишину, сказал я – почему в
загробном мире так мало…жильцов что ли, за тысячи лет здесь накопилась
всего… как я сумел посчитать, человек пятьдесят?
– Догадки мои были не пусты, я поддался своему предчувствию и
повел таки тебя к горе, найди себе камень.
– Я не понимаю – остановившись и увязнув практически по колено в
грязи и воде вскликнул я.
– Когда был Бог – Чик опустил голову, ему, по видимому, было
стыдно – когда был Бог, один человек тоже спросил его, не дав ответа, Бог
сказал следующее: «…Пусть каждый житель этого мира возьмет себе камень
и бросит его мне под ноги, пройдет время и мы узнаем много ли душ, кроме
ваших, топчут дороги сего мира, но каждый должен бросить лишь один
камень, каждый следующий камень улетит прочь от горы…». День за днем
приходили новые люди, бросали камни, приходили в дождь, в жару, по
одному и по несколько человек. И вот… – Чик показал в сторону прямо на
горизонт, там зияла, возведенная по одному камушку, по одной жизни
огромных размеров, гора – многие смельчаки лезут на вершину горы, дабы
положить свой камень на ее пик, под опеку неба и ветра. А каждый, после
первого, камень превращается в птицу, а мы, как бы это не выглядело
смешным…мы этих птиц едим, к сожалению, кроме этих птиц, да некоторых
трав и коней нам есть нечего, лес крайне редко дает нам пищу, все чаще и
чаще он нас просто не пускает в свои сказочные темные владения.
Путь наш продолжался еще по крайней мере час, пока гора
полностью не выросла из горизонта, на самом деле ее владения длинным
хребтом уходили по лону долины в загоризонтную даль, неведомо куда,
унося каменные отражения душ за собой.. Послушав совет Чика, с осколком
базальтовой породы в руке, я устремился вверх по горе, она казалась литой,
как огромный железный валун, грунт был буквально приплавлен к ней, с
трудом волоча ноги по скользким камням, взбирался я все выше и выше, но
до вершины так и не добрался, устав, нашел лишь одно верное решение – это
сесть и передохнуть, положенный рядом минерал, всем своим серым
неприметным существом, присосался к холодному переписчику душ, и что-
то во мне вздохнуло, нечто перевернулось. Заликовал, к сожалению, только
проснувшийся ветер, мне же было не по себе.
От ветра гора посвистывала, кое-где докапывали с выемок останки
дождя, громыхала, с любопытством выглядывающая из-за камней, туча,
солнце, не жалея лучей своих, восседало в зените голубого неба. С высока
открывался просторный вид, мир этот, как мне казалось, был безграничен, по
правую руку от меня лениво ползла река, облизывая заросшие болота, на
противоположной стороне реки чернел лес, казалось, лес рос не в верх, а
наоборот, вгрызался в землю, от чего казался черной дырой, за рекой,
частично прикрываясь лесом, как я позже заметил, рябила суетливо серая
масса каких то людей, они стучали, пилили, что-то выкрикивали, чего я ей-
богу не мог разобрать. Слева, далеко, так же ворчала роща, видимо там шел
дождь, она уходила за гору, постепенно к ней приближаясь, деревья мнеказались черными и страшными, хотя были, довольно-таки далеко. Я тут же
отвернулся, направляясь к подножию, дабы ливень не смыл меня и тем более
не убил, что я, конечно себе, с трудом представлял. Бегающий взад и вперед
воздух, то и дело норовил скинуть, но, к его огорчению, добрался я
благополучно.
В это время Чик, с трудом волоча по земле камень, передвигался
мелкими шагами к непокоренной мною горе, как только камень
соприкоснулся с ней, он тут же превратился в глухаря, который в свое время
не стал терять времени даром и пустился прочь от преследователя. Чик бегал
кругами за обезумевшей птицей, я же хохотал, что есть силы, когда
последние иссякли, то изнеможенное тело мое упало на землю и
продолжался сей истерический смех не менее пяти минут, пока бедняга Чик
справлялся с пернатым камнем. Прошло около часа пока мы ловили птиц,
мой друг приносил камни, я клал их к горе и…, в итоге порядка десяти птиц
перекачивало на кухню в тот день, и как минимум, сто лет настроения в мое
сердце.
5.
Чуть показавшийся издали дом, дал о себе знать громким появлением
Шарика, бедняга спотыкаясь, ругаясь бежал в нашу сторону, тряпье на его
теле раздувалось на ветру, как парус, встречающий очутился подле нас, с
головы до ног измазанный в грязи, коей пытался поделиться с нами. Шар, как
и обычно не скупился на слова, хотя многие было не разобрать вовсе, но суть
понять оказалось не мудрено. Осерчал наш верный друг лишь от того, что не
был взят с собой на гору, он рассказывал какое удовольствие ему доставляет
ловля птиц, как был бы он нам в этом нелегком занятии полезен…,
причинами Шарик занял нам всю оставшуюся дорогу. Дом, приблизившись в
плотную, вывалил на нас всех имеющихся в нем жителей, которые
освободили путников от груза еще теплой добычи.
Крик птиц быстро сменился запахом, дух пернатой еды возбуждал
аппетит, аппетит в свое время собирал людей в длинную очередь,
нетерпимость которой обострялась громыханием приближающейся грозы.
Тучами заволокло пол-неба, включая солнце. Поев, я по совету Чика
отправился спать.
Комната моя оставалась прежней, если не считать исчезнувшего
молока. Все стихло, закутавшись во что-то я уснул.
« – Где же солнце, как мне осточертело это озеро. Что оно? Кто оно? –
на проклятом озере не было ни единой волны – видимо мертвое. Видимо его
удел отражать…нет подражать. Удел? А может быть оно хочет быть небом…
Должно быть это трудно, такому маленькому озеру хранить секреты солнца,
мысли, которые собирались на протяжении всего дня, и как велик соблазн
отдать их людям, ох, эти люди, как они мне ненавистны, но тут их нет, это я
начинаю понимать, где угодно, но не тут. Где же все таки солнце? Как темно.
Всю ночь луна жалуется на свою старость, дороги на одиночество, небо что-то бормочет, что- не разберу, а озеро молчит, мне противно его молчание
хотя… помолчать вместе с ним может быть не так плохо…» Тепло. Ноги мои
что-то согревало, нечто теплое. Я проснулся.
От вчерашней прогулки тело мое ломало, как не хотелось открывать
глаза, впрочем, меня никто не заставлял. Теплый комок в ногах зашевелился,
я боялся поднять голову и лежал в ожидании. Комок прошелся вверх по
ногам, по животу и уселся на грудь.
- Кот,- прошептал я – на груди моей восседал черный толстый кот,
его большие глаза наблюдали за мной. Я посмотрел ему в глаза, кот видимо
не мог вынести сей дерзкий поступок и дал понять шипением, что впредь
делать такого я не в праве. Тело мое от напряжения окоченело, ни руками, ни
ногами пошевелить не было никакой возможности, скинуть ниоткуда
взявшееся животное, не позволяли позабытые во сне силы. Желтые глаза
впились в мои с такой дерзкой проницательностью, какую не позволял бы
себе ни один человек. В зрачках потемнело. Сознание в последний раз толи
шепнуло, толи чихнуло, что-то пробормотав на последок. Уснул…
6.
- Извини, я не хотел выпивать твое молоко, глупое животное…, я не
тебе, будь добр перестань, отцепись…
- Кто здесь? – мой голос осип, видимо я простыл – Чик это ты?
- Да. Твой талисман, он, он материализовался что ли, он порвет мне
штаны. Кот прошу тебя, убери меня от него
Сонное состояние усадило меня на кровать, руки, будучи еще
непослушными, искали на отлежавшемся лице глаза, в то время как те
наблюдали за Чиком, и нападавшим на него то и дело котом. В теле моем
творился кавардак, как в прочем и в голове. Посидеть долго мне не удалось,
так как Чик, за неимением ума, наверное, бегал по комнате, издавая все более
высокие визжащие звуки. Наконец, забравшись на кровать, и, скрывшись за
мою спину, Чик завел дискуссию с ополоумевшим котом, дескать,
аморальное поведение не под стать такому важному животному. На что
невозмутимое животное отвечало на столько дерзким молчанием и
монархическим взглядом, что безнадежность уговорила Чика уступить в
неравном бою. Не имея терпения более находиться в этой комнате, шатаясь, я
побрел на улицу… сон хоть и с не довольствием, но все же отпускал меня.
• Куда ты направился? – окрикнул меня, занявший кровать Чик
• На поиски Вашего Бога! – крикнул с какой-то яростью в голосе я.
Если бы знал тогда, к чему приведет мой спонтанный выкрик,
наверное, поступил бы иначе, но выкрик родившийся в ту секунду, прожив
еще не более получаса, лишь мыслью, материализовался подобно моему
коту, только не новым животным, а все тем же старым Чиком, обремененным
сумкой. Чик с полной уверенностью, на глупом своем лице, заявлял, что
давненько и сам подумывал о подобного рода мероприятии, но будучи
человеком нерешительным каждый раз откладывал его. Сознание, не давало
мне покоя, ошибка моих поспешных слов толкала меня, пихала в бок,отмеряла обидные подзатыльники, и как я скоро успел заметить – выгнала
далеко от пределов моей комнаты и даже дома. Сердце билось беспокойно,
будто уходил я на всегда, проклиная человеческое слово, но так и не имея
сил сознаться Чику, что все доселе сказанное было выкриком уходящего сна.
Мы шли босиком, выбрав на сей раз не разбрызганную в грязь
дорогу, а сырую траву под корнями коей земля была не такой зыбкой. На
плече моем сидел все тот же кот, что чрезвычайно затрудняло мой ход, так
как он постоянно сползая с моего плеча, каждый раз водружался на место, от
чего мне приходилось горбиться, и в конце концов ленивый попутчик вовсе
был сброшен на землю. Не имея более выбора никакого, кот плелся за нами,
по началу он пытался стряхивать воду с лап, но отрекшись от сего
бесполезного занятия, ковылял наполовину промокши, и будто бы похудев…
В общем, картина представлялась мне мрачноватой, к тому же, довершающее
ее молчание, ленивым штрихом смазало настроение.
Дорога все ползла и ползла, подтягивая к нашим ногам черный лес.
Надоедливый дождь подобно туману навис над нашими головами и, насквозь
промочив одежду, ехидно посмеивался в траве. Ничто не останавливало
тишину, до того момента, пока ее не разрезал голос, этот голос непременно
был нам знаком, он бежал, то и дело спотыкаясь, падая или почти падая в
грязь… настигнув преследуемых, голос поспешил обрадовать нас своим
присутствием и чрезвычайной проворностью, благодаря которой я с моим
спутником были настигнуты. Сим взъерошенным и непременно грязным
созданием оказался Шарик. Судя из рассказов нашего преследователя, он,
будучи оставленный в одиночестве, по запаху, причем сей факт был
упомянут не единожды и с нескрываемой гордостью, нашел и догнал своих
друзей, которые без него остались бы совершенно голыми относительно
этого ужасного мира. Рассказ сопровождался хвалебными выкриками, Шар, к
тому же постоянно юлил возле нас, находясь в таком возбужденном
состоянии по крайней мере в течении часа, но и спустя это время находил,
непременно, мгновение чтобы доказать свою нужность, при чем из десяти
сказанных слов более или менее полезными находилось не более двух, хотя и
те, честно сказать, не представляли никакой полезной информации, разве что
идти стало веселее. К тому времени дождь убрался восвояси, ветер торопился
иссушить траву, солнце казалось, уже само запуталось своих скитаниях и
висело где то отчужденно, размышляя о чем-то своем солнечном. Путь
привел нас к лесу.
Стена из плотных деревьев и кустарника, выросшая перед нами,
всем своим шершавым, колючим телом убеждало любого путника, шел ли
тот сей стороной намеренно, либо его завело в столь неприглядные места
отсутствие страха смешанное с незнанием своего пути… то, что можно было
назвать дорогой, непременно сгорбившись и, приняв физиономию
отвращения, некрасивой складкой разбегалось в стороны от леса. Трусливая
тропа оставила нас уже на опушке, она просто растворилась, притворившись,
будто ее тут и не существовало вообще. Зачем и почему мы вошли в этот лес,
тогда, как следуя вдоль, мы имели возможность найти брод, в рассекавшейэти земли реке, данные вопросы скрылись настолько глубоко, что даже страх
со всей своей усидчивостью, кропотливостью не смог выцарапать и крошки
этих вопросов, а когда все-таки это сделал, было уже совсем поздно. Сначала
лес выглядел достаточно заурядно, мы перескакивали лужицы с
застоявшейся водой, перемещались по кочкам, порой даже шли по
относительно сухой, заваленной ржавой листвой почве, затем по щиколотку,
а после чего и по пояс погрузились в темную смрадную воду болота. В
целом, лес так и оставался бы заурядным, если бы не тишина, которая
поглотила нас с незаметной силой, черствый кулак леса сжимался, и чем
плотнее, тем явственнее мы погружались в безмолвие. Сначала онемели
наши шаги, даже вязкая, насквозь прогнившая грязь, более не чавкала по
ногами, брызги, падавшие на гладь воды, тут же съедались лесом и ни чем,
кроме кругов, убегавших за спины деревьев, себя не выдавали. Затем
пропали звуки нашего дыхания, стук сердца, мы шли в матовой тишине, от
чего на моем теле, трясся каждый член, казалось, что вместе со звуком моего
дыхания и сердца лес забрал и сами эти функциональные возможности
организма, казалось, я не дышал и не билось мое сердце. В душу в самые
закрома, где до селе прятался страх закралась паника, шаг сменился на бег,
ветви срывали одежду, царапали кожу, зацеплялись крючковатыми пальцами
и выворачивали сознание наружу, возможно из пасти моей вырывался крик,
но он мгновенно съедался лесом, страх, как правило, порождает учащенное
сердцебиение и дыхание, но и этот козырь был у бедняги вульгарно отнят.
Сколько продолжался мой неистовый бег, сколько крови я оставил на
ладонях черного леса, мне не было ведомо…«…солнце предательски долго
не появлялось, тишина… и здесь мне не скрыться от матовой тишины, нужно
срочно бежать, зрительно вспоминая дорогу, собирая по пути запах травы, я
побежал к озеру, я вырву из твоих недр солнце, но озеро и не торопилось
приближаться, оно смеялось надо мной стареющей луной, ярость
переполняла мой дух, казалось, она прольется из меня подобно гейзеру и
образует свое, на много большее озеро, но этого не произошло, на полпути с
того же самого места, куда с недавних пор опустилось солнце, появился
просвет маренового цвета, он то меня и остановил…».. Запах мокрой травы
ударил в голову, как сильный одеколон, после леса он казался на столько
сильным, что заставил очнуться, услышав свое дыхание, я чуть было опять
не потерял сознание, но был подхвачен чьими-то руками, это оказался Чик.
Мы сидели на опушке леса, стена деревьев, так внезапно открытая в начале
пути оборвалась, как нам казалось, точно такими же деревьями, будто вышли
мы на то же место откуда начали переход сквозь этот чудовищный бурелом.
Выглядывающее от куда-то из-под леса солнце, возможно и
намеренно, расслабило бдительность, которая впрочем и раньше не
отличалась особой активностью, утопило в нас страшную новость которая,
как нам тогда показалась, всплыла слишком поздно, она состояла в том, что
пропал Шарик. Возвращение в черный лес на сей раз не показалось на
столько страшным, все произошло быстро, в каком то смысле даже
механически, не требуя ни каких мыслей, сущность наша, подхватила тела,те в свою очередь незамедлительно исполнили свою функцию… подводя к
итогу - Шарика мы нашли, причем сделали это быстро и слажено, вытащили,
и только после этого, просто от незнания как поступить в такой ситуации,
сели рядом с обездвиженным телом нашего друга. От жизнерадостного и
активного человека не осталось и следа, Шарик лежал на траве белый,
словно кусок мела, дышал он или нет понять мы не могли, к горлу
предательски подкатывал воздух, как будто легкие не справляясь со своей
работой, выталкивали содержимое плотными грубыми кусками, на столько
грубыми, на сколько таковыми может быть воздух. Чик так же изменился в
лице, пропало его детское выражение, он почти не двигался и, не отрывая
глаз от мелоподобного товарища, тяжело дышал. Было принято негласное
решение сделать привал и поспать. Солнце к тому времени совсем
спряталось за лес, где-то с той стороны щекотал воздух дождь, а мы, скорее
я, за других ручаться не смогу, спали.
Часть 2.
«…Изнанка дня, на россыпях дарЯщих
Нам терпкий вкус лекарства от тоски,
И для надежд умам принадлежащих,
О том, что здесь мы вовсе не одни...
Покорно циклам скучным подчиняясь,
как будто вор меняет облик свой,
И в отраженье света растворяясь,
За дали прячет умерший покой...
И плачут травы, сонными руками -
Колышут ветер меж голов своих,
Их сон тяжел и тянет словно камень,
И оставляет в сумерках ночных...
Изнанка дня, на россыпях дарЯщих
Нам горький вкус настоя от гордынь,
Колышет край земли живородящей,
Колышет ветер - сонная полынь...»
1.
«Явственно ощущался холод, казалось, приход солнца обязан был,
по сущности своей и по устоявшемуся характеру, принести со своим
появлением тепло, но от тепла осталась только оболочка надежды, ожидания
и неизвестности. Как будто услышав мои мысли, прищелкнув кнутом
издевки, рассвет погнал на меня ветер, который не замедлил пуститься в
галоп, растрепав своими озябшими пальцами волосы травы. Ветер проходил
сквозь меня, цеплялся колючей сущностью за мое тепло, ежели было во мне
тепло, в чем я сам не был уверен полностью, и уносил, вырывая из спины,
казалось будто бы вместе со спиной. Ветреное стадо, гонимое пожарищем,
возникшим за кромкой озера, раз за разом проходило сквозь меня и все
увереннее становились мои мысли, диктовавшие - ухватившись за гриву
пробегающих и увлечься в неизвестность, покуда им виднее, куда и зачембежать, и я бы непременно поддался сему малодушному страху, покуда бы
все не оборвалось в миг…»
Цок… цок… цок… Отчетливо, не смотря на не закончивший еще
свои дела сон, пробивалось в голову… Цок… цок… цок… переливами и
будто бы эхом, повторялось снова. Этот сорный спор перестуков, да
перескрипов становился все явственнее… топ… топ… цок… цок…,
перебивали друг друга звуки, от хвастовства своего перезвона первый звук
звучал все громче и насмешливее, его оппонент не спешил отставать, от чего
в скорее все смешалось в сплошную хаотичную симфонию, с едва
угадываемым ритмом и тем более совершенно не различимой мелодией…
цок… цок… ширк… ширк… вмешивались новые звуки, подсознание
выдавило словно накожную болячку любопытство…, потревоженное оно не
соизволило замедлить и открыло глаза, слух и без того уже возбужденный,
казалось, шевелил уши, щекотал, делался вострым и давил на лоб какой то
своей тяжестью…
Кругом оказалось все тоже дерево, но сложено более ладно и
пробитое промеж бревен болотным мхом, звуки доносились из небольшого
окошка, видимо, подобного плана придерживались все жители сей
местности, окошко снабжалось выдвижной перегородкой, прокопченной и с
небольшой засаленной ручкой. Очутившись на ногах, я машинально начал
искать выход, коий незатейливо расположился прямо напротив выше
упомянутого окошка, словно бы ощущая дежавю, состояние мое мнило, что
принепременно обязан появиться Чик, со своим спутником, но на сей раз
дежавю обманулось, скомкалось где-то в районе горла и осталось там сидеть
до полного растворения своей никчемности. Я подошел к двери, та была
обита, видимо, тем же сфагнумом, но смешанным какой-то глиной… в
целом, я не вдавался в нюансы архитектуры и вышел вон.
Кругом кипели, бегали, стучали… узнавались так же обличия
иных дел, касаемых плотничества, строительства и прочих занятий,
являющихся антонимами лени… Оглядевшись вокруг, можно было зацепить
взглядом многочисленные строения, нагроможденные порой друг на друга, с
одной стороны сложенных ладно, но их количество и плотность давили,
уничижали, пробуждали какие то (какие-то через тире) воспоминания,
страхи… На всем этом мегаполисо-подобном месиве антитезой и как будто
нелепой заплаткой из совершенно не понятно откуда взявшегося материала,
на глаз мне выпал Шарик, он олицетворял полу прикрытое, завуалированное
непременно с озабоченной физиономией олицетворение лени. Шарик
выхаживал, как уже было упомянуто, с невероятно занятым лицом,
нагловатой походкой, разбрасываясь, между прочим, не скупясь,
повелительными жестами. В одно время его можно было увидеть возле
будущего колодца, в коий он непременно соизволял заглянуть, мгновение
спустя, наш невозмутимый друг измерял педантичным взглядом возводимое
жилище и все в таком духе. А между прочим, кругом сновали люди, как
будто бы и не замечая ничего на своем пути, кроме работы.Увидев меня, Шар не замедлил измениться в лице, буквально двумя
прыжками успев преодолеть разделяющее нас расстояние, заваленное
опилами и прочими строительными отходами, данное лицо очутилось возле
меня, обладая, как в прочем и обычно, изрядным количеством информации,
подлетевшее лицо, используя все возможные на тот момент способы
передачи накопленных знаний, вывалило их, как мне показалось минуя
посредников на прямую в голову, так как уши вроде бы ничего и не слышали,
а если даже и слышали вряд ли успевали перемалывать сыплющееся на них.
В общем и целом, все обстояло в следующем: после того, как мы вышли из
леса, и улеглись на опушке, нас нашли люди, идущие в лес, толи за дровами,
толи за новым строительным материалом. Увидев нас, они неохотно
отпустили свои драгоценные занятия и поспешили доставить толи усопшие,
толи уснувшие, но в любом случае бездвижные тела в ближайшее строение,
дабы после сего продолжить начатое. Само поселение, если его так можно
было назвать, содержало в себе огромное количество людей, большая часть
которых трудилось ото дня в день, правда исходя из тутошного светового
дня, они трудились на грани бесконечности, что могло напомнить некое
помешательство, если подумать, многие пренебрегали сном и пищей.
Строительство продолжалось даже после того, как кончались строительные
материалы, за неимением либо терпения, либо времени, чего в этом мире
впрочем было в избытке, начинали разбираться старые дома, и на их основе
строились новые. Часть территории была так густо застроена, что казалось
странным при наличии бескрайнего простора вокруг, и так нагромождено
было здание на здание, из-за чего получалось неприлично страшная картина
– некоторые дома, вместе с людьми были зашиты в деревянную коробку из
склеенных между собой строений, оное в принципе не мешало заключенным
внутрь этой коробки производить внутри свои постройки, то есть люди в
каком-то экстазе застраивали себя и уже не могли остановиться... В прочем,
был у них один плюс, их пускал в свое лоно лес, жуткий черный лес. Кое-что
было рассказано Шариком, причем все, что было им поведано, приходилось
перелопачивать, перекраивать и вытягивать только полезное практически за
уши, но некоторое я успел увидеть сам, так как пробыли мы там не меньше
трех дней, то есть по моим ощущениям это были три дня, неизвестно кем и
когда заведенные, идущие ли верно, а может требующие починки
биологические часы в моей голове отсчитывали, за неимением ночи,
примерно одинаковое количество часов, часы мерились порой какими-то
между прочим делами, в сутках, тем самым хоть как-то оставаясь во времени,
а не утопая в нем с головой. Шарик хоть и менял свою физиономию с глупой
на изрядно глупую, играющую пантомиму занятого человека, но все-таки
присутствовал при мне, что нельзя было сказать про Чика, за эти три дня я
его не видел, можно, конечно, сказать о личности издали напоминавшей мне
Чика, данная личность возникала таки несколько раз, возможно, это он,
примерно на второй день, маячил на крыше с кусками березовой коры, на
исходе первого дня оный же субъект, не подававший ни каких знаков, какие
обычно подает знакомый человек, тащил из леса бревно. Зато вернулся кот,откуда не возьмись, причем, не меняя шири своих боков, при отсутствии еды,
впрочем, за него не берусь ручаться, мы за все мои биологические три дня не
ели ни крошки, и, возможно, от сознания сего худели на глазах.
2.
Пора было отправляться далее… в этот раз в путь мы отправились
налегке, волоча за собой ужасное ощущение утраты. Постройки резко
обрывала степь, трава была не ниже щиколоток, я обернулся на удаляющееся
от нас селение, на одном из ближайших домов, высотой примерно в полтора
этажа, стояла знакомая мне фигура, увлеченная каким-то своим делом и
совершенно отчужденная от мимо протекающего мира, от вздыхающей в
полную грудь степи, от солнца, играющего меж деревянных нагромождений,
от чего цвет его менялся от ослепляющее белого, до матового желтого, от нас
уходящих… вдруг, будто бы услышав шорох моей мысли, Чик поднял
голову, видимо, точно зная в какой стороне мы находимся, постоял так
мгновение, после чего поднял руку и с какой-то детской веселостью помахал
нам, потом будто бы вспомнив о чем-то, углубился обратно в свое занятие…
Постройки удалялись, казалось, что мы стоим на месте, когда как земля
прокручивает, будто бы на конвейере мимо нас происходящее и удаляет
селение все дальше, либо сжимает из-за никчемной сущности своей, как
пожирает время брошенный хозяином дом. Но все же мы двинулись, как бы
не было это со стороны нелепо…
Все вышепроисходящее казалось мне настолько низким, впрочем,
своего ощущения объяснить я не мог, оно шло изнутри, очень четкое
ощущение, но до селе заваленное каким-то хламом, настолько низким и
бескаркасным, что и не имело смысла уделять этому место, и как только Чик
мог втянуться в это… точнее сказать, как я мог позволить! Ощущение этой
мысли гладило меня по спине, едва прикасаясь, вызывая дрожь, казалось, я
вдохнул излишек воздуха, который давил на меня изнутри. Мы брели уже
достаточно много времени и давно потеряли из виду наше последнее
пристанище, но что-то цепляло меня за ноги, так и норовило уронить на
землю… В одно время я понял, кто царапал и грыз меня изнутри, я узнал этот
прикус, это жжение от ран из-за ядовитой слюны кусающего животного… я
ощущал стыд. Мимо плелись нам навстречу многое и многое количество
трав, разношерстного состава, одни были длинные и худые, и более всех
хотели принадлежать солнцу, от того и тянулись изо всех сил не зная меры,
что внушало к ним лишь недоверие, до которого, впрочем, им не было дела
никакого, иные же были жирны и выдавливали прочих, рядом растущих
соседей, зажиточный их норов так и распирал во все стороны, физиономии
были сочные и довольные, третьи были невзрачные и более всех внушали
уважение, так как росли в самых неприглядных местах, громоздились на
камнях, изыскав на последних, ничтожное количество земли, коей были
вполне довольны. Что-то привлекало меня в этих травах, они были худы,
невзрачны на вид, и чаще всего появлялись в таких местах, в каких прочие,выше описанные, погибли бы… да хотя бы от одиночества, которое
окружало гладкое тело камня или лощеного ветром бугра, лишенного по
какой-то причине жизненной своей силы. Вперемешку ко всему прочему,
душу мою тревожил, прежде напомнивший о себе, стыд, напирая изнутри, он
мешал вместить то количество воздуха, которое достаточно было для
нормального состояния, из-за чего я то и дело задыхался, останавливался и
вдавливал в себя кислород большими жадными глотками.
Впереди маячило корявое высохшее дерево, солнце повисло на одной
из его ветвей, делая его более худым и безжизненным, что в данном случае
показалось мне парадоксом, наравне с рвущими себе кожу травами, которые
так и тянулись прильнуть к светилу, это дерево получало его в большей
степени, от чего казалось более мертвым, чем есть на самом деле, на столько
мертвым, на сколько таковым может быть высохшее дерево. Увидев дерево,
мне вспомнился Чик, казалось, он стоял рядом с высохшей корягой и махал
мне рукой, как тогда, думалось мне что уже много лет назад, улыбался своей
детской улыбкой, наполовинузаслоненный солнцем, почти просвечивающий
насквозь, с развивающимся тряпьем, почти сравнимый со своим
недвижимым соседом. Потом он шагнул шаг и скрылся полностью в белом
слепящем тумане лучей. Мы прошли дерево, оставив его с левой стороны,
естественно, там не было и следа человека. «Ветер доживал последние
секунды, силы его истекали, он становился мокрым, тяжелым, запинался о
травы и падал большим круглым взрывом в их зеленые объятия. Солнце
почти вышло от туда же точно, куда вошло ранее, оно растянулось над
кромкой озера в заключительном поцелуе, оттягивая губы лучей в
каплевидной форме, казалось, отцепившись от воды, оно издаст цокающий
звук, Чпок!, но нет… тишина, только шуршание умирающего ветра…
Открыли свой лик дороги, они были новые, умытые, опустошенные и ждали,
что сегодня их наполнят непременно новыми тайнами, новыми шагами,
очередными пыльными всполохами на их телах. Трава, которая еще не
сбросила росу под гнетом утреннего ветра, была тяжела, приземиста и всем
своим существом отличалось от предзакатной. Утро, за исключением
заблудившегося солнца, выглядело вполне прилично, причесано и умыто,
непременно идти я должен был по голой полосе дороги, которая уводила
меня от озера и немного вдоль него, где-то впереди торчали ребра оврага,
видимо, разъела, вылизала землю за годы своего бега… «Именно туда!»,
диктовал мне внутренний голос, туда…» Что-то щелкнуло в голове, я
очнулся, видение мое слетело как, вырванная ветром шапка, и улетело, мало
чего я из пригрезившегося запомнил. Впереди маячило сухое дерево, мне
показалось что оно еще более сгорбилось, подпирая руками скрюченную
спину свою, и прозибало под солнечным гнетом, суд которого навис прямо
над макушкой уродливого деревянного солдата.
- Мне казалось, мы уже прошли это дерево – сказал я будто бы самому
себе- Это, нет – радостно отозвался Шар, видимо, он давно ждал внимания,
с моей стороны, так как компания кота ","(лишняя запятая) не льстила ему
особо интересным общением. (точка порпущена)
- Что значит это? – снова сухо и, не придав совершенно ни какого
выражения своей фразе, произнес я, губы мои иссохли, в волосах поселился
жар, который выкалывал из меня любое понятие чувств, поэтому Шару
потребовалось некоторое время для составления ответа, поначалу он просто
смотрел на меня, оценивая, как художник оценивает свою картину, отойдя на
шаг назад и решая, толи сжечь холст, толи продолжать работу над ним…в
итоге он выпалил.
- Это значит это, это, не посредственно, сие стоящее тут, растущее
видимо когда-то, я ведь не мог подумать, что оно родилось непременно
таким, хотя я мало чего знаю о здешних де… эм.. в общем, это не проходили,
а три таких же точно, возможно, занесенных ветром, еще в качестве семечка,
конечно, не думаешь же ты, что оно в текущем своем обличии сюда
перебралось, принесенное непременно же семечком или косточкой из
черного леса хотя бы, а может и птица, хотя не исключено, что и человек… в
виде например яблока, или иного фрукта, то есть что я хотел сказать, мы
прошли уже несколько их, и все они как капля, хотя и есть некоторые
исключения, в иных ветках, ствол где более кривее или прямее, или мох
наиболее живо разросшийся…
- Я понял тебя, Шар… - вклинившись в глубокий вдох, остановил мой
голос разгорячившегося спутника – То есть – я оглянулся назад, с надеждой
увидеть дерево, коего мой взгляд за нашими спинами не застал – то есть, ты
хочешь сказать, что уже третье дерево?.. сколько же мы идем ?
- Порядком.
- Порядком… - повторил я, это обозначение позволяло развернуться
фантазии, расширяло представление о времени, видение мое длилось не боле,
чем несколько минут, когда как на дорогу утрачено было не меньше
нескольких часов, что на самом деле не имело значения в качестве времени
здесь и сейчас…
Мы шли далее, и не было до того у меня представления, на сколько это
затянется, в течении равных промежутков времени, нам встречалось по
одному дереву, в каждом я искал хоть какое-нибудь отличие от прежнего,
находя, радовался, непременно запоминая это отличие и так раз за разом,
дерево за деревом, казалось мы шли каким-то чудовищным кругом, иссыхая
шаг за шагом.
Солнце отстало от нас и плелось где-то за спинами, обдавая нас своим
горячим дыханием. Когда мы приближались к очередному стволу дерева, его
корявый силуэт маячил на фоне синего неба, я заметил там фигуру Чика,
который преспокойно ломал растрескавшиеся сухие ветки, завидев меня, он
непременно, сочтя за нужное, продолжать мучить меня, начал махать рукой,
как бы подчеркивая всю трагичность происходящего однообразия, мне
оставалось только закрыть руками глаза и попытаться стряхнуть ведение, что
однако дало свои результаты, Чик исчез, вместе с тем я ощутил насколькоиссохли мои руки, лицо приняло, будто бы, состав песка и, казалось, тотчас
рассыплется от прикосновения. Ноги мои бросились бежать, воздух сгонял
засидевшийся в волосах жар, пот начал стекать по лицу, воздействуя
известным образом на язвы иссушенной кожи, но мне было не до этого, я все
бежал и бежал притягивая к себе одинокое дерево, в одно мгновение мне
казалось, что темный корявый силуэт на фоне синего экрана неба,
ретировался от меня за горизонт, видимо раскусив мои намерения, но нет,
секунда за секундой хватали его за шершавые, потрескавшиеся пальцы веток
и тянули ко мне. На самой вершине моего бега я и сам понял, чего жду от
себя, как только я приблизился к дереву, в разные стороны полетели ветки,
некоторым впрочем, удавалось урвать и моей крови, большие и маленькие,
потрескавшиеся и совсем гладкие, бескожные они падали на пожухлую
траву, руки дерева были теплыми и стонали от боли, при каждом моем
жестоком нападении, под конец, удар ноги, к коему я приложил вес всего
своего тела, стал последним аргументом в нашем неравном споре, дерево
рухнуло, издав последний вздох ломающихся веток, дело было сделано, тело
мое обмякло, рухнуло возле потерпевшего фиаско врага. Солнце же с
любопытством заглядывало из-за плеча не расторопного Шарика и как бы
улыбалось, и как бы верило, что служило непременно зачинщиком этого, на
первый взгляд, бессмысленного действия…
«Озеро удалялось, подмигивая на прощание бликами, дорога вела
меня прочь, то и дело улыбаясь, изгибаясь всем телом, как будто, оплывая
невидимое для меня препятствие, трава то и дело нарушала границы дороги,
то тут, то там, гордо выставляя свою персону. Страх, который еще недавно
гулял вульгарно, от одной части тела к другой, на сей раз успокоился и занял
свое место в районе сердца, ничем себя, в принципе, не выдавая. Сейчас я
был точно уверен и уверенность моя обволакивала все тело, твердое
осознание моего одиночества провоцировало во мне даже какую-то радость,
шаг за шагом терялся вообще вес тела и не уверен я был, впрочем, в том, что
уже шевелю ногами, дорога несла меня, как река, обтекая непокорные
преграды, только ей ведомые.»
3.
Уже достаточно пожухлая, но еще живая, трава лежала подо мной и
издавала от своего тела какой-то предсмертный запах, запах, которым
наделяются люди непременно перед смертью, только это был запах травы,
запах полу умершего, начинающего истлевать у основания корней и на
самых кончиках пальцев, растения. Некоторые из трав шептали мне на своем
каком-то языке, прямо в ухо, секреты, которые силились передать перед
кончиной, благо, я их не понимал, этого мне меньше всего хотелось сейчас.
Сухие и колючие ветки, какие успели попасть под меня, кололи ужасно, в
чрезвычайной обиде впрыскивали свой яд, который в совокупности с потом
жег новые раны. Шарик поднял меня, он был как нельзя кстати, мне казалось,что сам я, не прибегая к посторонней помощи, остался бы лежать, утешая
обезвоженную траву.
- Ты побежал, от чего собственно я не.. ты сломал его, потом проспал
невесть сколько, я бежал, но ты быстрее, да ты порезался… если бы я знал, то
есть я всегда думал, что знал, но вот наступил случай и я сомневаюсь,
конечно, в травах то я не особо, не в том смысле, что е… а как бы лечить,
раны и прочее.. в общем.. где-то я слышал, можно прикладывать, но ведь не
исключено, что ядо… ну и задал же ты ему.. а зачем… пить хочется,
думаешь, если раскопаю яму, там будет.. С тобой все в порядке?
Вдруг на меня нахлынуло чувство отрешенности, мир, наполненный на
текущий момент только Шариком, желеобразной своей массой, колыхался
перед глазами, выплевывая желеобразные же звуки, постепенно теряющие
свою форму. К щеке прилип, вдавившись всем своим немощным телом,
остаток дерева, край глаза улавливал его фактуру, сухую гладкую
поверхность… Дома стояли неровной грядой, из-за спины первых с
напряженным удивлением выглядывали следующие, некоторых солнце
пронзало насквозь, иные плотной стеной стояли за себя, против вездесущих
лучей. Собранные из мясистого древесного конструктора, они дышали,
кряхтели, гнули кое-где основания, местами строения были порушены. Но
вся их общность, сплоченность… выдавали одиночество каждого, личное
пространство, личное время, личная жизнь, протекающая каждая под флагом
своего закона. Каждый, посредством кишащих людей, надстраивал все выше
и шире новые члены, растопыривая их во все стороны, раскалывая менее
опытных и подкапываясь под наиболее укоренившиеся, сдирая с них шкуру,
лишая жизненных ресурсов. Каждый был настолько возвеличен собой,
настолько поднят из подобной ничтожности, которая даже не служила
первостепенной своей цели, что неизменно был замкнут в своем мире,
потерян от той идеи, которую ставил на фундамент жизни в начале. Так оно и
было, потоптаны были старые истины, в угоду собственного неясного
процветания, каждое новое движение, каждый новый поворот руки, головы…
был предопределен цикличным и циничным состоянием, которое двигало эти
дома, давало им команды. Трещали, скрежетали зубами внутренности,
извергая дым, выбрасывая опилы, смольный пот стекал по телу, каждый вдох
сопровождался характерными звуками, цоканьями и шуршаниями, выдох
выносил клубы переработанной энергии, люди подобно кровяным клеткам
сновали по угловатым артериям, таскали новое, уносили старое… «Твоя
бородка», сказал я Чику «Она совсем уже длинная, небось не удобно с
такой», это все, что пришло мне тогда в голову… Он ухмыльнулся, подобрал
с пола сухую ветку, покрутил ее в руках, к чему-то мысленно примерил, и
положил в карман своих трико, совсем уже изношенных. В таком же
состоянии был и его прочий гардероб, к коему, впрочем, прибавилась обувь.
«Дела кипят, мой друг..», он погладил выше упомянутую бородку, как будто
только-что заметил ее наличие. Руки его были изранены, тело грязным, но
вид достаточно гордый, чтобы не начать за него радоваться автоматически
при первом же взгляде, все что было в нем детского, наивного и чистого, всебыло счищено, отшлифовано до мозольного блеска. Раз за разом, что
привносило в его душу гордыню – начисто вымывало прежнего беззаботного
человека, в корне меняя и корни же вырубая… «Черный лес не так уж
страшен, он пускает нас, разрешает вырубать себя», Чик вновь вытащил
палочку и крутил ее в пальцах, как карандаш. Я не знал, что сказать, коркой
слова налипли на язык, на небо, обосновались песочной коркой в горле, их
было много, но все они крепко держались внутри меня, да и нужны ли были
слова… Чик еще что-то рассказывал про строительство, это впрочем была
его основная тема, она поглотила его окончательно, но ровным счетом
ничего он не мог сказать ни о тамошних людях, ни о их прочих, кроме
строительства, поступках, помимо того, что некоторые жили в недрах
построек, те, кто застроили себя со всех сторон, не видели света, не видели
остальных людей, говорил он это с таким пугающим блеском в глазах, будто
завидовал этим людям, желал быть на их месте… Позади Чика шуршал,
надвигался какой то шум, скрежет наполнял наступившую ранее тишину,
стоявший до этого позади нас дом, очутился вдруг совершенно рядом, он
полз, взрывая землю, поднимая клубы дыма своим горячим дыханием, он жег
самого себя ради достижения этой цели, Чик же стоял совершенно не
озабоченный происходящим: «Прощай друг, ты какой-то молчаливый
сегодня, впрочем, как и всегда, смотри, чтобы тебя не затянуло вместе со
мной, а то знаешь ли… старые привычки они хранятся порой так глубоко, так
далеко закопаны, что совсем не стоит труда откапать их с другой стороны
земли. И вот.. передай… Шарик, мой друг, по моему потерял»… Вдруг
оказалось, что веточка в его руке оказалась булавкой. Чик протянул мне эту
вещицу, в тот самый миг дом подполз уже совершенно вплотную, хлопая
дверью при каждом движении, земля вспенилась буграми, беспорядочно
разбрасывая траву. Чик подошел к приблизившемуся дому, погладил
распахнутую дверь: «Хорошо смазана… гляди ка и не скрипит… не люблю
когда скрипит», с этими словами он запрыгнул в дверной проем, еще раз с
важным видом продемонстрировал, в большей степени самому себе, хорошо
слаженную дверь и скрылся в уже наступавшем на мои глаза молочном свете,
который в прочем не долго оставался таковым, тело подобно тому как было в
начале приобрело желейный характер, белизна между тем была
перегорожена чем-то круглым и блестящим. Блестящий объект оказался
лысой головой, голова в свою очередь принадлежала Шарику, который
маячил перед моим лицом.
4.
Я оказался облепленным подорожником с ног до головы, бедняга
Шарик в момент моего «отсутствия», облазил все окрестности в поисках
последнего. Он бормотал что-то про врачевание, про раны, про сломанное
дерево, про трудности поиска в тутошних краях сей очень редкой травы, о
искусно вскрытых недрах своей памяти, о попытках добыть воду, на которые
впрочем указывали грязные израненные пальцы рук, о прочих своихприключения, что не могло не порадовать и не поднять настроение, которое,
не без труда, подняло мое тело на ноги, последние однако оказались вполне
крепкими, чтобы удержаться на земле. Фито-аппликация, заботливо
выложенная Шариком, осыпалась с меня осенним листопадом, огорчив при
этом врачевателя чрезвычайно.
Разжав кулак, я обнаружил там булавку, которая и послужила рычагом,
выключающим огорчение и потухшее настроение моего друга, он с
благодарностью принял от меня подарок, прицепил на пояс, и, улыбаясь
поскакал вслед за мной, оставляя позади и сломанное дерево и ворох
потраченного времени. Совершенно почти забытый нами кот, уже и не
черный и пыльно-серый семенил позади нас, от чего-то тоже довольный.
Шарик, постоянно поправлявший булавку и в связи с этим событием,
особенно ободрившийся догнал меня…
- Пахнет водой.. – вдруг как-то невзначай сказал Шарик, опять приводя
к какому-то, только ему ведомому, равновесию свое сокровище на поясе…
Действительно, воздух стал свежее, иногда ветер отчетливо доносил
запах воды, иногда вуалировал под резкими запахами какой-то цветущей
травы. «Пыль становилась теплой, нагретой взошедшим солнцем. Она липла
к ногам, обрушалась на придорожную траву. Озеро теперь лишь напоминало
о себе тонкой полоской бликов на горизонте. Ветер гулял в сочной
растительности, последняя пыталась улететь вместе с ним, тянулась всеми
силами по направлению движения ветра, но земля крепко держала в своих
объятьях. Иногда, подхваченная пыль, завивалась, отрываясь от земли, и
улетала в неизвестном направлении, посмеиваясь над травой, над всей ее
приземленностью и беспомощностью… Я летел над всем этим, как песчинка
пыли, бросал насмешливые взгляды на окружающий мир, был как никогда
весел… Впереди маячил, подмигивал, бликовал чей-то дом, стоявший
недалеко от обрывавшегося берега реки, я знал, что мне именно туда,
впрочем и не нужно было знать, что-то меня туда несло». Свежий воздух в
очередной раз обдал наши разгоряченные тела, знание о близком наличии
воды было совершенно не на руку, все, что было иссушено, еще более
сжалось, дышать было трудно, казалось, что вот-вот выдохнешь все свои
внутренности.
Впереди начала маячить черная полоса, без всяких мыслей на
переносный ее смысл мы поддали шагу, черная кромка на уже начинавшей
зеленеть траве, была несбыточным финишем и приближалась настолько
медленно на сколько могла. Последние метры мы проползли, что дало
возможность коту догнать нас, нас опустившихся на уровень его четырех
лап, и ползущих, как мы это уже поняли, к реке. Черный камень реки
наконец то приблизился.
- Это река…
- Да, да… несомненно река, вода… отчего же мы ранее… хотя, кто же
мог знать, впрочем, можно было и знать..но.. по реке.. идти по реке, я не к
тому, что по реке… вдоль.. вдоль реки.. оно ведь и легче и… и река ведьвсегда куда-то приведет… тогда бы и не в темный лес… тогда бы не нужно
было… и Чик.. мы дошли до нее… как же «берег крут…»
Действительно черный берег обрывался вниз, без единой надежды на
тропку, на пологий спуск… все срезалось, как будто взрытое чьей-то
огромной рукой. Внизу же текла река, ее запах был опьяняющий, ее запах
кружил голову, тут же иссохло все, что оставалась хоть как-то живым, не
исключая разум. То, что я уже на половину свисал с обрыва, я заметил не
сразу, еще имели место попытки вырваться из рук Шарика, который держал
меня за ноги, он что-то кричал, визжал и плакал, когда разум с оглушающим
звоном ударил мне в голову. Какое-то время я ничего не слышал, звон гудел
в ушах, по спине катились камни, впереди была пропасть, ровно столько же и
манящая, как и внушающая страх. Перемешалось во мне будто в едином
составе чувство свободы с каким-то природным ужасом, почему-то, а такое
чувство бывает на краю пропасти, захотелось бросить все это,
несущественное, оставить землю, насладиться последним в своей жизни
полетом, о, что это будет за полет, как будет стучать сердце, как будет
шептать ветер мне свои самые заветные слова, самые тайные мысли, он та
(то) знает, я никому их более не расскажу. Наблюдать приближающиеся
камни, о, наверное, я смогу рассмотреть каждый из них и особенно, тот
который убьет меня, что же там за этим полетом, что дальше, как это не
думать!? Как это не ощущать движение мыслей в голове, я могу еще
представить, на сколько ненужно дыхание, биение сердца… но как же
мысли, как могут умереть мысли, это было самым манящим вопросом,
закрываю глаза – темнота, но я могу думать, темнота может поглотить свет,
она может утопить все эти лже-цвета, которые являются лишь обманом,
которые навяливаются нам светом, но скрыть мои краски, скрыть мой мир,
не властен этот камень, он всего лишь камень против меня… неужели весь я,
весь этот огромный мой мир, не тот, что навязан мне солнцем и светом, а мой
мир, вложен в плоть, неужели кусок мяса является моей тюрьмой… Самый
страшный и самый желанный вопрос рождала во мне пропасть, река
удалялась все дальше, она превратилась в тонкую нить, я видел тот камень,
на нем возможно была уже чья-то кровь, что же там за темнотой, что откроет
мне камень, ласкаемый рекой, что откроет мне отсутствие мысли, что-то
выше мысли, если таковое имеется вообще, что мы стоим без этой нашей
темницы, без кандалов, пропасть верный наш учитель к следующему шагу,
пропасть научит нас быть мыслью, без ограничений, без мяса, которое только
пользуется плодами, которое их вкушает и приводит чистый ум к греху…
Состояние мое напоминало речь Шарика, становилось бессвязным,
некоторые заплатки моего сознания отрывались, уносимые ветром и оголяли
кровоточащие язвы, сознание мое то и дело обливалось кровью, если имеет
сознание кровь, капли капали в реку, капали на камень. Черный берег
обрывался вниз, он был почти гладок, на столько гладким на сколько делал
его таковым страх, в сознание привела меня боль, Шарик укусил меня за
ногу, не найдя более способа вернуть меня в чувства. Сам он уже почти
соскользнул в обрыв, удерживая нас двоих одною рукою, находя в себеневероятные силы, пот стекал и вся голова светилась будто обрамленная
нимбом, отражая свет солнца.
- Лезь по мне, я держусь – голос его почти сорвался на плачь.
Я начал перебирать руками по отвесной скале, пытаясь принять хотя
бы горизонтальное положение, цеплялся за выступы и за растущие
миниатюрные деревца, спустя секунды, которые в прочем были намного
длиннее обычных секунд, я перевернулся и ухватился за мешковатую одежду
шарика, как раз в тот момент, когда он уже не был в силах держать меня за
ногу. Никакого не было во мне сожаления, возможно, открылась во мне
потаенная циничная сущность, раскрыл карты страх, показав все свои
козыри, я карабкался по Шарику, как по неживому каменному выступу, не
особо понимая, куда наступаю и за что хватаюсь, слепой инстинкт
самосохранения сыграл свою роль в этой партии, забравшись на самый верх,
я повалился на спину и впитывал жизнь, ощущал траву, вдыхал солнце, так
бы и пролежал обессиленный, если бы не крик Шарика. Он просто плакал,
как ребенок, и только тут я опомнился, встряхнув тело, крик Шарика
заставил меня подползти ближе к обрыву, я схватил его за руку в последний
момент, как это обычно бывает, слезы текли по его щекам, он заливался
истерическим криком отчаяния, который на подобной стадии уже
невозможно остановить, глаза моего друга смотрели с надеждой не без
дольки прощания, в один момент я начал вытягивать его наверх, когда вдруг
это случилось – булавка расстегнулась, и впилась ему в живот, Шарик
дернулся, по инерции потянулся к больному месту и вырвался из моей руки.
Еще долго я слышал его плач, это был не крик, это был плачь, он плакал,
даже после тупого удара о камень мне казалось, что этот звук все еще
исходит от его обездвиженного тела, он застрял в моих ушах, скреб по душе,
от чего дух распухал, раздвигал грудную клетку и вырывался вибрирующим
воздухом через опухшее горло, я на половину висел над пропастью, едва
соображая как удерживать равновесие, спустя некоторое время, усилием рук
и не без помощи растущих по близости растений я выбрался наверх…
Часть 3.
«…Не волен день тянуться бесконечно,
И ночь длинна, но все же виден край,
Распорот мир в разрезе поперечном,
Имеет тын и яблоневый рай...
За краем лет, кому то и секунды,
Кто знает в чем тебе отпущен срок,
Когда твои со звоном лопнут струны,
И где твой век разрезан поперек..»
1.
«Дом приближался, ветер от чего то усиливался и мне казалось, что
пахнет дождем, взгляд брошенный в сторону озера только оправдал моидогадки, тучи собирались и выливались грозным ополчением из-под
горизонта, вместе с тучами возвращался и страх. Дрожь начала пробивать
конечности, хотя по сути было еще не настолько холодно, захотелось
укрыться в доме, я побежал. » Сознание вернулось ко мне, тело пробивала
дрожь как от лихорадки, к тому же накрапывал дождь, так долго не дававший
о себе знать, и оставшийся как мне казалось за черным лесом. Подняв голову
глаза мои встретились с иными глазами, прямо с края обрыва на меня
смотрел дом, ранее нами не замеченный, деревянный наблюдатель смотрел
на меня с укором, и чернел с приближением дождя. С начала ползком, а
потом и бегом, на сколько позволяла усталость, я побежал к дому…
«Строение приближалось, где то раньше я видел его, отчетливо помню, что
видел, тучи оказались быстрее меня, они прибили пыльную дорогу и теперь,
под ногами была вязь, она целовала мои ступни и нехотя отпускала из своих
объятий, то и дело разбрызгиваясь от падений» Ливень разразился не
шуточный, трава скользила и норовила сбросить меня в пропасть, в выемках
земли накопилась вода, я пытался ее пить, но мой иссохший организм в
тесной дружбе с жадностью отторгал жидкость, каждая капля воды входила в
горло тысячами игл, и с таким же ощущением выходила, опустошала. Слезы
текли из глаз, но в сравнении с ливнем это было ничто. «Вдоль дороги все
более часто появлялись камни, страх дробил по грудной клетке и доходил до
высшей точки отчаяния, я уже почти добежал до дома, когда грязь
предательски вцепилась в ногу и уронила меня на землю, поставив точку в
падении большим черным валуном, с коим встретилась моя голова…» Дверь
была открыта, меня выворачивало на изнанку во всех смыслах, в ушах
звенело, горло невыносимо обжигало, каждый мой член трясло в лихорадке,
я ввалился в темноту, промеж дверных балок и упал на что-то твердое,
подобное кровати… «Сознания я в принципе не терял, но окончил свой путь
на четырех костях, заползая в открытую дверь, только сейчас чувствовал,
что проваливаюсь в темноту, в темноту самого себя…».
Пахло сырым деревом. Откуда-то веяло свежим прохладным
воздухом. Слышно было, как дождь отбивал свой ритм по стеклу, от чего сон
только больше поглощал меня и чуткий дрем погружался под шум
неумолкаемого дождя в ватные объятия грез. «Снилось мне, или быть может,
мне снилось, что снилось… та же самая комната, в которой я очутился в
начале, за исключением открытой двери, дверь была открыта, и как бы
говорила, что я вполне свободен, она дышала свежим воздухом, впуская
искры дождя… Мне послышались шаги с улицы…». Как обычно бывает
после сна, я лежал в дремотном состоянии. Все еще лепетал дождь, сырой
прохладный воздух наполнил всю комнату, по-видимому, сквозняки царили в
ней, они переносили дыхание дождя по комнате бесшумно проскальзывая по
моему телу, только в этот момент я понял что замерз. Холод разбудил меня,
минуя сонное состояние при котором ты вроде бы проснулся, но вставать
мешает разомлевшее за ночь тело.Только осмотревшись, я понял, что это не моя комната. Состояние
мое было приторможенное, глаза не определяли места, а мозг, в свое время,
никак не мог вспомнить, где же был он до сна, и вообще мой старый дом,
комната, постель вылетели у меня из головы, сознание говорило мне, что и
дом, и комната, и постель все это у меня было иное, но какое… Сколько я не
силился вспомнить все…, увы мысли каждый раз ловко выскальзывали,
четко можно было вспомнить только сон и страх, который, хотя и в менее
удручающей форме, еще не оставлял меня, но и он вскоре сменился страхом
незащищенности, неизвестности. Где я…!? Комната была практически пуста,
если не считать кровати которая стояла на очень низких, разной длинны,
ножках, стола тоже необычно низкой конструкции, а так же вырезанной и
обожженной дощатой картинке, на которой изображался кот, точнее его
голова с большими выразительными глазами. Кот так пристально смотрел на
меня, что сердце невольно заколотилось, и я тот час отвернулся. На столе
стоял стакан вероятно с молоком, а под столом небольшой кувшинчик с тем
же напитком. Под потолком слабо светило окно, если его конечно можно
было назвать окном, оно было очень небольшого размера, и немного
приоткрыто, по нему так же нещадно долбил дождь. Кое-где капало с
потолка, но тут же просачивалось в пол, вся комната была из напрочь
промокшего дерева, запах выдавал его немолодой возраст, видимо он не один
год прослужил дому. Я сидел, покачиваясь на кровати, и неимоверными
усилиями пытался понять, где же все-таки нахожусь, но как я не пытал, уже
совершенно отошедший ото сна мозг, усилия мои были неумолимо тщетны.
Но эта комната как то притягивала меня, она по крайней мере не отчуждала,
может быть даже нравилась, казалась родной.
Послышались шаги, повернувшись в их сторону, я обнаружил дверь,
мало чем отличающуюся от стен. Мне так хотелось услышать в этих шагах
что-то знакомое, что-то завершающее цикл, что-то возвещающее о начале
нового цикла, где бы я сделал все по другому, где бы я исправил, исправил
это…привел бы к другому завершению, если бы смог. «Кто-то приближался
к открытой двери, пелена дождя и его шум почти заглушали звуки, но я
точно знал, что кто-то идет…»
- Я все исправлю, пожалуйста, пожалуйста, я все исправлю…- я
плакал, почти так же как плакал Шарик – поступлю иначе, дайте мне еще
один шанс – больше сдерживаться не было сил да и желания…
«Пелена дождя сначала почернела, затем набухла и выдавила из себя
человека, сердце заколотилось… все мысли перепутались, человек зашел
явно в знакомый ему дом, он снял плащ и бросил в знакомый же ему угол..»
Воцарилась тишина. Казалось, даже дождь и тот приглядывался ко мне в
миниатюрное окошко, и перешептывался с ним моросящим голосом. За
дверью послышался голос, он разговаривал, казалось сам с собой,
покряхтывая, на что-то жалуясь в полголоса, и мгновение спустя дверь,
практически не нарушая тишину, раскрылась… «Повернувшись ко мне
человек приветствовал меня кивком головы, это был молодой человек, на вид
не больше тридцати лет, с черными лоснящимися волосами, большимитемными глазами…» Отряхиваясь от назойливого дождя вошедший, вытер
лицо руками, взглянул на меня большими темными глазами, будто каждый
раз входя в эту комнату наблюдал подобную картину, я же сидел онемев по
сути и окаменев, ноги зудели под слоем высохшей грязи. Вошедший был
старик, довольно преклонных лет, но для всех своих лет похвально
осанистый, как будто это было и положено, старик был сед. « - Ты это
будешь? – сказал юноша, указывая на стакан с молоком».
- Позволите? – уточнил на всякий случай старик, уже пригубив
молоко…
2.
Тик-так, тик-так… позвякивали капли дождя, нетерпеливо отмеряя
тишину, тик-так…
- Пора..- с еще большим нетерпением ударил сочною гроздью дождя в
окно ветер…
Лицо… лицо было знакомо, от чего так знакомо лицо… «Да
действительно…где-то в глубине памяти, где-то на дне сосуда, совсем
размыто и совершенно не просматриваемо… лицо, лицо знакомое и глаза…»
- Уходил ты по моему не один – поинтересовался седовласый гость…-
видимо нашел, что искал… а вот слов найти не можешь, впрочем как всегда
«- Занимательный вышел денек, то светило солнце, то вдруг бац! –
юноша ударил в ладоши – и такой ливень. Как внезапно иногда бывает, да
еще и с грозой, не ожидал ты грозы?!»
- Все мой друг в угоду, все во благо, все в нравоучение… да был бы
прок – старик сидел уже подле меня
- Прок?
«- От дождя всегда хорошо… каплям тоже трудно держаться, когда
перед тобой пропасть, кто знает о чем думают капли, но все же есть смысл в
их падении, они разбиваются, чтобы дать жизнь, потом возносятся вновь…
творя свой цикл»
- Да… какой от того смысл… я вижу тебя на сквозь, сущность твою…
и это действительно не твоя комната, и это не твое дело… ты вернее всего
так подумаешь, что тебе до прочих?
«- а твой цикл в чем… ? сущность твоего цикла скупа»
Дом зашагал под нами, тяжело было что-то разглядеть в маленькое
окошко, но я точно знал, что дом шагает, вздымая клочья грязи, то и дело
поскальзываясь на скользкой траве.
- Я должен вернуть людям Бога?...
- Боюсь у них уже новая религия, религия сострадания к самим себе,
религия поиска, не выходящего за пределы круга
Старик улыбнулся. Он пристально смотрел на меня «Юноша снова
замолчал и уставился на меня огромными, глубокими как ночь глазищами» ,
это бес сомнения был кот, тот черный кот который с самого начала плелся за
нами через все грязи и пыльные дороги, которого мы невольно не замечали…
- Кто?... Кот…как я не замечал, ты был всегда с нами«А ты знаешь как выглядишь ты?! – рассмеялся он вдруг»
- Да не сомкнет тихий сон твои отягченные вежды, раньше чем
трижды не вспомнишь дневные свои ты поступки. Как беспрестанный
судья их разбери, вопрошая: «Доброго что совершил я? Из должного что не
исполнил? – закончил юноша»
Мое состояние сводило с ума, я проваливался из одной крайности в
другую, лица плыли перед газами нескончаемым переключающимся
сигналом…с каждым словом, с каждым движением рук и глаз я проваливался
из забытья в забытье. Это маленькое никчемное растение, оно ведь даже и не
цветет, оно растет себе в угоду на камне, оно ютится на ничтожном куске
земли, но насколько велика его гордыня, как взгляд карает мыслями своими в
достатке растущих, не нуждающихся кругом растений. В каждой жилке его
заключен цикл, в каждом листочке живительная ненависть, оно умирает и
вновь рождается на этом камне, и помогает ему жить ненависть. Как не
хотелось бы ему видеть на своем драгоценном камне этих мясистых своих
соседей, которые норовят плетьми залезть, украсть его ненависть. Чем он
будет жить тогда? «- Неужели и ты таковой, неужели твой круг настолько
ничтожен»
- Ничтожен – повторил старик – иди и покажи этим людям, на сколько
их вера, на сколько их самобичевание, ничего не стоит, сколько бы не росла
гора…
«-к слову, скоро…закат»…
- Я должен пройти весь путь обратно, хотя бы ради Шарика…
После того как очистишь ты душу свою совершенно… «станешь ты
богом бессмертным, смерть раздавившим стопою»
Бег мой поднял тело, тело бросилось бежать прочь из комнаты. Мы
оказались неведомым образом у края озера, краснели его воды, дом все еще
дышал, еле еле сдерживая дыхание «я бросился бежать, чуть не столкнув
собеседника с ног…я в миг преодолел порог и уже бежал вдоль дороги по
скользкой траве, то и дело спотыкаясь, поскальзываясь, прижимаясь
разгорячившимся телом к мокрой и холодной траве. Трава дышала
свежестью, казалось вот-вот новые ростки начнут выходить из-под земли, и в
это мгновение я пропущу рождение новой жизни, пусть и травяной, не особо
существенной на мой взгляд»
- Ты уверен, что ты хочешь вернуться – сказал шарик, он стоял у
кромки озера – тогда тебе туда – Шарик указал рукой в противоположную
сторону – только не забудь захватить воды, а то знаешь ли – он посмотрел на
свои израненные руки, которыми не так давно, планируя найти воду, капал
ямы, в то время пока я прохлаждался в своих мыслях…
«Передо мной дороги, трава, солнце, которое умывалось в совершенно
гладкой как зеркало поверхности воды. Меня поражало странное чувство –
страх, очень сильный и явственный, я боялся людей, появление человека
вызвало бы по моему небывалую ярость, ветер разбросал бы траву, разорвал
и унес за горизонт все дороги в месте с их воспеваемой романтикой, вместе сжизнями и следами, злость, как мне казалось, сидела во мне накаливая сердце
и только выжидала нужного момента, чтобы дать слабину и выпустить, даже
для меня самого, неприятную и горькую смесь страха и ярости.»
Но я пошел именно туда куда я шел, озеро постепенно поглощало
меня, казалось не я в него входил, а оно надвигалось, подобно приливу «- В
этот раз ты не унесешь мои секреты с собой- я выпустил свою ярость наружу,
ей было уже не усидеть в клетке моего тела, я бросился в озеро – ты не
унесешь их с собой- вопил я – это и мое тоже » Впервые за мое здесь
пребывание солнце клонилось к закату, по пояс погруженный в воду я
впитывал его кровь, нарушая непреклонное спокойствие водоема, шаги мои
все дальше и дальше погружали в озеро, то, что я хотел назвать телом.
«молодой человек, посещавший меня ранее махал на берегу рукой как не в
чем не бывало» Я ответил старику на его прощальный жесть и скрылся под
водой… «я почувствовал приятное охлаждение ранее ушибленного места,
голова полностью ушла под воду, мысли о дыхании не посещали меня, все
было само собой разумеющееся »
3.
- Сорок восемь секунд, все показатели в норме, мы вытащили его…
«- у Вас мальчик, отличный мальчик, поздравляю, можете
расслабиться…»