Глава 6. Стихи и море

     С одной стороны, они встретились очень банально,  утром на чужой кухне.  Для него это была кухня его рижских друзей, а для нее “хозяйская” кухня, где она старалась не бывать, хотя там стоял и ее стол. С другой стороны, они познакомились очень пристойно, он же не на улице к ней подошел, они были представлены друг другу.

     Эта старая “ буржуазная” квартира в центре города была коммуналкой, она там снимала комнату у людей, уехавших  на заработки в тайгу, кедровые орехи колотить. Бывшая господская часть квартиры принадлежала трем поколениям одной семьи, где в четырех комнатах дружно жили дедушка, бабушка, сын, дочь, невестка, зять, внук и внучка.

     Для их удобства парадным входом не пользовались, а в бывшей прихожей они устроили свою пятую комнату - гостиную, хоть и без окон, зато у маленьких двоюродных брата и сестры была своя комната.

     Входили в квартиру через соседнюю дверь бывшего черного входа, которая открывалась в длинный коридор, направо была просторная кухня, в глубине дверь в ванную и непосредственно перед ней справа  ее  комната, когда-то предназначавшаяся для прислуги.  Комнат было даже как бы две, прилагался к ней еще узкий пенал, но с окном, ранее бывший кладовой.

      Она устроила там свою гардеробную, просто вколотив враспор обрезок металлической трубы, и вся ее одежда запросто поместилась на вешалках сбоку, не загораживая окна. Обувь стояла на полу, больше там ничего не было. Там вообще больше ничего не было, она сняла совершенно пустую комнату, единственным украшением которой была печка в изразцах, которую еще нужно было научиться топить.

     Это был ее первый собственный дом после студенческого общежития и случайных углов и она была счастлива. Каждой улитке нужен свой домик, и она относилась к своему дому, как к своему телу, только большому. Обустройство было гениальным в своей простоте, удобству и дешевизне, что было самым важным, потому что денег не было, совсем.  Даже чтобы она могла добраться до работы, друзья собирали ей использованные талончики. Если их компостировать пачкой штук по пять, то два верхних выбрасывались, а три нижних гладились утюгом – и порядок.

     Чтобы оплатить комнату за год  вперед, что было обязательным условием хозяев, она влезла в долги. Но плата была за комнату, а получалась по сути отдельная квартира в центре города, поэтому она сразу же обратилась к начальнику офицерского факультета Рижского высшего военного авиационного училища, где  была заведующей учебной частью в ожидании места на языковой кафедре, с просьбой о ссуде, потому что такую сумму касса взаимопомощи  вольнонаемных не выдавала. 

     Эти самые вольнонаемные офицерского факультета,  если не считать парочки офицерских жен, были невестами на выданье в поисках жениха. Лаборантки исследовательских и учебных кафедр, секретари и делопроизводители все сплошь были красотками на любой вкус и цвет, ходили на работу в полной боевой раскраске и амуниции и длинный факультетский коридор временами походил на подиум.

      Командуя учебной частью, она была в наиболее выигрышном положении, потому что постоянно контактировала и со слушателями, и с преподавателями, девушки ей завидовали, но она была им не конкурентка, для нее это было просто работой, чаще скучной, но иногда весьма любопытной.

     На одной из кафедр она впервые увидела, как работает видеокамера, в 70-х многие вообще не знали, что это такое, и была поражена тем, какую себя она увидела на маленьком экране. Оказалось, что фотогеничность и киногеничность это не одно и то же, на фотографиях она чаще всего получалась ужасно, а на мониторе даже не сразу себя узнала, настолько привлекательно и стильно выглядела.

     На другой кафедре ее попросили записать на пленку несколько слов, потому что по мнению военных психологов в случае нештатной ситуации пилотам лучше сообщать об опасности  женским голосом. Нужно было сказать что-то типа “Товарищ первый пилот, у вас загорелся правый мотор…” голосом достаточно спокойным и в то же время сексуальным, и найти нужный баланс никак не удавалось. Все, ранее записанное, по мнению летчиков звучало или тупо, или по-****ски. Так что какое-то время с пилотами разговаривал ее низкий голос.   

     Полковник был очень доволен ее работой и порядками, которые “высокая блондинка из учебной части” завела и которым неукоснительно следовала,  под его личное поручительство денег ей дали из офицерской кассы, с обязательством погасить долг за шесть месяцев, и она перешла на вегетарианское меню и въехала в свою “квартиру”.

     Мебель  сделала из коробок для винных бутылок,  выкрасив их гуашью в черный и красный цвета. Четыре склеенные между собой коробки с внутренней решеткой были столиком,  каждая из четырех табуреток тоже в прошлом была коробкой с гнездами для бутылок, причем на них реально можно было сидеть. Секционную  “стенку” она собрала, чередуя открытые коробки без вкладышей  -  для хранения книг, косметики и мелочей, - с опорными заклеенными коробками с разделителями, для придания всей конструкции устойчивости. Черно-белые фотографии Пастернака, Шелли и репродукция Модильяни  завершали дизайн. 

     Заплатить  пришлось только за дешевый диванчик, практически матрац на ножках, который друзья донесли из магазина на руках. По дороге купили две трехлитровых бутылки болгарской   “Гамзы”  в соломенной оплетке, потому что вино дешевое и хорошее, то есть соотношение грамм-градус-копейка было оптимальным, а обрезанные бутылки в будущем станут замечательными вазами, и устроили новоселье.

     У всех были свои любимые бокалы, чашки и вилки, потому что каждый лично позаимствовал их в каком-нибудь кафе или ресторане, чтобы помочь ей обустроиться. Всю дальнейшую жизнь она любила, чтобы в доме у каждого была собственная кружка, отличная от других.

     В то утро она вышла на кухню поставить чайник уже в черных  кожаных брючках и жилетке из мохера цвета травы на голое тело, одетая для выхода. Брючки ей сшила на память мама ее подруги студенческих лет, трагически погибшей два года назад, а жилетку она сама себе связала.   На эту общую территорию она никогда в неглиже не выходила, и как же она была права!

     У окна сидел с книгой стройный темноволосый мальчик, который встал при ее появлении, а зять семьи представил их друг другу. И ничего не произошло, не грянул гром, земля не ушла из-под ног, окружающие предметы не сдвинулись со своих мест, но все изменилось, жизнь поделилась на до и после.

     Она слышала, как говорилось о том, что он москвич, студент консерватории, пианист, что они все дружат с детства, потому что бабушка привозила его в Юрмалу каждое лето, где снимала одну и ту же, соседнюю с ними, дачу. Вокруг уже собрались остальные члены семьи и, перебивая друг друга, выкладывали все новые мелкие детали паззла, который быстро превращался в историческое полотно их многолетней дружбы.

     Ей рассказали, что дочь семьи  возвращалась с коллегами из туристической поездки в Болгарию, конечно же через Москву, и конечно же позвонила ему, и пришла в гости, и предложила съездить в Ригу на выходные, потому что у них в купе образовалось свободное место – кто-то остался в столице у родственников.

     Она улыбалась и отвечала что-то невозможно снобистское, что-то про то, что всех тянет в Ригу, подразумевая, что в Москву ездят разве что по делам. Но все окружающее видела как через камеру “рыбий глаз”, размытая периферия кадра и выпуклая четкая фигура в центре - хорошие джинсы, полосатая сорочка, которая явно была ему великовата, улыбка совершенно меняющая его лицо, темные глаза, взгляд теплый и внимательный. И абсолютная уверенность, что в ее жизни что-то случилось, хотя ничего особенного, казалось бы, не происходило,  он даже не приблизился, так и стоял рядом со стулом.

     Он стоял и не мог с места сдвинуться, смотрел на изящную девочку в  брючках в обтяжку, на то, как она естественно жестикулирует, как живо отражаются в ее глазах, в мимике лица, все мельчайшие оттенки эмоций, не понимая даже, красива ли она. Стоял и злился на себя за то, что не может ничего придумать и она сейчас уйдет, а в голове пульсировало идиотское  “с такими женщинами спят только отличники”.

     Она забрала быстро закипевший чайник, в котором было чуть-чуть воды, потому что  она каждый раз кипятила свежую для кофе, и ушла к себе, и даже залила кофе, смолотый мелко-мелко, и сахару добавила, и молока, и подошла с чашкой к окну, и закурила первую сигарету.

     То, что распространялось в ней, разрасталось, подчиняя себе ее тело и мысли, было похоже на надвигающуюся болезнь, как если бы у нее повышалась температура. Она даже хотела взять градусник, но тут раздался звонок в дверь, послышались голоса, дверь распахнулась раньше, чем она смогла сделать первый шаг навстречу гостье, и в комнату влетела ее подруга.

     Это была миниатюрная девочка с длинными темными волосами, в расклешенных джинсах и босоножках на высоченной платформе со смешной, но очень породистой еврейской фамилией, перебравшаяся в Ригу из Минска, потому что это было первым этапом воплощения ее мечты – она хотела уехать в Америку. Из Ленинграда и Риги отпускали легче и быстрее, но прописаться за деньги в Рижском районе было дешевле, чем в Питере, и была выбрана Рига.

     Едва взглянув на нее, гостья забеспокоилась, стала спрашивать, не заболела ли она, недоверчиво выслушала какие-то невразумительные объяснения, но сказала, что если все нормально, то им пора, их уже ждут, потому что завтра в Старом  городе открывается новое кафе, которое оформлял их общий знакомый, талантливый авангардный художник, по месту зарабатывания денег  дизайнер, а сегодня там неформальная тусовка для своих.

     Он сидел на том же месте, с той же книжкой, открытой на той же странице, и смотрел, как она прошла к выходу, и даже ответил на ее “До свидания!”, глядя в ее светлый стриженый затылок, потому что она даже головы не повернула. Пригвожденный к стулу, он думал только об одном, если она обернется…

     Что будет, если она обернется, он не знал, но в его голове была только одна мысль “Обернись, посмотри на меня!” И она вернулась, став в проеме двери, как в раме картины, улыбнулась и еще раз попрощалась, и девочки ушли, а ему казалось, что ее улыбка  повисла в воздухе. Вот так Кэрролл придумал своего кота, подумал он.

     А она шла, аккуратно переставляя ноги и не спотыкаясь, слушала, что ей говорили и адекватно, как ей казалось, реагировала, но ее подруга опять спросила, что с ней происходит, и она вдруг сказала ей, что хочет домой, потому что в эту секунду поняла, что ей физически больно от того, что они удаляются от дома, будто что-то вытягивали из нее, как здоровый зуб, только медленно и без анестезии.

      Но они дошли до кафе, их впустили в крошечный полуподвал со стенами старинной кирпичной кладки. Барная стойка, три столика и замысловатое освещение, лаконично, но уютно. Кафе было меньше, чем знаменитые “13 стульев” на Домской площади.

     Практически все присутствующие были или знакомы между собой, или регулярно виделись в том или другом любимом кафе, город небольшой и все всегда знали,  где кого можно встретить вечером. В Риге практически не ходили в гости, каждый вечер после работы встречались в кафе, многие проводили там все свободное время.  Было не принято спрашивать,  кем кто работает,  людей интересовало только чем ты увлекаешься, чем ты  зарабатываешь себе на кофе  никого не волновало, даже фарцовщики где-то числились,  мы же поколение “дворников и сторожей”.

     Компания была разношерстной, очень характерной для тогдашней Риги, где первый и второй встречный на улице говорил по-русски, третий и четвертый на идиш, и только пятый по-латышски, в середине 70-х в Латвии вообще проживала только пятая часть всех существовавших в мире латышей. И если молодые эстонские семьи стремились иметь не одного, а трех детей, чтобы изменить пропорции в своей республике, то латышам наивно казалось, что стоит вытеснить русских, евреи-то сами уедут, и наступит райский рай.

     Латыши не любили вспоминать, что их государственность была заложена в 1721 году, когда Ригу вместе с Лифляндией по итогам Северной войны русская корона выкупила у Швеции в вечное владение за 2 миллиона серебряных талеров, и тогда все дворяне были балтийскими немцами, а латыши были их крестьянами. Как теперь они не вспоминают, что Латвийская ССР к 1991 году  занимала 40 место в мире по ВВП, выше Ирландии. Отделившись, они просто вывели за скобки слово “советская”, и стали обладателями развитой промышленности, современного портового хозяйства, рыболовецкого флота и транспортной инфраструктуры.

     А еще и латыши, и эстонцы, и литовцы не любили, когда их скопом называли прибалтами, потому что исторически и генетически они не были родственниками, даже их языки принадлежали к разным лингвистическим группам, и между собой они тогда говорили по-русски.

     К ее подруге пришел бой-френд, бакинский интеллигентный еврей, они собирались в Америку вместе. В его внешности не было ничего семитского, он был похож на Карабаса,  только без бороды и со шрамом через всю щеку. Работал друг в “Рига-газ”, куда же еще могли взять человека, подавшего документы на выезд. Он говорил, что самым трудным в его работе было попасть в ту квартиру, где нужно было проверить, нет ли утечки газа, потому что жильцы боялись ему дверь открывать, очень уж пугал их своим видом этот добрейший человек.   

     В общей беседе она, всегда такая легкая и общительная, не участвовала, на вопросы отвечала со второго раза и ее подруга никак не могла понять, что же с ней происходит. “Ты точно не заболела? Может ты голодна? Хочешь булочку или пирожное?”  Ее все и всегда пытались покормить, зная что она питается практически одним молоком, она отказывалась, как правило, ела только в домах близких друзей.  Сытый легко примет приглашение к обеду, еще поинтересуется, что нынче к столу, а голодный – нет, как не каждый бедный способен выйти на улицу с протянутой рукой.   

     Но сегодня она не могла даже думать о еде и опять сказала, что хочет домой. Да что она там будет делать, ее же там никто не ждет, а народ сейчас собирается пойти к автору в мастерскую, картины смотреть и продолжать отмечать, негодовала ее подруга.  Но она уже услышала главное слово  - “ждет”, и все стало на свои места.  Ей надо срочно домой, ее там ждут, ее очень ждут, нужно домой, бегом!

     И она действительно сбежала,  и бежала бы всю дорогу, если бы были силы, ей казалось, что она преследует саму себя, летящую где-то впереди. Когда она вошла в коридор и увидела его, сидящего на том же месте с той же книгой, все сразу успокоилось, вся Европа оказалась во власти устойчивого антициклона, на морях наступил штиль, и ей пришлось идти вдоль коридора на веслах до  своей комнаты. Через миллион лет, когда она уже подгребала к двери, он вышел наконец из кухни.

     Это было их первое свидание,  на которое он ее не приглашал, но очень ждал, и она пришла, потому что не могла иначе,  и вот они стоят в коридоре и не знают, что говорить, слова совершенно обесценились, столько всего за эти часы было пережито без всяких слов. Между ними в коридоре натянулась такая звучащая струна, что становилось физически больно, нужно было немедленно ослабить это натяжение и они сделали шаг навстречу друг другу. “Из песни без слов слова не выкинешь” - подумала она, а вслух сказала “Может быть, вы хотели бы сыграть в карты?” Он так обрадовался, что было ясно, если бы она предложила ему вместе мусор вынести, радости было бы не меньше.

     “Какие карты? Почему в карты? Я же только в дурака, и то плохо…” – думала она, пытаясь попасть ключом в замочную скважину. Пока она копалась с замком, он подходил все ближе, вот он уже стоит рядом и она повернула голову и посмотрела на него. Они замерли,  впервые рассматривая друг друга. “У него мужское лицо и девичьи ресницы,  и мне нравится, как от него пахнет…”, а он думал, что у нее, оказывается, зеленые глаза и шея с картин Боттичелли.

   “Позвольте, я вам помогу” – сказал он и отпер дверь, и они вошли в комнату. Он замешкался у входа и она обернулась, чтобы увидеть, как он неплотно притворяет дверь, стараясь сделать так, чтобы комната не просматривалась, но чтобы не оставалось сомнений в том, что дверь открыта. Господи, она же думала, что таких людей уже не бывает! И тут он обернулся, и она увидела свою комнату и себя в ней его глазами, и поняла, что ему  эта комната нравится,  а когда он сказал, что здесь даже рояль можно поставить, стало ясно, что и она в этих декорациях ему  нравится тоже.

     В карты они так и не сыграли, потом выяснилось, что и он последний раз в дурака играл в пионерском лагере. Они сидели напротив друг друга, разделенные картонным столом, и разговаривали. Он предложил ей почитать свои стихи и потом долго вспоминал, с какой интонацией она произнесла свое “О, а мне   казалось, что молодые люди больше не пишут стихов!”. Но, храбро глядя ей в глаза, он читал свои стихи и чужие, и ему даже казалось, что все они были написаны для нее и о ней. Кажется, потом они пили кофе, и вдруг оказалось, что за окном садится солнце, и они вдвоем стоят у окна, глядя на закат.

     Так же, рядышком, они сели на диван, окно решили не закрывать и вдвоем укрылись пледом, свет тоже включать не стали, зажгли свечи, и продолжали разговаривать. Теперь, сидя так близко, как двое детей пережидающих непогоду, они торопились рассказать друг другу о себе все то, что казалось каждому важным, тем самым главным, что другой должен о тебе знать, чтобы ты стал ему понятнее и ближе.

     Чтобы повеселить ее, он вспоминал смешные истории, в которые попадал, нимало не заботясь о том, что выглядит в них не лучшим образом. Когда он рассказал ей, что рядом с подмосковной дачей, которую снимали на все лето и даже привозили туда пианино, чтобы он мог заниматься, было два пруда, в одном из них рыбаки ловили рыбу, а другой был захвачен мало-съедобными, но хищными ротанами, он пожалел бедняжек, им же тесно, и подбил ребят перетаскать хоть нескольких в старой ванне в соседний пруд, и  рыбаки  их чуть не прибили, то она, смеясь, сказала, что наверняка помогала бы ему и тоже попала бы под раздачу.

     Как-то без слов было понятно, что утром он в Москву не полетит, и услышав, как зять семьи с нарочитыми песнями чистит зубы, он извинился и вышел. Вернулся он довольно быстро, сказал, что ему выдали ее краткую биографическую справку, но постараются поменять билет на вечерний рейс,  и если у них есть целый день, то почему бы не позавтракать на взморье? 

     Через час они уже были на пляже, потому что вышли на станции Лиелупе, где до моря еще не очень близко, но там начинается этот знаменитый многокилометровый песчаный пляж. Местные никогда не лежат на пляже, они бредут вдоль моря, останавливаются купаться, играть в волейбол или пить пиво, и идут дальше, а возвращаются в Ригу с той станции, которая к вечеру окажется ближе. В этом главная прелесть Юрмалы.

     Они разделись в дюнах и пошли вдоль линии прибоя по влажному плотному песку, расцепляя руки, только чтобы поднять с земли особенно красивый камешек или деревяшку. Он сказал, что они будто грибы собирают, и спросил, любит ли она собирать грибы. Она задумалась, честно пытаясь вспомнить, когда была в лесу последний раз, и поняла, что с десятилетнего возраста, после смерти ее мамы, в ее жизни не было многого простого, такого естественного для других людей, как семейный поход за грибами, например.

     Он захотел поплавать, она, как большинство местных, плавала плохо, правильнее сказать, не сразу тонула, поэтому осталась Ассолью на берегу. Идя рядом вдоль берега, они стеснялись рассматривать друг друга, поэтому  только теперь, глядя на него, бредущего по мелководью туда, где уже можно будет нырнуть,  она поняла, как ей нравится его стройное гибкое тело с крепкими мышцами.

     А потом он поплыл и она потеряла его из виду, через  минуту она уже близоруко всматривалась в зеленоватые волны в солнечных бликах, еще через минуту испуганно шла по воде туда, где вот только что он махал ей руками. Зайдя почти по пояс в холодное море,  поняла, что все равно не умеет плавать, и пошла назад. А еще  поняла, что не сможет без него жить.

     Когда он опять шел по мелководью, теперь к пляжу, она уже сидела на песке спиной к морю и курила, такая хрупкая и одинокая, как забытая статуэтка, и ему захотелось взять ее на руки, оградить и защитить. Он обнял ее за плечи, и только прикоснувшись к нагретой солнцем коже, понял, что его руки мокрые и холодные. Но она не взвизгнула, не вскочила, не сделала ничего такого бабского, она взяла его руки в ладони и стала дышать на них.

-   Я сначала за тебя испугалась, потом на себя разозлилась, что плавать не умею, потом на тебя обиделась, что бросил меня, потом успокоилась, потому что главный герой не может исчезнуть прямо на первой странице длинного любовного романа, правда?

     “Если…” - подумал он, но так и не закончил свою мысль, потому что и эту, и все остальные,  более или менее здравые, вытеснила новая, совершенно сумасшедшая – он хочет жениться на девушке, которую знает меньше двух суток!

-      Когда ты приедешь ко мне в Москву?

-      Через два дня.


(рецензий 1 в ленте + те, что ниже)