Глава 10. Дитя революции

     Она родила сына в 39 с половиной лет в конце сентября, соответственно, зачат он был  в декабре в рождество.  Почему-то это казалось ей очень важным.  А еще эти  “с половиной” очень ее успокаивали беременную.  Может,  потому, что вся статистика ужасов поздних первых родов начиналась с цифры 40, но она же в эту группу риска не попадает, ей же только 39! И все будет хорошо!
 
     Эти слова были ее молитвой, мантрой.  Это было ее выбором – благополучно выносить и родить сына.  И все будет хорошо, и ныне, и присно.  Эта несокрушимая вера скоро стала почти физическим ощущением счастья, которое росло в ней, внутри нее, вместе с ее ребенком.  Все будет хорошо!
 
     Что беременна, она поняла еще раньше, чем наступила задержка цикла. Положив ладонь на свой гладкий и плоский живот, она безошибочно поняла – там мальчик, сын.  Тут же помчалась делать УЗИ, и на вопрос, сколько дней задержки, гордо ответила, что нисколько, менструация должна начаться только через два дня.  Ее мальчику было тогда пять дней.  И она остро ощутила, что это самый счастливый день в ее жизни.  В ее тогдашней жизни.

     Он у нее был дитя революции, той, прекрасной, 1991 года. Тем летом она и ее страна были на сносях, ждали рождения новой жизни. У нее получилось, у страны не очень.   Но как же она любила вспоминать то жаркое лето! В ней и вокруг нее творилась история. “Блажен, кто посетил сей мир…”  Кто просто родился - уже блажен, но “в его минуты роковые” блажен вдвойне.  Или втройне?  Из ложной скромности мы всегда говорим вдвойне, на самом деле даже не представляем, насколько некоторые события меняют нашу жизнь. 

     Она же ни ложной, ни общепринятой скромностью не отличалась. Тогда ее любимой фразой Ницше было пресловутое – все, что меня не убивает, делает меня сильнее.  И ее беременность прекрасно вплелась в канву ее личной исключительности.  Она всем объявила себя беременной, совершенно здоровой и абсолютно счастливой и стала раздаривать свою одежду 42 размера, ведь она теперь потолстеет (хорошо, что мало кому пригодилась), и строить планы, беременная всего несколько дней!  По мнению одних ей бы романы писать, по мнению других она была не от мира сего.  Она и сейчас не уверена, что первых было больше.

     В той жизни она была такая, романтическая, но весьма приспособленная к жизни. Наука выживания усваивается проще, чем многим кажется.  Голодать легче, чем сидеть на диете. Она сегодняшняя понимает, что она тогдашняя спасла и себя, и сына тем, что всем своим существом выбрала быть счастливой мамой. 

     В Москве талоны на еду, красиво закамуфлированные в карточки москвича. Она эту карточку хранит, там она себе на фотографии очень нравится, что для нее большая редкость, она как – то особенно нефотогенична.  Каждый раз, протягивая свой паспорт, ей хотелось дать чиновнику валидол, очень уж душераздирающее зрелище. А возможность предъявлять себя, такую красотку, помогала ей без лишних эмоций брать в магазине кусок сыра (какой дают) и полкило колбасы (какая есть). 

     Магазинные полки постепенно заполнялись металлическими банками дешевых консервов.  Цены менялись почти  ежедневно – нарастала инфляция. Курс доллара знали даже бабульки,  торговавшие у метро сигаретами, алкоголем и едой.   По телевидению шли прямые трансляции горячечного бреда заседаний думы,  Дом-2 отдыхает.  Что-то надвигалось на этот город, на эту страну и впервые после войны все знали, что это что-то коснется каждого.   

      А у нее уже через две недели был свой частный гинеколог, молодой и амбициозный, сейчас сказали бы продвинутый.  Эта встреча изменила всю практическую сторону вынашивания ребенка.  Принимал он на Новом Арбате  “у Грауэрмана”. Там, по их словам, родились  все известные москвичи.  Кстати, ее бывший муж действительно увидел свет в этом роддоме. К тому времени не было уже ни мэтра, ни его родильного дома.
 
     А вот женская консультация была, только через дорогу, то есть через проспект,  от старого здания. Там ее и ждал молодой брюнет со светлыми глазами, никаких анаболиков, сплошной тестостерон.  Только этот факт мог помешать карьере такого грамотного, лаконичного и весьма убедительного врача.  Еще может быть пьянство, но в те годы секс без пьянства не мыслился.

     По его убеждению, беременность не болезнь, а нормальное состояние женского организма. Женщина задумывалась быть беременной или кормящей.  Каждая менструация – это траур природы и предательство жизни.  Еще один ребенок не родится, а женщина приблизит свой климакс.  Сколько раз в жизни менструировала женщина раньше, когда у нее было пять, десять и более беременностей и она кормила своих детей грудью, что тоже приостанавливало менструации на полгода и более? Считанные разы и это отодвигало климакс.  А менструации были бременем девушек.
 
     Каждый месяц организм женщины готовится к зачатию, как мы готовим свой дом к празднику, все в ее теле чистится, гармонизуется, наполняется жизнью и ждет.  И облом – гости не пришли.  Вся эта тончайше продуманная красота никому не нужна, нужно все разобрать, вынести как мусор и вернуться к будням.  А вдруг забудете снять цветные шарики с потолка? И они так и будут висеть, постепенно скукоживаясь?  Так же и в теле женщины каждый месяц нарастает риск какого-то сбоя этой сложнейшей программы  со всеми вытекающими, в прямом и переносном смысле, следствиями.   

-    Беременность это норма, и все у нас будет нормально.  Ты поняла? 

     Он, лет на 15 моложе ее, был сразу с ней  “на ты” и отнесся к вынашиванию ее сына, как к их общему делу! Такой женолюб (хотелось написать бабник, но это слишком упростило бы его натуру) при его профессии.  Как же ей нужен был человек, который авторитетно подкрепил бы ее веру в то, что все будет хорошо.   Конечно, она тут же под всем подписалась – она будет здоровой, несмотря на раннюю гипертонию и проблемы с почками, потому что беременность дает шанс перестройки всего организма, она будет молодой, ведь беременность продлевает физиологическую молодость, она будет радоваться жизни, ведь она делает самую важную работу для  продолжения жизни на земле. 

     Нет, она не будет радоваться, она уже испытывала радость, мир, в котором беременность это счастье, в котором рождаются здоровые дети и становятся смыслом жизни для своих родителей, уже существовал в ней.  А физически мы живем именно в том мире, который носим в себе.

-    Бросать курить не будем, появится риск выкидыша. Курим 10-12 сигарет в день, найди легкие сигареты.  Единственное подтвержденное воздействие курения на ребенка – гипоксия плода, т.е. маленький вес, отрицательная статистика начинается с пачки сигарет в день. Сколько ты весишь? 

     У нее был стабильный вес 50 кг при  росте 163 см, талия 60 см, грудь 2+.  Не модель, но как бы есть, чем дорожить.  Но ей не жалко, ее жизнь, а не только ее тело, уже принадлежали ее сыну.

-     Поправляемся килограммов на 20, нам не рожать. Мы будем делать кесарево сечение,  я найду тебе хирурга.  Да не бойся ты, пока будешь грудью кормить, все сбросишь, еще похудеешь. Сейчас думай о том, что чем крупнее ребенок, тем и ему, и маме легче после родов. 

-      Теперь о вынашивании крупного ребенка. Можно всю беременность просидеть на берегу океана, питаясь деликатесами, а родить ребенка в пару килограммов.  Вес плода зависит от поступающего к нему кислорода.  А поступление кислорода обеспечивается движением.  Гуляй, работай, плавай – двигайся.  Мне все равно, где ты гуляешь и чем ты дышишь, главное – двигайся, ребенок дышит твоей кровью.  Гуляем до последнего дня!
     Мы растим большой живот, поэтому привыкай спать на левом боку, на правом сдавливаются сосуды, и ребенку будет не хватать кислорода.

     Как все просто! Она много гуляла со своими двумя колли, рыжим и черным.  Позже выяснилось, что грудные мышцы, разработанные собачьим поводком, прекрасно держали форму ее груди и после 11-месячного кормления ребенка.  У нее был прекрасный аппетит, никакого токсикоза всю беременность.

     Она привыкла разговаривать со своим мальчиком, начала смотреть вокруг его глазами.   Мир выглядел, пах и звучал иначе! Маленькому ребенку одинаково интересны  форма, цвет, запах и цветка, и червяка. Все для нее стало ярким, гармоничным и очень добрым. Рос ее ребенок, рос ее живот, она толстела и делалась добрее.

     Глядя на все окружавшее  глазами своего ребенка, она стала спокойнее, терпимее, не раздражалась по мелочам и физиологически не могла злиться.  Ей стало легче понять другого человека, но расхотелось что-то ему доказывать.  И червяк нужен и важен природе, и синий алкоголик своей собаке.  Может и правда толстые люди добрее?  А мир, сев на диету, стал злее?

     Она была счастлива и безмятежна.  Ее мальчик надежно защищен ее телом, он в полной безопасности.  Значит и с ней ничего не случится, ей же еще предстоит его родить, выкормить и воспитать. Ближайшие лет двадцать она будет очень нужна, она самый важный человек в жизни этого существа.

     Именно этой востребованности она искала во всех своих любовях – быть самой нужной, быть единственной.  Была  готова забыть о себе, подставить плечо, протянуть руку и сложить голову,  мужчин это только пугало.  Не многие ведь рождаются героями, большинству хочется встретить девушку Джеймса Бонда.  И проблем никаких, и меняются часто, и сам почти агент 007.

     В чем смысл жизни и что делать теперь было понятно – быть мамой, а  она всегда знала, что именно мамы должны быть умными, понимающими, самыми-самыми во всем, а папы – папы должны просто быть.

     Однажды в начале  80-х годов в Таллине (компьютер требует вставить второе “н”, так вот, фигу ему) она посмотрела по телевизору кусочек фильма, кажется, какой-то агитки против абортов.  Они там,  в этом городе с двумя “л” и одним “н” как меня учили, ставили на балконах нелегальные тарелки и смотрели Финляндию и Швецию.

     Что там говорили за кадром, было, естественно, не понятно, но что показывали, видно было хорошо.  Вот мирно спящий в мамином животе ребенок резко просыпается и тревожно оглядывается – это к животу приложили ультразвуковой датчик. А УЗИ считается безвредным.  На самом деле это мало-инвазивный метод обследования, но не безвредный. 

     Люди на редкость беспечны.  Когда был изобретен рентгеновский аппарат, они тоже часами облучали беременных женщин, фиксируя на пленку развитие плода.  Поэтому в женской консультации она упорно отказывалась от УЗИ и второй раз сделала его только в роддоме.

     Второй кадр из этого фильма изменил  все ее поведение во время беременности.  Там мама кладет руку на свой живот, а ребеночек тянется своей ручкой к ее руке и улыбается.  Радость любви дана нам изначально, еще до рождения, но что же люди с ней делают!

      Нет, у них с сыном все будет правильно, все будет хорошо, все будет чудесно! Она постоянно разговаривала со своим мальчиком  - давай съедим чего-нибудь вкусненького или пошли гулять, посмотри как красиво или послушай, как птички поют. Для нее стало привычным гладить живот и говорить ему доброе утро или спокойной ночи.

     Все было отлично.  Все болячки отступили, анализы были хорошие, аппетит прекрасный, сон безмятежный.  Она даже жалела слегка, что ей не хотелось то солененького, то кисленького, она бы с удовольствием себя баловала.  Зато вдруг начала рисовать абстрактные картины и делать гимнастику под “Дусю” группы “Любэ”, что не отменило походов в консерваторию. 

     Работала она до последнего (давала уроки английского на дому), много ходила, плавала в бассейне или лежала в ванне, чтобы снять с живота давление атмосферного столба и помочь ребеночку расти.  В ее доме было много книг, картин,  хороших друзей, в ее жизни по-прежнему много и мужского внимания. 

     Однажды в метро она стояла, нависая животом над молодым человеком, который строил ей глазки и просил телефончик, продолжая сидеть. Или веселая подвыпившая компания с террасы кафе шумно упрашивала “девушку” посидеть с ними  и на извиняющийся жест, у меня же живот вон какой, простите мол, громко заявили, что мы же просто познакомиться и поговорить, не всегда же она будет беременна.  Ей, вернее им с мальчиком, даже сделали предложение руки и сердца.

     В середине зимы приехал ее бывший муж.  Он тогда жил в Болонье  концертами, в основном частными, и мучительно разгребал руины отношений с очередной любовью. Уже становилось понятным, что выживших под обломками нет, что “навеки” опять не случилось, но с итальянками не только разводы, но и расставания длительны и вредны для окружающей среды. От этого он был в  состоянии вялотекущего апокалипсиса, что мешало ему играть.   

     Как всегда, он привез ей кучу одежды и обуви, благо можно было не примерять – 38 европейский размер одежды, 37 размер обуви.  Благодаря ему, и ее вкусу, конечно, она выглядела так, как одевались в Европе. На улице народ останавливался. Иногда. Его заботу о ней не понимала ни одна его женщина.  А ее подруги не понимали, почему она оплачивает и убирает к его приезду его квартиру.  Простые вещи очень трудно объяснить. 

     Они  поженились по любви, настоящей и с первого взгляда, и прожили вместе много лет.  Они  не смогли сберечь эту любовь, но это их общая беда.  Он ведь остался тем же самым человеком, который смог вызвать в ней эту любовь. Они были не друзьями, а, скорее, братом и сестрой, что ли.  Изменилась форма  их отношений, но не главное в них. Он и сегодня был для нее самым интересным человеком, недавно они выяснили, что это взаимно.

     Она  с сожалением смотрела на стильные вещи, ей же их не носить, а он решил, что ей не нравится. Пришлось сразу сказать, что ее мальчику уже 8 недель.  Именно в  это мгновение радость в его глазах и слова  о том, какое же это счастье, сделали ее мальчика их мальчиком. Он тут же начал действовать.  Каким же  решительным и уверенным может быть этот вечно сомневающийся интеллигент в пятом поколении, когда речь идет не о нем, а о других! Тут же было решено, что весной она едет к друзьям в Триест и к нему в Болонью.
 
     Но пришлось принимать и трудные решения – ее рыжий колли перестал вставать, отнялись задние ноги и паралич мог  только прогрессировать.  Он лежал на своей подстилке такой роскошный, с блестящей шерстью и белоснежной гривой, пытался улыбаться, показывая белые зубы, и не понимал, почему не может встать. Через несколько дней он уже не мог поднять свою узкую благородную голову. Ее бывший муж подарил ей рыжего почти 12 лет назад на очередную годовщину их свадьбы, и теперь они вместе приняли непростое решение усыпить его.  Мы же отвечаем за тех, кого приручили. 

     С визой и билетами она справилась на удивление легко.  Все очень заботились о ней. У всех уже дети в школу ходят, в стране голод, рожать еще одного ребенка никто не собирается – а тут она, беременная и счастливая.  Она копила деньги, у нее было много учеников, она делала медицинские и технические переводы.  К апрелю скопилась почти  тысяча долларов. 

     Вся страна жила в долларовом эквиваленте, даже старушки ходили в обменные пункты, менять пенсию на доллары. Некоторые играли на разнице курсов, мотались в Питер, чтобы там купить доллары дешевле, а в Москве продать дороже. Что же творилось там, где крутились большие деньги, трудно себе представить. Уже появились первые богатые, в основном самые дерзкие из комсомольских вожаков.
Некоторые из них уже рулили делами из Праги, где пережидали личную непогоду, потому что уважать уголовный кодекс у них не получалось.  Когда “капусты” было нарублено достаточно, они все разруливали, как надо, и возвращались,  пересаживались из наших тонированных девяток в джипы “Мицубиси Паджеро”. Через несколько лет заработает схема фальшивых чеченских авизо (почему-то сейчас  опускается слово “чеченских”, из ложной политкорректности или со страху, не знаю) и хитом продаж станет джип БМВ.

      Ее урок стоил десять долларов, она за неделю зарабатывала больше, чем многие за месяц. При этом “если есть в кармане пачка сигарет”, то черная икра ей не нужна.  А необходимо все приготовить своему мальчику.   

     В апреле она повезла свой 4-месячный живот в Италию, сыночку нужно подышать морем, посмотреть на красоту и поесть полезного. Как же хорошо, что тогда  в Триест поехать можно было только поездом – на обратном пути ее сумки с покупками для сына занимали целое купе. Она купила ему все. Именно ему. Иначе не объяснить, почему она купила супер-бандаж для беременных (носить драгоценный живот), но не купила послеродовый бандаж, зная, что будет делать кесарево сечение. Полотенцем обматывалась, как крестьянка.
 
     В Италии она впервые увидела памперсы и узнала, что они разные для мальчиков и девочек.  И купила упаковку памперсов для мальчиков в половину своего роста.  Грамотная  продавщица в специализированном магазине пыталась ее образумить, говоря,  что на таком сроке по данным УЗИ нельзя  точно определить пол будущего ребенка, а памперсы продаются всегда. Где?  В ее Москве, где в аптеках марли нет?  Продавщица  говорила с ней, как с человеком цивилизованным, это опять ее хороший английский виноват.  Узнав, что она из России, только пожала плечами.  Русских  тогда в Европе практически не было, туризм еще не был индустрией, он просто не существовал, выезжали единицы по частным приглашениям.

     Мальчику было куплено все, начиная  от правильных силиконовых пустышек для формирования прикуса  (хотя ее мальчик никогда не сосал соску, выплевывал, ему и так было хорошо, ведь он и в 11 месяцев еще завтракал и ужинал только маминым молоком, мог бы и дольше, но расхотел), и заканчивая обувью и комбинезонами на каждый месяц из первых шести (кое-что скоро раздарила неодеванным, так как ее богатырю в месяц уже была впору одежда для двухмесячных детей).

      При этом она помнила, что долларов 500 нужно сохранить, вдруг будут какие-то проблемы,  и она не сможет работать первую зиму. Видно где-то там, в далеком “моему сыну полгода”, все возможные проблемы виделись ей уже решенными. Она оставалась счастливой, допуская вероятность несчастий. Именно так все и устроено.
Вера в себя не отменяет чистки зубов дважды в день.  Стремиться к идеалу, но при этом не забывать смотреть под ноги.  Сама эта готовность к трудностям и была уроком свыше, который нужно было выполнить.  Видишь все сложности, но не боишься, все равно  веришь и радуешься? Молодец, зачет.  Тогда реальные трудности становятся не нужными.

     Еще в поезде Москва-Рим она встретила русскую тетку, которая была 12 лет замужем в Италии и сворачивала свой маленький бизнес, распродавала магазинчик детской одежды.  Не иначе, очередная помощь свыше.  На второй день пребывания в Триесте они с ней встретились на вокзале (единственное место в городе, которое она могла уверенно найти, да и тетка жила в небольшом городке неподалеку) и  оптом были куплены  две сумки одежды для мальчиков за 200 долларов.  Она и сегодня не знает, кто из них был тогда счастливее. Видно, не такой уж это сахар, быть замужем за итальянцем.

     Она очень любила Триест.  Там впервые шевельнулся ее мальчик.  Теперь вечерами, откладывая книгу, она говорила “все, сынок, пора спать” и под ее ладонью он аккуратно поворачивался на бочок и они вместе засыпали.  Просыпаясь утром, она гладила свой живот и на нем выпукло появлялась одна пяточка, затем вторая.  Ее сынок просыпается, он потягивается.  На городском трамвае ездила в чудный парк у моря, много ходила, дышала сыночка.   Сидя у самой воды, она задирала майку, подставляя солнцу живот, и ее мальчик поворачивался к свету.  Она могла погладить его по макушке.

     Днем она гуляла сама по себе, а вечерами они встречались с друзьями и родственниками ее итальянской подруги.  Это было очень  интересно, очень похоже и не похоже на нашу жизнь.  Итальянцы очень общительны и они очень вкусно живут.   Ей заботливо предлагали вино для беременных, практически виноградный сок.  Были еще сигареты для беременных, еда для беременных, чудные платья для беременных.  Быть беременной в Италии оказалось восхитительно!

     Через несколько дней она села в поезд, тогда из Триеста еще ходило много поездов, даже экспрессы Intercity из Европы в Рим, и поехала в Болонью, где ее встретил бывший муж.  Он жил в квартире своего приятеля и они приготовили ей комнату с выходом на террасу на крыше.  Как же он был рад, что с ней и мальчиком все хорошо! 

     В комнате ее ждал сюрприз – целая гроздь бананов! Она очень любила бананы, иногда их было можно достать и в Москве. Северные вьетнамцы выращивали их на сожженных напалмом территориях, больше там ничего не росло.  Ели их, кажется, только в СССР. Вьетнам платил нам за военную помощь, чем мог. А эта гроздь бананов выросла в какой-то ближней Африке,  занимала половину комнаты, а как дивно пахла! Можно было наесться самим запахом и она была похожа на новогоднюю елку, лежащую на боку. Так она и лежала на полу, постепенно уменьшаясь в размерах.  Ее  мальчик отличался отменным аппетитом.

     Все у ее бывшего мужа было продумано – и чем он ее кормит, и куда водит, и с кем знакомит.  Италия, надо сказать, довольно кастовое общество, хоть и республика.  Более кастовое, чем Королевство Нидерландов, к примеру.  Фамилия наших общих друзей в Болонье  как раз имела такую приставку “делла”, типа немецкого “фон”, что указывало на их аристократические корни.  И хотя главе семьи не удалось стать маркизом, потому что его отец лишился денег еще в войну и земля, собственно маркизат, была продана, но происхождение обязывало.

     Там она впервые увидела, что такое “nobles oblige”.  Нельзя ездить в ближайший супермаркет, могут увидеть соседи, прилично покупать продукты в небольших местных магазинчиках, дружить с сокурсниками можно и нужно, но встречаться в каком-нибудь кафе, домой приглашали только определенных людей, не имея возможности купить новую соответствующую его статусу машину, несостоявшийся маркиз ездил на раритетном старье, типа у него хобби такое.  Его русская жена, выпускница МГУ и толковая славистка, ездила на конференции только в вагонах первого класса, ее же будут встречать.
 
     Жили они при этом на его зарплату, она совершенствовала свой итальянский, писала статьи,  делала себе имя и рожала ему сыновей.  Надо сказать, что в той Италии любой из родителей мог взять отпуск по уходу за ребенком, оформить пособие на новорожденного. При неработающей жене наш маркиз на своем RAI-1, ведущем итальянском телеканале, получал ежемесячно денежную компенсацию расходов на своих двух сыновей. Да что там дети, он получал компенсацию живыми деньгами за то, что не обедал дома, специфика работы телевидения не позволяла организовать 2-3 часовой перерыв на обед,  и они питались в кафе при телецентре.  О, Италия, которую они потеряли!

     Статус ее бывшего мужа ломал все эти барьеры.  Русский пианист, выпускник Московской консерватории, имевший колоссальный успех уже после первого частного концерта, устроенного нашим маркизом у себя дома, был принят в лучших домах и играл во всех этих палаццо и кастелло. Если у него был концерт в Вероне, то туда съезжались лимузины его поклонников, вернее, поклонниц. 

     Молодой, ему было 37, красивый, он был больше итальянцем, чем многие итальянцы.  Пианист, глубоко чувствующий музыку, которую исполняет, и при этом по-композиторски понимающий, что именно хотел сказать автор, он был обречен на успех. Русская школа! Все и сразу, и в одном флаконе можем дать только мы.  Там ей стало понятнее, почему они все учат русский, чтобы читать Достоевского, изучают поэтов Серебряного века, слушают Чайковского, превозносят Бродского (ее бывший муж позднее познакомился с Бродским в Венеции) и играют Шнитке.

     Только русские пишут книги на каторге, стихи в Шлиссельбургской крепости, проектируют ракеты на шабашках, сочиняют песни в котельных -  короче, от мойки унитазов легко переходят к разговорам об искусстве. У нас Лев Николаевич любил до завтрака сено косить.  Им это кажется восхитительно непонятным! Всеми органами чувств они это воспринимают, но головой – не понимают. Прав был сэр Черчилль, Россия – это загадка, обернутая в тайну внутри непостижимого.

     У ее бывшего мужа все было замечательно, вернее, могло бы быть, если бы не проблемы с его итальянкой.  Были проблемы понятные, например, финансовые,  ей всегда было мало денег,  или социальные  -  зачем играть у друзей бесплатно. И объяснить, что это для него форма общения, было невозможно.  Были и не очень явные сначала, но,  чем лучше он говорил по-итальянски, тем шире становилась разделявшая их река отличий в воспитании, культурном багаже, взглядах на жизнь и в этой  воде медленно, но неотвратимо, тонули все их восторги, и мутный поток непонимания разрушал берега. 

     Прекратить такой роман очень трудно, его можно только объявить законченным, как ремонт в доме. Что он и сделал, вполне решительно, а затем переехал к вышеупомянутому приятелю.  Но никак не решался забрать из ее квартиры свои вещи, ушел с нотами, концертным костюмом и зубной щеткой.  Поэтому он ждал ее приезда, чтобы она съездила с ним забрать  все остальное.  Это была его единственная просьба.

     Она   съела очередной банан,  и они отправились в весьма престижный район.  Ее  усадили на скамейку перед солидным домом у не работавшего почему-то фонтана, показали окна квартиры и попросили за ними следить. Было понятно, что все гораздо серьезнее, чем могло бы быть в Москве.  Через четверть часа она уже обнимала живот от страха, чего она боялась,  ей было не очень понятно, что-то бесформенное и мутное висело над крошечной прелестной площадью, но ее мальчик был спокоен,  и она тоже постепенно успокоилась, но глаз с окон не спускала. 

     Наконец  из подъезда вышел ее бывший муж с сумкой в руках.  Да, когда у тебя нет своей крыши над головой, твои потребности очень быстро совпадают с твоими возможностями, и оказывается, что человеку действительно нужно не так много вещей.  Он объяснил ей, что просто замок не открывался, он даже испугался было, что она сменила замки. Он также очень благодарил за то, что следила за окнами, боялся, что итальянка может кинуться из окна, его шантажировали самоубийством.  Но теперь все позади, он свободен.

     На радостях они поехали встречаться с его подругом, это я так подчеркиваю, что в их отношениях  не было ничего иного, кроме взаимной симпатии.  В чудном парке они встретились с замечательно интересной женщиной, которая только что оформила себе пенсию по отработанному стажу, небольшую, но позволявшую ей помогать дочери, присматривая за внуком, и писать книгу. Полную пенсию, которая даст ей возможность жить вполне прилично, она получит, достигнув 60 лет. 
Эта дама могла оказаться среди многих, попавших в эту ловушку.  Возраст выхода на пенсию и требуемый для этого стаж увеличивали в Италии дважды, многие и тогда не смогли вернуться на работу, а сейчас в стране просто безработица, половина страны, в основном интеллигенты, оказались совершенно нищими в старости, потому что на нормальную пенсию не хватило стажа.  Так они ощущают членство в Евросоюзе.

     Но в тот день у счастливой и моложавой дамы, которую невозможно было представить  бабушкой четырехмесячного внука, было прекрасное настроение.  Они замечательно погуляли и подышали ее мальчика, выпили очередного вина для беременных в небольшом ресторанчике, и ей пообещали спонсировать ее сыночка одеждой от 6 месяцев, а на первые полгода она уже все сама купила.  Ну, не чудесно ли? 

     Свое обещание дама сдержала.  Эта женщина и многие другие из окружения ее бывшего мужа снабжали ее  сыночка почти всем необходимым лет до трех.  Это была такая, как теперь говорят, адресная помощь.  Хорошие люди есть везде и она знала точно, что их больше, чем плохих.  И все будет хорошо!

     В Москве все пошло так же ровно и спокойно.  Она работала, гуляла с собакой, ходила в гости, принимала друзей, ездила на Киевский вокзал встречать поезда из Рима.  С  каждой оказией ей передавали подарки для мальчика и еду для нее,  бывший муж присылал макароны, шоколад, оливковое масло, даже фрукты.  Она поправилась уже почти на 20 килограммов, живот не давал наклониться, обувалась сидя.  Но бандаж послушно растягивался, продолжая нежно поддерживать ее мальчика, чувствовала она себя прекрасно, ходила легко, хорошо переносила жару. Ее радовали ее специальные платья, она никогда не понимала тех, кто обтягивает живот, демонстрируя миру свою беременность, это же просто некрасиво, женщина должна всегда быть элегантной.

     В  городе тоже что-то нарастало, грозило прорваться.  Ее бывший муж звонил постоянно, западные СМИ сходили с ума, их прогнозы были один невероятнее другого. Оставаться в стороне он не мог, и они сообща решили прервать контракт, плюнуть на возможную неустойку.  Он должен был быть дома, он возвращается в Россию.
Отношение к России при Горбачеве в Италии было таким, что никакой неустойки ему не насчитали, во всем помогли – он же ехал отстаивать демократию! Теперь он водил ее гулять, возил в бассейн, готовил итальянскую еду.  Она очень нравилась ему такая, глубоко беременная и умиротворенная.  Шел июль, мальчику было уже 7 месяцев. Оставалось всего два.

     Но страна не доносила, скинула в августе.  Что роды преждевременные, стало ясно  позднее, в 1993. А в том августе ее бывший муж сутками стоял с друзьями в оцеплении у Белого дома, в самом опасном, как считалось, месте – со стороны реки.  Ей было велено сидеть дома, готовить бутерброды и кофе, и дежурить на телефоне.  Ни телевидение, ни радио не работали, все слушали  “Эхо Москвы”, если удавалось.  Мобильная связь не существовала, но они жили в 15 минутах ходьбы от места событий и прибегавшие за кофе и бутербродами рассказывали новости, которые она передавала дозвонившимся, которые в свою очередь делились информацией в своем окружении.

     У самого Белого дома людей было очень много, еще больше сочувствующих, пытавшихся всеми способами узнать, что происходит на самом деле. Туда самые разные люди приносили еду, одеяла. Были коммерсы,  подгонявшие еду и воду фургонами.  Все это было очень нужно, потому что боялись возможных провокаций, и те, кто был внесен в списки,  своего места в цепочке покидать не имели права, сменялись по графику, были выбраны разводящие и ответственные в десятках. Отлучаться было запрещено. 

     По этим спискам и выдавались потом медали за оборону Белого дома. Ее бывшего мужа тоже наградили такой медалью, но выдавали их много позже, когда все уже было понятно, и он отказался получать эту награду за разочарование.  Но и в 1991 году было достаточно людей злорадствовавших или просто равнодушных, пивших пиво на балконах и глазевших на бесплатное развлечение.  В 1993 они уже за деньги будут сдавать свои балконы желающим посмотреть на расстрел Белого дома.

     Она же смогла и благополучно доходила свою сказочную беременность, ей нашли свежевымытый роддом и хорошего хирурга, которому она заплатила 20 долларов, столько в Москве стоил тогда двух-кассетный магнитофон, и в конце сентября она получила свои 4 кг любви, красоты и гениальности. Своего сына!

Теперь уже не так важно, какой ценой.
 
Казалось, что все до мелочей продумано и подготовлено. В пятницу у нее еще было два урока, а в субботу утром, погуляв со своим колли и передав его на попечение подруге, она поймала такси и отправилась в роддом. Подруга будет пока жить у нее, за собакой присматривать и квартиру готовить для ребеночка. А ей завтра сделают кесарево (ее же вроде как по скорой привезли), ее хирург как раз дежурит. Все продумано, все!

И вот такая спокойная, в радостном ожидании, такая красивая и модная в своем итальянском спортивном костюме и высоких кроссовках, стоит она в приемном отделении роддома и ничего не понимает. Ей только что сделали УЗИ, у нее все хорошо, четко видно, что это мальчик, очень крупный и головастый, прекрасно себя чувствует и у него тоже все хорошо. И рождаться сам он явно не собирается, но ручки тянет, забери меня мама! Все так, как и было задумано! Можно оперировать. Но нельзя!

Нельзя, потому что заведующая отделением - ярая сторонница естественных родов и она неожиданно вернулась из отпуска и сделать операцию без ее ведома уже не получится. Сейчас ее положат в отделение, на сохранение, в понедельник заведующая ее посмотрит и там решим.

Она слышала только одно – завтра она не прижмет к груди своего мальчика! И вообще неизвестно, как все будет! В ее большущем животе благополучно вырос очень крупный ребенок, как и было задумано, потому что не планировались естественные роды! А теперь что с ними обоими будет! Она не готовилась рожать!

В каком-то горестном недоумении она прошла за врачом в палату. Он продолжал ее успокаивать, но она слышала только свой внутренний голос – все не так, все должно быть не так! В палате, вернее в боксе из двух палат с туалетом и душем, было тихо. На кровати напротив сидела молодая женщина, обхватив руками живот, немаленький такой, месяцев на шесть.
-   Ну, устраивайтесь, отдыхайте! Вам тут будет хорошо!
-   Да не будет мне хорошо, доктор! Все же не так должно было быть!
-   Придется потерпеть до понедельника! Вас посмотрят и все решим! А вы готовьтесь, сейчас за вами придут!

Это относилось уже к ее соседке. Доктор вышел, и они остались сидеть на кроватях. Она так и держала в руках свой пакет с вещами, глядя в окно на золотые и багряные листья деревьев внизу.
-   У вас тоже что-то не так?
-  Нет, нет, у меня все хорошо! Мне должны были сегодня кесарево делать, а теперь вот рожать заставляют!
- А мне сейчас сделают, наверно! Не могу понять, как же это вышло, только что шевелился, и все было хорошо, а теперь не шевелится… совсем…

Она судорожно обхватила свой огромный живот и почувствовала слезы в глазах, когда ее мальчик в ответ потянулся и под ее ладонью явно обозначилась маленькая пятка. Она бы не сдержалась и расплакалась, но дверь открылась, и медсестра увела ее соседку.

Что будет с этой молодой женщиной и ее неподвижным ребенком, господи боже мой, думать страшно! Но тут на животе под ее руками появилась еще одна выпуклость, это вторая пяточка! Ее мальчик просыпается и потягивается! Ему не страшно, ему нечего бояться, он там в полной безопасности! И все будет хорошо! Или должно быть. Нельзя так сидеть, нужно двигаться. Если сегодня нет операции, значит мальчику нужен кислород, поэтому нужно ходить!

Переодеваясь в свои замечательные специальные одежки, вспоминала, как выбирала в итальянском магазине для беременных этот комплект – ночную рубашку и халатик, длинные, в пол, нежно-мятного оттенка, к своим золотистым волосам, и хорошенькие бархатные тапочки, почти как туфельки. Эти простые мысли и простые действия возвращали ей состояние счастья и уверенности, той тихой радости, в которой она пребывала всю свою беременность.
-   Сейчас пойдем гулять, - сказала она своему сыночку и осторожно выглянула в коридор. Ничего страшного там, конечно, не было. Ходили женщины, все с животами, но разных размеров. Вдруг стало ясно, что у некоторых беременность протекает не так безоблачно, как у нее. Кто-то лежит тут на сохранении уже на небольших сроках. Может у них у всех тут внутри мертвые дети…

Нет, не похоже, лица были спокойные, женщины болтали и даже смеялись, и все с любопытством поглядывали на новенькую.  Она пошла вокруг большого холла с широкими окнами и удобными диванчиками, вдоль по коридору до конца, постояла там у окна, глядя на старый парк, весь в золоте и багрянце, на ясное небо, даже через стекло чувствуя солнечное тепло, и пошла обратно. Так она ходила, пока всех не пригласили обедать. Что-то она тоже поела, без еды нельзя. Большинство женщин ели свое, достав из холодильника пакеты и судки.

У нее ничего не было, она не должна была здесь находиться! Опять подступили слезы и ей с трудом удалось удержать их до того момента, когда за ней закрылась дверь ее палаты. Уже в слезах, вдруг испугалась, что кто-нибудь слышит ее из соседней палаты бокса. Этот испуг отвлек, слезы высохли, и она заглянула в приоткрытую дверь. Никого. Такие же две кровати и две тумбочки, вешалка и окно. Она тут одна. До понедельника! Если хочешь плакать, можешь хоть рыдать!

Горячие слезы щипали щеки, стекали на шею, намокала ее прелестная рубашечка, как же жалко ее! Как жалко себя, одинокую, голодную, беспомощную, с ребеночком в животе! Обхватив живот привычным жестом, она подошла к окну. Слезы мешали смотреть, пейзаж выглядел размытыми цветными пятнами, как на картинах импрессионистов.
-   Красиво, правда? – по привычке обратилась она к своему мальчику.

И тут все стало на свои места. Ее мальчик в порядке, в полной безопасности, и только это важно! Все остальное зависит от нее. Сейчас она найдет где тут у них телефон, позвонит домой, и ей помогут. Ее подружка уже должна вернуться с работы. И бывшенькому подружка сообщит, и кто-нибудь приедет, и привезет ей еды!
И приехали, и привезли!

Не только ее отделение, потом выяснилось, что на всех этажах все ходячие прилипли к окнам, разглядывая шикарную машину, которую пропустили прямо ко входу в здание. Из машины вышли два молодых джентльмена во фраках и стали доставать букеты. Цветов было так много, что пакеты с продуктами были почти не видны.
-   Кто это? К кому это?

Услышав шум голосов, она тоже вышла из палаты и протиснулась к окнам в холле. Словно почувствовав ее взгляд, ее первый и единственный муж поднял глаза, заулыбался, поднял цветы повыше, так что стали видны пакеты, сказал что-то по-итальянски своему другу, и оба они стояли перед окнами, улыбаясь и глядя вверх.
-   Это тебе! Все хорошо! И с вами все будет хорошо! Только не плачь!

Ну, конечно! Ее бывший муж, вернувшийся из Италии демократию на баррикадах защищать, теперь помогал продвигать молодых итальянских музыкантов, устраивал им концерты в России. И они с другом-пианистом приехали прямо после выступления, играли в четыре руки и на двух роялях, и все полученные на сцене букеты ей притащили!

Цветы стояли теперь в холле, на медицинском посту, у врачей в ординаторской, и все равно, ее палату украшали несколько букетов в разномастных банках. Расставлять цветы помогали и сестрички, и некоторые пациентки, она вдруг стала очень популярна.

Утром в понедельник она стояла перед моложавой энергичной заведующей отделением, кусая губы и едва сдерживая слезы, и выслушивала тезисы о пользе естественных родов и оптимистичные прогнозы на ее счет.
-   У вас все хорошо, вы прекрасно справитесь сами! А если что, мы всегда поможем!

Она что-то несвязно вякала про крупного ребенка и свою миниатюрную конституцию, но волна властной уверенности в собственной правоте легко смывала ее невнятный лепет.
- У меня на отделении все прекрасно рожают сами! И вы сможете! А мы вас сейчас немножко простимулируем.

С этим она и вернулась плакать в палату, но следом вошла медсестра со шприцами и ампулами, и потянулись тягостные дни страхов и ожидания. Прислушиваясь к себе, она понимала, что ничего не происходит, хотя живот рос и выгуливать ребеночка становилось физически тяжело. Что-то кололи ежедневно. Им с мальчиком было тяжело! Им было одиноко, и то, что друзья навещали ее ежедневно и разные вкусности приносили, не могло изменить ощущения, что им никто не поможет, никто не может повлиять на ситуацию, хотя что-то идет неправильно. Ее мальчик не собирается рождаться, ему нужно помочь, они же с ним договорились – расти спокойно, большой и сильный, мама все сделает!

На десятый день этого тихого и беспросветного отчаяния, она проснулась непривычно спокойная, почти безмятежная, и после завтрака отправилась в кабинет заведующей. Придерживая огромный живот одной рукой, уверенно открыла дверь, и четко, не повышая голоса, потребовала назначить день операции.
-   Вы не можете не понимать, что мой большой ребенок не сможет родиться легко, вы заставите нас часами мучиться, потом какими-нибудь щипцами начнете его терзать, и только после этого, спасая не то мать, не то ребенка, все равно сделаете кесарево. Я не позволю вам загубить мою прекрасную беременность!

Что там отвечала эта сразу утратившая оптимистический задор женщина, она слышала, конечно, но как-то отстраненно, издалека. Слова о том, что у нее развивается многоводие нижнего отдела, что головка плода не опускается и еще что-то, были не так важны, как вывод о целесообразности операции.
- Когда?
- Давайте в понедельник, 23.
- Спасибо! Мы будем готовы!

В этом же состоянии спокойствия и силы она проснулась в назначенный день. День рождения ее сыночка! С сияющими глазами, радостная и уверенная, она прошла все положенные перед операцией манипуляции и в десять часов ей дали наркоз.

При таком вмешательстве мамочке дают сколько-то наркоза перед операцией, чтобы ее отключить, но не вредить ребенку. Когда ребеночка извлекут, наркоз добавляют и завершают операцию.

Она очнулась резко, словно ее толкнули, смогла голову поднять, увидела кровь на белом кафеле вокруг.
-   Время 10.25. Мальчик. Да вырубайте же ее, сейчас совсем проснется!
-   Как мой сыночек…
-   Прекрасно сыночек, спи давай!

Следующее пробуждение было ужасным. Болело все тело, болело горло, потом сказали, что от трубки, подававшей наркоз, болели руки, и даже ноги, сказали, что вырывалась, никак не засыпала, требовала дать сыночка. У высокой кровати стояла капельница, трубка примотана к руке бинтами, между ног катетер, живот перебинтован. Она подняла свободную руку, увидела синяки, поняла, что на ней какая-то чужая дурацкая рубашка. Ее кровать была в центре огромной, как ей казалось, палаты, какие-то приборы по углам, за голым окном темнело, и она была совершенно одна!
-   Господи, господи, помоги мне! Кто-нибудь, помогите мне! Как мой сынок, где он?

На тумбочке рядом стояли две бутылки нарзана, обе без крышек. Так хотелось пить, но тумбочка была со стороны капельницы и свободной рукой ей не дотянуться. Время шло, но никто не появлялся. Проваливаясь и всплывая из сна, она не услышала, как вошла сестра.
-   Ну, привет, красавица! Проснулась?
-   Да! Как мой сын?
-   А что с ним будет? Четыре кило живого весу, богатырь!
-   Когда я его увижу?
-   Это зависит от тебя. Будешь все правильно делать, завтра переведут в палату и увидишь!
-   Завтра?
-   Ну, не сейчас же! Посмотри на себя, в чем душа держится, а туда же! Сейчас я тебе все расскажу. Если ты сможешь встать и сходить в туалет, я сниму катетер и капельница как раз кончилась. Встанешь?
-   Да, конечно!

Сестра ловко сняла капельницу, оставив в вене какую-то штуку и заново забинтовав руку, вытащила катетер, сняла висевший сбоку на кровати мешочек, и откинула одеяло.

Спустив ноги с кровати, она попыталась сесть, но живот резануло болью.
-   Э, не так шустро! Вот, хватайся за спинку и медленно, не спеша!

Дергаясь от дрожи, она умудрилась сесть, придерживая живот.
-   Это тебя после наркоза колотит, отходняк долгий. Но это ничего, пройдет к утру. Ты попей, попей!

Она с благодарностью взяла бутылку, но рука тряслась.
-   А ты двумя руками давай! Это твой тут бегал, все пытался найти окно, на тебя посмотреть! Всех на уши поставил, еле спровадили. Вот достал где-то нарзан, ему сказали, что тебе надо, только открыть заранее, чтобы газ вышел. Попила? Вставай теперь, пока я здесь! А то и завтра тут будешь, с катетером.

И она встала. Она не дрожала, нет. Она шаталась и дергалась, как припадочная. Нужно было пройти всего несколько шагов и, хотя опереться было не на что, она двинулась, трясясь и качаясь.
-   Вот и молодец, давай, двигай!

Она смогла, она дошла, и даже села на унитаз. Рубашка была едва до колен, и задирать не пришлось почти. Теперь нужно пописать самостоятельно! Она смотрела на синяки на предплечьях и на голенях, выцветший подол, безразмерные тапки. Где ее пеньюар, где тапочки бархатные, где ее мальчик, где ее сынок?

Слезы и моча хлынули одновременно, она плакала и писала.
-  Вот же ты молодец! Как наплачешься, так топай обратно, я тебе кровать перестелила!

Ночь не показалась ей долгой, это был один и тот же мультиплицированный фрагмент – провал в беспамятство, резкое пробуждение, тоскливое чувство одиночества, потому что ее мальчик где-то там, и она не знает, что с ним, потом борьба с собственным телом в попытке встать и пойти в туалет, и медленное возвращение назад, затем попить и осторожно лечь.

Не было свидетелей ее усилий, некому было сказать ей какие-нибудь слова поддержки или сочувствия, один Бог знает, чего ей это стоит, и то если он заглядывает в голое окно. Но завтра она должна увидеть своего сына! Значит, она все сможет!

Утром пришла другая сестра, измерила температуру, велела ждать, за ней придут. Лежать было невозможно, скорее бы, скорее! Там где-то ее ждет сынок, нужно спешить! И сидела на кровати, ждала, пыталась найти в себе прежнюю уверенность, не могла и оттого терзалась.

И вдруг ясно увидела, как две сестрички катят каталку по длинному коридору, все ближе и ближе, это за ней! Вот сейчас откроется дверь, поняла она уже абсолютно спокойно. Человек может все, и она сможет!

И дверь открылась. Сестрички придвинули каталку, на которой лежал пакет с ее вещами, и виднелся краешек ее прелестного пеньюара. Теперь все будет хорошо! Самое тяжелое позади, очень скоро она увидит своего мальчика!

Радость и вера легко подняли ее на ноги, и она стала стягивать казенную рубашку.
-   Ты куда? Шустрая какая! Сейчас мы тебя перевяжем и поможем переодеться. И ходить тебе лучше поменьше!
-   Я в туалет только, можно?
-   Это ты молодец, давай!

Двигаясь привычным уже путем, она только сейчас увидела в углу большие белые весы. Почему-то именно сейчас стало необходимо узнать, сколько она теперь весит. За время беременности она поправилась на двадцать шесть килограммов, поощряемая ее гинекологом. Вспомнилось его любимое - нам не рожать, а ребеночек чем больше, тем тебе легче будет! Став на весы, поняла, что не знает, что нужно делать.
-   Вы мне не поможете?

Молоденькая сестричка ловко что-то подвигала, и острие стрелочки остановилось на цифре 65. Она не ела уже два дня и за эти два дня потеряла одиннадцать килограммов! И только четыре из них принадлежат ее мальчику. Голодание тут ни при чем, без еды так не худеют. Но это все не важно, она подумает об этом потом, сейчас нужно увидеть сыночка! И покормить его. Потрогав свои тугие груди, она совершенно успокоилась, и терпеливо прошла все положенные манипуляции, даже не пытаясь подсмотреть, что там с ее животом. Об этом она тоже подумает потом.

Когда ее на каталке привезли в палату, четыре пары любопытных глаз внимательно рассматривали ее саму, и ее одежду, и даже ее тапочки не остались без внимания. Ей же было безразлично и то, что в палате их пятеро, и то, что завтрак уже прошел. Голода она не чувствовала, ее волновало только одно – когда принесут ее мальчика! Она так старалась унять нетерпение, быть спокойной и радостной, что даже не увидела, как дверь открылась и в палату вошла нянечка, с ребенком на руках. Женщина посторонилась, пропуская вперед каталку с пищащими кулечками.

Все оживились, кто-то сел, одна мамочка даже встала. Все старались угадать своего ребеночка, и всем было интересно, почему одного из них держат на руках. Этот, на руках, не был ни красным, ни сморщенным, даже ручки были свободны и кулачки он не сжимал, и глазки были открыты. И он был совершенно спокоен. К нему потянулись чьи-то руки.
-   Нет, этот не ваш! Ваших сейчас раздадут, не волнуйтесь. А этот кесаренок ее! Вот, мамочка, получите своего богатыря!

И рядом с ней положили ребеночка, ее мальчика! У него была персиковая ровная кожа, у него были реснички, и он смотрел на нее! Смотрел внимательно и очень серьезно! Они увидели друг друга, они встретились! Все вокруг кормили своих детей, поглядывая на нее. Она тоже приложила сыночка к набухшей груди, маленький ротик с готовностью обхватил ее сосок, маленькая ручка тронула ее грудь. Вот оно, ее счастье! Мальчик почмокал губками, глазки закрылись, и он затих, прижимаясь к груди.
-   Сестра, помогите, что-то не так! Он не сосет, мой сынок не шевелится!
-   И что за паника? Не ест, значит не голодный! Ну, точно сытый! Он же просто спит!
-   Как спит? Как не голодный?
-   А чего ты хотела? Тебя сутки не было, он что, должен был с голоду помирать? Кормили его! Как его не покормишь, он же ором своим всех переполошит! Да не волнуйся ты, сцеженным молоком и кормили.
-   Как же так, и что же мне делать?
-   Жди, теперь вечером принесем! Бог даст, покормишь!
-   А молоко? У меня же молоко…
-   Знаешь, дорогая моя, на второй день не у каждой двадцатилетней молоко прибывает, а тебе-то побольше будет!

Слезы закипали в глазах, но плакать нельзя, это вредно для кормящих. Теоретически и она кормящая, а практически ее сынок сосет чужое молоко из бутылки. Она с горечью вспомнила бутылочки, привезенные из Италии, со специальными сосками, имитирующими усилие сосания груди. Младенчик должен сначала присосаться к такой бутылочке, и только потом молочко польется свободно. Господи, помоги! Деток увезли, ее спящего сыночка унесли. Она опять одна, опять нужно ждать и верить!

Одна она была недолго. Раз ее перевели в обычную палату, то после обеда к мамочкам потянулись посетители. С ней никто не разговаривал, да и она ни к кому не обращалась, поглощенная своими переживаниями. Но не могла не видеть и не слышать. Естественные роды тоже дались ее соседкам не легко. Одна не могла сидеть, только лежать и стоять, так сильно порвалась при родах. все зашили, но заживало почему-то плохо, и смотреть, как она, раскорячившись, идет к двери, было больно. У другой не было молока, ей приносили ребеночка кормиться из бутылочки, но он был такой слабенький, что сосал плохо. Муж должен был принести ей какое-то питье для стимуляции молока, но она шла к выходу с опрокинутым лицом, видно не верит.

Пришли и к ней, целой делегацией! С цветами, гостинцами, радостью и гордостью за нее! Целовали, обнимали, расспрашивали, как сама, видела ли сыночка. Она рассказывала, какой мальчик замечательный, здоровенький и спокойный. Бывшенький взял ее за руки и с тревогой заглянул в глаза.
-   Что-то не так? У тебя что-то болит?

И только посмотрев в такие родные глаза, она не выдержала и заплакала.
-   Он не хочет сосать, его принесли, а он уснул у груди! А у меня молоко, а никто не верит! Даже температура 37,6 уже, а они говорят от швов!

Самая спокойная и собранная была ее подруга, жившая сейчас у нее дома, будущий врач. Она уже работала в больнице, в хирургии, но порядки больничные знала и была уверена, что так может быть только потому, что сынок не голоден. Его просто кормят, чтобы не орал.
-   Нужно заплатить сестрам, чтобы не кормили, чтобы голодного принесли! Ты просто поспрашивай, кому платить, найдешь обязательно!

Возвращаясь в палату, впервые прислушалась к собственному телу. Она может ходить, сидеть, живот можно трогать, ей не больно. И на перевязке сказали, что швы отлично заживают. Но она чувствовала, что там, под кожей, неглубоко, что-то не так, неприятно надавливать. Она понимала, что снаружи живот разрезали поперек, выше лобка, и этот шов зашит нитками, которые ей снимут, когда заживет. А внутри разрез вертикальный, и шовный материал должен рассосаться в ее теле сам. Именно там что-то беспокоило ее.

Она лежала, положив руки на свои швы, но думала неотступно о своем мальчике. Опять пришли ставить капельницу, сестричка незнакомая, колола дважды, но в вену не попала, на глазах в сгибе локтя стал наливаться огромный синяк. Нервно и зло девушка перебинтовала руку и стала передвигать стойку капельницы на другую сторону кровати.
-  Да нет у нее вен! Я не вижу! Как таким капельницы ставить! Вот, черт! Опять мимо!

Сестра бросила ей ватку со спиртом и выскочила из палаты. Прижимая забинтованной рукой ватку к месту укола, она смотрела, как расползается еще один синяк, и даже не пыталась вытирать тихие слезы отчаяния. В палату уверенно вошла другая сестра.
-   Сестра, сестра, сделайте что-нибудь, мне писать очень больно, щиплет!
-   Это не больно, а просто неприятно, хочешь, зеленкой помажу! А вот ей действительно больно!

С этими словами сестра подошла к ее кровати, отняла ватку и наложила бинт.
-   Ты не переживай так, обезвоживание, много крови потеряла, вот и нужна капельница, чтобы восстановилось все. Давай руку, поищем хорошее местечко. Вот, отлично! Я тебе сейчас такую штуку поставлю, что не нужно будет каждый раз вены колоть!

На правую кисть ей и поставила, зафиксировала лейкопластырем и прибинтовала. Туда и присоединила капельницу.
-   Вот и отлично! Лежи, отдыхай!

Ей казалось, что содержимое капельницы медленно вливается прямо в ее груди, они переполняются, становятся горячими, все тело горит и разбухает. Да у нее же температура! Ей не разрешат кормить, молоко сгорит и все ее идиллическое будущее рухнет! Нет, так не может быть! Так не будет! Она сможет, она сейчас успокоится и все будет хорошо. Все ее мысли, все оставшиеся силы, вся ее воля слились воедино в этом желании. Ей представилось, что она лежит на берегу Волги на мелководье, и прохладная волна накатывает на ее горячее тело, отступает и опять охватывает ее свежестью.

Жар ушел, пот на лбу высох, страх ушел, она спокойно обдумывала, что делать. Нужно найти помощь.

Вечером ей опять принесли ее ребеночка, ее удивительного сыночка. Он не спал, смотрел на нее с интересом, обхватив ручкой ее палец, но грудь не взял. Ей показалось, что во взглядах, которые бросали на нее соседки, мелькало злорадство. Но это не могло ее задеть. На нее смотрел ее мальчик, он в нее верил, и она сможет!

После ужина она неприкаянно ходила по коридору, туда и обратно, и опять туда. Как она понимала теперь бедных коров, которых не подоили вовремя, и они жалобно мычат, ждут помощи. И ей нужна помощь! Господи, помоги мне! Помоги мне, господи! Женщина, которая мыла пол в коридоре, и мимо которой она прошла по стеночке уже не один раз, вдруг остановила ее, взяв за руку.
-   Чего бродишь тут, не спится тебе?
-   У меня сынок грудь не берет, молоко распирает, а он не хочет сосать!
-   Ну, может слабенький еще!
-   Да нет, он родился четыре килограмма, но кесарево, только на второй день увидела его!
-   А, так это твой значит! Так его кормят просто, он же орать так будет, что всех разбудит, и сестры всю смену между ними бегать должны.
-   Так мне что делать? Молоко, температура поднимается.
-   Так. Становись сюда. Рубашку расстегни, грудь посмотрю. Ну, это молоко, точно! И сосок нормальный. Слушай, деньги у тебя есть?
-   Есть! Но если не хватит, мне привезут еще!
-   Неси, сколько есть! Я тебе сейчас все организую. Я не с этого отделения, я тут нянечкой подрабатываю, полы вот мою, но смену сегодняшнюю знаю, так что все сделаем!

Вот такую большую тетку с круглым простым лицом и грубым голосом ей послали, чтобы спасти и ее, и мальчика! Голос сыночка утром она услышала еще из коридора, его внесли самым первым, каталка с младенцами еще дребезжала в отдалении, а ей уже сунули ее вожделенный кулек.
-   Хоть сейчас заткнется, сил никаких с ним нет!

Ей удалось всунуть сосок в плачущий ротик, сыночек схватил его губками и попытался сосать, тут же выплюнул и опять заплакал. Конечно, молоко само не польется, его добыть надо! Только с третьей попытки он получил, что хотел, и она увидела, как сосет, как его глазки постепенно закрываются, он насытился и засыпает у ее груди. Все произошло так быстро, другие младенчики еще ели, кряхтели и сопели, а ее сынок, сытый и умиротворенный, спал у нее на руках. Ему, конечно, нужно было мало и молока осталось еще много, но ощущения в груди кардинально изменились.

Днем, придерживая живот забинтованными руками, она бродила по коридору, высматривая нянечку со шваброй. Но та, видимо, работала только по вечерам. Навстречу попалась та самая сестра, что приносила в руках ее мальчика. Она трусила отчаянно, но загородила сестричке дорогу.
-   Милая, пожалуйста, возьмите! Только не кормите сыночка! Я понимаю, он мешает, но прошу вас!

Она дрожащими руками совала ей в карман деньги, продолжая что-то говорить.
-   Да, ладно, чего там! Что мы, не люди что ли? Принесу его в лучшем виде! Орать будет, как труба иерихонская!

Но деньги взяла, и сразу стало спокойно. На перевязке сказали, что швы выглядят отлично и через два дня, похоже, их снимут. Она не стала говорить, что там глубже, под кожей, что-то неприятно пульсировало. С этим она справится! Температура невысокая, а им домой нужно. Им с сыночком нужно быть рядом, постоянно. Она его кормить будет!

В разрешенное для посещения время у нее были вереницы гостей. Она даже уставала от визитеров, но сейчас уже не плакала, даже обсуждала крестины и имена святых покровителей, которых чтили на этой неделе. Она твердо решила креститься в православие вместе с сыном и оставить свое незавершенное католичество в прошлом. Они с сыном должны быть одной веры, и эта вера должна быть верой ее русской матери, а не польского отца. Верой этой земли, этой страны и людей, рядом с которыми им жить.

И имя как-то сразу определилось, потому что 28 сентября день святого Никиты. Да, ее сына зовут Никита, он воин и защитник. А то, что еще и великомученик, так в святцах почти все мученики.

После снятия швов ей нужно было еще дня два оставаться в роддоме, но домой хотелось нестерпимо! Кормить сыночка, сколько захочет, налаживать их общую жизнь. И она решила требовать выписки, готова была подписать все, что нужно. Слава богу, никто особенно не возражал.

Бывшенький все организовал, за ней приехали, привезли для мальчика кулек с кружевами, так положено было, какие-то пеленки-распашонки. Чьи-то чужие руки одели ее мальчика, запеленали и всунули в кулек. Но это не мучило ее, она потерпит, раз положено. Но в последний раз! Дальше она все будет делать сама, сама поймет, что там пульсирует под наружными швами, и как дотерпеть до того времени, когда ее сынок станет достаточно большим, и будет пить столько молока, что ее груди перестанут мучительно разбухать.

Она не испугается, увидев на вполне зажившем шве странную шишку, которая истончиться и лопнет, вытолкнув узелок шовной нити, потом еще один и еще. За два или три дня ее тело найдет путь и вытолкнет наружу кетгут, который у всех рассасывается, а у нее нет. И ранка зарастет, и живот начнет быстро спадать и возвращаться в норму.

И кормление ребеночка станет легким и спокойным, точно по расписанию, потому что ей работать нужно. Ее грудь будет выглядеть совершенно обычной, вполне себе красивой грудью третьего размера. Но в тот момент, когда ее мальчик начнет сосать, молока будет столько, сколько ему нужно. До того самого дня, когда ее 11-месячный богатырь не выплюнет сосок, вопросительно глядя на нее и словно спрашивая, нет ли там чего-нибудь более существенного.

Она не могла знать наверняка, что все будет именно так, но была уверена, что все будет так, как нужно. Все будет хорошо, просто отлично!

Вот, наконец, смысл ее жизни в кружевах сунули ей в руки, сделали фотографии, как принято, бывшенький взял сыночка, и они поехали домой. Пить шампанское и радоваться! Ее сын будет расти в другой стране, которая родилась с ним в один год, и расти они будут вместе!