Иммунитет

      
 ИММУНИТЕТ

               Человек, прошедший  через  пустыню,
                выходит  из  неё  другим.               
                Древнее  изречение
       Тузик сидел посреди тротуара и сладострастно чесался, расстреливая прохожих своими бесчисленными блохами, которые разлетались с визгом рикошета. Огонь был не прицельным, но весьма плотным, а потому достаточно эффективным.
       Блохи сильно одолевали, они донимали Тузика в гораздо большей степени, чем перманентный голод, поэтому он решил устроить перерыв в бесконечных поисках хлеба насущного, сделав его в традиционно непредсказуемом месте, можно сказать, стихийно.
       Мягко говоря, прижало, грубо выражаясь - приспичило...

       От титанических усилий Тузика блох на его поджаром теле стало чуть меньше, чего, к сожалению, нельзя было сказать о голоде. Казалось, от противоблошиной процедуры он лишь заметно усилился, поскольку отвлекающая чесотка слегка ослабла.
       Так Тузик и жил, сражаясь то с одним, то с другим. Он был тощ и облезл, непритязателен в еде, и неприхотлив в образе жизни. Бездомность и вечное бродяжничанье приучили его аскетически жить тем, что перепадёт от немногих щедрот бытия. Как правило, всё соблазнительное с точки зрения гастрономии, попадавшееся ему на глаза, оказывалось и в его желудок, часто с ущербом для последнего, но Тузик стоически терпел лишения, поскольку сидеть с протянутой лапой на паперти жизни считал ниже своего безродного достоинства, хотя в глубине души и подозревал, что это был бы неплохой выход из создавшегося положения.
       Тузик совершенно не помнил своих родителей. Если они для него и существовали, то чисто номинально, как производители на свет. Скорее всего, они заботились о нём лишь на начальном, « молочном » периоде его жизни. Во всяком случае, став взрослым, Тузик не замечал у других собак по отношению к себе никаких проявлений родительских чувств. О нём заботилась Матушка- Природа, он вырос и возмужал на городских свалках, и оставил о них в своей собачьей душе самые тёплые воспоминания.
       Свалка была его родным домом, его щедрым столом и его необъятной планетой, пока однажды туда не пришли люди с оружием. Охота велась на бешеных, но трудно выглядеть здоровым, когда за тобой гоняются со стрельбой и криками...
       Тузик уцелел совершенно случайно и на всю свою оставшуюся жизнь усвоил для себя, что судьба вечного скитальца в его антисоциальном бытие гораздо предпочтительнее осёдлой жизни. Лучше быть голодным, но живым, чем сытым, но дохлым...

       Щедро поделившись с первыми встречными своими кусачими сокровищами, Тузик посидел на тёплом тротуаре, поглядывая на прохожих кроткими глазами и ожидая от них взаимности за свою заботу. Подачек он не дождался, но заработал за доброту увесистый пинок. Как всегда, люди не блистали слишком хорошим воспитанием.
       Тузик никогда на них особо и не обижался. Он родился беспородным собачьим пролетарием, которому нечего было терять, кроме своих цепей и ошейника, тем более что даже их у него не имелось с самого рождения. Он перевидал на своём веку многих отпрысков аристократического собачьего рода, по разным причинам оказавшихся на свалке Жизни. Им было что вспоминать и о чём жалеть, они могли оценивать жизнь ДО и жизнь ПОСЛЕ, и это делало их ещё более жалкими, и ещё более несчастными. На фоне помойки безродная дворняга смотрится гораздо лучше, чем пудель с умопомрачительной родословной, от которой остались лишь редкие склеротические воспоминания в крови...
       Тузик выгодно отличался от них неистощимым оптимизмом и жизнелюбием. Его хвост был всегда жизнерадостно закручен вверх, и не прятался под брюхо даже в самые безрадостные периоды стихийного существования Тузика.   Казалось, нет в этой жизни нечего такого, что смогло бы заставить пса приуныть и задуматься над смыслом своего жалкого прозябания. Он жил сегодняшним днём и отчасти воспоминаниями о дне минувшем. Завтрашний его совершенно не заботил; Тузик просто ждал, когда тот наконец станет днём сегодняшним, а там - уж как получится...

       …Тузик лениво трусил через парк в сторону мясокомбината. Это был его традиционный маршрут по азимуту ароматов. С той стороны всегда хорошо пахло, что делало территорию мясокомбината своеобразной Меккой для неудовлетворённых желудочно меньших братьев Homo Sapiens. Относящегося к ним, кстати, более чем неродственно.
       Надо отдать должное работникам мясокомбината, те собак особо не преследовали. Тут существовал некий симбиоз на взаимовыгодных условиях. Собаки подкармливались и в то же время помогали людям избавляться от протухших отходов производства наиболее дешёвым способом. Правда, когда трапеза чрезмерно затягивалась или превращалась в банальную свару, комбинатовские сторожа устраивали разгон демонстрантов, но это была уже разминка для сгонки лишнего веса.

       ...Странный запах тормознул Тузика на его нетерпеливом скаку в бесплатный ресторан. Он встал, как вкопанный, и завертел носом, ловя волну сего непонятного аромата. Его источник находился в стороне от натоптанной тропы, где-то в районе заброшенного карьера, куда Тузик заглядывала нерегулярно, по настроению. Пёс прогонял через свой орган обоняния ароматизированный воздух, силясь понять съедобную или несъедобную суть запаха, и определить точное направление на него, но из двух задач решена была лишь одна - направление.
       А вот с классификацией запаха у Тузика возникли серьёзные сложности.  Определённо он мог лишь утверждать, что со стороны карьера пахнет достаточно вкусно, но ничего подобного ему ещё не приходилось нюхать, не говоря уже о том, чтобы поесть…
       Это сильнее возбуждало любопытство. Тузик много ещё чего не ел в своей аскетической жизни, но всегда стремился к программе - максимуму. Какое-то время в нём с переменным успехом боролись стойкая привязанность к мясокомбинату и природная любознательность, но усиливавшийся запах оказал существенную поддержку последней.
       Тузик временно махнул на комбинат хвостом. В конце концов, туда было ещё рановато, а маленький экскурс на потребу любопытству не мог отрицательно сказаться на аппетите и слишком изуродовать планы дня. Нажраться всегда успеется, хотя и после дискриминационного раздела съедобных материальных ценностей. Лучшего наедятся самые сильные, остатки разделят по рангам остальные. В общем, всё - как у людей.
       Тузик решился. Шевеля ноздрями и вглядываясь, он сошёл с цивилизованной тропы и внедрился в дебри пока непознанного. Запах уже полностью завладел всем его сознанием и морально готовил желудок к чему-то физическому и необыкновенно съедобному. Привыкший к хронической пустоте, тот стал выражать требовательное нетерпение, подгоняя нерешительного и медлительного пса. Тузик послушно увеличил темп и самым резвым аллюром вылетел на большую поляну неподалёку от ямы заброшенного карьера. И встал, как вкопанный...

       …На высохшей под солнцем траве лежала огромная и, судя по пристроившимся к основному запаху обертонам, железная штука. Тузик весьма плохо разбирался в человеческой технике, а эта конструкция не ассоциировала ни с чем из доселе виденным им у людей. Штука была частично вдавлена в грунт и излучала тепло, слегка не соответствовавшее пасмурной погоде. Тепло её было собственным, а не полученным от солнца, и, что самое интересное, соблазнявший Тузика волшебный запах исходил из круглой чёрной дыры - лаза в боку этой самой конструкции. Он буквально затопил всё вокруг, захлестнув Тузика, как штормовой волной.
       Тузик оцепенел. Это было нечто феерическое, вызывавшее неописуемый восторг во всём теле: от кончика трепещущего носа до возбуждённо вибрирующей кисточки хвоста. Тузик стоял и смотрел в благоухающую дыру.

       …Он увидел, как из неё на сухую траву быстро потекла блестящая жид-кость, по которой прыгали яркие зайчики от спрятавшегося за тучами солнца. Перед дырой - лазом образовалась большая сверкающая лужа, которая, слегка помедлив, широким и длинным языком потянулась к Тузику. Страха не было, ему просто не оставалось места в тесноте восторга, смешанного с любопытством. Тузик стоял неподвижно, смотрел во все глаза, имевшиеся у него в наличии, и нюхал, нюхал, нюхал...

       …Лужа превратились в ручей. Его авангард дотянулся до передних лап Тузика и, осторожно коснувшись одной из них, стал дожидаться подхода основных сил. Через минуту пёс всеми четырьмя лапами стоял посреди тёплой ослепительной лужи.

       …Неожиданно его лапы подломились в коленях. Он без плеска упал косматой грудью и тощим брюхом в пахучую жидкость, лениво завалившись на бок. По-прежнему не было ни страха, ни боли, были лишь полное умиротворение и покой.
       Что-то ласково сжало сердце, отчего оно сладко замерло. И больше не захотело двигаться... Блаженство накатило сонной волной, и свет тихо померк у Тузика в глазах...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Высунув от удовольствия красный язык, Серёжка во весь дух бежал через пустынный парк. Плавки, ещё мокрые после недавнего купания до изнеможения в залитом водой глубоком котловане, липли к телу, отчего оно нестерпимо чесалось, вынуждая Серёжку ожесточённо скрестись прямо на бегу, избегая даже кратковременных остановок. Минут оставалось в полный обрез, и их не было даже на то, чтобы слегка обсохнуть. И без того грозил серьёзный нагоняй от мамани за бесцельно прожитый день, за который Серёжку почему-то не жёг позор. Он хотел, чтобы его детство было максимально счастливым, и понимал это счастье по-своему.

       ...Странный звук заставил Серёжку тормознуть кроссовками на босу ногу. Он остановился посреди аллеи и принялся заинтересованно вертеть вихрастой головой.
       Звук был более чем необычным, он разжигал до запредельных температур и без того горячее мальчишеское любопытство. Там, за деревьями и кустами, словно вращал винтом на холостом ходу вертолёт, хотя Серёжка знал эти места как пять своих грязных пальцев, и был абсолютно уверен в том, что в радиусе пяти километров нет ни одного аэродрома или хотя бы приличного пустыря для посадки вертолёта.
       Удовлетворение собственного ненасытного любопытства Серёжка всегда считал задачей номер один. Взбучки дома всё равно не миновать, так хоть разбавить эту неизбежную неприятность ещё чем-нибудь помимо хорошего купания.

       Любопытство выгнало его на поляну перед заброшенным карьером. Серёжка бывал здесь миллиард раз и до сих пор не задерживал своего внимания на её непривлекательности дольше одной секунды. Она была лишь крохотным фрагментом того мира, в котором обитало его детство. Границы мальчишеской Ойкумены ушли дальше к горизонту, и поляна примелькалась, как собственная ладошка.
       Так было прежде. Но теперь она стала эпицентром, средоточием, пупом Вселенной, ибо на ней находился Небесный Корабль...

       …Возглас восхищения покинул ещё хрупкую детскую грудь, точно остановив несуществующий винт нереального вертолёта, и подарив поляне первозданную тишину.
       Корабль лежал на боку. В нём было метров двадцать длины и немало тонн веса, которые пришлись на уже успевшие завянуть, переломанные в талиях берёзы.
       Серёжка стоял столбом и зачарованно смотрел на это внеземное диво, поработившее его взгляд и воображение. Даже полнейший идиот мог бы сразу догадаться, что эта железяка свалилась с неба, и не требовалось быть ещё хотя бы чуточку умнее, чтобы понять, что она обитаема. В борту Корабля имелся люк, и этот люк был открыт...

       ...Блестящая жидкость шустро потекла из круглой темноты в корпусе звёздного аппарата. Она сделала рядом с ним большую сверкающую лужу и ещё лилась из люка, а от края только что образовавшегося водоёма к Серёжке уже торопливо заизвивался любопытный ручеёк. Он напоминал шустрого червячка, зигзагами ползущего по земле, отпихивая мелкие камешки, веточки и сухие травинки.
       Ручеёк добрался до Серёжкиной кроссовки и длинным-предлинным языком неведомого существа жадно лизнул её. Жидкость текла, перекачивая лужу от Корабля, из люка которого больше ничего не лилось, к ногам мальчика, а он всё смотрел под себя, охваченный странным умиротворённым оцепенением, и не пытался даже пошевелиться.

       …Жидкость достигла щиколоток и тут живая человеческая плоть, точно убегая от неё, стала подниматься вверх, открывая жёлтые кости. Она как бы таяла, капая в лужу и стекая в неё...
       Кости ног оголились до колен, впервые в жизни показав Серёжке его собственные коленные чашечки, и когда они плоскими камешками упали в лужу, ноги подломились...

       …Он сел, не расплескав под собою тяжёлую плотную жидкость. Его глаза без удивления фиксировали происходящее. Руки, утонувшие в тёплом и живом, истончились и заструились ручьями, открывая кости всё выше и выше, и, прежде чем лужа поглотила отвалившиеся предплечья, Серёжка успел увидеть выпуклый край своего таза. И дыру в нём...

       …Он опрокинулся на спину. Стволы деревьев уходили высоко вверх, подпирая зелёные кроны и серое небо. По всему телу бегали щекочущие мурашки, было мягко и хорошо. Чьи-то ласковые тонкие пальцы шевелили волосы на затылке и ползли со спины на грудь. Голубые глаза Серёжки были широко открыты, и он удивился тому, как быстро стемнело, и наступила чёрная, беспросветная ночь...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

       ...Громов столбом стоял посреди странной лужи и безучастно смотрел на то, как она увеличивается, пополняясь ручьём, текущим из люка, судя по особенности конструкции, явно инопланетного корабля, лежавшего на поляне. По поверхности лужи пробегала короткая рябь, образуя крохотные волны. Они с разбега ударялись о ноги Громова и без брызг расплёскивались в разные стороны, будто отсутствующий ветер играл ими. Было что-то нервное в этой ряби и в этих волнах, будто под ногами Громова сердито дёргал шкурой неведомый зверь.
       Громов не мог пошевелиться и выбраться из лужи на сухое место - мышцы тела его совершенно не слушались. Он уже не помнил, как пришёл сюда, и что его здесь изначально привлекло. Тело и сознание подчинялись чужой могущественной воле, но при этом он не ощущал никакого насилия над собой. Всё это больше походило на чуть навязчивое приглашение, которое он сам с готовностью принял. Сверкающий поток, хлынувший из лежавшего посреди поляны непонятного аппарата, настиг его, окружив зеркальной искристой гладью, и теперь плескался под ним, словно настойчиво пытаясь сбить его крохотными волнами с ног.

       ...Что-то вдруг изменилось в законах, управлявших движением загадочной жидкости. Из края лужи вытянулся язык и полноводным ручьём торопливо потёк обратно к странному аппарату. Тёмный люк медленно всосал лужу.
       Громов покачнулся и вновь ощутил себя самого.
       Пятясь, он покинул поляну и, натыкаясь спиной на деревья, выбрался на уже темневшую аллею парка.
       Деревья нехотя скрыли аппарат и поляну. Почувствовав себя в относительной безопасности, Громов наконец рискнул повернуться к опасности спиной, и торопливо зашагал к выходу из парка. Ночь наползала быстро, и ему везде мерещились странные аппараты с загадочной жидкостью.

       …Уже за территорией парка он совершенно случайно наткнулся на транспортную полицию. Патрульная машина стояла на обочине шоссе и под прикрытием кустов ловила эхолокатором лихачей. В салоне автомобиля сидели двое мужчин в форме, оба на передних сидениях.
       Громов подошёл, не говоря ни слова, открыл заднюю дверку машины и по-хозяйски сел за спинами полицейских. Один из них зажёг внутренний свет и демонстративно расстегнул на боку кобуру пистолета.
       - Как это понимать, дядя?.. - спросил он, вопросительно глядя на Громова. - Чему это мы обязаны?..
       - Плохо дело, ребята... - сказал Громов хриплым голосом. - И я даже не знаю, как начать...
       - Вразумительно и внятно, если можно, - в голосе полицейского была лёгкая насмешка.
       Громов помял пальцы почему-то чесавшихся рук, обдумывая свои предстоящие слова. Его терпеливо ждали.
       - Это задача явно не для вас, ребята, - начал Громов, глядя в пол автомобильного салона. - Нужна армия, нужны спецназовцы, нужен ещё кто-то, о чьём существовании мы с вами можем только догадываться... Нужен КТО-ТО, но вам там точно делать нечего...
       Полицейские демонстративно понюхали воздух в салоне и молча переглянулись. Громов на вид был абсолютно трезв и слишком серьёзен для таких шуток.
       - Я не знаю, кто там и что там, - он мотнул головой в сторону уже глубоко утонувшего во тьме парка. - Но это чужое... Неземное... И оно убивает всё живое...
       - Где?! - быстро спросил один из полицейских, старший по возрасту, уму и званию.
       - Там... - Громов опять нервно мотнул головой. - Возле заброшенного карьера. На поляне.
       - Что?!
       - Похоже на  небольшой космический корабль... Не наш, не земной... И густая то ли отсвечивающая, то ли самосветящаяся жидкость... Она вытекает из люка корабля и как-то заманивает на поляну... И гипнотизирует... А потом... Всё…
       - Что - потом? - в голосе полицейского всё ещё присутствовала первоначальная ирония.
       - Потом?.. – Громов рассеянно развёл руками. - Не знаю... Не видел... Но там лежат скелеты... Человеческие... Несколько взрослых и один детский... И ещё собачий...
       Полицейские снова молча переглянулись.
       - Дорогу найдёте? - спросил всё тот же.
       - Вы сошли с ума! - испугался Громов. - Там что, без вас слишком мало скелетов?!
       - Мы же вооружены, - тон полицейского был уже почти серьёзным. Громов выглядел необыкновенно убедительным в своём страхе, и это подействовало на них лучше его слов. Что-то там, несомненно, было, но Громов от волнения мог неправильно трактовать увиденное.
       - О чём вы говорите, молодые люди?! Я же ясно сказал, что ЭТО заманивает и гипнотизирует! И куда вы собираетесь стрелять?! В люк?! В лужу?! В корабль?!
       - Согласен, - сказал старший из полицейских, решивший, что любой сигнал от граждан, имеющий хоть какое-то рациональное зерно, заслуживает уполномоченных ушей и проверки. - Тогда давайте сюда. И поподробнее. Но учтите, что за свои шутки будете отвечать сами.
       Он протянул Громову микрофон автомобильной рации и показал, что нажимать, и куда говорить.
       - А как же преамбула?.. - растерялся Громов. - Вот так, сразу?.. Скажите им сначала вы хотя бы пару слов, а то ведь и в самом деле не поверят. Вы же видите, в каком я сейчас состоянии...
       - Ох, под монастырь подводите, - вздохнул старший. - Решат, что мы пили на троих.
       Он всё-таки отобрал у Громова микрофон.
       - Шестой, шестой, я четырнадцатый! У нас тут очень интересная информация прямо из первых рук! Правда, нами не проверенная! Хотите - верьте, хотите - нет!..
       Там сразу поверить не захотели. Полицейский, морщась, выслушал всю положенную ему порцию начальственной ругани, иногда безуспешно пытаясь вставить контрреплики, дождался, когда на другом конце радиоволны у говорящего кончится воздух в лёгких, и, пока там вдыхали, сунул микрофон Громову в руки.
       - Ладно, слушайте свидетеля.

       …Досталось на орехи и бедному Громову. Он долго, сбивчиво рассказывал всё, с трудом припоминая требуемые детали, сначала одному слушателю, потом другому, третьему, четвёртому... Его постоянно ругали и всё время с кем-то соединяли, громогласно умывая руки. Замыкались всё новые и новые телефонные и радиоцепи, поднимая его по иерархической лестнице. Полицейские сидели рядом и слушали, многозначительно переглядываясь. Ребята были неплохо вышколены.
       Громов скоро устал и от недавнего нервного перенапряжения, и от непривычно большого для него количества сказанных слов.

       Его всё-таки поняли, и, что самое главное, ему поверили. Громову велели ждать, а полицейским приказали оставаться на своих местах и пока ничего самовольно не предпринимать. Даже в крайнем случае... Что подразумевалось под крайним случаем, дисциплинированные люди в форме спрашивать не стали, а Громов отрешённо сидел на заднем сидении и, сгорбившись, смотрел в темноту снаружи машины.

       …Минут через пятнадцать над парком на высоте метров двухсот медленно прошёл вертолёт с мощным прожектором. Он долго шаркал узким лучом по верхушкам деревьев, потом завис на одном месте, уронив его почти вертикально вниз, и принялся нудно рокотать винтом, который заглушал всё и вся. Он не смог заглушить только колонну « бэ-тэ-эров », прошедших по шоссе, и трёх танков непривычной конструкции, приползших из темноты. Два танка остались у кромки леса, а третий, круша бронированным лбом деревья, попёр куда-то напролом.
       - Наверняка, это автомат! - крикнул Громову в самое ухо старший из полицейских, сидевший на рации. - Робот!
       Громов с трудом его услышал и понял - дизель танка ревел безбожно громко.

       …Танк деловито рубил просеку, стремясь к указанной ему цели в глубине парка. Горевший на его приплюснутой башне прожектор жёстко стегал деревья ослепительным лучом и точно сбивал с них листья. Или Громову это только казалось...
       Танк исчез за плотным строем прятавшихся в наползающей тьме вечера деревьев, и его удалявшийся рёв походил на азартные рыки натравленного на дичь пса.  Шоссе, определённо где-то уже намертво перегороженное, было пустынно, и лишь два застывших танка привлекали к себе внимание, на которое пока ни чем не отвечали. Громов время от времени ловил себя на мыслях о том, что происходящее выглядит слишком уж не похожим на спровоцированный его персоной инцидент… Все это больше походило на почти хорошо отрепетированный спектакль, но это означало, что… Он ждал чего-то и, скорее всего, чего-то странного, но происходящее не вписывалось в широкий диапазон его прогнозов.  Громов ожидал стихийного и неуверенного экспромта, но происходило нечто, весьма похожее на заранее и хорошо продуманную акцию. Казалось, что всё это уже было и даже не раз, и что в теперешней ситуации отрабатывался лишь один из вариантов возможных действий армии... И это пугало ещё больше…

       …Рёв боевых машин стих вдалеке. Полицейские вылезли из легковушки и стали смотреть туда, откуда пришла относительная, если пренебречь тарахтящим вертолётом, тишина.
       Громов остался сидеть в машине. Ему тоже было интересно, но тело болело, будто после тяжёлой, изнуряющей физической работы, и совершенно не желало двигаться. Хотелось молча сидеть, уставившись в одну точку. Или уснуть...

       …Над лесом вдруг полыхнуло яркое пламя, но вместо грохота близкого взрыва до шоссе докатились лишь невнятные шелест и треск. В глубине парка горели деревья, подсвечивая всё ещё болтавшийся в тёмном небе, закачавшийся на воздушных волнах вертолёт. Ещё дважды сильно и с треском полыхнуло, дико заревел танковый дизель, изнемогая от непонятных, но почти запредельных усилий; вертолёт в небе вдруг потерял луч, и тут же в огне пожара что-то могуче ахнуло, ослепив и оглушив.
       Полицейские, тёмными силуэтами видевшиеся на фоне зарева, испуганно попадали на землю, а Громов в машине инстинктивно пригнулся.

       …По тёмному небу разлетались горящие обломки, и не успел Громов осмыслить происшедшее, как оставшиеся в тылу танки дуэтом зарычали двигателями и, расходясь в стороны, чтобы сделать сектор возможного поражения противником максимально большим, поползли к эпицентру пожара.  Полицейские, вставшие с земли, отряхивались, поглядывая на уходящие танки.  Губы их шевелились: они, наверное, что-то кричали друг другу, но Громов не слышал ничего, кроме рёва двух дизелей.
       Пламя и деревья поглотили оба танка, и ориентироваться теперь можно было лишь по их яростному звериному рёву. Вертолёт потерял или сам погасил ставший теперь ненужным прожектор, и как бы безучастно висел в небе над пожарищем, но Громов ясно видел остроконечные ракеты на его внешних подвесках.
       Он подумал, что и это, наверное, тоже ещё не всё. Скорее всего, в небе поблизости барражировали другие вертолёты и скоростные истребители - бомбардировщики.

       …В эпицентре событий ничего нового не происходило. Ревели танковые двигатели, полыхало неистовое пламя, и в какой-то момент Громов заметил, что рёв двигателей стал сильнее. Между деревьями замелькали огни фар - мощные машины действительно возвращались.
       Полицейские нехотя вернулись к брошенному ими служебному автомобилю.
       - Всё!!! - крикнул старший из них, обращаясь к Громову.

       …Все три танка выбрались на шоссе и замерли, заглушив моторы. Ослепительные фары светили в сплошную стену кустов. Вертолёт по-прежнему висел над лесом, потом чуть ниже него прошли ещё два, и на бьющее в небо пламя обрушились потоки воды. Стало почти темно, и вертолёт включил снова выжившую или уже другую свою мощную лампочку.
       Громову вдруг показалось, что вокруг что-то происходит, какая-то невидимая в темноте, но достаточно бурная деятельность. И это не было иллюзией, потому что полицейские тоже периодически крутили головами, прислушиваясь или вглядываясь. Между деревьями иногда вспыхивали слабые огоньки и тут же гасли; слышалась негромкая человеческая речь. Парк был буквально начинён звуками и движением...
       - Выходи, дядя! - сказал старший из полицейских. - Похоже, концерт по твоей заявке окончен...
       Громов неловко выбрался из машины наружу. Тело по-прежнему и непонятно побаливало.
       - Так почему же тебя не тронули?.. - спросил старший и самый словоохотливый из служителей порядка на дорогах.
       - Понятия не имею... - искренно признался Громов. - Может, у меня иммунитет какой?..
       - Ладно, там разберутся. Если будет в чём... Скорее всего, они там всё спалили. Они это умеют...
       Громов поглядел на свои ноги.
       - Слушайте, ребята, - сказал он бодро. - Я же там был и стоял в этой штуке  по щиколотки! Может, в мои ботинки что впиталось? Пусть они их возьмут для анализов...
       Старший достал из плотно забитого автомобильного бардачка фонарик и посветил Громову на обувь. Тот с готовностью чуть приподнял обе штанины, чтобы им было лучше видно.
       - Что это у вас там?.. - впервые спросил младший из полицейских. Голос у него был глухой.
       Громов приподнял штанины ещё выше.
       - А... - сказал он равнодушно. – Это несущественные детали… К делу это никакого отношения не имеет... Это так, протезы... У меня с детства нет обеих ног... До самых колен...

                Сколько  волка
                ни  корми,
                из  лесу  он
                не  будет
                и  смотреть…