Марашка на носу вождя

Александр Балашов

МАРАШКА НА НОСУ ВОЖДЯ


рассказ


В послевоенные годы в слободе Михайловка, что нынче доживает свой долгий и не шибко счастливый  век под боком Курской магнитной аномалии, небольшим тиражом выходила районная газета с типичным для того времени названием – «Вперёд». Делали её два  литсотрудника, как в провинции   в 50-е годы прошлого века называли  журналистов, - редактор Вениамин Терновсикй и  Вася Ламин, прозванный в слободе Сыном полка. (Вася подростком воевал в составе  партизанского отряда и успел ещё до войны закончить шесть классов).  Печатался «Вперёд» в допотопной районной типографии, построенной на скорую руку ещё до войны, в 1939-м. В пятьдесят третьем году, к которому относится эта история,  типографию возглавлял бывший партизан,  которого вся слобода почему-то по-родственному называла «дядей Гришей».
Вениамин Павлович Терновский был назначен редактором райгазеты в канун новогодних праздников. Слобода готовилась встретить 1953 год, и Терновский, пришедший в журналистику из заготконторы, которую с переменным успехом  возглавлял в послевоенные годы, решил выпустить новогодний номер с большим портретом Сталина и его  нетленными словами под клише – «Жить стало лучше, жить стало веселей», - набранными  рубленным жирным шрифтом. А под этой крылатой фразой редактор,  предварительно согласовав своё свободное  творчество с руководством Михайловского района, планировал порадовать население   торжественным отчётом первого секретаря   райкома партии о новых трудовых победах, с которыми район встречал восьмой мирный год.
Терновский задумал, партия одобрила, Вася Ламин, как мог, исправил грамматические ошибки в торжественном отчёте – и новогодний номер газеты «Вперёд» отдали в печать дяде Грише.
В типографии «дяди Гриши» была одна плоскопечатная машина, выпущенная Ленполиграфмашем, наверное, ещё во время первой пятилетки. Машина часто хандрила, капризничала и уже с трудом справлялась даже с тем небольшим тиражом, который выходил из-под её громких разболтанных шестерёнок и валов. А что про качество печати можно было говорить «первопечатнику  слободы дяде Грише» при таком почтенном возрасте машины?.. Нечего, короче, было говорить. И, принимая набор, он честно предупредил Чернова, что печатная машина дышит на ладан, но, учитывая важность заказа,  он, как беспартийный, но считающий себя коммунистом, сделает всё, чтобы  по возможности выжать из старушки всё возможное и  даже невозможное. Пусть она даже развалится от такого героического усердия.
Когда дядя Гриша отпечатал первую сотню праздничного номера, Терновский и Сын полка, литсотрудник Ламин, позвали директора типографии, так сказать, отметить новогодний выпуск райгазеты «Вперёд».
- Дядя Гриша! – перекрывая грохот печатной машины, прокричал Ламин. – Вас товарищ редактор требует к себе в кабинет!
- Зачем это? – в ответ закричал в ухо Сына полка дядя Гриша.
- По актуальному вопросу! – тихо сказал Вася и сделал международный выразительный жест, который дядя Гриша понял без слов.
Вениамин Павлович, предвкушая похвалы партийного начальства района, уже накрыл свой редакторский стол, чем Бог послал – сальцо с мясной прослойкой, репчатый лук, головку чеснока, три солёных огурца семенного размера и полбуханки мокроватого чёрного хлеба. Но самое главное – новоиспечённый редактор выставил  самогон в старинной пузатой бутылке зелёного стекла, заткнутой  бумажной пробкой, сделанной из  становившейся родной ему газеты «Вперёд».
- Ну, вперёд, товарищи!  - сказал Чернов, поднимая стакан. – За новый год, новые победы!
Дядя Гриша, оставивший за себя разнорабочую Глашу «присмотреть за печатью»,  широко улыбнулся, показывая редактору и литсотруднику железные зубы, вставленные  в сорок восьмом у старого курского еврея-стоматолога.
- А жить, верно, хрены моржовые,  кажись, становится веселее!.. – бросил через плечо дядя Гриша и,  по-утиному крякнув, опрокинул в себя стакан.
- Кто за печатника? – брызгая по сторонам солёным огурцом, по-деловому спросил Вениамин Павлович.
- Глашка-замарашка, - улыбнулся Сын полка. – Она дура дурой в полиграфическом деле.
- Хрен ты моржовый, Васька, - возразил дядя Гриша. – Главное в нашем деле что? Главное наладка, подгонка, приправка… Я самолично всё чин чином приправил – теперь только в стопки складывай! Справится Глафира Ивановна. Она, бестия, всё умеет… Огонь девка! Такие кастрюли даёт!..
- Какие такие кастрюли?
- Кастрюли - это гастроли, значит,- пояснил Вениамин Павлович.
- Дай попробовать, дяденька! – похотливо хохотнул Сын полка.
- Слюни  ещё не обсохли, а туда же!.. – стрельнул заблестевшим глазом дядя Гриша в Ламина.
- Ну, за это ещё по стопке! – разливая самогонку по гранёным стаканам, поспешил сгладить начало конфликта редактор газеты. – Выпьем за товарища Сталина, и жизнь станет лучше,  станет веселей, как учит отец народов наших!
Махнули по полной, не оставляя слёз в стаканах.
- Да-да, чистая правда, Палыч! – дотягиваясь до аппетитного куска сала, поддакнул дядя Гриша. – Чую, братцы мои, как жить всё веселей и веселей становится!.. Наливай! И – вперёд! К лучшей житухе!
Редактора газеты «Вперёд» упрашивать было не нужно…

…В цехе грохотала печатная машина,  в кабинете редактора звучали тосты. Глафира Ивановна, начинающая помощница «первопечатника слободы», еле поспевала складывать новогодний номер в стопки по пятьдесят экземпляров – машина работала споро, не капризничала, как у неё водилось.
        Безотказная молчаливая   Глафира, конечно, и на этот раз не отказала директору в его сугубо  производственной просьбе. Но умела она далеко не всё, как о ней отзывался дядя Гриша. Да и думала она не о портрете вождя с его нетленными словами под ним, набранными аршинными буквами. Думала о доме, о больной матери, которая осталась без дров в эту зиму. Задумался человек – с кем не бывает. Вот тогда на клише, наверное, и залетела какая-то марашка, Глашка-замарашка   по задумчивой рассеянности  её не увидела. Однако чёрная, траурная марашка, величиной с  муху среднего возраста, чёрт знает откуда, села прямо на грузинский, тщательно отретушированный  неизвестным художником нос «кормчего и рулевого».  И нос  советского вождя в таком неприглядном виде отпечатался в половине тиража  районки.
Глаша закончив печать, отключила машину от электричества и посчитала пачки. Всё сходилось тютелька в тютельку.
- Усё, дядь Гриш! Можно домой?
- Иди, радость моя! – отозвался из-за фанерной стенки печатник, жизнь которого с каждым стаканом становилась всё лучше и всё веселей. – С Новым годом тебя, Глафира Ивановна!
- Ты только свежий номер на подпись занеси в кабинет! – приказал Терновский. – Я его завизирую!
Глаша, застенчиво улыбаясь, занесла номер, пахнувший типографской краской.
Но троице уже было не до редакторской визы – Сын полка по приказу редактора ещё пару раз с красивой тарой  бегал к Журавлихе за самогоном, брал в долг, под честное слово газетчика.
Как  и когда ушёл из типографии, дошёл до дома, дядя Гриша не помнил абсолютно. Молодой литсотрудник, бывший сын полка, и закалённый в боях за выполнение плана  по заготовке  пеньки, мяса и сала Терновский,  более стойко переносили дружеские попойки, доказывая тем самым, что  напряжённая умственная работа вреднее физического труда.
Когда самогонка кончилась, а Журавлиха отказала в очередной бутылке, Сын полка  развернул праздничный номер газеты и к понятному для каждого  советского человека    ужасу увидел на носу вождя…  марашку.
- Японский городовой! – воскликнул Вася. – Что за насекомое уселось на нос Иосифа Виссарионовича?
- Чего-чего? – не понял Терновский. – Ты чего там, Васька, буровишь?
- Это я-то буровлю? – вскричал литсотрудник, прикрывая себе же рот ладонью, густо пахнувшей  луком и чесноком. – Гляньте, товарищ редактор, что этот гад… набуровил на первой полосе!
- Иде?
- У Караганде! Вы на нос, на нос гляньте!
Терновский  широко расставленной пятернёй подрёб так и не завизированный  им новогодний номер к близоруким глазам, взглянул на портрет вождя – и стал медленно оседать мимо стула, прямо на пол.
 - Величиной с инфузорию-туфельку! – образно сравнил Сын полка марашку с одноклеточным созданием.
- С амёбу!.. – выдохнул редактор. – Всё, амба! Приплыли…
- Десять лет без права переписки, - в тон редактору протянул литсотрудник.
- Молчи, грусть, молчи!
Василий замолчал, вопросительно поглядывая то на нос вождя, то на руководителя районной газеты, в которую чёрт угораздил его попасть из-за своего каллиграфического почерка и незаконченного среднего образования. 
Терновский тяжело поднялся на ноги, открыл глаза, будто всё ещё не веря, что это с ним не во сне. Он с трудом заставил себя ещё раз взглянуть на праздничный номер:  идеально ровный, почти греческий  нос «отца всех народов» украшала какая-то чёрная блямба,  действительно весьма схожая с амёбой из школьного учебника. Первую полосу нужно было спасать в авральном порядке.
- Вперёд! – скомандовал редактор. – К дяде Грише! Пусть перепечатывает первую страницу! А эту халтуру, с носом, - Терновский с ненавистью бросил взгляд на амёбу, севшую на руководящий нос вождя, - приказываю сжечь! Весь тираж, до последнего номера!
Василий понятливо кивнул и стал энергично перетаскивать пачки с бракованным тиражом во двор типографии, где облил газеты с марашкой на носу вождя бензином и чиркнул спичкой.
- А визировать будете, товарищ редактор? – поинтересовался Ламин. – Надо же дяде Грише его брак под его сизый  нос сунуть? Что мы ему предъявим? Слова к делу не пришьёшь!
- Визировать! – передразнил Терновский своего подчинённого. – Ну, ты, как говорит дядя Гриша, даёшь кастрюли, паря! Это я себе приговор  подпишу! А для предъявы возьми, возьми один экземплярчик. Но после приказываю и его уничтожить!
- Кого? – не понял Сын полка.
- Экземпляр бракованный.
- Есть, товарищ редактор! – по военному отчеканил Василий и бросился в сторожку.
- Ты куда? – сдавленно крикнул ему вслед Вениамин Павлович, понимая, что жизнь его повисла между альтернативой – стукнет в «компетентные  органы» Ламин или нет. Третьего не дано.
- Сейчас,  - отозвался Василий из времянки сторожа, - тут дед Паша ружьё своё под топчаном хоронит…
- Зачем нам ружьё?
- А вдруг заартачится дядя Гриша? Не пойдёт на исправление своего преступного брака? Так под ружьём поведём! Нам это «там» зачтётся…
- Чёрт с тобой, товарищ Ламин! – махнул рукой редактор. – Ты с оружием-то умеешь обращаться?
- Обижаете, Вениамин Палыч! К тому же берданка Пашкина ещё с первой мировой не стреляет… Это для форсу! Для порядка, так сказать.
Через десять минут они уже колотили кулаками в дверь вросшего в землю дома дяди Гриши.
Печатник с тяжкого похмелья не сразу понял, чего от него хотят взбеленившиеся газетчики.
- Никуда я не пойду с вами, козлы безрогие! – позёвывая, сказал дядя Гриша, и равнодушно окинул   взглядом ржавую  берданку, которую наперевес держал в дрожащих руках Сын полка. – Я не охотник, к хренам собачьим! Да и зайца в наших краях в голодный год такие же хрены моржовые, как вы, пеньковыми силками начисто перевили…
- Значит, не пойдёте с нами? – с козлиным дребезжаньем в голосе, которому изо всех сил старался добавить железа, спросил человек с ружьём.
- Идите вы, знаете куда,  на хут…
Но дядя Гриша не успел послать газетчиков на дальний хутор – Терновский резким движением, как фокусник в цирке, развернул перед ним первую полосу праздничного номера.
- Иди сюда и смотри, гад! Смотри, что ты и твоя сучки Глашка с товарищем Сталиным сделали!
 Директор типографии прищурился и, увидев свой брак, потерял лицо. Он побледнел, потом потемнел ликом так, что будто только что сошёл с древней фрески в закопчённом соборе, где хранили ГСМ.
- Я к  твоей  преступной полиграфии, гад, никакого отношения не имею, - прошипел Терновский. –  Это компетентные органы выяснят, какой ты вражий умысел имел, сажая на нос  нашего любимого вождя эту гадкую амёбу капитализма…
- Постойте, постойте, бумагомараки! Нечего на здоровую голову свои ошибки валить… Клише-то, Вениамин Павлович, вы мне подсунули. Сказали, что из областной типографии привезли, где его кислотой на цинке травили… Вот и вытравили на  вашу голову!
Терновский хотел что-то возразить, но захлебнулся словами. Только толкнул под руку Сына полка и хрипло приказал:
- Расстрелять гада!
И Васька нажал на курок, уверенный, что старое ружьё не заряжено.
Выстрел прозвучал как гром с ясного неба. Заряд крупной соли прошёл в десяти сантиметрах от головы полиграфиста.
- Убери  свою пукалку! – буркнул  старый партизан. – Начадил в сенях, хрен моржовый, – страсть.
И добавил, надевая подаренный ему в сорок пятом  мореманский бушлат, который бессменно носил в любое холодное время года:
- Чего стоим-то? Идём, хрены моржовые! Идём, пока меня в ваши «компетентные органы» не сдали.
Вася, до глубины души напуганный взрывом, деланно улыбнулся и даже попытался приободрить дядю Гришу:
- Ничего, страшного, если и сдадут… Ты «там» так и скажи: мухи, мол, накакали на клише… Простите, не углядел! Не сторож я, мол,  мухам тем…
- Мне «там», знаешь, куда  тут же «накакают»?.. – задал риторический вопрос  литсотруднику  дядя Гриша. – Буду век жалеть, что ты меня, Васька, не расстрелял прямо  тут, в родных сенях.
И все трое,  уже по темным улицам слободы, отправились в  типографию. До утра перепечатывали газету с портретом вождя и палкой ворошили костёр, в котором догорали праздничные газеты с  преступной амёбой на носу любимого вождя всех советских народов. Но один номерок всё-таки остался… Как всегда в аналогичных историях.
 И какая-то  бдительная сволочь  проинформировала  «кого надо». Даже бракованный номерок к доносу приложила. Сутки просидел дядя Гриша в райотделе МГБ, всё какие-то объяснительные и покаянные письма писал. Поклялся, что «больше никогда не будет».
- Чего не будете? – спросил следователь дядю Гришу.
- Не буду печатать вождя на старой раздрызганной машине, - пояснил дядя Гриша,  так и не сдав Глашку, по вине которой появилась марашка на выдающемся носу вождя.
Отпустили. Даже от полиграфической работы  не отстранили. А вскоре пришёл первый весенний месяц  - март. Сталин умер. И все потихоньку  забыли о марашке на носу вождя.
 
Эту историю в восьмидесятые годы в Железногорске  рассказал мне сам дядя Гриша, старый  полиграфист. Года за три до своей смерти.
Хороший был печатник. Лучший из всех, кто числился в штате городской типографии.  Я любил смотреть, как он ловко управлялся с новой офсетной машиной, которой другие никак  не давали ладу. Дядя Гриша приправлял металлические пластины аккуратно, с неторопливостью профессионала. И всегда тщательно, с напускной серьёзностью и даже какой-то злостью, протирал тряпочкой  места, где находились портреты руководителей любого ранга – бережёного, как известно, Бог бережёт.