Чудес не бывает

Шульгин ждал давно.
В углу тусклого коридора, где он сидел, было совсем темно. Иногда только загоралась лампочка в автомате с газировкой – когда кто-нибудь наливал стакан. Вода была без газа, обычная – водопроводная, и все выливали ее после первых же глотков.
Шульгин старался ни о чем не думать, хотел успокоиться.
«Стул напротив совсем новенький, - созерцал он, - номерок на двери «12», на соседней номерка нет, сижу, как дурак, радио включили…»
«На Пленуме с большой яркой речью выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель  Президиума Верховного Совета Союза ССР товарищ Черненко Константин Устинович…»
«А зачем еще и «товарищ»? И без того ведь наверчено! И почему сначала фамилия, а потом имя-отчество? По-русски-то – Иван Иванович Сидоров! Нет же, Сидоров Иван Иванович – важнее!.. Черт подери, везде глупость!»
И он снова, чувствуя, что с собою не совладать, вернулся мыслями к началу.
А было так.
В субботу, 15 августа отмечали Борино тридцатилетие. Шульгин приехал один, жена болела. Гости, по обыкновению, собирались долго, и он, перебирая книги на полке, наткнулся на одну, небольшого формата, в «слепой» обложке – ни автора, ни названия. Открыв ее ближе к началу, прочел:
«Что тронул? Выкуси. Вот бы тяпнуть за пролетарскую мозолистую ногу. За все издевательства вашего брата. Щеткой сколько раз морду уродовал мне, а?»
Перевернул пару страничек. Кто-то писал легко, насмешливо, и был у него взгляд на давно разъясненное положение вещей какой-то необычный, с хитринкой – ни согласный, ни отрицающий. Вскоре стало понятно, что взгляд этот попросту контрреволюционный, но автор талантлив и убедителен так, что от строчек невозможно оторваться.
Шульгин не заметил, как подошел Борис.
- Что читаешь?
- Борь, дай домой. На пару деньков.
Борис задумался.
- Ладно, бери. Но учти – даю только тебе. И вообще, поосторожней с ней…
После, за столом, Шульгин то и дело вспоминал о книге, которая уже лежала в его портфеле, представляя, как приедет домой, устроится с нею, закурив, на кухне…
А пока донимал изрядно выпивший сосед справа, незнакомый ему коренастый очкарик:
- Сейчас так: куда ни плюнь, обязательно в майора КГБ попадешь.
Шульгин старался не рассмеяться, потому что был он хоть и не майор, но капитан КГБ. Правда, служил он инженером в техническом управлении, которое считалось не очень-то чекистским, но все же …
Домой Шульгин выбрался лишь в первом часу ночи. Перед этим, на кухне, в теплой компании хватил чего-то такого, что, наверное, ключницы готовят.
Зелье забрало, но вконец сокрушить Шульгина было непросто: «Автопилот» довел его до вагона метро и усадил на мягкий диван.
Убедившись, что документы и портфель при нем, Шульгин вспомнил о книге и тут же достал ее.
Буквы сначала наезжали друг на друга, рассыпались, но потом все-таки выстроились по строчкам и замерли.
Чтение пришлось на середину, и, собираясь с каждой следующей страницей повернуть к началу, Шульгин все не мог остановиться.
Он едва не проехал свою станцию и выбегал из вагона в уже сдвигавшиеся двери.
Катя встретила немым укором – это Шульгин еще помнил, но как отходил ко сну – нет.
Наутро жена сказала:
- Хорош же ты вчера был.
- Кать, ну я же редко.
- Зато метко. Ладно, иди, завтракай. Там в сковородке яичница.
Вредная привычка – читать за едой, но что поделаешь – привычка!
Предвкушая приятное занятие, Шульгин открыл портфель.
То, что книги там нет, он понял сразу пробежав взглядом по корешку тетради для политзанятий, посеревшему сгибу газеты.
Шульгин вывернул портфель на пол – книги не было!
Выходит, впопыхах, да спьяну оставил он ее в метро.
Весь день Шульгин ломал голову, как теперь быть, и смурнел, не находя выхода. Он не знал даже названия этой повести, чтобы попытаться хоть где-нибудь ее найти!
И на следующий день ходил он хмурый. Оставалось единственное: позвонить Борису и рассказать все, как есть.
В отделе за столом напротив сидел Калмыков и, читая, похихикивал.
- Что это у тебя, Петрович?
- Не знаю, тут, в шкафчике, валялось, кто-то принес.
Шульгин подошел, заглянул в книжицу и обмер:
«В марте 17-го в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование».
Это была та самая повесть, только другое ее издание!
- Как называется?
Шульгин торопливо заглянул в начало – и опять «слепая» обложка, титульного листа нет, сразу первая глава.
- Не знаю ничего, - засопев, Калмыков потянул книгу к себе. – Если будешь читать, занимай очередь.
За Калмыковым стоял Вощанов, потом Сверчков, Колесников и еще пол-отдела.
- Мужики, чья книга? – вопрошал Шульгин, но все пожимали плечами.
Прошел день, еще один. Очередь двигалась медленно.
Передавая книгу Колесникову, Сверчков сказал с тихой улыбкой:
- Вредная вещь! Враг писал. Но читать приятно.
- Лёнь! – подошел к Колесникову Шульгин. – Выручи, уступи. Я, понимаешь, у друга такую же взял на пару деньков и потерял. Неудобно страшно! Мне жена на работе перепечатает, хоть так верну.
- Чего это без очереди! – встрял Маврин. – Ты, Шульгин, вечно без очереди.
Видимо, он имел ввиду то обстоятельство, что Шульгин, который служил на три года меньше его, выдвигался сейчас на «майорскую» должность. 
Сам же Маврин прочно сидел в капитанах.
В случившееся с ним было трудно поверить, и тем не менее…
Распространяли билеты на кинофестиваль, а поскольку подразделение их особыми привилегиями в Комитете не пользовалось (да какие они чекисты!), то и билеты достались им соответствующие – на 8 утра. И толкнула же нелегкая Маврина поучаствовать в этом мероприятии! Потом-то он сообразит, что придется ему в выходной день вставать ни свет, ни заря и тащиться на электричке с дачи, да будет поздно.
Всю дорогу до кинотеатра  чувствовал он себя, как не в своей тарелке - что-то теснило грудь, подступало к горлу. А в чем дело понял лишь в зале, перед началом фильма: спросонья надел он тенниску задом наперед. И тут снова нелегкая подтолкнула его: когда свет погас, решил Маврин тенниску переодеть, уверенный, что не привлечет ничьего внимания, поскольку места по соседству с ним пустовали. И только он ее снял - свет почему-то зажегся.
Невдалеке сидевшая дама преклонных лет, увидев обнажившегося Маврина, громко сказала «караул». Свет больше не гас, возле Маврина возникла билетерша, потом дружинники.
Ерунда, конечно, глупость, если б не та дама, которая в милиции стала уверять, что у Маврина были сексуальные намерения на ее счет.
И опять глупость, чушь, от которой отмахнуться бы только, но не таково было руководство подразделения.
Составили комиссию, которая выезжала к Маврину в семью и имела долгую беседу с его перепугавшейся женой. Бедная женщина, в конце концов, разоткровенничалась и поведала, что Маврин весьма нерегулярно исполняет свой супружеский долг.
Впоследствии, когда комиссия обсуждала этот факт, Маврин огрызнулся: а из вас-то кто этот долг на шестнадцатом году брака регулярно исполняет?!
Поразмыслив, комиссия решила, что Маврин сексуально здоров, а у старушки просто разыгралось воображение. И все встало на свои места.
Если, конечно, не считать, что Маврин получил выговор (а чтоб не огрызался!) и прочно засел в капитанах.
- Ты, Шульгин, всегда так – вперед лезешь! А мы что, не люди?
- Люди, - согласился Шульгин, - ты, Паша, люди.
Но Колесников – добрая душа:
- Я тебе книгу завтра дам, за вечер, думаю, осилю.
- Спасибо, Лёнь, выручишь.
Однако следующим утром Колесникова куда-то срочно вызвали, и объявился он только во второй половине дня, мрачный, не в себе.
- Пойдем, Сань, покурим.
- Плохо дело, - сказал он в курилке. – Конфисковали книгу. Меня в Особый отдел вызывали.
Шульгин оцепенел.
- Спрашивали, кто ее читал, кто принес.
Колесников немного помолчал.
- И еще про то, кто ее размножать собирался.
- А ты?
- А что я? Тех, кто читал, назвал. Сейчас всех таскать будут. Но они, кажется, не знают, кто ее перепечатать хотел.
- Узнают, - Шульгин затянулся и поморщился. – А как узнают, то и жену потащат, и Борьку. Помнишь, как Маврина из-за ерунды мурыжили? А тут дело посерьезней.
- Да, - согласился Колесников, - просто так не отделаться. Если только чудом…
- Чудес не бывает… Это ж какая сволочь заложила? – вскинулся Шульгин. – Вот гад! Вспомни, кто наш разговор вчера слышал?
- Ну Сверчков, ну Маврин, да вообще пол-отдела. Не вычислишь, я уже пробовал.
Всю неделю, ежедневно, по два-три человека вызывали в Особый отдел. Шульгин ждал своей очереди и, как все, молчал.
В пятницу короткий день, с 15-ти до 17-ти часов плановые занятия на стадионе. Как обычно, погоняли мяч, но вяло, без азарта. Вообще хотелось поскорее разойтись, хоть в самый раз и было попить пивка.
Но солнце, тяжелое, налитое, словно замерло в небе, не утихая жаром, а через дорогу из магазина пиво несли ящиками. В конце концов, тоже ящик купили, а к нему еще и водки.
Разместились где и всегда – в тихой аллейке стадиона. Выпили, помолчали.
- Ну что, подельнички, какие новости от особиста нашего? – не выдержал Вощанов.
- Скоро сам узнаешь.
- Чего хоть говорить-то?
- А что говорить… Каяться нужно.
- Ты сам посуди, - начал растолковывать Сверчков, уже побывавший в Особом отделе, - книгу читал? Читал. То, что она антисоветского характера, знал? Знал. А почему тогда никаких мер не предпринял? Логика у нашего особиста железная, не открутишься.
- Сволочь он – ваш майор Туньков, - не выдержал Шульгин. – Пьянь и бабник, все знаете.
- Ты, Шульгин, поосторожней, - пробасил Калмыков. – Сам влетишь и нас «под монастырь» подведешь.
- Точно, Петрович, - Шульгин и не опьянел, а кто-то тянул его за язык, - ведь здесь стукач сидит. Сидит, гад, и на ус мотает, а мы его боимся, черт бы нас всех побрал! Кто-нибудь из вас хоть знает, как эта книга называется? И кто вам насчет антисоветчины сказал? Туньков? А мы не поняли, не вникли, близорукие мы! Нет же, мычим всем стадом: виноваты, нашкодили, каемся!
- Брось, чего разошелся! – Колесников протянул бутылку пива, - выпей, остудись.
- Понятно, чего он так разошелся, - подал голос Маврин. – Мне, например, психовать не с чего: я книги не читал, размножать ее не собирался…
- А ты сдай меня, Маврин! Выговор снимут, майором станешь! – Шульгин почувствовал, как похолодело у него в затылке. – Может, это ты стукач, Маврин?
- Брэк, мужики! – встал между ними Колесников. – Поехали, Саня, нам по пути.
Жалел потом Шульгин об этом разговоре. И сейчас жалеет: не надо было горячиться, и Маврин, может, не стукач. Эх, зря! Да хватит этих мыслей! Надо отвлечься!.. А! Вот еще один пришел газировки попить… И тоже стакан вылил.
Лампочка погасла. Темно, тихо. Шульгин прикрыл глаза, откинулся к спинке стула. Что тут раздумывать? Я уже все решил: главное, жену и Борьку не назвать, а со мной пусть что хотят делают.
Шульгин и не слышал, как к нему подошел Туньков.
- Ну и нервы у тебя, спишь что ли? Пойдем, потолкуем.
В кабинете Шульгин увидел Маврина и еще одного человека – сутулого, с угрюмым, каким-то потянутым вперед лицом. Когда они с Туньковым вошли, тот сипло ворчал:
- Один про меня пасквиль всякую сочиняет, а другой ее размножает.
- Ничего, ничего, успокойтесь, - заторопился к нему Туньков, - сейчас все уладим.
- Значит так, - он уселся за стол и холодно, по-рыбьи. Посмотрел на Шульгина. – Антисоветскую литературу читаем. И не просто читаем, а еще и тиражируем. Будешь отпираться?
Вдруг заговорил Маврин:
- Я хочу уточнить, товарищ майор. Я не читал, а только стоял в очереди, чтобы прочесть.
- С тобой, Маврин, давно все ясно. Так вот, Шульгин, даем тебе шанс исправиться. Сейчас с Мавриным поедешь и привезешь этого сочинителя.
- Кого? – изумился Шульгин.
- Сочинителя, писателя этого. Триумфальная, двенадцать, квартира пятьдесят.
Туньков открыл сейф, достал лист бумаги и пистолет Макарова.
- Распишись в получении оружия и ордера на арест.
- А у вас что, оперативников для этого нет? – пришел в себя Шульгин.
- Приказы, капитан Шульгин, не обсуждаются! «Запорожец» твой бегает?
- Ездит.
- Вот садись в него – и живо этого писателя сюда!
- Ага, - добавил угрюмый, - чтоб знал, как над гегемоном измываться!
- Ерунда какая-то! – сказал за дверью Шульгин. – А что это за мужик?
Маврин пожал плечами:
- Какой-то Поликарп Поликарпыч или что-то в этом роде.
Дом на Триумфальной стоял встык с Военной академией. Проехав под аркой, «Запорожец» взревел и заглох.
- Толкай, Маврин, не торчать же здесь!
Угловой подъезд, в котором находилась квартира 50, был темен и мертв, будто здесь никто и не жил. Со стен смотрели изображения кошачьих морд, женских головок, чертей, цветов и еще всякая всячина. Дверь квартиры, располагавшейся на последнем этаже, была окована железом.
Поискали звонок – нету.
- Да погоди ты стучать. Давай ордер, как его фамилия?
Но развернуть бумагу Шульгин не успел. Дверь открылась. На пороге стояла девушка – голая, в одних туфельках и крохотном фартучке.
- Милости просим, - безразлично сказала она и отошла в сторону.
- Заходите, заходите, - послышался из глубины квартиры низкий мужской голос. – Мы вас ждем.
В большую прихожую вбежал тонкий длинный человек в пиджачке и, явно не обладатель того низкого, раскатистого голоса, заорал:
- Как я рад! От всей души! Позвольте пожать ваши мужественные руки!
У него еще и пенсне было, с одним стеклышком.
Вцепившись в Шульгина и Маврина, он вовлек их в квартиру захлопнул дверь.
- Боже мой! – кричал Длинный. – Какая радость! Нет, я сейчас заплачу! – и зарыдал.
- Ходят тут всякие, - появился толстяк с усиками, янтарными глазками и в мятой кепке, - совратители старых дев… - и исчез в одной из дверей.
Маврин ошарашено глядел ему вслед, а Шульгин уже догадался, что происходит что-то сверхъестественное, и вернее всего просто созерцать, точно это фильм или сон.
- Да вы проходите, проходите! – снова прозвучал тот самый мужской голос.
Окна в комнате были из неярких цветных стекол, отчего плавала здесь сиреневая полутьма. Посредине лежала тигровая шкура, а в углу, в старинном большом кресле сидел высокий мужчина – от бархатного берета до остроносых туфель во всем черном.
- Давно вас ждем. К нам ведь от вас уже приезжали. На прошлой неделе.
Он обвел взглядом Шульгина, потом Маврина.
- Впрочем, я не совсем точно выразился. На прошлой неделе, но в тысяча девятьсот двадцать девятом году. Да это все равно. Вы хозяина квартиры арестовывать приехали? Разрешите ордер посмотреть.
Девица в фартучке небрежно вынула из рук Шульгина бумагу, которую тот по-прежнему держал неразвернутой, и, ослепляя стройным задом, отнесла ее к креслу. Затем, усевшись нога на ногу напротив Маврина, закурила.
В прихожей продолжал рыдать Длинный.
- Все верно, - сказал мужчина, разглядывая документ, - и подпись Тунькова на месте. Только должен вас огорчить, уважаемые чекисты: в данный момент хозяин в отъезде, а когда будет – неизвестно.
- А вы кто такой? – вышел из оцепенения Маврин.
В прихожей смолкли рыдания.
- Я тот, без которого нарушится весь распорядок на земле.
Маврин недоверчиво посмотрел на черного мужчину.
- Если бы вы, дорогой товарищ, - отозвался он ему. – были бы несколько любознательнее и читали бы не только детективы и классиков марксизма-ленинизма, то могли бы знать, что случается с теми, кто мне не верит. Сознайтесь, читали вы «Три источника и три составных части философии»?
- Читал.
- A propos, - снова появился толстяк в кепке, - это не вы давеча поперли калоши из дома на Пречистинке?
- Какие калоши? – оторопел Маврин. – Где это – Пречистинка?
- Где, где… Набезобразят, а потом в кусты, - заворчал толстяк.
- Будь добр, - обратился к нему человек в черном, - спустись во двор, посмотри их «Запорожец».
- Это мы счас, четыре цилиндра, тридцать лошадиных сил, воздушное охлаждение – проще пареной репы. Не то, что примус починять!
- Ну вот, господа, - заключил черный мужчина, - сейчас вам машину исправят, и можете ехать.
- А как же задание? – ничего не понял Маврин.
- А никак, - раскатилось из кресла. – И придется вам ответ держать по всей строгости!
- Пошли, Маврин, - Шульгин повернулся и вышел первым.
Длинный стоял в прихожей и, ковыряя снятым пенсне притолоку, всхлипывал. 
- Я вам, значит, - придыхая заговорил он, - пока вы тут, это самое, сбегал, в общем, в метро, на «Ногина» то есть, и там, ну, где вы ходите обычно, привет вам оставил, на крышке люка, значит, с Новым годом, от всей души!
И, обхватив Маврина, безутешно зарыдал.
- Шульгин! – раздался низкий голос. – Вернитесь!
Он по-прежнему сидел в кресле.
- Я решил вмешаться и нарушить предопределенный ход событий. Знайте: вы им назвали бы и приятеля своего, и жену! Туньков мерзавец отпетый. Хотя дело не в нем. Не только в нем. Не будет его, будут другие, на ваш век хватит. Впрочем, и вы мне не нравитесь, но в вас хоть непокорность есть. Как, в сущности, измельчали вы все!.. Итак, я нарушу ход событий – таков мой каприз. Я назову вам одно имя – Нора Табори из Венгрии. Вы узнаете, когда его произнести. На этом все. Мне пора собираться. А вы сядьте пока там.
Шульгин сел в указанное кресло, глубокое, мягкое, и словно исчез.
Очнулся он, почувствовав, что его теребят за плечо.
- Шульгин, ну и нервы у тебя, спишь что ли?!
Перед ним стоял Туньков. Опять Туньков. Значит, он, действительно, спал?
- Пойдем, потолкуем.
В кабинете никого не было. Туньков уселся за стол и замер, неподвижно глядя на Шульгина.
- Значит так, - начал он, - читаем антисоветскую литературу и не просто читаем, а еще и тиражируем ее.
Он вынул из лежавшего на столе личного дела Шульгина исписанный листок.
- Отпираться будешь?
- Буду!
В голове Шульгина все перепуталось – где сон? где явь? Но разбираться было некогда.
- То есть как? – искренне изумился Туньков.
- А не читал я книги! А из тех страниц, что прочел, не понял, что она антисоветская!
- Это ты, Шульгин, брось. Она и в списке запрещенной литературы есть, да и все твои сослуживцы не отрицают, что она антисоветская!
Туньков полез в сейф, достал листки под скрепкой.
- Вот список, а вот рапорта офицеров отдела.
- Я этот ваш список впервые вижу!
- Ну, знаешь, - Туньков закатил глаза, - это ты дурака валяешь. Не видел, не понял… Брось, не поможет! Скажи-ка лучше, чью книгу ты потерял и кто тебе пасквиль этот собирался размножить?
- Нора Табори, - соскочило вдруг с языка, будто черт Шульгина толкнул. Он даже испугался, произнеся это имя. Но по тому, как Туньков вздрогнул, Шульгин понял, что попал в цель.
- Откуда вы ее знаете? – до конца выдал себя Туньков.
- Знаю! И знаю еще, что она ваша любовница, товарищ майор. – Ну уж точно черт его вел! – А этот факт - не только пятно на вашем моральном облике. Нора Табори ведь еще и подданная другого государства, хоть и братской Венгрии! А нам контакты с иностранцами запрещены – это вы хорошо знаете!
Туньков встал, подошел к окну. Не поворачиваясь, спросил:
- Шантажируешь?
- Да, - согласился Шульгин. «И пропади все пропадом, - подумалось ему. – Как они со мной, так и я…»
- Ну что ж, твоя взяла! – понял Туньков.
Он скомкал лист из личного дела Шульгина.
- Вы мне его лучше отдайте.
Туньков оторопело взглянул на него:
- Ну и сволочь ты!
- Нет, Туньков, сволочь – ты, а я от тебя защищаюсь.
Туньков сунул ему в руку бумажный комок.
- Иди, кати на своем «Запоре».
Сев в машину, порвал лист, выбросил клочки в окно. Внутри у него было совсем пусто – ни мыслей, ни чувств.
Так и ехал он, сам не зная куда, пока не опомнился при виде сквера у метро «Площадь Ногина». Он затормозил под памятником гренадерам и зашагал в метро.
Спускаясь, увидел вдруг Маврина, который бежал по встречному эскалатору с багровым лицом и помертвелыми глазами.
Шульгин побежал тоже. Соскочив с эскалатора, бросился в конец перехода, у бюста Ногина повернул направо, сбежал по лестнице.
Еще со ступенек увидел он металлическую крышку люка – в нескольких шагах от лестницы, на осевой линии зала, белую, в пузырьках, точно клепаную. На ней было выбито: «С НОВЫМ ГОДОМ! Т. МАВРИН И Т. ШУЛЬГИН!»
Обессиленный, он забрался в «Запорожец», посидел, покрываясь потом, затем поехал, безотчетно выбирая дорогу домой.
- Хорошо, что ты сегодня пораньше, - встретила его Катя, - а то я совсем заскучала: все болею, да болею. Если б не та повесть, которую ты от Бориса принес, - совсем тоска!
- Какая повесть? – остолбенел Шульгин.
- Ну та, что ты тогда, помнишь? пьяный на тумбочке оставил?
И она вынесла ему та самую книгу!
- Я ее читала потихоньку, чтоб удовольствие растянуть.
Шульгин осел на калошницу, словно его огрели по голове.
- Катя, - тихо сказал он, - у нас там водка где-то была. Дай, пожалуйста.
* * *
Некоторое время спустя, уже в другую эпоху, по той повести был снят телефильм. Тогда только майор Шульгин узнал ее автора и название: Михаил Афанасьевич Булгаков, «Собачье сердце».

1992