Про тренировки

А я люблю свои деревенские тренировки.
Спортивный уголок мой прост и беден, как монашеская келья.
Пример аскетизма и служения обществу.
Шаткий пол, коллекционные серпы и пилы висят на бревенчатых стенах.
Сильно ободранная котами скамейка, стойки.
Есть магазинная штанга, с гордым названием «олимпийская».
Надо было в Сочи её отправить, зимой всё равно зря лежит.
Набор блинов есть, разного цвета и веса.
Студенческие мои гантельки есть.
В год приобретения пели про ожидание перемен, я ждать не стал, поехал в Петербург-город и купил.
Волок полцентнера железа в двух сумках и рюкзаке. Сам я весил примерно столько же.
Книжку ещё купил, там был нормальный такой австриец, без бороды, не то, что сейчас пошли австрийцы, тьфу!
С гантельками мы, как семейство колдырей, начинаем по-тихому, хотя и знаем, что это закончится криком, истерикой, швырянием на пол, в стену и сорванной резьбой. Но об этом позже.
Есть мутное зеркало в облупленной раме, времен отмены крепостничества.
С зеркалом отношения сложные.  Упреки, претензии, непонимание, словом, тяжелое выстраивание отношений с отражением.
Вот-вот поверишь, что ты самый сильный и красивый – подойдешь удостовериться -  ан нет, показывает чушь какую-то, несусветицу дикую, ставит заезженную пластинку «но на свете есть…». 
Думаю, что когда я смогу показать бицепс, скажем, сантиментов в 46, само треснет, падло. Туда и дорога.
Есть у меня ещё гиря, 32+, помнящая юность Петра, крики «барина на вилы», первые колхозы и ликования по поводу выхода человека в открытый космос.
Гиря, согласно политике закупок, специально утяжеленная, для обвесов трудового элемента и долгового закабаления.
Общение с гирей неприятное, у нее короткая ручка почти два дюйма толщиной, гиря большей частью стоит в углу.
Есть кирзовая груша,  грубая и твердая,  как копыто. При каждом ударе из неё вылетает фонтан опилок, что очень бесит и бьешь от этого сильнее и фонтан опилок ещё выше, что бесит ещё сильнее и...Одним словом, устаешь сразу.
Турник ещё есть, в углу прибит, может, и есть славная биография у обрезка трубы, а может так, просто железка ржавая… 
Есть два сундука, просто для души или приданого – не решил ещё.

Несмотря на аскезу, страсти в замшелом убежище моём кипят нешуточные.

Домочадцы, чуя недоброе, уходят в избу и накидывают крючок на дверь. Держатся подальше от окон, мало ли. 
Положив друг другу руки на плечи, говорят, с надеждой в голосе: 
А может обойдется? В этот раз будет без становой тяги?
Без надрыва этого показушного? Без спортивного юродства?
Может, перестанет чудить наш бодрый старик, станет как все?

Нет, родименькие, не дождетесь, закружит меня сейчас в эндорфиновом угаре, начну страшно кричать человеческим голосом на выдохе, разбрасывать спортивные снаряды, хохоча адово.

Да, есть риски провалиться в хлев, держа в руках пару сотен килограммов, есть.
Но ; la guerre comme ; la guerre, понеслась.

Первые пара подходов, почти спокойные. Почти.
Только соседи пишут очередную заяву участковому и звонят местному экзорцисту.
Так мол и так, опять бесноватый приехал, давай исцеляй уже, чтоб не как в прошлый раз, позорище ты наше.
Экзорцист путается со сроками, завышает цену, и всячески отлынивает от работы.

На третьем подходе затихают окрестные собаки.
Домочадцы палят нещадно свечи и залепляют уши тёплым воском.
Экзорцист с застывшим взглядом считает пропущенные звонки.

Двадцатипятикилограммовым блином в стену – Н-на!!!
Ударная волна, контузии, растерянность на лицах.
В смородине у кузнечиков ломит ноги и напрочь пропадает либидо.
Перестают нестись куры.
 
Тяну штангу за один конец в наклоне, люблю это дело, грешен.
Light weight, baby!
Падают удои у колхозных коров и ломается сепаратор.
Домашние сидят, обхватив колени руками.
Экзорцист отключает телефон.
Смотрит на своё отражение в самоваре, подперев кулаком щеку.
Что, слабоват ты оказался, против истовой одержимости?
Константин недоделанный.

Добавляю вес. Их-ха! И об пол в отбив, хрясь! Хрясь!!!
Домовые грызуны живой цепочкой идут топиться в соседский колодец.
Домочадцы, обнявшись, вслух читают Писание.
Полные слез взгляды на часы – когда же уймется злобесие, ведь конец-то должен быть.
 
Ещё добавляю. Теперь только звериное рычание, остров доктора Моро, обратный процесс.
Дрожит пламя свечи, скорбь на лицах, пляшут мрачные тени на занавешенных окнах.
Экзоцист заколачивает дверь   и залезает в нетопленную печь.
"Святый Энлиль! Святый Ану!" – слышим мы из-за заслонки.
Пусть сидит, интриган мелочный, не будем о нем больше.

И ещё подход, ещё тяжелее. Налицо атавизм.
Еть, еть! - разносится над бурьяном, дохнут трясогузки и тошнит сову.
Чернеют книжные страницы. Отчаяние в избе. Несть конца испытаниям. 
 
Казалось бы, откуда столько мужества в отдельно взятом человеке?
Этого вот, будем честны, спартанства и гладиаторства? Отвечу.
Вся деревня такая.  Живые примеры безбашенности с детства, неизвестные герои.
Приятель мой, в минус 40 на мотоцикле (Восход 3М) приедет с танцев, заиндевелый весь, страсть.
Не разберешь, где человек, где мотоцикл, чисто Hasta la vista, baby.
Как тут слезть?  Так и привалится к печке вместе с мотоциклом, оттаивают оба.