Владислав Бачинин Лютер и Фауст

Владислав Бачинин

ЛЮТЕР  и ФАУСТ

О принципе антитезы

Философы давно заметили: то, что не могут объяснить ни тезис, ни антитезис, используемые по отдельности, прекрасно объясняет составленная из них двоих общая антитеза. Она являет собой что-то вроде  ключика, способного отворять немало заветных дверей.
В своё время Гегель оказался настолько очарован эвристической мощью принципа антитезы, что выстроил на его основе колоссальную теоретическую конструкцию – собственную философск0методологическую  систему. Идея противоречия как универсальной бытийной и познавательной структуры заняла в этой системе центральное место.
Последующая невероятная популярность гегелевской диалектики не была беспочвенной. Объяснительные ресурсы принципа антитезы оказались чрезвычайно значительными. Он действительно великолепно работал и многое прояснял.
 Со времён Гегеля минуло почти два столетия и его экстраординарная философская слава  давно вошла в берега обычной известности мыслителя-классика. Однако принцип противоречия (антитезы) не утратил своих эвристических возможностей. Подобно какому-нибудь видавшему виды барометру или старой астролябии он  и по сей день способен исправно выполнять свои функции,  помогая тем, кто желает воспользоваться его аналитическими возможностями.
Если перед нами горы сложнейшего материала,  и мы не знаем, как к ним подступиться, то принцип антитезы оказывается как нельзя кстати. Он позволяет проделать первичное раскладывание этих груд по своим полочкам. Это относится к любому материалу, в том числе к гуманитарному, философскому и даже богословскому.
Если перевести эти, в общем-то, нехитрые рассуждения с языка философской методологии на теологический язык, то получается, что процессу богопознания обязательно будут сопутствовать размышления о природе греха. Ищущая мысль будет то вольно, то невольно с какой-то фатальной неизбежностью отклоняться от магистрали богопознания и устремляться то к одним, то к другим совершенно, казалось бы, посторонним и недостойным предметам. Она будет раскачиваться из стороны в сторону, спотыкаться, вихляться, перескакивать, падать в бессилии и т.д. и т.п. Все эти девиации будут означать лишь одно: человек, даже если он занят таким возвышенным и благородным делом, как богопознание, всё же остаётся носителем огромного количества всевозможных недостатков собственной природы, обладателем антропологических изломов, духовных изъянов и прочих неприятных дефектов, которые будут непременно мешать полётам его духа.
Не замечать досадных препятствий и девиаций почти невозможно. Поневоле приходится размышлять над их природой, над тем, как они связаны с благими намерениями богопознания. В результате образуется искрящаяся и бьющая током мысленная сцепка между всеблагим Богом и грешным человеком, которому приходится наблюдать собственную греховность даже при самых благоприятных жизненных обстоятельствах.
От этой исходной антитезы, от этого фундаментального противоречия между благим Богом и греховным человеческим существом веером расходятся множество других, более частных антитез, над природой которых надо размышлять.

Лютер и Фауст как тезис и антитезис

Когда Реформация произвела мощный взрыв яркого духовного света, когда вспыхнуло, как бы заново, сияние Благой Вести, это не могло не вызвать ответной реакции со стороны сил тьмы. Силы зла, слишком могущественные, влиятельные и агрессивные, чтобы оставлять без ответа порывы людей к Богу, двинулись в контратаку.
Чтобы противопоставить Лютеру равновеликую фигуру столь же могучего интеллектуала-пассионария, духу зла предстояло потрудиться. Однако в реальной жизни личности такого же масштаба, что и Лютер, не нашлось. Тогда европейское коллективное сознание, сторонящееся Бога и Библии, двинулось другим путём и фактически сконструировало лютеровского антипода при помощи средств художественно-философского воображения. В XVI веке одним из ответов на провозглашение лютеровского Божьего тезиса стала презентация демонического антитезиса, сконцентрировавшегося в символическом образе Фауста и в фаустовской идее.
Из маленькой человеческой личинки немецкого провинциального чернокнижника постепенно образовался гигантский символический образ могучего интеллектуала-богоборца. Явился еще не виданный Европой религиозный и экзистенциальный тип, которого ожидало великое и ужасное будущее.
У реального профессора Виттенбергского университета Мартина Лютера объявился духовный антипод  - его полулегендарный современник доктор Иоганн Фауст (Фаустус), тоже ученый и тоже биографически привязанный к Виттенбергу.
О Фаусте нередко рассуждают как  о символическом олицетворении атеистической эпохи европейского Просвещения XVIII века. Вероятно, это связано с тем, что именно на её протяжении рождались лучшие части мистерии Гёте «Фауст». Однако подобное толкование является излишне зауженным. Фауста вообще  не следует привязывать к культуре какого-то одного из конкретных периодов нового времени. Он – художественно-метафизическая универсалия. Он - всеобъемлющий образ-символ имморального, демонизированного человеческого разума, открыто перешедшего на сторону сил зла и надеющегося с их помощью обрести все блага жизни.
Трудно отыскать более непримиримых оппонентов, чем Фауст и Лютер. И совсем не важно, что в реальной жизни они не дискутировали друг с другом. Не слишком важно и то, что рядом с реальнейшим Лютером фигура полумифического Фауста выглядит художественно-философской выдумкой. Важно то, что в действительной жизни европейского духа они оказались в прямой, непосредственной и крайне жесткой оппозиции. Непримиримая духовная война сил, представляемых этими яркими выразителями полярных умонастроений, стала характерной особенностью европейской культурной истории на протяжении пяти столетий.
А теперь немного конкретнее.
Между фигурами Лютера и Фауста много поразительных сходств, дающих основание поставить их напротив друг друга и провести сравнительный анализ. Он обещает небезынтересные результаты.
Итак, оба наши героя – немцы. Оба –ровесники: Мартин Лютер (1483 – 1546)  Иоганн Фауст (ок. 1480 – 1540). Оба – одарённые и высокообразованные интеллектуалы, защитившие диссертации, имеющие ученые звания: Лютер – профессор, Фауст – обладатель докторской степени.
 Судьбы обоих связаны с Виттенбергом: Лютер практически всю жизнь преподавал в тамошнем университете, а на одной из улиц Виттенберга по сей день стоит дом с мемориальной доской и надписью о том, что Фауст проживал в нем с 1525 по 1532 гг.   Оба – книжники, любящие и умеющие работать с текстами.  Оба – пассионарии, обладатели сильных, волевых, целеустремлённых натур и неукротимых характеров. Обоим присущ дух поиска и оба неустрашимы в своих исканиях.
На этом их сходство заканчивается, а далее начинаются различия. Самое кардинальное из них – это полярность их главных жизненных выборов. Лютер выстраивал свою духовную, творческую, интеллектуальную жизнь как ученый-теолог и реформатор, будучи в твёрдом завете с Богом. Фауст искал наслаждений и утолял свои страсти, двигаясь в противоположном направлении, поскольку заключил договор с дьяволом. Последнее обстоятельство стало главным фактом его биографии, притягивающим не ослабевающее внимание к его личности по сей день.
Лютер пребывал в состоянии непримиримой духовной войны с князем тьмы и ни за что не продал бы ему свою душу. Фауст же легко пошел на сговор с тёмной силой и без особых колебаний заложил ей свою бессмертную душу.
Лютер и Фауст жили в одном физическом и социальном мире, но в разных духовных мирах. У них оказались до того непохожие картины мироздания, взгляды на человека, культуру, познание, как если б они были жителями разных планет.
Трудно найти более несхожие траектории духовных исканий и земной жизни, чем у  Лютера и Фауста. Лютер - это устремлённость ввысь, к свету, к Богу. Фауст – траектория падения в самый низ, в инфернальную тьму, в преисподнюю.
Каждый из них – настоящий кладезь нетривиальных экзистенциальных  сюжетов. В пространстве личной свободы Лютера господствует Бог. В пространстве личной свободы Фауста господствует дьявол. Лютер – это свобода в Боге. Фауст – это рабство в сатане и грехе.
Внутренняя жизнь Лютера центростремительна. Для него центром, притягивающим все его устремления, выступает только Бог. Внутренняя жизнь Фауста, напротив, центробежна. Его «я» бежит от Бога, влекомое туда, где угасает Божий свет и начинается царство мрака. Отсюда несходство оптик жизневосприятия каждого из них. В отличие от теоцентричного мира Лютера, мир Фауста децентрирован, ацентричен и одновременно эксцентричнен - в том смысле, что устремляется прочь от всеобщего центра, норовит вырваться за пределы объективно теоцентричного мира. То есть Фауст по всем меркам, духовным, интеллектуальным, этическим, – тип человека-эксцентрика.
Лютер – дерзновенный воин Христа, неустанно размышлявший над Словом Божьим. Фауст – дерзкий богоотступник, прислужник князя тьмы, погрузившийся в чернокнижие с его тьмой магических смыслов.
Путь, который влечёт Лютера – это стезя духовного просветления. А Фауст встал на путь всё более усугубляющегося духовного помрачения. Так и не узнавший живого Бога, несмотря на то, что в его жизни был период  занятий богословием, он, выглядит, при всей его внешней расторопности, духовным мертвецом.
Лютер ясно сознавал и твердо веровал в исцеляющую силу Благой Вести. Фауст же избрал своим куратором злую трансцендентную силу, способную совершать лишь то, что травмирует человека, убивает в нём всё человеческое, готовит из него будущего обитателя преисподней.
В отличие от Лютера, надеющегося  верой в Иисуса Христа заслужить самые высшие из Божьих даров, Фауст пожелал приобрести все возможные блага с помощью божьего архиврага и собственного богоотступничества.
То есть ясно видно, что линия демаркации между Лютером и Фаустом пролегает по самому серьёзному, главнейшему духовному рубежу, важнее которого нет ничего. Если Лютер – христианин, проживший свою жизнь в завете с Богом, то Фауст – богоотступник, заключивший сделку с дьяволом, заложивший свою бессмертную душу. Если Лютер непоколебимо уверен в том, что нужно хранить верность Богу и нельзя ни в коем случае иметь какие-либо общие дела с дьяволом, то Фауст, напротив, является пленником иллюзии, будто от веры в Бога человеку нет никакой ощутимой пользы, а вот от союза с дьявола можно приобрести немало выгод для себя. Подобная, в буквальном смысле дьявольская, иллюзия становится его последним духовным прибежищем, в котором он проживает вторую половину своей земной жизни, чтобы затем отправиться в ад.
Между тезисом и антитезисом такого рода, не может быть примирения. Данная антитеза есть решительная, принципиальнейшая оппозиция. Это бескомпромиссный  антагонизм, который не может разрешиться синтезом противоположностей ни на земле, ни на небесах.

Как Лютер и Фауст читали Библию

Лютер искал Божью истину в Боге, у Бога, в Слове Божьем, через Слово Божье. При продвижении по зонам поисков главным инструментом для него было сосредоточенное, размышление над библейским текстом, углублённое исследование Священного Писания.
В своём духовном поиске Лютер двигался в строгом соответствии с евангельскими ориентирами, прилагает неимоверные духовные усилия, чтобы не сбиваться и не терять их из виду. Для него образцами такой изыскательской стратегии служили апостол Павел и Аврелий Августин.
Какое-то время Лютера смущал казавшийся ему непреодолимым разрыв между праведным Богом и тем грешным человеком, каким он себя ощущал и сознавал. И вот однажды, когда он размышлял над Посланием к Римлянам апостола Павла, его внезапно осенило. Фраза Павла «Праведный верою жив будет», подобно лучу света, прорезала густой сумрак его сомнений и страхов. Он понял: личная вера – вот тот краеугольный камень, который составляет самое достойное основание земной жизни и самый надёжный гарант будущего спасения.
Лютер относился к Писанию с благоговением, и Бог даровал ему истинное откровение: «И тут я вдруг почувствовал, что переродился заново и вошел в сам рай через открывшиеся вдруг врата. Мне вдруг совершенно по-иному открылось всё Писание… Это место из Павла стало для меня воистину дорогой в рай».
Фауст, в отличие от Лютера, который вёл свой духовный поиск в пространстве библейско-христианских смыслов, не пожелал в нём пребывать. Ему, сделавшему магию своим главным занятием, ищущему истину на территориях нечистого духа, в занятиях чернокнижием, хотелось погрузиться в демоническое пространство совершенно иных, затемнённых и извращенных смыслов, в область соблазнительных, подложных ценностей и дезориентирующих, превратных норм.
Примечательно, что когда Гете описывает Фауста, готового вот-вот начать перевирать Библию,  уже поджидает демон Мефистофель, чтобы подхватить и увлечь в свой искусительный мир, живущий по другим, отнюдь не божеским законам.
Фауст читает Библию совсем не так, как великий реформатор. В отличие от Лютера, доверявшего каждому слову Богу, Фауст при чтении Священного Писания исполнен недоверия, скепсиса, сомнений. Он ведёт себя с Богом так, как будто имеет дело с недобросовестным лавочником, норовящим его обмануть, обвесить, обсчитать. Он своевольно перемещает Божье Слово из трансцендентной реальности абсолютной истинности в реальность профанную, где всё относительно, и начинает насмешливый, скептически-иронический спор с ним.
Гете подробнейшим образом изображает сцену, в которой Фауст собирается заняться переводом Нового Завета на немецкий язык (тоже перекличка с Лютером):
Раскрою ж текст я древний, вдохновенный,
Проникнусь весь святою стариной,
И честно передам я подлинник священный
Наречью милому Германии родной.
(Открывает книгу и собирается переводить.)
Написано: «В начале было Слово» -
И вот уже одно препятствие готово:
Я слово не могу так высоко ценить.
Да, в переводе текст я должен изменить,
Когда мне верно чувство подсказало.
Я напишу, что Мысль - всему начало.
Стой, не спеши, чтоб первая строка
От истины была недалека!
Ведь Мысль творить и действовать не может!
Не Сила ли - начало всех начал?
Пишу - и вновь я колебаться стал,
И вновь сомненье душу мне тревожит.
Но свет блеснул - и выход вижу смело,
Могу писать: 'В начале было Дело'!

Если в начале сцены Фауст слегка похож на Лютера, которому принадлежит заслуга перевода Библии на немецкий язык, то в конце он напоминает уже Льва Толстого, привнесшего в собственный перевод Евангелий много кощунственной скверны. И происходящее объяснимо: в то самое время, когда Фауст сидит с книгой в руках, в его кабинете уже присутствует нечистый дух в виде забежавшего черного пуделя. Через несколько мгновений ученому впервые явится Мефистофель и начнётся их диалог. Разумеется, в условиях такого неблагословенного соседства уже не может быть речи о сохранении верности Божьей истине.
Фауст, хотя и изучал богословие, не испытывает к Писанию никакого благоговения. Для него это обычная книга, с автором которой можно не соглашаться, дискутировать. Он не запрещает себе даже искажать её смыслы. Потому для Лютера Слово Божье стало «дорогой в рай», а для Фауста через его надменно-скептическое отношение к Библии пролегла дорога в inferno.

Лютериана как тезис и фаустиана как антитезис

Лютер и Фауст – это не просто олицетворения двух типов экзистенциалов. Это два духовных полюса, два лица западной цивилизации, два имени-символа, за которыми стоят противоположные пути развития европейского духа. То, что в реальной жизни и культуре нового времени лютеровское и фаустианское постоянно оказывались рядом, рождало неисчислимое  множество трагических коллизий.
Реформация развернула лютеровскую идею в общеевропейскую л ю т е р и а н у, демонстрирующую неиссякаемую плодотворность, высокую созидательную функциональность Благой Вести. В ряде европейских стран возникло широчайшее евангельское движение, чьей главной задачей и целью стала актуализация Благой Вести в динамично меняющихся социальных условиях.
Фаустовскя идея, напротив, обнаружила противоположный вектор. Она стала движущей силой процесса секуляризации, изыскивающего самые разные средства по дезавуированию Благой Вести, по дискредитации библейско-христианского духовного наследия, по превращению христианской цивилизации в постхристианскую. Те, кто пытаются изображать этот процесс как нечто позитивное и прогрессивное, упускают из вида его мефистофелевскую, демоническую подоплёку. Ведь речь идёт не столько о Фаусте, сколько о дьяволе, восставшем против Благой Вести, лютеровской идеи и евангельского движения. Фауст же – всего лишь его резидент, орудие, антропологический таран.
Фаустовская идея есть, по своей сути, идея фаустовско-мефистофелевская, то есть человеческая снаружи и дьявольская внутри.
Именно этим объясняется то, что на протяжении вот уже пяти веков фаустовская секуляризация сопровождается мощной, разносторонней, изощренной апологетикой зла во всех его возможных видах. Никогда еще христианский мир не знал ничего подобного. Никогда ещё человек с таким рвением и упорством не защищал своё право жить не по Божьим заповедям, а в грехе, в пороках и преступлениях.
Фаустовская идея – это идея человеческой трансгрессии, заряженной демонизированными потребностями, интересами и страстями, не считающимися ни с религиозными, ни с нравственными, ни с правовыми ограничениями и запретами.
Фаустиана ринулась наперерез лютериане. Злая весть, расписывающая прелести богопротивного существования, намеревалась во что бы то ни стало заглушить Благую Весть. Открывалась эпоха, где Фауст стал олицетворением новой фазы люциферианского бунта, его символом и знаменем.
Стоило Реформации решительно обозначить те духовные ориентиры, о которых человек должен всегда помнить, как тут же, практически сразу же обнаружился фаустовский контртезис, нацеливающий человека на движение к совершенно иным рубежам.
У Благой Вести было великое земное прошлое ещё до Реформации. И её ждало столь же великое будущее.  У фаустовской идеи было страшное земное, каиновско-вавилонское прошлое. Но будущее, которое её поджидало и которое пришло в последующие века, оказалось не просто страшным, но чудовищным.

Затянувшийся фаустовский бум

В культуре нового времени мало найдется образов, которые могли бы соперничать с Фаустом своей способностью привлекать к себе столь пристальное и устойчивое внимание. Фаустиана притягивала многих писателей, поэтов, мыслителей, композиторов, художников. Большинство из них и сами не могли объяснить природу того неизъяснимого притяжения, которое они испытывали, обращаясь к фаустовской теме. Вот далеко не полный перечень лишь наиболее известных памятников мировой фаустианы:
1. «История о докторе Фаусте, знаменитом волшебнике и чернокнижнике» (1587).
3. К. Марло «Трагическая история доктора Фаустуса» (1590. Изд. в 1604).
5. Г. Лессинг  «Жизнь Фауста» (1778).
6. Ф. М. Клингер «Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад» (1791)
7. Э. А. Клингеманн  «Фауст» (1816).
8. А. фон Арним «Стражи короны» (1817).
9. Х. Д. Граббе «Дон Жуан и Фауст» (1828).
10. И.-В. Гёте «Фауст» (1774—1831).
11. Л. Шпор. Опера «Фауст» (1818).
12. А. С. Пушкин «Сцена из Фауста» (1825).
13. Н. Ленау. «Фауст» (1836).
14. Г. Берлиоз. Оратория  «Осуждение Фауста» (1846).
15. Г. Гейне «Доктор Фауст. Танцевальная поэма». (1851).
16. Р. Шуман. Сцены из «Фауста» Гете для голоса, хора и оркестра (1844—1853).
17. И. С. Тургенев «Фауст» (1856).
18. Ф. Лист «Фауст-симфония» (1857).
19. Ш. Гуно. Опера «Фауст» (1859).
20. Ф. Т. Фишер «Фауст» (1862).
21. Арриго Бойто. Опера «Мефистофель» (1868).
22. Ж. Мельес. Фильм «Проклятие Фауста» (1903)
23. Г. Манн «Учитель Гнус» (1904).
24. Г. Малер. Симфония №8  (1907).
25. А. В. Луначарский «Фауст и город» (1908. Изд. в 1918.)
26. В. Я. Брюсов «Огненный ангел» (1907—1908).
27. Р. Штайнер «Фауст – человек стремления» (1916).
28. Р. Штайнер «Проблема Фауста. Романтическая и классическая Вальпургиева ночь» (1917).
29. О. Шпенглер «Закат Европы» (1918).
30. Ф. Бузони. Опера «Доктор Фауст» (1925).
31. Ф.Мурнау. Фильм «Фауст» (1926).
32. М. де Гельдерод «Смерть доктора Фауста» (1926)
33. С. Прокофьев. Опера «Огненный ангел» (1927).
34. Т. Манн «Доктор Фаустус (1947).
35. А. Б. Касарес «Канун Фауста» (1949).
36. Г. Суарес. Фильм «Странная история доктора Фауста» (1969)
37. А. Шнитке. Кантата «Фауст» (1983).
38. В. Бауэр «Герр Фауст играет в рулетку» (1986).
39. Р. Желязны, Р. Шекли: «Коль с Фаустом тебе не повезло» (1993).
40. Ю. Юрченко "Фауст и Елена" (1994).
41. Я. Шванкмайер. Фильм «Урок Фауста» (1994).
42. А. Шнитке. Опера «История доктора Иоганна Фауста» (1994).
43. М. Суэнвик «Джек Фауст»  (1997).
44. Б. Юзна. Фильм «Фауст — князь тьмы» (2001).
45. П. Дюсапен. Опера «Фаустус. Последняя ночь» (2006).
46. А. Сокуров. Фильм «Фауст» (2011).

Приходится констатировать, что именно с  таким духовным багажом цивилизация, имеющая христианскую генеалогию, пришла к третьему тысячелетию – пришла с Фаустом и практически без Лютера.
Что же стоит за нескончаемым фаустовским бумом, длящимся четыре с лишним столетия? Почему этот бум сопровождал всю эпоху европейского модерна от начала до конца и затронул, помимо западного, также и русское сознание?
Для обладателей христианского мировоззрения ответ на этот вопрос звучит достаточно однозначно: за экстраординарной популярностью фаустовско-мефистофелевской темы маячит призрак той самой духовной войны, в которой дьявол с Богом борется. Он стремится всеми силами и любыми способами обесценить, вытеснить Благую Весть и утвердить на её месте собственную злую весть о том, что «Бог умер», а князь тьмы жив.
Что касается секулярного сознания, то для него богоборческий настрой фаустианы-мефистофелианы не всегда очевиден, не очень важен и совсем не интересен. Они готовы упиваться внешней эстетикой и этого им достаточно. Тем более, что проводниками фаустовской эстетики часто выступают действительно яркие художественные таланты и одарённые философские умы.
Но тут срабатывает эффект ловушки, мышеловки, капкана. Поскольку большинство творений фаустианы  обладают яркими художественно-эстетическими или интеллектуальными достоинствами, то разглядеть их негативную духовную суть способны далеко не все. Не так уж много наберётся трезвых и проницательных умов, от которых эта суть не скрыта, кого не может ввести в заблуждение изощренный философско-эстетический камуфляж. В их глазах демоническая суть любых фауст-артефактов лежит на поверхности, поскольку там где присутствует фаустианство, всегда можно разглядеть мрачную тень тёмного фаустовского спутника. Но подчеркиваю: эта тень проступает с предельной, ужасающей и отрезвляющей отчетливостью лишь тогда, когда мы освещаем фигуру Фауста ярким лучом Благой Вести.