Шима

  Посвящается с любовью внучке моей Юлии

     
       Вот как-то чуднО всё происходит  — родится человек на Земле, а там уже так много всего! И людей разных, и животных больших и маленьких, деревьев и птиц, и цветов прекрасных, и множество былинок и букашечек пёстрых...
Просто потеряться можно в этом мире и кажется, что ты случайно здесь оказался и окружает тебя всё случайное.
Но, когда приглядишься и задумаешься, то начинаешь понимать, что всё неслучайно, а кто-то мудрый и любящий всё приготовил для тебя здесь, чтобы ты мог расти, крепнуть духом, любить, учиться жить и отличать добро и зло, свет и тьму... И тогда увидишь  вдруг людей таких, которые будто только тебя здесь и ждали, которых никто другой и не замечает вовсе и не видит в них ничего особенного!
        Таким необыкновенным человеком была в моём детстве Шима - маленькая травяная Феечка из какой-то волшебной сказки, которую я ещё не знаю. Она была маленького ростика, как девочка-подросток, но с лицом милой бабушки. Когда она смеялась или чему-то радовалась как ребёнок, в уголках её синеньких, как васильки, глаз разбегались лучики весёлых морщинок. Даже не знаю, сколько лет ей тогда было, но казалось, что внутри у неё постоянно работает живой моторчик, который делает её неутомимой в своей радости жизни...
Мама моя называла её калечкой или шаманкой, она считает всех, у кого есть какие-то физические недостатки, калеками, которые родились на муки и лучше бы им было не родиться вовсе...
Зато бабушка моя мудрая считала её божьим человеком, потому что от неё Свет исходил и ещё хозяйкой целебных трав, ведь это она научила её как лечить мои неходячие ноги и выхаживала многих заболевших в нашей деревушке, тогда у нас не было никакого доктора.
 — Сбегай до хозяйки, — говорила она, запихивая мне за пазуху тёплый калачик, завёрнутый в чистое полотенце; у Шимы не было русской печки и хлебушек испечённый был для неё большой радостью. Прежде чем отщипнуть кусочек, она долго прижимала калачик к губам, нюхала, закрывая глаза от удовольствия, а положив хлебушек в рот, сосала его, причмокивая, как конфетку. Я смеялась и радовалась вместе с ней, хотя знала, что калачик этот она скормит девчонкам непутёвой Нинки — племянницы своей.
        Был у Шимы брат Митрий — здоровый, крепкий мужик, но совершенно не пригодный для жизни: за что бы он ни брался, всё валилось у него из рук из-за лени его безмерной и рассуждал он как малахольный, потому как и думать ему тоже было лень. Единственная дочь его, Нинка, казалось родилась наполовину — на свет появилась, а осознать для чего и зачем, не могла! Народив без мужа трёх девочек, она совершенно не ведала что с ними делать...
И тогда Шима, как маленькая отважная птица, взяла их под крыло и выкармливала, согревала и охраняла от опасности.
Вот бывают люди на Руси, особенно в глубинке такие часто встречаются: глубокой ночью в тёплой постели чуть тронешь их за плечо и скажешь что их помощь нужна, и они встанут и пойдут в ночь и мороз, в ледяную воду и огонь, чтобы кого-то спасти или просто помочь...
Всё потому, что внутри у них живёт отважный Воин Любви и Света...
        Я удивлялась, как можно было любить такого ленивого и наглого Митрия, а особенно сестру её Марину. В отличие от Шимы, она была дородная и пышногрудая, с круглой тугой головой, как вызревший кочан капусты, — другой такой злобной, жадной и крикливой женщины  я, слава богу, в своей жизни больше не встречала!
Словно Боженька, поставив её передо мной, сказал:
— Смотри, как это ужасно! Сердце её погасло и Душа улетела — пустая она, как дырявая бочка.  Даже с бочкой нельзя было её сравнить, у Шимы во дворике стояла старая бочка без дна, куда она скидывала зелёный мусор, пересыпая его золой, а весной, подсыпав туда земельки, высаживала красный георгин, который, расцветая, заглядывал  к ней в оконце и можно было полюбоваться на него!
Я её так сильно любила и жалела, что весь мир казался мне иногда таким жестоким и несправедливым по отношению к ней! Ведь она была такая маленькая, нежная и беззащитная, готовая отдать всю себя, без остатка, ради других...
Только теперь я поняла, что Шима не могла не любить своего брата и сестру, потому что страстно любила Мир, в котором жила, а они были частичками этого Мира!
        Жила она в маленькой старой избушке, мало пригодной для сибирских морозов; одно окошечко выходило на улицу — утром в него заглядывало восходящее солнце, а другое — во дворик, и в него светило вечернее солнышко. И то, что солнце могло утром и вечером заглядывать к ней, несказанно радовало её и делало уже не такими значимыми недостатки её ветхого жилища.
До неё здесь жили Моника и её дочь Бирута, сосланные после войны в Сибирь из Литвы.
Муж Моники сидел в лагере, а они очень бедствовали и деревенские помогали им выжить, как могли. Поздней осенью, когда поля были убраны и вспаханы, техника отремонтирована к весенней посевной, мой папа и другие выжившие на войне мужики и подросшие за это время парни и девки, уезжали на всю зиму в тайгу на лесозаготовку. Накануне, стукнув в обледеневшее оконце, папа говорил Монике:
 - Завтра уезжаю, переходите к моим, вместе теплее будет, — для них это было спасение от замерзания, а вместе нам, действительно,  было теплее и веселее коротать долгую холодную зиму...
        Извините, хотела только про Шиму рассказать, но воспоминания — они приходят сами собой, не остановить их никак!
О, какое небо сегодня прекрасное — голубое-голубое, всё в лёгких жемчужных облаках, озарённых ярким солнцем — одни уплывают, другие появляются, вот так и мысли — неуловимы, как эти облака!
Какая непредсказуемая погода стала у нас тут на Земле! Должны бы крещенские морозы крепнуть сейчас, а здесь весной пахнет и внутри у меня всё вибрирует и трепещет в ожидании чего-то неповторимого и прекрасного! Вот и образ Шимы явился ко мне из каких-то далей неземных, она ведь была маленьким чудом в моём детстве...
Итак, вскоре после того, как нашим литовкам вышло разрешение вернуться на родину, Шима и поселилась в этой избушке.
Вот за неё я не боялась, что погибнет от холода или умрёт от голода, как не стала бы бояться за муравья, который всегда знает что делать и как выжить! На следующий день пришёл дедка Миша - золотые руки и переделал нехитрую мебель, которую он смастерил для ссыльных, под её маленький рост, чтобы удобно было жить. В домике у неё всегда было чистенько и уютно, пахло летом из-за того что на жёрдочке под потолком были развешаны мешочки с сушёными травами и ягодами.
Меня восхищало то, как она умела при страшной бедности своей и тяжёлой жизни украсить свой быт и по-настоящему радоваться всему, что Бог ей давал!
        Самое удивительное — у неё была корова! Историю про свою Бурёнку она могла рассказывать бесконечно, как чудесную сказку.
Однажды, ранней весной, в колхозном коровнике ночью родился телёнок, который при родах повредил себе позвоночник и не смог подняться — у него отнялись задние ноги и мать не смогла его вылизать и обсушить. Утром доярки нашли его еле живого на холодном полу.
Шима не числилась в колхозе и ничего не получала за свой труд, хотя постоянно находила себе какую-то посильную работу; вот и с доярками она приходила чуть свет, чистила клетки у маленьких телят, поила их, топила печку... За это доярки наливали ей литр-полтора молока.
Увидев обездвиженного телёнка, она обнимала его и плакала над ним, как над умирающим ребёнком, а когда узнала, что его списали как мёртвым рождённого, взмолилась:
 — Отдайте его мне!
Бабы уговаривали её, чтоб не мучилась сама и телёнка не мучила, но уже никто не мог остановить её порыв; со слезами она упросила дядьку Петра, который подвозил на лошади корма для коров, отвезти телёнка ей домой. Укутав его во все тряпки, которые нашлись в бытовке, завалив соломой, застывшего и скрюченного, она привезла его в свою избушку.
        С этого дня начался её подвиг по спасению «божьей твари»! У тёплой печки на соломенной подстилке, укрытый старой телогрейкой, он обсох, перестал дрожать и, обсасывая в миске пальцы Шимы, выпил тёплого молочка... Это был хороший знак – значит, огонь его жизни не погас! До поздней ночи она колдовала над ним - делала горячие припарки из трав, растирала спину и ноги, на коленях, ласково приговаривая, целовала его в лоб...
Теперь я уверена, что Шима обладала божественным даром исцелять, гармонизировать энергию - бывали случаи, когда младенец кричал до посинения и обессиленная мать ночью приносила ребёнка к ней; как только она брала его на руки, он затихал, тельце его расслаблялось, и приходил сладкий сон, на щёчках появлялся румянец...
Я спрашивала, как она это делает, а она отвечала, что ничего не делает — просто любит его и ни о чём другом не думает! А мамка его обиделась и не хочет прощать, злится и смерти кому-то желает, и молоко у неё, как отрава стало. Ребёночку страшно, он умирать не хочет...
Мне тоже очень страшно стало! Значит, без любви человек умереть может?
Поэтому мы и живём в постоянном поиске и ожидании любви...
        Ну вот, а телёнок оказался славной тёлочкой — красивая она  была, вся бурая, только на лбу узкая белая полоска, как восклицательный знак. Огромные глаза, как ночное небо перед рассветом, подёрнутое сизой дымкой. Ребятишки гурьбой приходили в избушку, в ожидании когда она встанет, приносили гостинцы: кто хлебушка, кто молока и даже муки и сена. На третью неделю Бурёнка была уже весёлая и, перебирая передними ножками, пыталась подняться; Шима разрешила нам помочь ей встать и она, покачиваясь, немножко постояла, стуча копытцами, а когда задние ноги подкосились, она уселась, опираясь на передние, как собака.
 — Ух ты, молодец! — закричали мы хором, весело смеясь и обнимая её за шею. Вскоре она уже брыкАлась, подкидывая задние ноги, и Шима устроила ей День рождения — напекла лепёшек и, достав свой заветный узелок, выложила перед нами сушки, пряники и конфеты — всё, чем благодарили её за лечение, она скармливала деревенским ребятишкам.
Поклонившись нам, она сказала:
 — Спасибо вам, ребятки, у меня одной сил бы не хватило! Теперь у меня будет коровушка...
Хотя мы знали что это она её вылечила, но всё же радостно было! Ведь многие взрослые часто детей и за людей не считают — вот вырастут, тогда и поговорить можно... Не похвалят, не выслушают и спасибо не скажут, хоть надорвись!
        Этой весной к нам в деревню опять пришёл Божий Странник и всё лето пас деревенских коров и овец, он помог Шиме накосить сена для Бурёнки и вместе с дедкой Мишей они построили для неё маленькую стайку с соломенной крышей и загончик с навесом от дождя. Во дворике у Шимы было всё засажено кустиками, цветами и травами, которые она приносила из леса, да и в огороде она всего насаживала, но коровка всегда шла по тропинке в загончик, где её ожидало что-нибудь вкусненькое — нарезанные овощи, ботва, присыпанная отрубями или подсоленный кусочек хлеба! Петушок и три курочки тоже переселились поближе к Бурёнке и рыжий лохматый кот постоянно отирался здесь, в ожидании парного молочка.
Замечательная выросла коровка — через три года телёночка принесла, похожего на неё, и Шима его в колхоз отдала, за Бурёнку; молока много давала  — вкусного и жирного, как сливки, характер добрый и всегда шла впереди всех, как вожак! Обычно вечером деревенские выходили встречать стадо, каждый свою корову домой провожал, а Бурёнка как завидит Шиму, бегом побежит к ней, аж молоко из вымени капает! Такая любовь у них была...
 - "Зачем так много про корову?"  — подумает кто-то, но так запало мне в душу и на самом видном месте, это понимание важности Любви — всё на ней держится в этом Мире!
        Ну ладно, расскажу ещё про лоскутное одеяло.
Всё, что Шиме досталось из родительского дома — это маленькая, почерневшая от времени, иконка Богоматери, старое, всё изношенное, лоскутное одеяло, которое шила ещё бабушка её, когда была молодая, ржавый серп и какая-то мелочь для кухни. Хотя она одна много лет жила и ухаживала за старой больной матерью, на таёжном хуторе, где та прожила и хотела умереть. Когда же мать умерла, приехали на большой телеге сестра Шимы со своим сыном Димидом и брат Митрий. Присев на минутку у гробика матери, Марина, потыкав кончиком чёрного платка в сухие выпученные глаза, стала суетливо собирать в узлы её пожитки, складывая их в дальний угол. 
 — Пошто так-то, сестрица? Матушкина Душа ещё смотрит на нас, а ты уже всё у неё отымаешь, пусть с домом простится, где нас рожала и растила, — шептала ей Шима, обливаясь слезами...
Когда старухи пришли к выносу, проститься с Анисьей, подругой своей, и увидели опустевшую избу и растерянное заплаканное лицо Шимы, они плотным кольцом обступили гроб и стали прощаться, целуя сухонькие ручки, сложенные на груди и говоря слова, какие в обычной жизни не говорят вовсе:
 — Анисьюшка, Свет очей наших...
 — Спасибо тебе за твоё доброе сердце...
 — За все слова ласковые, что из уст твоих к нам исходили...
 — Прими, Господи, её светлую Душу, сохрани и помилуй...
 - В царствии своём место ей дай...
Сами, на руках, снесли они её на погост и, положив в изголовье незабудки и веточки душистой лесной клубники, придали тело её земле...
        Так вот, то старое облезлое одеяло — память о её бабушке, она мечтала обновить и уже два года копила для него новые лоскутки, только в деревне бедность у всех страшная была, и если удавалось что-то пошить, каждым лоскутком дорожили.
Однажды, мама взяла меня с собой в город, где жила её тётя и бабушка — моя прабабушка, Авдотья Ликандровна, которая всегда прикладывала в свой маленький сундучок разные гостинцы для внучат. И вот поманила она меня в свой уголок и, открыв этот сундучок заветный, выкладывает мне в подол «каралики», «лампосеи» и вдруг достаёт целую связку новеньких ярких лоскутов, закрученных в рулончики и перевязанных синей атласной лентой!  У меня аж дыхание перехватило и ручки затряслись — целую, обнимаю её, а сама про Шимино одеяло думаю, как бы мама не приметила это сокровище, да не отобрала у меня потом...
Бабушка, видя мою радость такую, сама радуется, в узелок мне всё завязала да и говорит маме:
- Маня, лоскутки тут девчонкам на куклы, не отымай...
Оказывается, мамина сестренница теперь на швейной фабрике работает  и там обрезков таких тьма тьмущая!
        Можете себе представить, как Шима обрадовалась, когда я прибежала к ней и стала лоскутки эти раскладывать — щёки у неё разгорелись, даже пот на лбу от волнения выступил! Никак поверить не могла, что это всё моё и я могу ей подарить!
Несколько дней она, почти не отрываясь, шила это одеяло иголочкой, мелкими стежками, чтобы крепко держалось. Когда же закончила его — был настоящий праздник!
Мы сидели на крылечке и любовались как оно сияет на солнышке, вывешенное на бельевую верёвку, и такая радость от него исходила, как от радуги, цветущей поляны средь леса или восходящего солнца...
       — Когда я вырасту, тоже такое сошью, — помечтала я.
И правда, когда стало мне примерно столько лет, как Шиме тогда было, страстно захотелось пошить лоскутное одеяло, и я тоже сшила его  на руках, теперь оно у сестрёнки моей живёт в деревенском домике и, надеюсь, радует её!
Это занятие затягивает, как сад-огород летом, а зимой, когда ярких красок не хватает, так приятно раскладывать их перед глазами — настроение поднимается! Потом сшила ещё два покрывала, уже более основательно, на машинке, для внучки и дочки младшей; своё никак не дошью, стелю его без окантовки, но всё равно оно меня радует, о Шиме напоминает!
        Вчера я начала рассказывать про неё, и тёплые воспоминания нахлынули радостным потоком, а ночью она мне явилась во сне — молодая и красивая, как Ангел! Она танцевала в райском саду, голоса птиц наполняли пространство чудесной музыкой и что-то таинственное и волшебное происходило там...
Я радостно вскрикнула, когда осознала это — моя маленькая Феечка была сейчас настоящей Волшебницей, под её взглядом зацветали сказочные деревья, радужные бабочки целовали глаза цветов, дивные звери и птицы обитали там в полной гармонии...
Она улыбалась мне и махала синим платочком в белый горошек, который я принесла ей когда-то в подарок от Божьего Странника — наверное, она боялась  что без платочка я её не узнаю...

 
        Свои воспоминания о Шиме я продолжила в рассказе "Дедка Миша - золотые руки"; встретившись уже на склоне лет, удивительным образом души их сблизились и согрели друг друга.