Чудно. что долго живу

         
          "Что в людях ведётся, то и нас не минётся"
          "Что было, то видели, а что будет, то увидим" (русск. пог.)
            
          - Когда я родилась, детей рано работать заставляли, с семи лет.  А мне, как первой, больше других досталось. Остальные дети, кто после меня были, хоть в школу ходили – тогда положено было четыре класса закончить. А я так и осталась неграмотной. - Вспоминает Устинья  Макаровна  Широченко (урождённая Суслова). 
           Раньше мы с ней жили  в Рабочем Посёлке, на одной улице Ново-Ленина. Звали  её  – тётя  Гутя.  Была она тогда, в нашем детстве, уже зрелая женщина. Дочь её Зоя  воспитывала двух деток – Любу и Гену. Сейчас мы опять соседи, только уже в новом микрорайоне города, живём в соседних пятиэтажках. Микрорайон новый, а мы – нет. Мне под шестьдесят, ей – под девяносто. Я пришла по-соседски её  проведать, да расспросить о  внуках, с которыми мы вместе росли. И подумала – вот  знакомы всю жизнь, а как мало я о ней знаю! Попросила рассказать.
           -  Жили мы в деревне Сливное,  Мамлютского района Северо-Казахстанской теперь области, - продолжила рассказ Устинья Макаровна. Скота отец, Макар Елизарович, и мать,  Агафья Петровна Сусловы,  много держали – сколько-то коров, сколько-то быков, лошадей, овец…   Не помню – много! Пахать детей не заставляли, а боронить приходилось. Посадят верхом – потом-то сама стала залазать, - и вперёд! Три огорода больших было. Снимем огурцы – целая куча. Солили в кадках, хранили в погребах. Сажали всего помногу – картошку, свёклу, морковь,  арбузы… Дыни сажали на назьме – сладкие-сладкие! Вот говорят – потепление климата, а сейчас они почему-то в нашей местности не растут.
           Было нас у родителей четыре дочери и пять сыновей. Все много работали, но и отдохнуть умели – в божественные  праздники  ни за что не брались! Деревня была богатая, ни про какой голод  слыхом не  слыхали. Потом государство решило сделать и тех, кто работает, и тех, кто бездельничает, одинаково счастливыми. И пошло-поехало…
          Скот, сохи, бороны, зерно – всё отобрали, кого сослали неведомо за какие грехи,  самых  работящих хозяев. Лучшие дома отобрали, контор наделали.  Всё на наших памятях! Начался голод. Мякину толкли и ели! Прямо все, кто ни есть, дрищут кровью – дизентерия!
        В 1930 году я вышла замуж за односельчанина – Андрея Алексеевича Широченко. Его сестра была замужем за моим сродным (двоюродным) братом. Помню, не стали нас венчать в нашей деревне – идите, расписывайтесь в конторе! Мы поехали в другую, в Коваль. А вообще-то народ больше  молиться  в деревню Голодная (Казанское) ходил.
          Андрей мне нравился. Был он очень хороший человек. Царство ему небесное! Сколько прожили – а прожили мы десять лет – я его даже чёртом не назвала. Нет, один раз, правда, всё же назвала, так он удивился, переспросил: «Как ты меня назвала?»
            Пошли дети. Первая Зоя – в 1932 году. Другая девочка один день прожила, даже имя не успели дать. Аркаша – такой ангельчик был – умер в два годика и восемь месяцев – от дизентерии. Страшный голод! Гена умер в таком же возрасте – от воспаления лёгких. Мы слабые от голодухи, и дети слабые, лечить некому и нечем.
            Жалко ли было деток хоронить? - Устинья Макаровна смеётся тоненьким детским смехом – Про то одна подушка знает. Долго, по году, бывало, плачу по ночам! А кому пожалуешься? Вокруг, с приходом новой власти, – словно чёрный мор: и взрослых, а больше детей, не успевают закапывать… Всё на наших глазах, всё на наших памятях…
           От славы  раскулаченных  уехали мы в город Верхний Уфалей, на Урал. Потом – в Курган. Муж стал работать  на железной дороге, старшим кондуктором. Тогда работающим  давали один железнодорожный  билет  - куда хочешь, и два раза в год – по своей дороге Омск – Челябинск, на всю семью. Ох, и поездила я тогда!  В  Минском была, в Оренбурге, ещё много где. В Москве была!  Жили мы у знакомых. Из их окошка Красную площадь видно. Мы всё смотрели на мавзолей, где Ленин похоронен. Охрана ох, большая! Сильная охрана! А  люди идут и идут, очередь всё время! Я? Нет, не ходила, не видела Ленина! Не люблю на мёртвых смотреть! Да и сколько он горя принёс… Всё на наших памятях!
          А в Кургане когда жили, шибко плохо с хлебом было! Всё либо в Челябинск, либо в Петропавловск  надо было ездить за ним. Ну, вот и решили переехать в Петропавловск.   Как сейчас помню – 9 мая 1940 года…  Поехали… В Кургане-то солнце было, тепло. Дети в сандалях, в трусах. А как доехали – погода изменилась. В Петропавловске уже снега по колено!    Идём с вокзала по железной  линии в Рабочий посёлок, к сестре Фросе Пыхтиной. Она жила на улице Островского.  Муж ругает меня, что дети легко одеты…
            Купили мы избушку на улице Ново-Ленина, и сруб готовый для нового дома. Хотели строиться. А через год – война! Кабы в Кургане жили, мужа бы не взяли, бронь на железной дороге была. А в Петропавловске он на «Маслопроме» работал. Удобно – только линию перейти. Ушёл на войну. Тогда здесь 314-я  дивизия формировалась. Отправили их сразу под Ленинград. Скоро пришло известие: «Пропал без вести». Потом уже, после войны, сосед, Иван Чалов, рассказал, что последний раз видел  Андрея, когда в разведку вместе пошли…
           Такая же судьба и у его отца была – погиб в Первую Германскую, оставив сына – моего мужа – трёх лет от роду… И мой отец тоже воевал в Первую Германскую, был ранен в лёгкие навылет, а всё-таки прожил девяносто лет!
            И осталась я с двумя детьми – Зоей и Сашей. Мать моя к тому времени умерла в Кургане, и папка с дочерью – моей сестрой Прасковьей – переехал ко мне.  Пана-то грамотная была, ФЗУ (фабрично-заводское училище) закончила. В Кургане она метеорологом в аэропорту работала. А здесь, в Петропавловске, стала работать начальником цеха на мясокомбинате.
            Война. Дисциплина. Работали много. В те годы наш мясокомбинат был один из самых крупных в Советском Союзе. Обеспечивали фронт мясными консервами. Бывало, по трое суток Пана не приходила домой. А молодая. Придут, бывало, подружки, зовут её в киятр, в городской сад – не идёт. Этим она ленива была.
             С ней интересный случай был. Подростком ещё, шестнадцати лет,  увидела она сон, будто стоит  где-то, а вокруг много народа. Вдруг входит старец в длинной белой рубахе подпояской, положил на стол «Книгу Жизни», и говорит ей:
              - Если хочешь, я прочитаю по ней твои дела – плохие и хорошие? Здесь записаны все твои грехи. А умрёшь ты 29 сентября 1941 года…
             Жутко и стыдно стало ей от людей, которые всё слышали, и она проснулась. Сон запомнился. Прошло пятнадцать  лет. 30 сентября 1941 года она шла по коридору в конторе здания мясокомбината, которое и сейчас стоит, упала и умерла. Кровоизлияние в мозг от переутомления…
            К тому времени сестра моя,  Фроська  Пыхтина,  умерла. Я работала в военкомате – стирала на солдат. Потом перешла  по-соседству, на автобазу, уборщицей. Война. Жили мы с папкой и моими двумя детьми – Зоей и Сашей. Пока папка с нами жил – хорошо! Корову держали, быка. Сами сено заготовляли в Абрамовке. Свиней, кур держали. Потом уничтожили – они на огород лазят. Ладно, когда  на свой, а то, бывает, на соседский. Не укараулишь! Беда…
              Отец-то без жены в пятьдесят три года остался. Сначала хотел посвататься к одной ещё в Кургане, да невеста в бане угорела. Тогда много людей угорало от печек. Помню – рядом с нами, на  Ново-Ленина, вся семья с восемью детьми угорела. А здесь, в Петропавловске,  хотел на Брюшинихе жениться, а её на дороге случайно не то лошадьми стоптали, не то машиной сбило. И решил он: значит, не судьба…
          Я тоже замуж не шла, чтобы детей не рожать, своих бы двоих, Зою да Сашу, вырастить! А женихи были. Илья Хрущов, да и его брат Осип шибко уговаривали! Особенно Осип. Поехали, говорит, на разъезд  в  Кондратовку, там жить будем! Но я всем отказала.
            Дети у меня родились в Кургане, а возрастали здесь, в Петропавловске. Досталось им. Когда уже отец умер, затеяли мы с ними дом строить. Все вокруг строят, а мы в избушке. Тот сруб, что мы покупали, был давно продан, а новый ставить не на что. Тогда взяла я ссуду на работе – в 1958 году, продала, что было у нас хорошего – пальто, швейную машинку, и купила у Сонюшки Мулдашевой -соседки - брёвен. Наняла мужиков, они поставили каркас дома. И стали мы с детьми шлак возить на тележке от железной дороги, опилки с  глиной топтать, засыпать стены, обмазывать их навозом. Саше к тому времени восемнадцать лет стало.
              Недоедали, недопивали, надрывались, а строили. Никто не помогал! Всё – своими руками. Сейчас-то я жалею. Тогда люди ещё не понимали, как лучше. Старались жить в своих домах. А в то время можно было получить квартиру! Либо уж построили бы мы дом ближе к церкви… В общем,  не понимаю, как мы его построили? Хороший, высокий! До сих пор стоит!
           Дуська, другая сестра, жила на соседней улице, работала столяром на заводе. Мебель нам поделала – шкаф, комод, стол, тумбочку. К соседям я ни к кому не ходила. Этим я не интересовалась, чтобы зубы чесать, нужды нет! Человек я, что ли, такой? Пятьдесят лет на улице Ново-Ленина прожила – потом её Ломоносова переименовали – и ни у кого не была! К Омельчужке только иногда забежишь на минуту, да у Сони  Мулдашевой, рядом, была всё-таки. Ей, бедной, тоже досталось – одна троих детей вырастила…
          Если у меня было время,  любила вязать. Штук пять скатертей связала! Те уже износились, эта одна осталась, со мной живёт и живёт. Те скатерти были из юрочных (сложенных юрком) ниток, быстро пропали. А с ними и мой труд. А эта- она разглаживает сморщенными руками затейливую скатерть на столе – из гумаги (хлопчато-бумажные нитки). Со стола не убираем, а она носится и носится! Вот это – филейная вязь, это – решеть…
          Я уж позабыла, сколько, а Зойка говорила, я уже больше тридцати лет на пенсии живу. Если бы пенсию добавили, можно было почаще в церковь ездить. Я когда сижу вечером одна  дома, лампадку зажгу – мне светло. Сижу у окошечка, ни о чём не думаю, а то ещё дурные мысли в голову полезут! Молитвы читаю. Господь ещё в начале веку народился. Хорошо, как умру  - Зоя жива будет, отпоёт в церкви! Ей сейчас шестьдесят семь.  Неотпетому покойнику плохо, они совсем на другой стороне – отпетые на энтой, а неотпетый – на той…  А грешники прямо в ад идут!            
           Прожили мы хорошо. Соседи, смотришь, пьянки устраивают, домашних гоняют. То отец за взрослым сыном с топором гонится, то сын с тем же топором – за отцом… Или соседям контры устраивают. Нет, в нашей семье никто никого не ругал, не бузовал! Сами себе хозяевами были. И с соседями мирно жили. Зойка-то моя и то говорит: «За то тебе бог веку дал, что никому зла не делала. Живи, говорит, живи, а то мне кабала будет. Внуки сюда придут, а им не работать – спать больше нравится».
            Сейчас-то мы с ней живём – рай господень: хлеб и сахар есть, а мясо – это уж отвыкли. Хотели всё купить с килограмм – дорого! А теперь и пост пришёл. Теперь – нельзя! Молоко, хлеб, сахар – вот моя еда. Хорошо! Сметаны хотела на днях взять, не взяла – дорого. А молоко беру – постный суп есть неохота. Каждый день – литру. Зоя – пол-литра выпивает. Булку хлеба разрежем пополам, я свою половину неделю могу  есть, а Зоя может сейчас же съесть.
             Когда яблочко ели? Это уж я не помню, когда. Это же денег много надо, правда? Есть люди – пикулируют, они едят яблочки. А мы – нет. Я пока видела глазами – пряла, вязала по заказу. Не все же умеют. Так мне, бывало, и маслица приносили – кто чё. А сейчас я не вижу...
            В магазинах, слава богу,  всё есть, только-либо в карманах денежки были б. Картошки у нас нет – были бы молодые,  сажали бы. Хлеб и молоко. Тем и довольны мы, что с протянутой рукой не ходим. И денег не будет, кажется, - не пойдём. Совесть-то ещё есть!     Так у меня всё есть.  Штанов вот только нет. Отцовы кальсоны донашиваю. Сносились. Все сейчас так живут, правда?
           С сестрой Дуськой мы живые ещё. Мне сейчас восемьдесят восемь, ей – восемьдесят два. Она недалеко живёт. Я-то к ней бегаю, а она уже не может И когда помрём – не знаем. Жить стало неинтересно – то болит, друго болит, а каждый день то сварить, то постирать надо!
            А в Кургане ещё брат  Натолий живёт.  От мамы он маленький остался, вырос на моих руках. Когда из армии вернулся, приехал в Петропавловск. Мы его не узнали. Молодой ещё – ему всего седьмой десяток. Сноха-то недавно приезжала, а его давно не видела.

           Мне самой чудно, что долго живу. И когда помру – не знаю…

           Опять прошло много лет. Тёти Гути, такой лёгкой на ногу, уже давно нет на свете, а вот её больная сестра "Дуська" - живая. Всё болеет...