Подпись - это просто совратительница

Из цикла «Рассказы о художниках»

Друзья мои милые!

Минуло мне вчерашним днем двадцать лет! В шесть часов вечера вышел я на берег реки Сены и долго глядел на сию реку, думая о жизни людской. Никогда еще не чувствовал я столь живо, что течение реки есть образ нашего жизненного течения! Ах, где ты, где ты, весна жизни моей?
День этот хотел бы я провести с вами, милые друзья, но не суждено это было случиться. В мыслиях вспоминал вас и радовался счастию вашему.
Обедал я вчерашним днем в одном маленьком трактире на Montmartre. Есть такая возвышенность на берегах Сены, что в окрестностях города Парижа. Название сие на русский язык буквально переводится как Гора Мучеников, но до сих пор точно не известно от чего произошло сие название. Здешние литераторы уверяли меня, что оно от имени грозного римского бога войны Марса (Mons Martis, Марсов холм). Однако барон Д., личность весьма образованная, заверял меня, что названа сия возвышенность в честь святого мученика Дионисия Парижского (Mons Martyrium, холм святого мученика).
В трактире познакомился я со старым художником Мишелем, полагаю, что лет ему более сорока. По словам любезного трактирщика, личность он прелюбопытшейшая – беден он как философ, и беззаботен как артист. Днем Мишель торгует в своей лавочке всякой всячиной, а вечерами, закрыв лавочку, берет ящик с красками, идет на одну из здешних возвышенностей и пишет картины. После захода солнца, он возвращается домой, завсегда по пути останавливаясь в трактире, чтобы выпить кружку вина. А вино, друзья мои, здесь преотличнейшее.
Обратил я сначала внимание свое, глядя как вытряхивает он табак, и сколь бережно разглаживает маленькие листки голубой бумаги, в которую здешние лавочники табак заворачивают.
Мы разговорились с Мишелем, и взгляды сего парижанина показались мне весьма любопытными. Но сначала написать вам хочу о бумаге той, бережно разглаживаемой.
Мишель каждый день покупает табак, а обертку, разгладив руками, складывает в свой альбом. По словам его, этот сорт бумаги на рисунке хорошо впитывает уголь, а самим рисункам придает бархатистость. Некоторые рисунки свои Мишель мне показал.
Не будучи знатоком искусств изящных, должен прежде всего сказать, что напоминают они мне виденные в прошлом году у Его Сиятельства фламандские работы. Надобно особо отметить, что мельницы Монмартра, коих здесь довольное множество, на рисунках Мишеля совершенно явственно движутся, как и тучи, сквозь которые лучи Солнца пробиваются.   
Однако более всего удивило меня нежелание Мишеля подписывать свои работы. Поневоле вспомнил я наших петербургских и московских живописцев. На расспросы мои о нежелании таковом ответил мне Мишель такими словами:

- Месье, подписи на своих картинах я не ставлю потому, что по глубокому моему разумению, живопись должна говорить сама за себя, а подпись – это просто совратительница, которая старается обмануть или соблазнить Вас. И нужно поступать так, как предки наши поступали, которые не подписывали картин и рисунков, а подпись их была в таланте.

Позднее любезный трактирщик подтвердил мне, что Мишель действительно не подписывает своих картин, а когда однажды друг его стал настаивать, то осердясь, Мишель ответил ему:
«Делай что хочешь, что до меня, то не отступлю я от правил своих…».

Милые друзья, мне надобно было перед выездом моим в Дрезден простится со всеми моими парижским знакомыми, поэтому после обеда, покинул я трактир, унося в памяти и облик художника Мишеля и любезность трактирщика.
Здесь расстаюсь с Парижем с превеликим неудовольствием. Простите, милые друзья! Пакет свой отправляю я на почту.
Ах, кабы вы с таким удовольствием читали мои письма, с каким я пишу их вам, милые друзья!