Воин Елизавета

               



      Он  был  желанен и рожден  для поражения цели. Его матерью стала большая сталелитейная печь, отцом – старый знаменитый завод  Круппа. Промышленный гигант беспрерывно работал более полутораста лет и являлся гордостью пяти поколений своих хозяев. Плотью новорождённого была сталь - легкий аэродинамический обтекатель, за которым находилось главное: сердечник из карбида вольфрама. Заключённый  во внешнюю оболочку с выступами по центру и основанию, он выдерживал  мощнейшее давление газов во время движения в стволе. Его скорость  на выходе составляла 1125 метров в секунду.  Бронепробиваемость была замечательной: метко выпущенный из новой пушки «РаК-41», он мог прошить собой 145-миллимитровую  броню с дальности один километр.
    У воина Елизаветы не было никакой брони, хотя,  беспрерывно воюя, люди издавна придумали  для защиты против меча – щит, против копья – рыцарские доспехи, против пули –  каску и окоп, а против снаряда –  броню.
         Но сначала он прошел стадию зародыша, будучи  обычной шершавой болванкой. Когда же  стальную трубу рубанули с двух сторон острым прессом, началось его рождение, хотя  он не помнил, каким был по счету среди 7 миллионов близнецов, выпущенных в  начале  1942 года для блицкрига фюрера и  быстро растущих нужд второй мировой войны.
   Воин Елизавета помнила, что была старшей среди своих семи сестёр и братьев   и всё же к осени сорок второго года твёрдо решила пойти добровольцем на фронт.
    Когда он неторопливо прошел по родовым путям конвейера и его принял на руки высокий бесцветный юноша Курт, почти мальчик из того же промышленного Эссена, взятый вместо передовой на завод для трудовой повинности из-за слабых легких, он был еще теплым, но абсолютно  жизнеспособным снарядом  к  пушке «РаК-41». Эта смертоносная машина   считалась новой разработкой со значительно улучшенными характеристиками и вытянутым стволом.  Но пока  носила временное название «конструкции Круппа». Она-то и  являлась самым вожделенным ложем, в которое была устремлена вся цель его жизни.
   У воина Елизаветы была своя цель: окончив в Куйбышеве курсы медсестёр, попасть в действующую армию и узнать хоть что-то  о пропавшем без вести  отце.
  Сразу после  наступления нового года  Курт, его «повивальная бабка», принимая  в конце смены очередной стальной плод с транспортной ленты,  почему-то дольше  на 2-3 доли секунды  задержал свой взгляд именно на нём.  Новорождённый снаряд  ощутил это верхним микроном  стальной «кожи».  А когда  Курт ещё  на несколько мгновений замешкался  с размеренным движением рук при укладке его в деревянный ящик, снаряд практически ощутил  особую миссию, уготованную ему при рождении.
   Воин Елизавета не думала ни о какой миссии. Она ехала в сторону Калининского фронта в солдатской теплушке и смотрела на  жаркий огонь походной печки.
   Пакуя  в ящики готовую продукцию, Курт  успел  подумать о том, как хотелось бы  ему самому хоть раз за войну загнать  вот такой тяжелый и теплый ещё стальной кокон, похожий на гигантскую личинку будущей  бабочки, в жерло пушки. Тем более, что над ней трудились здесь же, в соседнем корпусе завода. А потом, резко крикнув самому себе властное «фойер», ощутить сначала, как мощно подскочит  от отдачи  стальное тело орудия. А вслед за этим звуковой волной шибанет по барабанным перепонкам.  Но он бы плотно прикрыл уши ладонями и перетерпел неприятную дрожь земли под ногами, только бы ощутить хоть на несколько мгновений безропотное подчинение себе мощной машины. А она в свою очередь отдаст  силу  полета вот такому  смертоносному свёртку. Его вид вдруг вызвал у Курта одно  забытое ощущение детства. Тогда, за девять лет до войны, мать, вернувшись из роддома с маленьким кульком - сестрой Бертой,  смеясь, положила ему в руки туго спелёнатое тельце, пахнущее новой теплой жизнью. Он вспомнил, что тогда  у него заскребло в горле, и он сразу ощутил чувство сильной кровной связи с сестрой, которую  с тех пор  любил невероятно и нежно. Потом, в эти же доли секунд, он будто успел  проследить мысленно траекторию полета этого снаряда. Воображение нарисовало ему - точно как во фронтовых документальных киножурналах - мощный веер земли, поднятый высоко вверх, и летящие в разные стороны тела  врагов и обломки  вражеских орудий.
     Воину Елизавете хотелось лишь одного: поскорее добраться до места назначения и написать письмо матери, чтобы она не волновалась и берегла себя для  шестерых младших.
    Да, Курт хотел, очень хотел бы выстрелить этот единственный раз, чтобы осознать  себя на миг частью  военной мощи вермахта.  И послужить любимому фюреру в бою, а не тут, в тылу. И вдруг  совершенно непредсказуемо  он увидел перед собой  нечто неожиданное: неправдоподобно синие девичьи  глаза, полные изумления и ужаса. Ему почти почудилось, будто это глаза Берты.  Изнутри  сразу окатило  кипятком страха.  Курт  даже тряхнул  рыжей головой  не совсем истинного арийца, потому что никак не совпадал со стандартами отборочной медкомиссии ни по росту, ни по весу, ни по здоровью, и  положил  последний,  пятисотый по счету снаряд в последний верхний слой укладки. Устало разогнул спину. Всё. Его смена, наконец, закончилась. Впереди -  выходной, суббота. Но уже сегодня после неторопливого ужина  с матерью и  Бертой он отправится в местный уютный кинотеатр на какую-нибудь довоенную милую комедию. Там сначала будет свежая кинохроника с восточного фронта. Диктор бодрым голосом сообщит Курту о том, что доблестные войска вермахта ведут успешные бои на всех направлениях, как было в  первые месяцы  войны с Советским Союзом. И Курт будет уверен, что всё так и есть. Ведь он  так любит своего фюрера. Он доверяет ему. Жаль, конечно, что не может сам воевать на линии фронта, но ведь честно трудится здесь, в тылу. И вправе гордиться  этим.
    Воин Елизавета  гордилась тем, что поезд вёз её прямо на передний край Калининского фронта, ведущего бои в направлении Ржева, где противник оказывал  жесточайшее сопротивление огнем артиллерии армии  Конева,   которая начала  своё наступление.
  Зачем было знать Курту, что  где-то в далёкой России уже 5 – 6 декабря началось  то самое контрнаступление на Калининском фронте и правом крыле Западного фронта  более чем в 200-километровой полосе. Что военные действия имели сверхожесточённый характер, и 29-я армия генерала Масленникова атаковала врага юго-западнее Калинина. А после, перейдя Волгу по льду, вклинилась во вражескую оборону на глубину полутора километров.  Что 31-я армия генерала Юшкевича после многодневных упорных боев прорвала вражескую оборону на Волге южнее Калинина, и к исходу  16 декабря немцы начали поспешное отступление, а город был освобожден.
    Воин Елизавета  двигалась именно туда, в самое пекло наступления с одной стороны, и мощной обороны с другой. Она размышляла о том, струсит ли  в своем первом бою от вида крови и сумеет ли спасти своего первого раненого.
    В кинотеатре на кадрах хроники, которую  Курт  ждал  более самого фильма, почти  всегда мелькал эпизод,  заставлявший  его сглатывать в волнении обильную слюну: там какой-нибудь солдат, стоя у пушечного орудия, по взмаху руки наводчика ловко посылал  снаряд  во вражеском направлении.  И Курт с нескрываемой радостью думал о том, как похож он,  в сущности, на того солдата в квадратной стальной каске. Он практически ощущал мощную отдачу пушки, которая, распалясь, прыгает на месте, точно  сторожевая овчарка у ворот  завода, которая неистово лает, пропуская мимо себя поток  их утренней смены.
    Воин Елизавета думала о том, что новенькие хромовые сапоги 40-го размера гораздо плотнее держались бы на ногах, если бы она, собираясь уезжать из дома теплым сентябрём, не забыла взять с собой шерстяные носки, которые связала для неё мама.
    А снаряд  так и лежал первым слева в верхнем ряду ящика среди  двадцати своих близнецов, готовый к исполнению единственной цели своей недолгой жизни – попаданию во внутреннее отверстие ствола пушки «РаК-41». И в тот же вечер среди полутора тысяч боеприпасов был срочным секретным грузом отправлен в район боевых действий немецкой армии. В район, где держала мощную оборону артиллерия против наступления частей Калининского фронта.
   Утром 19 декабря 1942 года он прибыл на станцию г. Тарусы. Уже через пару часов ящики со снарядами переставили на грузовик, накрыли серым брезентом и отправили на линию обороны. И высокий рыжий солдат,  в самом деле так похожий на Курта, вскрыв первый верхний ящик с подвезенными боеприпасами, привычным движением извлек крайний слева снаряд. Потом   уверенно вогнал его в жерло пушки. Всё было готово к очередному артобстрелу  согласно приказу командования.
   Воин Елизавета этим же  ранним, девятнадцатым по счету утром декабря,  прибыла сначала на только что освобожденную станцию города Рузы, потом в бортовой машине вместе с другими солдатами добралась до места  своего назначения. Она с волнением доложила  о том молодому улыбчивому лейтенанту Строеву. И тот, увидев яркоглазого и красивого санинструктора Елизавету Таврину,  «в честь прибытия и в качестве знакомства» сфотографировал девушку трофейным фотоаппаратом. Она улыбнулась, положила  вещмешок у стойки блиндажа и  вышла по свежевыпавшему  декабрьскому снегу  на просеку.  Оглядв запорошенный снегом  лес,  присела на спиленный накануне пенек сосны. В следующую минуту достала  из кармана шинели один из свернутый  вчетверо лист  довоенной тетрадной бумаги, взятый еще из дома, и  химическим карандашом успела вывести на клеточках всего  несколько предложений: «Мамочка и родные мои все, вот и добралась я до фронта. Всё у меня нормально, не волнуйтесь. Началось наступление. Но враг сопротивляется.  Уже сегодня  мой первый бой, мои первые раненые. Немного волнуюсь. Командир  взвода, лейтенант Строев, очень добрый и весёлый человек, сразу снял меня на трофейный аппарат. Фотографию вышлю.  Не волнуйтесь. Всё будет…»
     И в это время  безымянный немецкий солдат, так похожий на Курта, в последний раз взглянув на часы и убедившись в точности времени артатаки, слегка пригнулся. Потом он резко выкрикнул самому себе привычное «фойер» и  рванул пусковой рычаг пушки «РаК-41». В сотую долю мига,  послушно скользнув стальными боками по отполированному в боях до зеркального блеска жерлу, снаряд рванулся из удобного ложа и с невероятной скоростью и пробивной мощью полетел в заданном направлении.
    Воин Елизавета, услышав далёкий залп орудия, успела поднять голову.   Еще она успела повернуться в сторону звука и машинально  привстать с пенька. Её душа успела  даже предощутить какое-то странное, не ведомое ранее в столь острой степени чувство  недоумения,  и в невероятно синих глазах  её  успел отразиться ужас осознания  неизбежной встречи с вечностью.
 В следующее мгновение прямым попаданием снаряда она была убита, так и не успев побывать в первом своём бою, который завязался через мгновение  после начала артобстрела.
    Лейтенант Строев выскочил из блиндажа и увидел  впереди лишь глубокую воронку от разрыва. И только  каким-то чудом оказавшийся  возле его сапог листок тетрадной бумаги,  который на четверть  был исписан химическим карандашом, лежал на снегу слегка помятый, но целый. Длинная резкая полоса после слова «будет» свидетельствовала, что письмо было так и не закончено, может быть,  всего одним лишь словом … «хорошо». И, конечно же, обязательной подписью: «Ваша Елизавета».
    Вместе с похоронкой и тем самым листком тетрадной бумаги  от неё осталась лишь  маленькая фронтовая фотография, сделанная тем самым лейтенантом Строевым. С неё, радостно улыбаясь уже в какую-то иную жизнь, на меня красивая большеглазая  девушка, прибывшая на фронт из далекого степного села.
  И всё же я молюсь о ней как о воине Елизавете.  Думаю, что Господь не считает это ошибкой.