Там, где помнят тебя кусты и тропинки

      


Алей суровая река

– Так – это по-собачьи, – объясняет Колька шестилетнему братишке. – Надо ещё вразмашку научиться.
– А под водой ты как плаваешь? – спрашивает Витька.
– Под водой – это брасом, вот так, – и Колька показывает руками, выбрасывая их перед собой и разводя в стороны.
Витька, повторяя движения, убегает вперёд, потом останавливается и оборачивает брату улыбающееся счастливое запыленное лицо.
В месте, где собираются купаться со всего Алейска, берег пологий и удобный, травка, даже песочек местами – пляж, одним словом. Но оттуда могут просто-напросто нагнать совсем маленьких пацанов без взрослых. Потому Колька с братом пошли выбирать безлюдное пустынное место – такое, где можно было бы относительно легко спуститься к воде с обрывистого берега. И потом, чтоб покороче. К пляжу надо идти, забирая всё время вправо, они же направились напрямик к руслу, которое угадывается по извилистой линии домов малопонюшовцев и дальше, совсем близко к воде, низеньких, черных от периодического весеннего затопления бань. Имеющиеся здесь места с пологими спусками к реке были огородами, поэтому они вынуждено выходили на крутоярье.
Пройдя привыкшими босыми ногами по еле заметной дорожке, не обращая внимания на колючки и сгорая от нетерпения оказаться, наконец, в воде, они вышли на обрыв. Здесь начиналась «козья тропа», по которой можно было спуститься лишь с помощью рук и съезжая на худой заднице, марая единственную на себе одежду – трусы. Внизу неожиданно мальчишки увидели пристегнутую цепью с замком лодку. Это всегда кстати. За лодку можно держаться, чтобы довольно сильное в узкости течение не унесло не умеющих плавать сорванцов. А держась за борт, можно было и с головой окунаться, если, цепляясь и перебирая руками, переместиться к корме, в самую глубину.
Всё более смелея, Колька с братом плескались под бортом дощатой, чуть притопленной лодки. С одной стороны вода сильно прижимала их тела к борту, сковывая движения, с другой её корпус лодки сдерживал течение реки, давая возможность, чувствуя под ногами твёрдое глинистое дно, отдаляться от лодки, проявляя отвагу. Посидев, стуча зубами на берегу в тени обрыва, куда не попадали полуденные солнечные лучи, пацаны снова лезли в воду, надеясь там быстрее согреться. В отличие от взрослых, дети, придя купаться, именно купаются, а не лежат часами на покрывалах. Некоторые дамочки при этом ухитряются, проведя весь день на пляже, ни разу даже не зайти в воду.   
Колька, проделывая всё более отчаянные подвиги, в то же время пресекал их повторение со стороны младшего братишки, предоставляя ему лишь возможность восхищаться собой. Упиваясь собственной храбростью, Колька, перебирая руками и шевеля поджатыми ногами, переместился к самой корме и за неё, на стремнину.  Глядя в полные зависти глаза брата, Колька отцепился от верхней доски и, набрав воздуху, пошел под воду с головой. Он рассчитывал, что, почувствовав ногами близкое дно, оттолкнется от него и, выскочив наверх, сразу вновь поймает руками борт. Но на ожидаемой глубине дна не оказалось. Колька почувствовал, как его относит течением от лодки. Заработав беспорядочно руками и ногами, выныривая на поверхность и снова погружаясь в воду, он видел сначала веселые, а затем страшно испуганные глаза брата, которые быстро наполнялись слезами. Зайдя по колени в воду и шаря зачем-то в ней руками, маленький Витька страшно мучился от невозможности помочь брату. В этот момент Колька не так переживал за себя, сколько было жалко его, потерявшегося, маленького и беспомощного.  Точно так же Витька смотрел на него прошлым летом, когда Кольку катала, не отпуская, коза, – он, дразня, слишком близко приблизился к ней, привязанной к колышку, – а брат бегал рядом и страдал от бессилия. Наверное, поэтому, став взрослым – высоким, сильным и отчаянным – Витька готов был голову положить за брата, и об этом хорошо знали все их друзья и враги.

Теперь же Колька отчаянно бил по-собачьи руками по воде, поднимая брызги и стараясь не глотать попадавшую в открытый рот воду, но, казалось, ни на сантиметр не приближался к берегу. В то же время лодка медленно отплывала вверх по течению. В очередной раз уйдя под воду, Колька почувствовал, что поймал ногой дно. Собравшись и теперь несколько успокоившись, он набрал больше воздуха и, уже намеренно опустившись глубже, толкнулся от твердой поверхности одной, затем другой ногой, держа в памяти направление на берег. Выскочив на поверхность, Колька поджатыми ногами опять не ощутил опоры, но глотнув вновь порцию воздуха и снова погрузившись, он уже спокойно повторил пробежку по дну. Вынырнув очередной раз и попробовав встать, он с радостью обнаружил, что на этот раз вода даже не доходит до плеч. Не останавливаясь, скользя ногами по глинистому дну и отгребая, как веслами, руками, Колька устремился к береговым кустам. Нервно смеясь и раскатывая по лицу слёзы, параллельно по берегу пробирался перепуганный братишка.
Выбравшись на берег, больше всего Колька боялся теперь, что их кто-нибудь услышит. Вода, огибая неподвижную полузатопленную лодку, казалось, журчала теперь громче и угрожающе. Где-то на середине, ближе к кустам противоположного берега ударил хвостом по воде крупный язь. Мальчишки сидели напротив друг друга на корточках, стучали зубами от холода и пережитого и полные безграничной взаимной любви улыбались общей счастливой улыбкой.

Что такое счастье

Хочется верить, что всякий человек приходит на эту землю для того, чтобы хоть однажды за свою жизнь – долгую или совсем короткую – испытать его, Счастье. В разных формах, в обыденных и самых порой невероятных обстоятельствах – но оно обязательно должно посетить каждого живущего на планете! Ведь не может же целью разумной жизни быть всё то же простое биологическое воспроизводство, для того чтобы удобрить почвенный слой планеты банальным гумусом! Очень вероятно, счастье, как проявление высшего интеллектуального состояния Разума, материализуется и в какой-то форме накапливается во Вселенной? Возможно, это какой-то важнейший строительный материал и двигатель вселенского Прогресса, вместе с такими понятиями, как Красота и Любовь?  В таком случае, лишать любого конкретного человека – самого маленького, самого неважного – должно быть невыгодно всем. Всей вселенной!
Легче всего быть счастливым в детстве. Но для этого человек должен родиться и у него должно состояться детство! Лучше – безмятежное, озорное, беззаботное. Но если на его пору выпадают не самые лучшие и даже страшные времена, ребёнок всё равно ухитряется быть счастливым. Потому что дети должны рождаться во все времена! И во все времена ребёнок может быть счастливым, хотя бы от ощущения любви к нему. Ибо отсутствие любви – хуже голода, тяжелее физической боли. Так мало порой нужно для счастья – достаточно бывает мелькнувшего лучика нового зарождающегося дня!
Первое в жизни ощущение счастья у Кольки связано как раз со светом – дневным светом, порциями входящим в комнату через маленькое оконце под самым потолком.

В землянке

Жили они тогда в настоящей земляной избушке прямо посреди солончаков, как кочевники, которые, кстати, и окружали их – то ли казахи, то ли киргизы, проживающие в таких же землянках. Жилище было с земляным полом и такой же земляной крышей – на ней летом росла полынь и другие сорные травы. А зимой землянку с головой заметало снегом.
Осознание и выделение себя среди других членов семьи у Кольки лет с четырех-трёх. В памяти отчетливо, до деталей, запечатлелся один долгий зимний буранный день из того времени. Все вчетвером, вместе с мамой, они лежат или сидят на большой железной кровати. Мрак пещерной комнаты еле разгоняет красный отсвет горящих в печи углей – лампу не зажигали, потому что экономили керосин. Сколько Кольке было тогда? Три, не больше. Сестрёнка, старше Кольки аж на полтора года, увлеченно возилась с тряпичной куклой, примеряя на неё разноцветные наряды. Брат Витька вовсе был маленьким, и весь день в основном лежал, высасывая через тряпицу сахар разжеванного мамой хлеба, а может даже печенюшки, чтобы не плакал. 
О том, что день прошёл и уже наступил вечер, они догадались по вдруг попавшему в жилище и расширяющемуся лучику серого вечернего света с улицы – это отец, вернувшись с работы, откапывал единственное маленькое оконце. В этот момент, когда комнатка наполнялась светом, грудь Кольки распирало от заполнявшего её счастья. Прочистив затем тоннель-проход к входной двери, которая, как положено в Сибири, открывалась внутрь, отец, наконец, попал в дом. Усталый, но радостно улыбающийся, отец раздевался, вешал на крюк у двери шапку и садился на табурет, чтобы снять тяжёлые, самолично подшитые валенки и надеть тапочки. Затем снова брал в руки свой туесок из серой холстины, за которым всё время следили ожидающие радости глаза ребятишек, распускал шнурок и принимался раздавать им «подарки от зайки» – остатки своего обеда. Это был обыкновенный хлеб, немного уже подчерствелый, но необыкновенно вкусный, как всякий подарок. Иногда в мешочке оказывались карамельки или пряник – переданные детям гостинцы от товарищей по работе. Мама подкладывала в печь дров, чтобы разогреть ужин и сварить чай, сестра, по-хозяйски вертясь у грубого дощатого стола с потёртой клеёнкой, пыталась ей помогать.  Зажигалась керосиновая лампа, и хотя её свет не вполне доставал до стен даже такой маленькой комнатки, всеми овладевало радостное настроение.

Последняя ночь перед отъездом

В эту последнюю ночь на родине Колька не спал. Он лежал на твёрдом полу, стараясь меньше шевелиться, и предавался воспоминаниям. Без малого двенадцать лет прожил он уже на свете, ¬– по-взрослому размышлял Колька, – в этом провинциальном, как говорили вокруг, городишке Алтайского края, который был для него всем. Где-то там был Барнаул, Новосибирск и Москва, но для Кольки весь мир был сосредоточен здесь, в продуваемом ветрами степном Алейске. Как у всякого мальчишки его возраста, всё в небогатой пока личной жизни Кольки было не так безмятежно, гладко и безоблачно. Да и какой начинающий задумываться о смысле жизни подросток на вопрос: «Счастлив ли ты?» ответит утвердительно? Все мы в этом возрасте максималисты. Но сегодня у Кольки тем более нет оснований считать себя счастливым, потому что они уезжают. Он уезжает. Устоявшееся, определённое настоящее менялось вдруг на неопределенное, лишенное ясности будущее.
Жалко было расставаться с годовалой овчаркой Тайгой, выдрессированной самолично Колькой, вышколенной, всё понимающей. Колька отвел собаку на базар и продал за 6 рублей какому-то дядьке. Потом, забравшись в парке на дерево, глазами в слезах провожал её вместе с новым хозяином, проходящими прямо под ним, удерживая себя, чтобы не окликнуть.
 Жалко было  оставлять занятия рисованием в Доме пионеров, где он  прозанимался несколько лет, а с четвёртого класса сам вёл занятия с начинающими. Некоторые из его студийцев при этом оказывались старше учителя на год, два. Хотя, чего уж там: любопытно и интересно с другой стороны, как оно сложится, это будущее, на новом месте? В конце концов, это ведь путешествие, о чём он всё время мечтал! Однако, надо понимать, что предстоит не рядовая поездка в гости. Это навсегда. Это – переезд. Вон там, за дверью, лежат на койке и спят новые хозяева их квартиры, которые милостиво позволили им, матери с Колькой и сестрой с братом, расположиться на полу в кухне и с немногочисленными узлами и чемоданом (основное всё ушло контейнером) перебыть последнюю ночь в оставляемых родных стенах. Скоро уже они встанут и отправятся на вокзал, чтобы сесть на поезд. И уехать.

В памяти всплыл день, когда он впервые переступил порог  этой квартиры. Пустые комнаты казались огромными. Вон там, за межкомнатной дверью, справа, прежними хозяевами была оставлена куча пустых пузырьков из-под инъекций. Им очень хотелось поиграть с миниатюрными пузырьками и мягкими резиновыми пробочками-колпачками с остатками фольги, но мама собрала их и с какой-то даже брезгливостью вынесла и выбросила всё в уборную, чтобы дети уж точно не добрались.
Колька вглядывается в выступающую в лунном сумраке майской ночи печь. Как здорово она трещала в холодные зимние вечера, пыша жаром из глубокой духовки! Они прибегали с улицы и навешивали на её черную жестяную дверцу рукавички, портянки, штаны, размещали на припечке  валенки. Попив горячего чая с куском хлеба, покрытого мокрым сахаром, чтобы держался, чуть подождав, пока вещи станут – не суше, а хотя бы теплее, когда отогреются руки, а носы и щеки покинет матовая белизна и проступит румянец, они опять убегали на двор, на сопку, что сразу за огородами, играть во «взятие крепости».
А ещё, особенно в непогоду, когда на дворе было совсем нечего делать, они с разрешения мамы окружали втроём печку каждый со своей тарелкой, на которой нарезанная тонкими блинчиками лежала картошка. Вперегонки размещали пластики на раскаленной плите в наиболее «жарких» местах и перехватывали друг у дружки нож, чтобы не прозевать, не пережарить, а в самое то время перевернуть, когда золотистая корочка не превратилась в чернеющий уголь, когда она ещё не сплошная, а вся покрыта вулкановыми кратерами… О, это настоящее поварское искусство! И как и когда посолить – тоже на вкус влияет. Колька, например, любит солить ещё сырую, до жарки.
Колька задремал. И вот он уже видит себя верхом на калитке, вглядывающегося в пустую утреннюю улицу.

Улица Советская 86

Ему шесть лет. Он в ожидании чего-то важного и значительного в жизни. Заканчивается лето, огромное, вместившее в себя так много всего, что – кажется Кольке – в эти три месяца была прожита целая жизнь. «А какая же тогда она вся – жизнь, если столько сразу произошло только в одно лето?…» – думает Колька, ещё не совсем выйдя из безмятежного сонного состояния. Он даже не умылся; так, в одних трусах без майки выскочив из-под легкого покрывала и сбегав по малой нужде в огород за сарайку, и уселся на заборе подобием взлохмаченной вороны. 
Колька любит вот так сидеть и размышлять, разглядывая позеленевшие донышки гильз от малокалиберных патронов, вбитых в косо спиленные вершинки заборных столбов, и водя по ним пальцем. Гильз этих навалом вон там, за огородом, во рву досаафского тира. ДОСААФ – добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. И надо же так повезло им с Витькой, что здание районного  комитета расположено прямо за их оградой в сторону Садового переулка. В нем кабинет председателя и классы, где обучают на шоферов совсем взрослых гражданских мужчин и солдат. Во дворе этой серьёзной конторы много плакатов на стойках, складские постройки, а в глубине его простирается длинный и глубокий ров шириной больше двух метров. Он пролегает и за их огородом. Стены рва забраны досками, чтобы не осыпались, а редкие столбы соединены между собой через канаву горбылем с разной ширины верхней кромкой – есть совсем узкие, через которые не каждый пробежит на противоположную сторону. Это стрелковый тир, и сюда часто приходят и приезжают стрелять спортсмены теми самыми малокалиберными патронами из винтовок. За тем, насколько метко ведётся стрельба, они наблюдают в установленную на треноге трубу, в окуляр которой всё видится в несколько желтоватом цвете, как в цветном кинофильме. Им с братом – «досафским» – как их прозвали местные пацаны, принадлежит исключительное право собирать после стрельб гильзы на огневом рубеже и на противоположном конце выковыривать из досок, на которые крепятся мишени, свинцовые катыши пуль. Свинец этот потом хошь – на грузила, хошь – на что другое переплавляй. Гильзами на столбах Колька отметился, чтобы подчеркнуть, что это его калитка. Вообще-то, не только его. Если на ней начать кататься, и это увидят школьный учитель рисования Григорий Васильевич или его старый отец – они соседи по дому – то наругают. Тем более, калитка с их стороны. А с Колькиной стороны – для заезда во двор машины или конной телеги (например, дрова привезти или уголь) – предусмотрены ворота. Не то, чтобы настоящие ворота, а так: один заборный пролет закреплен на проволоке и может убираться в сторону.

Следующее за ДОСААФом здание – оно угловое – главная аптека Алейска и всего района. На площадке перед входом установлена коновязь – длинное, горизонтально укрепленное на столбиках бревно. Здесь всегда – и летом, и зимой – много народу. Телеги, сани, клоки сена; кони, жующие овес прямо из подвешенных на голове мешков; много собак, птицы. Это одно из самых «урожайных» мест по сбору окурков у малолетних курильщиков. В отдалении на столбе – не над дверью – единственный на ближайшую округу уличный фонарь под железным защитным колпаком. Зимой, в тихую безветренную погоду в его свете так завораживающе танцуют снежинки. А в метель он широко раскачивается под вой ветра и как будто старается осветить и показать тебе черное ближайшее пространство, но там не обнаруживается ничего, кроме всё того же колючего снега. 
Через переулок, за дощатым тротуаром на той стороне – ограда городского сада. Она ограничивает площадь с длиной двух кварталов по садовому переулку и такой же протяженности по Советской улице. В ближнем углу располагается Летний кинотеатр, где кино можно смотреть через наверченные дырки в двери запасного выхода. Правда, контролерша периодически сшугивает пацанов, прильнувших к двери, но билет на дневной сеанс стоит аж 10 копеек: город. Дальше в глубине сада – качели с тяжёлыми лодками, на которые тоже продают билеты. Строятся карусели – уже завезли раскрашенных лошадок, оленей и крепят всё это на круглых площадках. В скором времени они закружат радостных ребятишек провинциального городка, создавая им и их родителям ощущение причастности к большой культуре.
Еще в городском саду есть танцплощадка с дощатым полом, низеньким деревянным ограждением и раковиной-крышей для музыкантов. Тёплыми летними вечерами для танцующих на обшарпанном полу под светом подвешенных на проводах лампочек, а также и для безбилетников вне танцплощадки – допоздна играет духовой оркестр. Репертуар небогатый. Но это же счастье – поймёт потом Колька, – что в затерянном уездном городишке далекой Сибири он и его сверстники могли вживую слушать «Амурские волны» в исполнении настоящего духового оркестра! Пусть и далеко не профессионального.

***
 Кольке здесь очень нравится! И дом. Ещё бы: ведь это настоящая квартира с кухней и комнатой и большими сенками. А ещё есть стайка и огород, на котором прямо посредине растет здоровенный-здоровенный тополь (потом они его спилят, потому что раскидистая крона затеняет картошку, и корни мешают). Ещё два тополя стоят под их и два под соседскими окнами, выходящими на улицу. Сколько времени они с братом провели на этих тополях!

Дом на Давыдова

Кольке кажется, что этот добротный бревенчатый дом на два хозяина и всё, что с ним связано, существуют в его жизни уже давно-давно, хотя въехали они сюда только нынешней весной. До этого, но уже после землянки в солончаках, они жили в большом высоком доме на Давыдова. Туда, где у Кольки остались немногочисленные товарищи-ровесники и взрослый друг Юрка, надо два квартала пройти по Садовому (ныне он называется по-современному – Парковый) переулку. Переулок начинается на северо-восточной окраине Алейска от маленькой – воробью по колено – речушки Горёвки и тянется до самого пешеходного моста через железную дорогу. По крутым деревянным ступеням  путепровода – поистертым и порепаным, мытым-перемытым бесчисленными дождями, на сучках отполированным различной людской обувкой доскам – надо подняться тремя подъёмами, перебиваемыми горизонтальными недлинными площадками, наверх.  Там постоять, опершись о прохладный железный уголок перил, дожидаясь, когда, может быть, проедет внизу паровоз, чтобы оказаться в теплой саже его трубного выхлопа (поэтому взрослые никогда не облокачиваются о вечно закопченные перила), а затем так же спуститься уже на той стороне. Потом проходишь немного по кривому улице-переулку Железнодорожному и попадаешь на единственную асфальтированную в городе улицу: Давыдова. Здесь, прямо на углу, и стоит полутораэтажный дом, где они жили в небольшой полуподвальной комнате. Два маленьких окошка из неё выходили прямо на тротуар, и наблюдать через них можно было разве что обувь на ногах прохожих: туфли и сандалии летом, сапоги и ботинки в распутицу и валенки по снегу.
Больше в городе асфальта нигде нет. Это потом черной гладью покроется улица Первомайская, уже по эту сторону железной дороги. И на ней допоздна и по всей ночи, покинув на какое-то время аллеи городского сада, будут гулять влюбленные пары; мальчишки будут рассекать между прохожими на велосипедах, держа руки скрещенными на груди; девушки и женщины получат возможность поцокать каблуками городских туфель по твердому непыльному настилу.
На Советскую асфальт придет ещё позже, когда Колька будет учиться в четвертом, наверное, классе. Навезут и насыплют на небольших расстояниях одна от другой кучи глины поперек дороги, с которых пацаны, несмотря на запреты взрослых, будут перестреливаться тяжелыми комьями, как зимой снежками. Пока отсыпку не растащат и не разгладят скреперы. У многих в этих жестоких битвах будут порваны губы и щёки, останутся на память долго не сходящие шишки, синяки и фингалы. 
В доме на Давыдова Колька впервые смотрел диафильмы. Волшебный фонарь посылал на белую простынь, закрепленную на стене их комнаты, огромные светящиеся и сменяющие одна другую картинки с титрами. Надо сказать, что в кинотеатре до того времени Колька ещё ни разу не был, и поэтому впечатление от увиденного было потрясающее! А Юрка, который приволок откуда-то это чудо, стал для него с тех пор настоящим кумиром.
– Если кто будет там обижать, – напутствовал Юрка Кольку, когда они уезжали, – ты прибегай. Я приду и разберусь.
Колька был безмерно счастлив одним только этим обещанием и потому никого уже не боялся на новом месте. Правда, когда он действительно как-то поздно вечером прибежит к другу Юрке за помощью, тот отделается общими словами и никуда не пойдёт. Колька хорошо усвоит этот урок, хотя в дальнейшем так окончательно и не разучится доверять людям. Но это жизнь.
***
Колька проснулся от подступившей к сердцу нежной тоски, выванной предстоящей разлукой со всем, что так крепко вошло в его жизнь. Долгие годы потом будут сниться ему родные деревья, крыльцо, калитка,  запах тепла от гудящей печки. Зашевелилась мама и снова затихла. Колька вдруг подумал, как она – абсолютно неграмотная и к тому же плохо слышит – будет управлять ими в долгой дороге в вагоне поезда. Ну да они уже сами все достаточно взрослые. Колька перешёл в шестой класс, сестра в седьмой, брат пока в четвёртый, но он сображущий. Там, на вокзале их встретит отец, который уже обустроился в какой-то деревне, всё нашёл и уже работает.
Колька снова вспомнил себя шестилетнего, осень, сестра пошла в первый класс.

Первое сентября

С самого утра в доме царит суматоха. Сегодня первое сентября, и сегодня  Колькина старшая сестра Наташка идёт в первый класс. Она мельтешит по комнате в новеньком темно-коричневом школьном форменном платье с подшитым белым стоячим воротничком, всё время порывается надеть кружевной, до скользкости отглаженный, белый фартук, но мама её останавливает, чтобы не помять раньше времени. Они возятся с косой. Коса у сестры толстая и длинная. Сейчас они решают, как лучше закрепить огромные белые банты.
Наконец всё готово. Наташа и мама, тоже нарядная, отправляются в школу. Отец ещё раньше ушёл на работу. Колька с четырехлетним Витей остаются одни. Витя, всё время путавшийся под ногами и мешавший сестре наряжаться, наконец, успокоился, лежит вверх лицом на кровати, разбросав руки, и о чём-то молчит. 
Колька посмотрел в его сторону и вышел из дома. Он тоже хотел бы пойти сейчас в школу, но никому не скажет об этом. Ради сегодняшнего дня он и оделся поприличнее: влез с утра в брючки и натянул рубаху, а не остался, как всегда, в одних трусах. Выйдя за калитку и пройдя немного взад-вперёд по пустынной улице, Колька вернулся во двор и присел на крылечке. В шаге от него тянулась и заползала под веранду муравьиная тропа. Из дома вышел и присел рядом Витька. Мураши двигались нескончаемой стройной колонной в одном направлении – видимо, движение их было по кругу. На Кольку вдруг нахлынуло незнакомое взрослое чувство осознания произошедшего сегодня события. «Ну вот, – вслух произнёс он, положив предплечья рук на острые коленки и отведя взгляд от земли. – На тот год и мне в школу».
Пафос произнесённых слов, после которых он даже огляделся – не услышал ли кто ещё, кроме Витьки – ещё более утвердил в сознании мальчишки наступление нового, взрослого периода, который он старался, как все дети, приблизить, совсем не сожалея об уходящем детстве. Но нет, конечно, – детство продолжалось. Однако оно становилось другим, и Колька это понимал. Он покровительственно положил руку на плечо брата, и тот вопросительно заглянул Кольке в глаза. Весь сегодняшний день Колька проведёт сдержанно и в раздумьях.

Буква «Ю»

Читать Колька научился до школы, сам, когда его сестра, старше Кольки на полтора года, стала ходить в первый класс. Зачитал он вдруг. Хотя этому чуду предшествовали определённые события и действия. Дело в том, что практически с самого начала, и особенно с момента, как первоклассникам стали задавать домашние задания, Колька тайно наблюдал за процессом. При этом он чем-нибудь занимался поблизости, делая вид, что то, что делает сестра, его никак не интересует. 
И вот однажды зимним февральским утром, когда они с матерью были в доме одни – отец на работе, сестра ушла в школу, а младший четырехлетний братишка, который не в счет, возился в углу с игрушками, – Колька взял в руки библиотечную книжку сестры (при ней было нельзя) и стал пробовать читать. К великому своему изумлению он с радостью вдруг осознал, что воспринимает складываемые из букв и слогов слова! 
– О-де-я-ло у-бе-жа-ло, у-ле-те-ла про-сты-ня, и по-душ-ка, как ля-гуш-ка, у-ска-ка-ла от ме-ня, – громко, как это делала сестра, читал Колька.
Вдруг он запнулся – попалась незнакомая буква или он её просто забыл. Что мама читать не умела, он знал, но у кого больше спросить? Мама подошла сама.
– Что замолчал? Читай, – сказала она ласково, положив свою руку на его стриженую голову и приятно шевеля короткие волосы.
– Мам, а какая это буква? – почти не надеясь на помощь, спросил Колька и показал пальцем на вызвавшую затруднение комбинацию из «О», но с присоединенной к ней спереди вертикальной палочкой.
– Это: «Ю», – сказала мама.
Точно: Ю! Всё теперь стало получаться, и Колька к великой радости обоих продолжил: 
– Я хо-чу-на-пить-ся-ча-Ю, к са-мо-ва-ру-под-бе-гаЮ, но-пу-за-тый-от-ме-ня у-бе-жал-как-от-о-гня.
Даже маленький Витя пришёл из своего угла и серьёзно слушал.

Через месяц, на весенних каникулах, ученики первого класса по городскому радио читали «Муху-Цокотуху» Чуковского. По ролям. Вроде радиоспектакля приготовили учителя с лучшими учениками. Сестра Кольки с утра долго обряжалась в белый фартук, всё время повторяя слова, – она тоже участвовала. А Колька приготовил к началу передачи текст и следил затем, правильно ли все артисты выучили свои роли.
А ещё через месяц Кольку, при активном содействии старшей сестры – она теперь не прятала от него книжки и учебники, – записали в городскую библиотеку. Строгая пожилая библиотекарша выслушала, как он читает, и выдала счастливому Кольке первую в жизни книжку, записанную в абонемент на его имя! Читательская карточка Кольки лежала в длинном деревянном ящичке первой, отдельно от всех, потому что Колька ещё ни в какой класс не ходил. На ящике было написано: «Школа № 1». Все знали, что он пойдёт на следующий год в ту же школу, куда теперь ходит сестра.

***
Рассвело, а Колька так и не поспал. Ничего, в поезде наспится. А то, что не успел вспомнить в эту последнюю на родном Алтае ночь, будет сниться ему потом ещё долгие годы. Не раз и не два будет он просыпаться среди ночи от счастья, что находится вновь в милом сердцу Алейске, на улице Советской – и огорчаться, сглатывая горловые комки, сознавая, что это опять только сон.
Милая моя родина… Я вернусь! Во всяком случае, в мыслях я буду возвращаться к тебе вновь и вновь, всю свою дальнейшую жизнь.