Крым моего сердца

От очередного толчка я выпадаю из небытия, в котором пребывал последние часы, и узнаю очертания знакомой станции. Выгнув затекшую спину я, с шипящим выдохом, потягиваюсь и начинаю выбираться из автобуса. Как и на любой остановке этого маршрута, другие пассажиры тоже устремляются к выходу и мы все вместе походим на пингвинов, неуклюже пробирающихся к воде. Но в отличие от царства южных льдов в дверях меня встречает горячий поцелуй этого края моей души, такой страстный, что может сложиться ощущение, как-будто душа этого полуострова скучала по мне не меньше, чем я по ней. Из багажа я достаю походный рюкзак и закинув его на спину уворачиваюсь от предложения доехать за сущие копейки на край света. Я здесь бывал много раз, но чем чаще я сюда приезжал, тем больше ощущал как мало я провел здесь времени. Эти огромные перерывы от лета до лета забивают мою память, чувства и душу таким количеством мусора, скомканных бумажек и полных отсутствием чего-либо дней, что и эти нежные прикосновения полуострова, поселившегося в моем сердце, затираются. Поэтому в своих чувствах каждый год я раз за разом приезжаю сюда впервые, и каждый раз знакомлюсь с ним как будто не знал до этого никогда. Пройдет неделя, две или три, и сама основа моей сущности воспоет, вспомнив тот кармический опыт, что был у нее в жизни прошлого лета. Через недели, но не сейчас, когда я еще пахну пылью большого города.

Моя цель еще далека, ведь мне надо пройти через весь город, а путь этот в каком-то смысле утомительная обязанность. Спина моя привыкает к тяжести, что еще больше сближает меня с землей, и я смотрю на яркие краски центральной улицы, что протянулась через лабиринт домов и палаток. Вот кто-то стоит с вороном и лисой. Он в своей гавайской рубашке, шапке и образе заигрывает с проходящими девушками, предлагает мальчику погладить лисицу или рассказывает как к нему попал этот пепельно-черный ворон. На центральной улице у него нет проблем с публикой. Где-то благодарной, а где-то безразличной. Что это за человек, таскающий зверей по утреннему зною? Он весельчак и скоморох этой эпохи. Есть ли у него что-то за перьями этого образа? Мне даже не придет  голову задуматься об этом, ведь я просто встал тут попить воды и хотя рука и тянется погладить эту голубоглазую лисицу, но ведь путь мой спешит совсем в другом направлении, вдоль береговой линии и прочь от мест, которые заполнены событиями. И я отрываюсь от этой маленькой вселенной и иду дальше. Иду от автовокзала к автовокзалу и от лета до лета. И чем ближе я к центру, тем большие толпы людей, разогретых устремленным ввысь солнцем, мне приходится рассекать, убегая от этих лисьих глаз. Этот пушистый зверек стал такой же частью города, как например старое здание почтамта или рельсы, скатывающиеся по склону через зеленую поросль травы. Ну не оставаться же мне здесь в конце-то концов? А там, за горой, да за следующим мысом идут дикие места, где бегает столько живности, что и зайца, и лису, и полоза найти можно. То место, до которого можно добраться за 27 рублей с багажом.

Погрузившись, да сев в углу я устремляюсь всем своим внимаем в окно. Мы еще не поехали, но предчувствие пути уже дергает за сокрытые струны моей души, а эта неслышимая для остальных музыка поглощает меня с головой. Каждая точка на земле жаждет своего наблюдателя не в меньшей степени, чем этот самый наблюдатель хочет ее увидеть, и я хочу стать именно этим существом для Крыма моего сердца. “Время Ч” и водитель, докурив сигарету и отправив бычок в полет, запрыгивает в автобус. Собрав пригоршню мелочи он отправляется в путь.  Я же растекаюсь в бескрайнее море, а затем, заполнив весь салон выбиваю стекла и выливаюсь всей своей сутью в тот, внешний, мир. Мое тело растекается по дороге, бурным потоком омывает деревья и одинокие автобусные остановки и вот-вот, супротив всех законов логики, устремится вверх бурной, горной рекою. Но этот момент не наступает. Автобус рывком останавливается на перевале и меня вырывает из мира, нарисованного красками весны в моей душе. Позади меня  раскинулся город, неуклюже сползая с горного хребта, а впереди дорога устремляется по склону, петляя между складок рельефа. Секунду назад я был и впереди и сзади. Летал с птицами и ползал со змеями, но вот остановка и эта реальность начала кусками отваливаться от моего сознания и я уже здесь. Здесь и только здесь, конкретно в этой точке и не вырваться мне из тюрьмы моего тела, пока я стою. И вот моя душа сидит в этом концентрационном лагере за колючей проволокой кожи, понимая, что очередной побег оборвался раньше, чем можно было бы опьянеть от всего того воздуха, коий ты бы никогда не смог пропустил через заводскую топку своих легких. Все во мне замерло в ожидании продолжения дающего жизнь движения. С последним вышедшим пассажиром двери закрываются, и мое сердце начинает биться в унисон с кочками на дороге. Теперь только вниз, к морю. В окно можно увидеть как одинокий ворон сопровождает нас своим полетом. Его черные перья дрожат на ветру и подав голос он сворачивает там, где дорога подходит к самому берегу.

Мне тоже пора выходить, и стоило мне сойти на остановку как ноги начинают ощущают землю, такую реальную, что приходится поверить в то, что я наконец-то здесь. И с чего начинается возвращение к родным пинатам? Нет, не с чего-то возвышенного, а с путешествия в неизведанные глубины городского рынка. И бродя по этому подобию торговых рядов какого-нибудь арабского города, что скрыт песками в бескрайних просторах раскаленного океана, пригодного только для кораблей пустыни, я не сразу вспоминаю что приехал сюда не для того, чтобы взять "колбасу, лепешку за 12, полтора воды и печенье, которое левее", а для чего-то более важного. Вспоминаю я об этом в тот самый момент, когда, выйдя из лабиринта столов и палаток на береговую линию, уползающую змеей за мыс, ловлю в фокус горы, нависающие на городом всем своим величием. И я понимаю, что это место моей души, это мой Крым, который я так давно не видел, что забыл его черты. И чтобы лучше познакомится с ним я не стану идти вдоль вечного фронта, где не первую тысячу лет идет война суши и моря, которое смотрит небесными глазами своих лагун на гуляющих мимо зевак, а отойду чуть поодаль, карабкаясь по уползающей к скалам дороге, чтобы как бы невзначай пробежать взглядам по этим утесам внизу, да поросли кустарника в вышине, дабы сказать себе, что это место лучше бесчисленных озер Карелии, горных лесов Урала или самобытной степи Астрахани. Я отправляюсь на запад, взяв курс на солнце, которое, не рассчитав свои силы, врезалось в бескрайнюю водную гладь, заставляя ее вспениваться и пытаться выплюнуть раскаленный диск. Но я не жалею о нем, ведь не его я жажду увидеть в спадающем дневном зное. Этот полуостров я люблю не за шумные и переполненные пляжи курортных городов, а за ту нежную, трепещущею душу, что он обнажает в мгновения волшебства. Но она скрыта, и поэтому я продолжаю свой путь.

Сумерки набрасывают тяжелую вуаль на склоны гор и Луна, которая заставляет душу петь, обнимает меня своей прохладой. Ей нет нужды что-то говорить, да и с моей стороны, наверное, глупо посвящать ей серенады и хвалебные оды, но разве я могу иначе? Эти прекрасные изгибы холмов становятся совсем иными, когда ночь выливает на них свою темно-синюю палитру. Мои глаза привыкают к нехватке света и тогда я замечай сияние в лице этого горного массива. Замечаю, что если быть терпеливым, то можно увидеть блаженную улыбку в осыпи у подножья и свет в очерченных редкой порослью глазах. Спустившись к берегу я сажусь на песок, замешанный пополам с камнями, и сняв рюкзак облокачиваюсь на него, вглядываясь в синюю бездну, налетающую на берег, чтобы поглотит и меня, и всех, кто уже разместился вдоль склона. Здесь вода обычно спокойнее и мне, если бы я захотел, могло почудится, что это мое приближение взорвало море и заставило его кипеть, но это, скорее всего, не так. Эти волнующе-синие глаза бухт, что смотрят на меня, сидящего на одиноком мысе, говорят об океан и том чувстве, что нельзя называть просто так, дабы не обесценить это сакральное слово. Да и можно-ли про него говорить, если это нечто, которое даже выделить нельзя? Я смотрю на желтый песок. Луна смотрит на желтый песок. Мы в согласии и думаем, что видим одно, но назвала бы она этот цвет желтым, коли увидела бы его моими глазами, моим сознанием? А ведь цвет - это то, что можно было бы по ошибке назвать чем-то незыблемым и объективным. Что же тогда говорить о чувствах, которые никто не сможет вылить из банки и покрасить ими забор? А волны тем временем продолжают свой мерный бег, то наступая на берег, осыпав его своими дарами, то вновь отступая в свой маленький, уютный мирок забрав кусочки своей души. Уже давно за полночь, и я распаковываю свою ношу, чтобы поставить палатку и уснуть под этой луной убаюканным пением волн. И пока я собираю каркас из кустов раздается шорох. Подняв голову я вижу голубоглазую лисицу, которая поймав мое внимание пригибается, пытаясь сбросить мои мысли. Не бойся меня, милое, пушистое создание, поселившееся в моей груди.

2014 г.