Я в поэзии участвовал...

Ученые немало лет
Гадают за закрытой дверью,
Как обнаружить этот след,
Чтоб лодку выследить, как зверя.

Александр Городницкий

Леве Хитрову нравилось изображать из себя профессионального репортера. Этот двадцатитрехлетний молодой человек со взъерошенной шевелюрой и в клетчатой ковбойке с закатанными рукавами едва ли не с первого дня плавания взял на себя роль добровольного корреспондента судовой радиогазеты. С блестящим микрофоном в руках он, казалось, был вездесущ, и умел «разговорить» любого, даже самого замкнутого в себе собеседника. В своих репортажах и интервью Лев умел раскрыть малоизвестные стороны биографий участников антарктической экспедиции. У сурового с виду капитана Янцелевича он вызнал, что тот в годы войны партизанил на Украине и был командиром диверсионного отряда. Немалого труда стоило выжать из неразговорчивого боцмана Гайнутдинова хоть несколько слов о том, за что он получил свой боевой орден. Оказывается, в августе 1941 года, в жуткие дни перехода судов из Таллина в Кронштадт, он был одним из тех, кто под разрывами бомб  спас обреченный на верную гибель пароход. А доктор географических наук Пелевин был заслуженным мастером спорта по альпинизму и руководил тренировками будущих горновосходителей, которые, к изумлению зевак, вскарабкивались на полубак по вертикальной судовой переборке.

 Редактор радиогазеты, собкор «Правды» Введенский разрешал Леве записывать подготовленные репортажи на громоздкий магнитофон, стоявший в трансляционной рубке. Я с любопытством наблюдал, как уверенно Лев обращался с этим чудищем техники середины двадцатого века, как смело нажимал кнопки и крутил рукоятки, употребляя незнакомое мне слово «микшировать».

Когда подходило время передачи радиогазеты по судовой трансляции, замирал, казалось бы, весь экипаж, кроме вахты. Даже завзятые доминошники откладывали костяшки, обычно с грохотом врубаемые в столешницу. Репортажи и интервью, подготовленные Львом, внимательно слушали и те, о ком рассказывалось, и те, кто мог ожидать, что станет героем следующей передачи, и все прочие, хоть немножко любознательные. На первых порах случались и казусы. Хитров проинтервьюировал будущего начальника внутриконтинентальной станции Советская, в передаче несколько раз назвав его начальником станции Восток. Тот, должно быть, обиделся, и Введенский устроил выволочку своему помощнику. Хитров пообещал внимательнее относиться к текстам своих репортажей, и в дальнейшем редактор радиогазеты проникся к нему полным доверием и поручил ему целиком самостоятельно выпустить праздничный новогодний номер.

Первый айсберг попался нам по пути сразу после встречи нового года. Правда, был он весь какой-то словно обглоданный волнами, неказистый и невзрачный. Только потом, когда мы вошли в неистовые пятидесятые широты южного полушария, стали встречаться громады многокилометровой протяженности, пока они не сменились сплошным льдом, пробиться через который было не по силам не предназначенной для этого «Кооперации». Нам навстречу вышел мощный ледокольный дизель-электроход «Обь». «Кооператив», как мы любовно называли обжитый нами теплоход, с трудом поспевал за ним по проложенному во льду каналу.

 А у берега Антарктиды участники морской части экспедиции перешли на «Обь», которая направилась для проведения комплекса исследований в Южном океане. В геофизическом отряде экспедиции Лев был единственным радиохимиком и выполнял исследования совершенно самостоятельно. Что это за наука такая – радиохимия, я совершенно не представлял. Лева объяснил мне, что ее название связано с химическим элементом радием; она изучает химию радиоактивных веществ, их изотопный состав и законы их физико-химического поведения. А ее подразделение – радиогеохимия – исследует закономерности их распространения, распределения и миграции. «Находящийся в воде природный радиоактивный изотоп калия создает естественный фон, не опасный для живых организмов, – объяснял Лева. – А вот при атомных взрывах возникают наиболее опасные продукты – относительно долго живущие радиоактивные изотопы стронция и цезия, которые погружаются на глубину, захватываются растительными и животными организмами, накапливаются в морских отложениях. Представляешь, где-нибудь на атолле посредине Тихого океана шандарахнет, а морские течения и воздушные потоки разносят эту заразу по всему миру».
 
Как там Лева преуспел в своей науке, я мало понимал, хотя и захаживал в его лабораторию, спрятанную в чреве корабля, и с любопытством непосвященного глядел на загадочное подмигивание лампочек на его приборах. А Лев смотрел на свои лампочки влюбленными глазами, их язык был ему понятен так же, как опытному телеграфисту знаки азбуки Морзе.
 
Нас сблизили случайно затеянные разговоры о поэзии, и эта тема присутствовала в наших беседах в продолжение всего рейса –  и среди антарктических льдов, и в тропическом зное. У нас обнаружились общие вкусы и пристрастия. Из современных русских поэтов в особенности отмечали Евгения Винокурова, у которого высокая поэзия начиналась с простого, обыденно-земного:

Мы из столбов и толстых перекладин
За складом оборудовали зал.
Там Гамлета играл ефрейтор Дядин
И в муках руки кверху простирал.

Удивление вызвало у нас попавшее на «Обь» стихотворение Юнны Мориц:

Послушай, птах! Возьми меня с собой.
Я буду крепко за крыло держаться,
Я буду насмерть с коршуном сражаться,
Как ты, у всей земли над головой.
Не думай, птах! Возьми меня с собой.

Своих стихотворений Лева ни разу мне не читал, хотя как-то упомянул, что страдал стихотворчеством, особенно перед окончанием школы с золотой медалью, и на первом курсе университета. Но потом, оставаясь неизменным любителем поэзии, отложил свои прежние сочинения, признав их не очень удачными, а желание уловить рифму за хвост сменилось другими увлечениями: студенческое научное общество, художественная самодеятельность, лидерство во всех общественных мероприятиях.
На «Оби» Лев включился в выпуск судовой радиогазеты все с тем же энтузиазмом, что и на «Кооперации», и постепенно подготовка материалов для очередных передач практически полностью перешла в его руки, к немалому удовольствию других членов редколлегии. Ему удалось уговорить капитана судна выступить с профессионально точным рассказом о том, что в течение десятков лет одинокий остров Буве в антарктических широтах «кочевал» на навигационных картах из одного океана в другой, пока, наконец, его координаты были более-менее точно определены. Под величественные звуки первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского шел рассказ об открытии шестого материка экспедицией Беллинсгаузена и Лазарева. Первый помощник капитана рассказывал о странах, вблизи которых проходил маршрут, и портах, которые предстояло посетить. Руководители научных отрядов говорили о задачах, которые удалось решить в рейсе. Ежедневно синоптик сообщал очередной прогноз погоды, а вахтенный штурман – координаты судна на момент передачи.

Иногда темы выпусков были довольно неожиданными. Так, при плавании в тропической зоне Лев предложил мне написать о расплодившихся в знойном климате нудистах, охочих позагорать голышом на вертолетной площадке. Стихотворение  мы сочиняли вместе:

Любитель загара, почтенный биолог,
Решил, что домой его путь слишком долог.
Закончив труды, изнывая от скуки,
Он скинул мгновенно рубаху и брюки.
Помыслив, он выставил вслед за спиною
Под солнце и брюхо, и всё остальное.
И вот, на смущенье акулам и дамам,
У всех на виду загорает Адамом.
И только, как слабым подобием фиги,
Прикрылся листочком ученейшей книги...
Нашлись продолжатели, рангом пониже:
Уже загорают без фиг и без книжек.
И лежа во всем естестве, словно в бане,
Они восклицают: «Назад к обезьяне!..»

Конечно, стих заканчивался обращением к совести тех, кто перепутал палубу экспедиционного судна с дикими джунглями. Этот стишок был встречен радиослушателями неоднозначно, вызвав неудовольствие рьяных любителей шоколадного загара.
 
На заре советских антарктических экспедиций чего только не было на столе в кают-компании и столовой команды! В особенности удивляли экзотические фрукты, а при плавании среди льдов каждые два дня выдавалось по большой плитке роскошного шоколада «Гвардейский». Лев к шоколаду относился равнодушно; в его лаборатории распечатанная плитка всегда лежала перед ним на столе, и он время от времени механически отламывал от нее дольку и отправлял в рот.

Еще у Льва была странность: он захаживал к начпроду дяде Саше Чуркину и брал каждый раз одно и то же – сушеные груши, твердые, как камень, которые с большим удовольствием грыз сам и предлагал погрызть собеседникам. Те извинительно отказывались, опасаясь за целость своих зубов и не испытывая никакого удовольствия от вкуса горелого фрукта.

С приходом судна в Ригу расстались мы как-то второпях, даже  не попрощавшись – мне нужно было срочно выезжать в Питер, а Леве еще предстояло организовать пересылку лабораторного оборудования в его институт.
У меня осталась подаренная им любительская фотография. На фоне кейптаунской бухты и диковинной Столовой горы он уверенно и бодро смотрит в объектив фотоаппарата, как в будущее, в котором, несомненно, осуществятся все его замыслы. На уголке снимка он написал: «В память об исключительно теплых и содержательных разговорах. Л. Хитров. "Обь", 2-я КАЭ».

*     *     *

Исследования, выполненные Львом в антарктической экспедиции, были первыми работами в океане, проведенными ГЕОХИ – Институтом геохимии и аналитической химии. Академик Виноградов, директор Института, остался доволен полученными результатами. Он умел смотреть далеко вперед и не только понимал, что работы в этом направлении актуальны в силу сегодняшних требований, но и предвидел, что в не так уж удаленном будущем они потребуются стране для укрепления ее оборонной мощи. Он предложил молодому сотруднику продолжить трудиться по той же тематике, считая ее перспективной как в плане кандидатской диссертации, так и для создания принципиально новой аппаратуры.
 
Работа – работой, а многообразная жизнь берет свое. Театры... музыка... попытки что-то рисовать... Коллекции – марки, монеты, какие-то значки...
Влюбленность – или уже любовь? – возвратила Льва к написанию стихов, в которых он обращается к любимой, оказавшейся где-то на Севере, за полярным кругом:

Не пишет.
А может, не знает?
Не пишет...
А может, не хочет?
Не пишет
Из дальнего края
Таинственной белой ночи.
...Не пишет...
А может, не может,
Себя на прошлом ругая?
Не пишет.
Не хочет тревожить?
Не знаю... не знаю... не знаю...

Своим вялым стихотворчеством Лев остался совершенно недоволен. Написал еще пародию на Евтушенко, выступавшего на вечере поэзии в его Институте. Тоже получилось неважно. Не было в ней той самой изюминки, которая делает стихотворение поэзией.

Зато в работе Льву повезло: он был включен в состав небольшой научной группы, отправившейся в семимесячный рейс на «Витязе» – прекрасно оборудованном корабле, предназначенном для комплексных исследований в Мировом океане. Одной из задач этой группы было изучение накопления экологически опасных веществ в воде океана, в организмах позвоночных и беспозвоночных, в морских отложениях, а также путей распространения радиации морскими течениями. Лев был единственным участником, имевшим опыт таких исследований, полученный в антарктической экспедиции.

Во время подготовки к рейсу руководителю группы, профессору Крепсу, пришлось выехать на научный конгресс в Аргентину, и вся тяжесть подготовки к работе на «Витязе», собирание многочисленного и сложного оборудования, упаковка и отправка его из Москвы — вся эта организационная сторона легла на плечи молодых сотрудников профессора. Крепс писал о них: «К чести моих товарищей, и прежде всего старшего из них, Льва Михайловича Хитрова, все было продумано, предвидено, собрано и упаковано, и, вероятно, лучше, чем если бы я сам занимался этим делом».
 
Стучавшие на стыках колеса скорого поезда, который вез участников экспедиции во Владивосток, где их ждал «Витязь»,  словно подсказывали ритм стихотворений, а  необъятные российские просторы наполняли легкие младшего научного сотрудника свежим ветром вдохновения. «Моя болдинская осень», – называл Лев этот год. Самым удачным он считал свое стихотворение «Купите омуля», в котором отразились его впечатления, как говорится, «одно к одному». Он был доволен и найденными рифмами, и почти частушечным размером, и отсутствием какой бы то ни было ходульности:

Из дому, до дому ли
Едут пассажиры.
«Купите омуля» –
Скажут старожилы.

...Станция Слюдянка
На самом Байкале.
Смех и перебранка
На маленьком вокзале.

...«А ну, пассажир,
Доставай рубли –
Это тебе омули,
Не головли!»

Омуль байкальский,
Жареный, с душком...
По песне сызмальства
Каждому знаком.

Не купить здесь омуля –
Просто преступление.
Но – колеса тронулись.
Хватит. Отправление!

Лев вез во Владивосток сконструированный им вместе с Кириллом Котляровым автономный радиометр – прибор, измеряющий радиоактивность морской воды. В рейсе на «Витязе» предстояло осуществить его опытную проверку, доводку и усовершенствование.
 
У радиометров, которые до этого применялись в морских исследованиях, в воду погружался только датчик той или иной конструкции, а измерительная и регистрирующая аппаратура находилась на борту судна и соединялась с датчиком при помощи кабеля. Работа с очень длинным, в несколько километров электрическим кабелем сопряжена с большими трудностями. Поэтому все такие радиометры опускались на глубины обычно не более 200 метров, редко до 1000 метров.
Глубоководный радиометр, впервые примененный на «Витязе», опускается на тросе без всякого кабеля; в водонепроницаемой оболочке прибора заключены все его узлы. Он может производить измерения радиоактивности последовательно на многих горизонтах. Радиометр регистрирует как естественную радиоактивность морской воды, так и излучение, которое является следствием ядерных взрывов и катастроф или захоронения в море радиоактивных отходов.

Кроме множества другого оборудования, Лев обеспечил доставку на «Витязь» двух батометров – огромных емкостей цилиндрической формы. Чтобы получить достаточное для последующего анализа количество растворенных в воде солей и, прежде всего, наиболее опасных радиоактивных изотопов, батометр на тросе опускается на заданную глубину. Там его клапаны прочно захлопываются, чтобы проба воды, взятая на этой глубине, при подъёме прибора на поверхность не смешивалась с водой других горизонтов. Пришлось немало повозиться с громоздкими сосудами, пока радиохимики вместе с гидрологами научились брать серии проб с разных горизонтов, вплоть до самых больших глубин. Выпаривание больших объемов воды и осаждение из них взвесей производилось в построенных Хитровым баках – отстойниках, установленных на палубе. После выпаривания из 200-литрового объема воды получалась только баночка сухого осадка, которую надо было везти на анализ в Москву.
 
Пришлось повозиться и с глубоководным радиометром. Обнаружилось, что вовнутрь его металлического кожуха где-то просачивается вода, и нужно было набраться терпения, чтобы тщательно проверять все прокладки, одну за другой. Однако потом дело пошло на лад, и с использованием этого прибора были проведены измерения радиации в морской воде вплоть до глубин в несколько тысяч метров. Такие глубоководные измерения радиоактивности прямо в море еще не делались в прежних экспедициях.

На «Витязе», как и в предыдущих плаваниях, Лев активно включился в выпуск судовой радиогазеты. Именно его отметил в своих записках профессор Крепс: «В течение нашего длинного рейса экспедиция получала систематическую и интересную информацию обо всей жизни корабля, научных достижениях, работе отдельных отрядов, о странах, куда мы заходили, и т. п., включая очерки о современной советской поэзии и поэтах. Хитров был любитель и ценитель поэзии».

*     *     *

А после экспедиции на «Витязе» жизнь Льва Хитрова заключалась в продолжительных командировках на научно-исследовательские суда и военные корабли для дальнейшего совершенствования и практического использования сконструированной им аппаратуры. Работы Льва Михайловича в значительной степени были направлены на оценку последствий испытаний ядерного оружия в тихоокеанском бассейне, на определение ущерба, наносимого ими окружающей природной среде. Написанное им тогда стихотворение «109 дней одного года» как бы совмещает обе стороны его деятельности той поры – научную и литературно-творческую. Глубина его переживаний уже не укладывалась в прокрустово ложе классических стихотворных размеров и рифм, и он обратился к вольному стиху – верлибру, позволившего наиболее точно совместить и почти научную строгость воспроизведения реальной действительности, и скупую точность сильных эмоций.

Это было на испытаниях
Современного вида оружия.
Это было посредине океана,
Который когда-то назвали Великим.
Было жарко – днем и ночью,
И термометр, снятый с балкона московской квартиры,
Показывал 32.
Это не мешало холодной войне.
И поэтому рядом с нами днем и ночью
Ходил американский эсминец.
Его мы прозвали «Джоном»
В честь американского президента.
Летучие рыбы перечеркивали путь нашего корабля.
Они были радиоактивны – как вода
И как воздух, которым мы дышали.
А мы – мы много работали.
Мы должны были узнать то, что еще не знали.
И это тоже была война –
Война не в окопах и блиндажах,
А в лабораториях,
Где термометр, снятый с балкона московской квартиры,
Показывал 32 днем и ночью
И где посуда летела со столов,
Когда океан, резвясь, показывал свою силу.
Нам некогда было обращать на него внимание –
Мы смотрели на него редко –
Когда утром – за час до восхода солнца
Вспыхивало зарево взрыва,
Такого же яркого, как солнце,
Но зажженного людьми,
Вероятно, очень похожими на нас.
Но часто атомное солнце не вставало –
Ведь его зажигали люди.
Они были людьми – и поэтому могли ошибаться.
И тогда мы смотрели на восход,
Ругая нерасторопность этих людей – наших врагов
И втайне восхищаясь природой,
Которая была и небом, и солнцем, и океаном,
И летучими рыбами, перечеркивавшими наш путь,
Которая была великой – и потому никогда не ошибалась,
Устраивая каждый день спектакли
Для людей и всего живого.

*     *     *

Многие годы исследования Льва Михайловича были посвящены «закрытой» тематике, и их результаты не публиковались в «открытой» печати. Это связано с тем, что он, вместе с другими сотрудниками ГЕОХИ, по решению «директивных органов», выполнял работы «особой важности», сведения о которых до недавнего времени были полностью засекречены.

В обстановке строжайшей секретности проходило и совещание на одной из баз военно-морского флота. Первый ряд блестел золотом адмиральских погон. За столом президиума –  министр обороны, главком военно-морского флота. Благородной серебряной сединой отливали головы президента Академии наук Келдыша, вице-президента Виноградова – директора ГЕОХИ, знаменитого академика Понтекорво.
Представители научных коллективов привычно кучковались по своим институтам. Интеллигентно, как всегда, и несколько высокомерно держались особняком специалисты из кораблестроительного ЦНИИ Крылова. Несколько оробелыми среди адмиралов выглядели офицеры из военно-морского училища радиоэлектроники. Независимо и, как казалось Льву, даже вальяжно разглядывали окружающих сотрудники Института атомной энергии имени Курчатова.
 
Выступавшие адмиралы развивали, в сущности, одну и ту же тему.
Атомные подводные лодки, вооруженные баллистическими ракетами с ядерными боеголовками, являются важнейшей составной частью стратегических наступательных сил потенциального противника. Неограниченный район плавания в сочетании с высокой скрытностью делает атомную лодку практически неуязвимой. Своевременное обнаружение подводных лодок и постоянное отслеживание их перемещений является первой и главной задачей в борьбе с ними, при наличии неминуемой угрозы обеспечивая нанесение эффективного упреждающего удара.
Развитие военно-морской техники постоянно идет по двум направлениям. С одной стороны, совершенствуются способы повышения скрытности подводных лодок, с другой – разрабатываются и совершенствуются методы преодоления скрытности, которые основаны на свойствах физических полей, присущих атомным субмаринам. Возможности основного метода поиска подводных лодок – гидроакустического – находятся на пределе ввиду активной разработки мер противодействия ему.
Необходимы принципиально новые подходы, необходимы методы, которые на много лет вперед обеспечивали бы наше превосходство в Мировом океане.
 
Поэтому мы обращаемся к самым авторитетным ученым нашей страны с просьбой сосредоточить усилия на разработке и широкомасштабном внедрении иных, неакустических методов поиска и обнаружения атомных лодок и поддержания устойчивого контакта с преследуемой субмариной.
 
Как известно, работа ядерного реактора сопровождается нейтронным излучением, выходящим за пределы корпуса подводной лодки, и, как следствие, появлением  в морской воде радиоактивных изотопов ряда содержащихся в ней элементов. Пока работает реактор, атомная лодка тащит за собой шлейф радионуклидов – атомов вещества, которые путем радиоактивных превращений переходят из одного энергетического состояния в другое.

Перед разработчиками аппаратуры стоит задача обнаружения радиационного следа в океане, отделения его техногенной составляющей от природного фона, оценки ее объемной активности и надежного определения – какой объект является источником радиационного излучения, где он находится, как перемещается. Для нас принципиально важно опередить наших соперников, которые как по информации, полученной разведывательной службой, так по сведениям, просочившимся в  открытые источники, не имеют таких приборов и не обладают средствами защиты от обнаружения по радиационному следу, но интенсивно проявляют интерес в этом направлении.

Выступавшие ученые были осторожны в оценках и прогнозах. Конечно, в принципе возможно обнаружение подводных лодок по их тепловому следу или магнитному полю, но вряд ли можно ожидать от этих методов высокой эффективности. Лейтенанты из отдела неакустических средств поиска оживились, когда академики назвали перспективным метод обнаружения атомных подводных лодок по радиационному следу.
 «Курчатовцы», многих из которых Лев  хорошо знал лично, были уверены, что именно им будет поручено быть головной организацией в разработке аппаратуры обнаружения атомных лодок по радиационному следу. Ведь у них уже были некоторые заделы, и именно к ним в институт даже командировали офицеров из научного центра ВМФ для освоения новой техники, внедрение которой представлялось бесспорным, хотя аппаратура и метод слежения еще только разрабатывались.
Лев Хитров составил основную конкуренцию «курчатовцам». Условия конкуренции были предельно жесткими: свою правоту приходилось доказывать не столько в научных дискуссиях, сколько непосредственно на кораблях в океане, отслеживая радиационные следы атомных подводных лодок противостоящей стороны в местах их базирования и боевого патрулирования.
 
«Курчатовцы» предприняли экспедицию в Средиземное море и Атлантику для исследования радиоактивной следности атомных подводных лодок, входящих в состав ударных сил НАТО. Само слово «следность» Лев воспринял с недоумением и недоверием: ни орфографический, ни толковый словарь русского языка его не содержали. «Слышал бы Даль, как можно терпеть такой "новояз"». Он несколько успокоился лишь когда нашел это слово в морском орфографическом словаре.
Хитров, озабоченный бесконечным «выбиванием» денег на проведение работ, тоже отрабатывал свою аппаратуру на боевых кораблях, в многочисленных командировках, чаще всего – на Тихий океан. Особое внимание он уделял обучению и  практической подготовке на всех флотах специалистов по работе с уникальной поисковой аппаратурой. Результаты морских экспедиций оказали существенное влияние на совершенствование конструктивных решений.

Те, кто лично знал Льва Михайловича, неизменно отмечали его целеустремленность, твердую волю и железную выдержку. Итогом многолетних исследований стал созданный Хитровым комплекс аппаратуры, не имеющий аналогов в мировой практике. Его испытания показали лучший результат, и он был принят на вооружение военно-морского флота.
 
Конечно, Лев знал, что его в работа выдвинута на соискание Ленинской премии – высшей награды за выдающиеся научные достижения и изобретения. Радоваться он не спешил: сколько раз подобные представления, особенно по «закрытой» тематике, оставались без последствий. Однако сердце дрогнуло, когда он был вызван в «первый отдел» и его под роспись ознакомили с совершенно секретным документом о присуждении Ленинской премии за 1984 год – «За создание специальной техники». А институт за эту работу был награжден орденом Октябрьской революции. «Хорошо хоть то, – отшучивался от поздравлений коллег свежеиспеченный лауреат, – что дырочку для медали прокручивать на лацкане не придется, разве только с обратной стороны пиджака, ведь награждение-то секретное».

Почти одновременно с получением Ленинской премии произошло и другое радостное событие: для его института на финской верфи было построено научно-исследовательское судно «Академик Борис Петров». Прекрасно оборудованное, оно было предназначено для работы в любых районах Мирового океана, включая Арктику и Антарктику.
 
Хитров участвовал в приемке судна и был в его первом рейсе. Всё его восхищало: белоснежный красавец с пятью научными лабораториями, вычислительным центром, глубоководным эхолотом, электрогидравлическими лебедками. Все лебедки имеют цифровые измерители усилия и скорости выборки и травления троса, оборудованы системой, позволяющей отслеживать усилие лебедки, заданное оператором. Приятно даже просто подняться по парадному трапу, пройти по тиковой палубе. Старпом объяснил: «Тиковое дерево долговечно, оно обеспечивает великолепные свойства палубы и преображает ее внешний вид. Тик, даже мокрый, обеспечивает отличное сопротивление скольжению. Он показывает отличную жесткость и прочность».

*     *     *

Коллег и друзей Льва Михайловича поражали его эрудиция, острый ум, наблюдательность. Его сосед по московскому дому, капитан 1 ранга Дукельский, в отставке – журналист и историк военно-морского флота, делится своими воспоминаниями: «Он любил поэзию и иногда нам читал стихи Маяковского, его лирику. Читал артистично. Вообще артистизм был в его натуре... Какие только люди не побывали в его квартире, пахнущей морями, иноземными странами, дальними странствованиями. Адмиралы, ученые, артисты... И всегда, на всех вечерах он вел конферанс. Находчивый, остроумный, Лев умел растормошить всех, стать центром общества, но не подчеркивать это, а незаметно управлять событиями».
На встречах у Льва Михайловича друзей всегда ждал обильный стол. Да, это были уже не те пересушенные груши, которыми он потчевал приятелей в далекой молодости. Теперь он сам недурно готовил различные, весьма сложные блюда и напитки.

А стихи? Стихи отошли на второй план. Впрочем, лучше самого Льва никто об этом не сказал.

Ваши отзывы прохладные
Мне награда за грехи:
Пусть неладные, нескладные,
Ну, да все-таки стихи!

До поры, до срока скрытые,
Я собрал и выдал вам
Те листочки позабытые,
Что валялись по углам.

И хоть наше время плотное,
Все же я могу сказать,
Что в минуту безработную
Их не мог не написать.

И – конец труда нелишнего –
Встанет этот томик мой
Мне на полку шкафа книжного,
Как в команду – запасной.

Что сидит пока и греется
Позади своих ворот
И немножечко надеется,
Что придет его черед.

Ну, а если не получится,
Здесь обиде – не бывать:
Значит, есть в команде лучшие,
Им сегодня и играть.

Все равно, я буду счастливым.
Запасной –
пусть запасной.
Я в Поэзии участвовал,
и она –
Всегда со мной!

*     *     *

Первое сообщение было бестолковым и неопределенным: «На Чернобыльской атомной электростанции произошел несчастный случай. Один из реакторов получил повреждение. Принимаются меры с целью устранения последствий инцидента. Пострадавшим оказана необходимая помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего».
 
В среде московских физиков и химиков кругами по воде пошла более подробная информация, которой трудно было поверить: «несчастный случай» – это катастрофа, мощнейший взрыв с разрушением активной зоны реактора и выбросом огромного количества радиоактивных продуктов.

Сотрудники института, в котором работал Лев, стали срочно готовить специальное оборудование, необходимое для измерения уровня радиации в зоне аварии и определения границ ее распространения. Начали поступать пробы из зоны радиоактивного заражения, анализы шли круглосуточно, сотрудники – радиохимики работали в три смены.
 
Лев Михайлович был одним из первых, отправившихся к месту аварии. Когда он ехал из аэропорта в город Припять, где расположился штаб по ликвидации последствий аварии, по дороге навстречу двигался непрерывный поток машин – эвакуируемое население – сотрудники атомной станции и их семьи. Автомобиль остановился на большом расстоянии от станции. «Дальше ходу нет», – сказал дежуривший милиционер. Здание станции выглядело как-то несуразно, на месте четвертого блока даже на расстоянии был виден зловещий провал, из которого поднимался столб белого дыма, подсвеченный снизу оранжево-малиновым сиянием. Казалось, что и воздух какой-то необычный – «со вкусом радиации», подумал Лев, и возразил самому себе: «Какой может быть вкус у радиации!».
 
Из подъехавшего бронетранспортера вышел давний знакомый Льва Михайловича – академик Легасов из Курчатовского института. В Чернобыле он возглавлял научную группу, целью которой было выработать мероприятия, направленные на локализацию происшедшей аварии. На бронетранспортёре Легасов выезжал непосредственно к реактору, чтобы лично убедиться, достоверны ли показания датчиков, установленных на аварийном блоке. Председатель правительственной комиссии отговаривал академика от таких поездок, связанных со смертельным риском, но убедить Легасова было невозможно.

Вроде бы совсем недавно Легасов и Хитров одновременно получали Ленинские премии; когда торжественная часть подошла к концу, Валерий Алексеевич взял Хитрова под руку: «Ну, а теперь поговорим, как химик с химиком». Лев вспомнил грубоватую шутку студенческих времен: «...Как маммолог с маммологом...». Однако вслух он этого не сказал: Легасов, хоть и младший по возрасту, был «полным» академиком – действительным членом Академии наук СССР и первым заместителем директора Института атомной энергии, а Хитров – всего лишь кандидатом химических наук. В академической среде иерархия соблюдалась строго: в соответствии с научным титулом к одним дозволялось обращаться «глубокоуважаемый», к другим – «многоуважаемый», а к третьим уж вовсе запросто – «уважаемый».

«Свяжитесь с Абагяном из Минатомэнерго, – предложил Валерий Алексеевич, – он ответственный за организацию дозиметрических измерений в районе станции. И во всех близлежащих районах. С вашей аппаратурой вы будете особенно полезны». Лев обратил внимание на серый цвет лица и усталые, ввалившиеся от бессонницы глаза академика. Его руки заметно дрожали, и говорил он отрывистыми фразами, как бы преодолевая внутреннюю напряженность:

«Хорошо, что вы так быстро приехали. Защита вод – тут одна из самых актуальных  проблем. Водоносные слои под станцией расположены на глубине 32 метра, и в этом смысле она была очень неудачно поставлена. Если даже какая-то часть ядерного топлива попала туда, налицо угроза заражения радионуклидами бассейна, который питает значительную часть Украины. Припять уже сама по себе представляет заметный водный бассейн. Но она впадает в Днепр. Но что такое Днепр, говорить не приходится. Повторяю, что подпочвенные воды неглубоко находятся под Чернобыльской станцией. Для нас с вами главная проблема – обезопасить население, проживающее вдоль бассейна Днепра. Если после выброса часть радиоактивности попала в воду, следующим  мероприятием по защите, скажем, Днепровского моря и всего водного бассейна было бы возведение защитных дамб на всех малых и больших реках, и применение абсорбентов, способных связывать радиоактивные частицы и радионуклиды, если бы они на воде появились.
Это я вам как химик химику говорю».
 
«Как маммолог маммологу», – вспомнилась Льву неуместная шутка.

*     *     *

Правительственная комиссия приняла решение об эвакуацию населения из местностей, прилегающих к атомной электростанции. Название «Зона», заимствованное из романа братьев Стругацких «Пикник на обочине», стало едва ли не официальным термином, обозначавшим зараженный район, очерченный 30-километровым радиусом вокруг места аварии.
 
Хитров вошел в состав штаба, руководившего всеми работами по ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС. Он стал «главным сталкером», начальником постоянно-действующей комплексной радиогеохимической экспедиции в Чернобыле. Для проведения работ в Зоне Лев вызвал специалистов, обучением и практической подготовкой которых руководил в последние двадцать лет, – моряков с Черноморского, Северного и Тихоокеанского флота.
 
Его уникальная аппаратура позволяла осуществлять непрерывный контроль уровня радиоактивности речной воды в Припяти и Днепре, улавливать тончайшие нюансы ее загрязненности. На основании выполненных измерений было установлено, что ни до весеннего паводка, ни после него, воды Днепровского бассейна не содержали загрязнений, превышающих предельно-допустимые концентрации, которые угрожали бы здоровью людей. Это обстоятельство позволило отказаться от планов строительства масштабных и дорогостоящих защитных сооружений.

В кратчайший срок был создан «сухопутный» мобильный вариант прибора – подвижные радиометрические комплексы на автомашинах. Для оценки степени зараженности местности в средней и дальней зонах загрязнения были организованы полевые отряды.

Однако пребывание в зоне радиоактивного загрязнения не прошло бесследно. Лев никогда не жаловался на здоровье, но тут уж по приезде в Москву нельзя было скрыть от родных приступов кашля и тошноты, головной боли и головокружения. В семье были серьезно обеспокоены, особенно после того как пришлось отдать на захоронение ботинки, в которых он приехал из «Зоны» – они сильно фонили при замере уровня радиоактивного излучения.

Снова и снова возвращаясь в район аварии, Лев Михайлович со своей группой исследователей занимался детальной съёмкой радиоактивного загрязнения местности. В итоге работы появлялись все более и более точные карты, которые говорили о степени загрязнения различных территорий.

*     *     *

К встрече своего американского коллеги, гарвардского профессора Ричарда Вильсона, Лев Михайлович готовился, как протокольный отдел МИДа готовится к встрече чрезвычайного и полномочного посла. Хитров был уже наслышан об эксцентричных суждениях этого крупнейшего авторитета по проблемам радиационной безопасности. Поэтому он решил свести к возможному минимуму оттенок официозности в их общении, в чем немалые надежды возлагал на помощь жены. Альбина Михайловна не только испекла по особому рецепту лимонный кекс, но и приготовила свое фирменное блюдо – пирожки с капустой. А сам Лев, узнав, что встреча с заморским профессором состоится в вагоне поезда, рысью помчался в ближайший магазин, не забыв заглянуть там в директорский кабинет, и вернулся домой с палками дефицитной сырокопченой колбасы и бутылками прозрачного, как детская слеза, напитка, труднодоступного в условиях горбачевской борьбы с пьянством и алкоголизмом.

Нагруженный этой снедью, Лев Михайлович ввалился в купе спешащего в Киев поезда. «Бородатый и веселый», отметил сопровождающий Вильсона корреспондент из «Лос Анджелес Таймс».

После первых рукопожатий Хитров предложил выпить по русскому обычаю за знакомство. «Тем более, – подмигнул он собеседнику, – что, как говорят, водка – это лучший способ защититься от радиации». Американский эксперт выразил готовность поддержать традиционный тост советского океанографа (так ему было удобнее обозначить научную специализацию мистера Хитрова), но высказал сомнение насчет медицинского эффекта, производимого водкой. Более того, он заметил, что сигарета, которой попыхивает Хитров, демонстрирует куда больший риск здоровью, чем радиация, подобная той, с которой они столкнутся в предстоящей поездке по местам, подвергшимся загрязнению вследствие самой большой в мире ядерной аварии.
Далее пошел профессиональный разговор о цезии-137, о рекультивации земель и строений в зоне, о новых рисках, которые создает весенний паводок. Вспомнили даже Достоевского с его иррациональной улыбкой и причудливой экспрессией. Заокеанский специалист высоко оценивал меры, предпринятые для ликвидации последствий чернобыльской аварии, но Лев все более проникался убеждением, что тот недооценивает ее влияние на здоровье миллионов людей.

*     *     *

В активе чернобыльской научной деятельности Хитрова решение и других задач: им разработаны предложения по применению методов обеззараживания природных и промышленных вод с использованием природных материалов, дана оценка поступлению в атмосферу опаснейших для здоровья человека тяжелых металлов, применявшихся для «усмирения» взбушевавшегося реактора. Каждый раз его коллеги – члены Правительственной комиссии – отмечали неординарность мышления Льва Михайловича, его умение посмотреть с новой, совершенно неожиданной стороны даже, казалось бы, на давно известные факты и явления.

А для себя Лев отметил дружный, согласованный характер работы специалистов различных организаций. Внимательно изучалась информация, полученная из разных источников, и при расхождении данных не проявлялось какой бы то ни было нервозности. В таких случаях, чтобы понять истинное положение вещей, обычно выполнялись дополнительные измерения и уточнения.
 
Среди всех участников обсуждений Лев в особенности выделял академика Легасова. Его научная и организаторская работа опиралась на разрабатываемую им концепцию безопасности, на доказательство необходимости создания новой методологии обеспечения безопасности. Развитие техносферы неизбежно влечет появление угрозы крупнейших катастроф с огромными человеческими жертвы. Их уже невозможно предотвратить, опираясь на традиционные представления о безаварийности. Необходимо сформулировать новые критерии безопасности и иметь современную методологию её обеспечения. Эти взгляды разделял и поддерживал Хитров.

Тем более жесточайшим ударом по всему мироощущению Льва Михайловича стало известие о том, что 28 апреля 1988 года, на следующий день после второй годовщины чернобыльской катастрофы, Валерий Алексеевич Легасов покончил с собой.
Лев терялся в догадках. Только и разговоров было, что о причинах самоубийства академика. Не вынес страданий от лучевой болезни, полученной при многократном превышении допустимой дозы радиоактивного облучения? Несправедливость высшего руководства страны в лице Горбачева, дважды отклонившего представление Виталия Алексеевича к званию Героя социалистического труда? Нет, не таков был Легасов, чтобы физическое состояние и страшные диагнозы, как и немилость начальства, заставили его добровольно уйти из жизни. А, может быть, причиной смерти Легасова явился комплекс Сальери у его коллег по институту, попросту говоря, банальная зависть? По чину ли полез академик со своей концепцией безопасности, да еще выступил с нею в партийной печати – газете «Правда» и журнале «Коммунист»? Кандидатура Легасова, первого заместителя директора Института атомной энергии имени И.В. Курчатова, была завалена при голосовании на выборах в научно-технический совет института: «за» было 100 голосов, а «против» – 129...
 
Такое предположение явилось тяжелым моральным уроком для доверчивого и открытого людям Льва Хитрова. Он словно в одночасье состарился на несколько лет и, встречаясь с коллегами, ловил себя на подсознательно вкрадывающейся мыслишке: «А не держит ли мой приятель кукиш в кармане?»

*     *     *

В мае 1991 г. Хитров принял участие в 1 Международном конгрессе памяти Андрея Сахарова «Мир, прогресс, права человека» и работал в секции по установлению причин и масштабов последствий катастрофы на ЧАЭС. Лев Михайлович не был удовлетворен вынесенными на обсуждение докладами и сообщениями. Тон задавали зарубежные ученые, не удосужившиеся всерьез ознакомиться с фактическим положением вещей. Все тот же профессор Ричард Вильсон снова повторил с высокой трибуны уже набившее оскомину сравнение наносимого радиацией ущерба с вредом, приносимым курением. Чернобыльскую катастрофу он приравнивал по последствиям к наводнению в Бангладеш и пожарам на нефтяных промыслах в Кувейте, совершенно пренебрегая эффектами последействия аварии.

Лев, которому так и не дали слова на пленарном заседании конгресса, утверждал на секции и в общении с коллегами в кулуарах, что дети, испытавшие на себе воздействие малых доз радиации, даже в малых дозах, находятся в состоянии, которое вызывает опасения: «Самоуспокоенность не менее опасна, чем паника. Именно поэтому необходимо создать национальную образовательную сеть, которая поможет людям больше узнать о воздействии техногенных катастроф на их здоровье и безопасность и повысит их способность вести себя сообразно возникающим рискам».

*     *     *

Не только в науке оставил свой след Лев Хитров – он оставил его в океане человеческого горя, вызванного чернобыльской катастрофой.

Идея создания общественной организации, которая защищала бы законные права и интересы «ликвидаторов» – участников ликвидации последствий чернобыльской аварии, а также и жителей территорий, пострадавших от катастрофы, появилась одновременно у многих небезразличных людей, в особенности у тех, кто столкнулся с равнодушием чиновников к их жизненным нуждам.

Лев Хитров был одним из инициаторов создания «Союза Чернобыль» СССР, на учредительном съезде которого он был избран первым президентом Союза, а затем был его почетным президентом. Союз, девизом которого были слова «Гуманность. Милосердие. Братство. Защищенность», отстаивал законные интересы ликвидаторов и жителей радиационных территорий, их право на достойную жизнь, боролся с замалчиванием и несправедливостью.

Особенно много времени занимала работа с письмами и заявлениями граждан, пострадавших вследствие воздействия радиационных факторов. Лев как президент Союза отстаивал интересы ликвидаторов во властных структурах, пробивал инициативы и предложения по улучшению медицинского, лекарственного и санаторно-курортного обеспечения чернобыльцев. Особенно много времени и сил  Лев Михайлович отдал на разработку и совершенствование «Закона о чернобыльцах» – Закона о социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС. В министерстве соцобеспечения и министерстве здравоохранения уже знали: если к ним идет Хитров, значит, он без своего не уйдет.

Как президент Союза Лев вел прием посетителей в Музее гражданской обороны, где, за неимением собственного помещения, базировался штаб организации. Люди приходили к нему с самими разнообразными просьбами, предложениями и жалобами. Чаще всего обращались по вопросам пенсионного обеспечения и компенсации за причиненный ущерб. Одни просили юридической помощи, другие жаловались на равнодушие и хамство мелких чиновников, а какая-то бабушка требовала немедленно починить ей поломанный унитаз. Приходили граждане, не только физически пострадавшие, но и глубоко психологически травмированные, с порога начинавшие материться. Лев, на дух не принимавший сквернословия, терпеливо выслушивал нецензурную брань, пытаясь разобраться, на что именно жалуется разъяренный ликвидатор.

Президент Ельцин своим указом наградил Льва Михайловича вместе с группой других руководителей Союза орденом «За личное мужество». Он был избран действительным членом Нью-Йоркской академии наук.
 
Много лет я ничего не знал о своем соплавателе, работы которого были глубоко засекречены, пока, наконец, не увидел однажды его лицо в телевизионном репортаже с НИС «Академик Борис Петров». Судно отправлялось в научный рейс в Тихий океан, а Лев был на нем начальником экспедиции. Я не узнал бы его, но, когда его фамилия была названа, я увидел знакомые черты в почтенном седовласом джентльмене с огоньками былой молодости в глазах. Меня удивило, что он держал в зубах короткую фирменную трубку; а мне помнились времена, когда он не курил.
Лев Михайлович Хитров, заведующий лабораторией и главный конструктор Института геохимии и аналитической химии им. В.И. Вернадского, был одним из первых ученых, оценивших глобальный характер чернобыльской катастрофы. Он словно торопился успеть сделать все то, что считал в жизни своим моральным долгом. Одна за другой появлялись посвященные актуальным радиоэкологическим проблемам его статьи, написанные единолично или с соавторами, и сборники под его редакцией.
 
Оберегая человечество от угрозы атомной смерти, он не смог уберечься сам и лучше других понимал, что значит его болезнь – лейкемия. В декабре 1997 года, находясь в очередной раз в клинике Российского гематологического центра, он написал стихотворение, посвященное Альбине Михайловне Тузовой, горячо любимой жене и коллеге.

Всё это может быть в последний раз.
И дальше будет всё.
Но без тебя.
Ведь где-то же сидит последний час,
С тобой о встрече вовсе не скорбя.

Вертеться будет в космосе земля
Да звёзды, отражаясь на воде,
Услышат крик последний журавля,
Но не придут на выручку в беде.

...И всё же есть глубокий оптимизм
Светить, гореть - и видеть без прикрас,
Что жизнь-то
потому она и Жизнь,
Что может быть в ней всё в последний раз.

Ему оставалось жить какой-то месяц.

Когда-то Лев Хитров в статье памяти своего товарища, крупного ученого, сравнил его судьбу с полетом: «...Мощный реактивный самолет, давно перейдя сверхзвуковой рубеж, шел и шел по невидимой, но угадываемой гигантской параболе. До точки, откуда начнется спуск, еще вроде бы далеко. Но в один момент все кончилось – металл устал». По-видимому, написав эти слова, Лев с суеверной осторожностью примерял их на себя.

Через двенадцать лет после чернобыльской аварии в центральной газете был напечатан некролог памяти выдающегося ученого и видного общественного деятеля Льва Михайловича Хитрова.

*     *     *

Из разрозненных листочков и записных книжек Альбина Михайловна собрала книжечку стихотворений мужа, которая была издана крохотным тиражом. В книжечку, помимо прочих, попало стихотворение, содержавшее строчки:

...Я люблю и смеюсь, ни о чем не жалея,
Я сражался и жил, как умел, по мечте.
Ты прости, если лучше сказать не умею,
Припадаю, Россия, к твоей красоте.

Под стихотворением стояла дата – 1973. Кто-то потом сказал, что это – слова известной песни, принадлежащие перу поэта Михаила Анчарова. «Ну и что, – возразила Альбина Михайловна. – Лева так жил, и не зря он переписал именно это стихотворение. Он имел право так сказать и о себе».

Книжечку она озаглавила «Зеленый луч». «Почему? – удивились друзья. – Ведь в ней ни разу не упоминается ни в прямом, ни в переносном смысле это редкостное оптическое явление». Альбина Михайловна разъясняла, что мечта увидеть зеленый луч появилась у Левы еще в детстве. Согласно старому поверию, тот, кто наблюдал такое явление хоть раз в жизни, обретает долголетие и удачу в жизни и в любви, а по другим представлениям – приобретает чудесную способность заглядывать в сердца людей. Еще в антарктической экспедиции Лев нередко, когда погода и работа позволяли, поднимался на мостик и смотрел в сторону заходящего солнца. Но повезло только на «Витязе», где однажды довелось увидеть, как уходящий за горизонт  последний узкий золотой сегмент вспыхнул нa мгновение ярким зеленым светом. Лев говорил, что это явление он воспринял с непонятной самому себе грустью: «Наконец-то судьба подарила мне заветную вспышку, и ничего в моей жизни не изменилось. Может быть, какие-нибудь неожиданности уготованы мне в будущем?». А разве не обрел он удачу в жизни и в любви? «Он верил в жизнь,– написали в предисловии родные ему люди, – и этот небольшой сборник стихов мы посвящаем памяти мудрого, скромного, любящего и любимого человека». А название –  пусть так оно и будет.

*     *     *

Существовала добрая традиция – называть новые исследовательские морские суда именами выдающихся деятелей науки. Не то чтоб эта традиция была теперь забыта, а просто состав научно-исследовательского флота не пополняется новыми судами. Так и не появился НИС «Лев Хитров».

Ну что же, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Пусть сохраняют память о замечательных ученых те суда, на которых они ходили в дальние экспедиционные рейсы, где делали вошедшие в анналы истории научные открытия. Такие суда, как НИС «Академик Борис Петров».

Однако на просторах всемирной сети я наткнулся на письмо капитана  от 1 января 2010 г., адресованное руководству института, которое обрисовывает совсем иную картину.

«НИС "Академик Борис Петров" находится под арестом в порту Мумбай, Индия.
Во время ремонта... украдены и проданы запасной якорь, парадный трап левого борта, радиопередатчики "Бриг" и "Корвет"... На мостике нет даже радиолокатора... Техническое состояние судна ужасное! Достаточно только назвать гребной вал, топливные танки, балластные танки, фановую систему, кондиционеры, уничтоженные геологические лебёдки на баке и на корме, сгнившие палубные перекрытия...

Не работает кормовая гидравлическая глубоководная лебёдка, а в составе экипажа нет специалиста по гидравлике...

Уровень зарплаты такой, что хорошие специалисты не желают работать на нашем судне – идут те, кого уже нигде не берут – алкоголики, наркоманы, воры, или пенсионеры, которым деваться некуда...

Экипажу не перечисляется аванс и есть неофициальные угрозы воровства и продажи судового имущества и топлива – местный мафиози Абдула постоянно предлагает ночью воровать топливо и сразу выплачивать наличные в долларах. Некоторые члены экипажа... настоятельно советуют и даже требуют именно так решать финансовые вопросы... Абдула, получив от кого-то номер телефона, звонит каждый день, объясняет, что раньше все капитаны именно так и решали свои финансовые проблемы, что моряки с НИС "Академик Борис Петров" постоянно продавали в городе инструмент, подшипники, запчасти, судовое имущество...
 
Надеемся на Ваше понимание и помощь», – обращается к руководству ГЕОХИ капитан.
К письму капитана приложены фотографии, на которые страшно смотреть.
Съеденные ржавчиной борта, трапы, крышки люков, трубопроводы и фланцевые соединения.

Следы от выдранной с мясом не то научной, не то навигационной аппаратуры.
А вот и само судно, завалившееся набок, со стертым наполовину названием на его борту...

Бесхозность и разруха.

Вот отклик одного из читателей на письмо капитана (июнь 2011 г.):
«Тиковая палуба сгнила... Гидравлические лебедки доведены до такого состояния, что при разборке механизмы поставить назад не было возможным, они просто рассыпались. Остались только корпуса. Их в срочном порядке загрузили на судно в качестве нерабочего металла – хлама, лежащего до сих пор в трюмах судна».
Другой отклик (апрель 2012 г.):
 
«Боже мой... была на "Петрове" в 1984 году, и в 1987– в Калининграде... Шикарное по тем временам было судно, набитое техникой – и научной, и бытовой (одни "Розетты" чего стоили и многопозиционный эхолот).

Как хорошо, что Хитров умер, и другие начальники экспедиций научных – тоже... не дожили до позора такого...».

Что может быть страшнее такого позорища: «Как хорошо, что Хитров умер»?!

Вот, наконец, слабенький лучик света в этой кошмарной безнадёге:
«10 декабря 2012 г. Высокий суд Мумбаи снял арест с российского научно-исследовательского судна "Академик Борис Петров", оно уже покинуло гавань порта в Мумбаи и направляется на ремонтную базу».
И еще – проблеск надежды.
«Сегодня (9 января 2013 г.) НИС "Академик Борис Петров" благополучно завершил переход из порта Мумбай (Индия) в порт Тянь-Зинь (Китай) для проведения там планового капитального ремонта».
Пока мы молоды, мы думаем, что наши друзья будут жить вечно – как, впрочем, и мы сами. Что с того, что мы двадцать (тридцать, сорок...) лет не виделись? Еще все впереди, еще успеем повстречаться и вспомнить былое, ведь мы храним верность идеалам нашей молодости, вот как-нибудь потом... И только через годы внезапно осознаем, что это «потом» уже никогда не состоится...