С добром к людям. О творчестве Павла Косенко

В. Мотовилов
С  ДОБРОМ   К  ЛЮДЯМ

2 0 1 4  Г О Д   В  Р О С С И И  —   Г О Д   К У Л Ь Т У Р Ы   


Эта книга Вл. Мотовилова состоит из двух произведений:  в неё вошли повесть "С добром к людям" и рассказ "Отступник от веры".  Повесть освещает  творческий путь омичей Николая Анкилова и Павла Косенко, сумевших направить свои усилия, чтобы стать писателями, осуществив свою мечту по созданию значительных художественных произведений. Подробно освещается, как  юный Косенко стремился, чтобы молодые литераторы, его земляки,  вошли в писательский мир. Автор даёт в книге атмосферу жизни 50-х годов Сибири, когда шло становление поколения послевоенного времени. Повесть нацеливает читателей на изучение творчества сибирских писателей. В  рассказе раскрывается, как жадность губит человека, как трудовой путь перехлёстывает дорогу к людям скупость. 
Читатель с интересом познакомится со стойкостью молодого поколения в советскую эпоху.

Вл. Мотовилов
С   Д О Б  Р О М   К   Л Ю Д Я М    

ГЛАВА   ПЕРВАЯ

Н И К О Л А Й   А Н К И Л О В   


Жизнь быстротечна. В детстве казалось:  дни медленно движутся к зимним каникулам, как в юности не можешь дождаться с утра полдник, чтобы искупаться. Зимой ожидалось не окончание второй учебной четверти, а наступления новогоднего праздника,  веселья у нарядной ёлки. Медленно тянулось детство. Чуть быстрее юность. После тридцати лет года измерялись быстротечными месяцами. Не успеешь оглянуться — ты уже пенсионер. Печально, но тебя уже покидают навсегда твои родные, друзья, товарищи. Что поделать — такова жизнь. А потому надо помнить, кто был рядом с тобой — добрым звучным словом отозваться о нём.
В 70-е годов прошлого века омичей обрадовала пьеса Николая Пантелеймоновича Анкилова (1923 — 1983) "Солдатская вдова". Добрый подарок он преподнёс нам. Многие театры страны ставили его пьесу, шла она с успехом и за рубежом. Немало в то время  появилось доброжелательных рецензий и отзывов зрителей. Автор пьесы стал лауреатом Государственной премии РСФСР имени  К. С. Станиславского. Гордились мы воспрянувшему дарованию Николая Анкилова. Как же, наш товарищ, фронтовик, сибиряк! Читательский интерес к нему, как к драматургу, прозаику, поэту возрос.
Где же он оттачивал и шлифовал своё мастерство? Когда  началось раскрываться его  творчество? Ветеран Великой Отечественной войны Пётр Алексеевич Гаев, долгожитель, отшагивающий свой десятый десяток лет, вспоминает:
— В Калачинске редакция районной газеты "Калачинская правда" создала литературное объединение — редактором тогда был Силин. Я и секретарь парткома совхоза "Осокинский" Николай Пантелеймонович Анкилов ездили в райцентр на эти литературные заседания, на которых обсуждали произведения местных авторов. Секретарь парткома  сблизился с работой  районной газеты, опубликовал ряд материалов о жизни осокинцев, редакция газеты и пригласила его к себе на работу. Пробу пера он начал в районной газете "Калачинская правда", обогащаясь материалом в поездках по сёлам  и деревням Калачинского района.
Литературное объединение, встречи с любителями литературы толкнули его к мысли: "Не выйдет ли что у меня, если что-нибудь сочиню?". И Николай Пантелеевич дал согласие работать в газете "Калачинская правда".  Не будь литобъединения, возможно, и не раскрылся бы талант Николая Анкилова.  Первые его рассказы появились на страницах районной  газеты "Калачинская правда". Калачинцы с интересом их читали. Разве не честь для газеты иметь литсотрудника с опытом воина и  со знанием послевоенной жизни? Редакция районной газеты дорожила начинающим журналистом, который на страницах газеты со знанием  раскрывал  проблемы села.
 Его корреспонденции замечены в области, поэтому он не задержался долго в районной газете — ему предложили работу на Омском радио. Репортажи Николая Анкилова зазвучали в эфире. В это время бурно начало развивается в Омске телевидение. Выстроили телецентр.  В журналистах — острая нужда. Живого, подвижного, творчески растущего журналиста с богатейшим жизненным опытом приглашают работать на телевидение. Возможность публично рассказывать и показывать вдохновляло Николая Анкилова. Новая работа его полностью поглотила. Он напряженно, творчески трудится над материалами для телевидения, одновременно пишет стихи и  рассказы.
Свои первые творческие сочинения Николай Пантелеевич Анкилов озвучил на радио и телевидении, а затем начал публиковать в печати. В произведениях воина-фронтовика постоянно звучала тема войны, даже тогда, когда писал о мирных делах. Например, в стихотворении "Так тревожится сердце моё…" сообщил о своей болезни в больнице, а использовал языковые обороты воина.
    А мне бы до рассвета продержаться,
    Чтоб сердце вдруг не дало перебой
    Да сил хватило б на ноги подняться,
    Шагнуть вперёд, ввязаться в бой.
 Его драматическое произведение "Солдатская вдова" прогремело на всю страну. Первым поставил его пьесу Омский драматический театр. Пьеса Николая Анкилова "Солдатская вдова" на злободневную современную тему — жестокая война нескончаемо  бьётся  в сердцах литераторов — восторженно была принята  публикой на сцене более чем в ста театрах Советского Союза и зарубежом.
Но его творческий путь, подающий большие надежды в качестве драматурга, прозаика, поэта, оборвала неожиданная смерть.   Творческое  дарование Николая Пантелеевича  Анкилова блеснуло правдивостью на литературном поприще нашей страны и в дружественных странах. 
У меня была встреча с Анкиловым, только одна, только в течение одного дня, но след остался в душе от общения с ним на всю жизнь. Он ещё не написал тогда ставшую знаменитой  пьесу "Солдатская вдова". А произошло это в сентябре 1965 года.
В тот засушливый сезон Калачинский район не блистал высоким урожаем хлебов. Многие хозяйства не смогли преодолеть каприз природы. В один из тревожных для хлеборобов дней в город Калачинск прибыли репортёры из областного телевидения. Им поручили  дать материал о ходе уборки зерновых культур. Руководители района не хотели пасть в грязь лицом на областном экране из-за засушливого лета — лучше, на их взгляд, показать, что есть у сельчан порох в пороховицах.
Секретарь парткома Калачинского территориального производственного управления (существовал такой орган, придуманный Н. Хрущёвым) Константин Константинович Фролов (я был его заместителем) сказал тогда мне:
— Партийное поручение вам — сопровождать сотрудников областной телестудии. Они хотят показать уборку хлебов.
Передо мной предстали стройные,  высокие мужчины лет сорока. С первого взгляда показались подвижными и общительными. Представились:  фотокорресподент и репортёр. Областное телевидения  в то время для разъездов ещё не имело автомобилей. В районах корреспондентов обеспечивал транспортом партийный орган. Для репортажей использовали тогда в основном фотоаппарат, вернее, снимки фотографий.
— Поехали! — сказал я двум стройным, высоким журналистам, усаживающимся на сидения "газика". — Какой вам нужен материал, положительный или отрицательный?
— Критику нам не заказывали, — откликнулся на мой вопрос репортёр, им был Николай Анкилов. — Самое лучшее, что есть  в районе надо дать. Хотелось бы показать: могут ли при засухе быть высокие урожаи.
— Тогда едем в колхоз имени Калинина. Колхозным хлеборобам этого хозяйства засуха не помеха — умеют они добротный хлеб выращивать.
— Это далеко, Коля? — спросил фоторепортёр у Анкилова — он знал, что Николай работал в районе.
— Почти восемьдесят  километров ехать, — ответил он ему.
— В хозяйствах в нынешнем   сезоне, — начал я рассказывать о полевых работах журналистам, —  внедряется раздельная уборка хлебов. Скосят зерновые культуры,  лежат валки некоторое время, все колосья за три-четыре солнечных дня хорошо подсохнут, зерно из колоса полностью вымолачивается. Если же поля сорные, то валки сохнут дольше, пока не высохнет сорная трава.
— Вдруг дождь — уборка валков затянется, — вступил в разговор Анкилов. 
— Может и такое случиться, — согласился я с Анкиловым. — Придётся ждать,
когда высохнут валки.
—  Раздельная уборка хлебов удлиняет уборочные работы. Как к этому относятся 
хлеборобы? — поинтересовался телерепортёр.
— Хотя и первый год ведут раздельную уборку хлебов, — стал я пояснять им, —
но уже  убедились, что высохший в валках колос полностью вымолачивается — потерь зерна нет, да и качество зерна возрастает. На полях колхоза имени Калинина нет  сорняков. Всё, чем богата пашня, достаётся  культурным растениям
— Как сумели добиться чистоты на полях? — поинтересовался Николай Анкилов.
— Большая любовь к полеводству у руководителей колхоза, — ответил я ему. — Со всей ответственностью относятся к работе с пашней, и рядовые труженики колхоза  поддерживают их начинания в сложной работе за получение высокого урожая.
— Можно подробнее растолковать? Это же интересно,  — попросил меня репортёр.
И я продолжил рассказ о больших мастерах колхозного поля.
— Председатель колхоза Иван Матвеевич Андреев и главный агроном Иван Степанович Шарыпа, можно сказать, не ошибаясь, были преданы до мозга костей своему  делу. Предъявляют они к колхозникам, работающим в полеводстве высокие требования к добросовестному отношению к земле. Ничего особенного в хозяйстве не совершается, а результат высокий. Всегда есть паровой клин, а чистые пары — залог большого урожая, потому что и влага сохранена, и отдохнувшая земля накопила силу для большого урожая. Ведут земледельцы по-прежнему отвальную пахоту. Но как? Главный агроном, чтобы убедиться, добротно ли вспахано поле, не только объедет его по периметру, но и пройдёт вспаханный участок наискосок и измерит, на какой глубине срезан пласт. Есть изъян — перепахивай снова. Вовремя и умело организуют на полях сохранение влаги в почве весной. Из малых дел складывается весомый урожай.               
Когда приехали на колхозное поле, где в валках лежала скошенная пшеница, репортёр Анкилов не скрывал своего восхищения:
— Вот это хлеб! Посмотрите, какой тяжёлый колос! Говорят: засуха! А она обошла это хозяйство! Вот так молодцы!
Два комбайна косили пшеницу, укладывая её в валки. У фотокорресподента беспрерывно щелкал фотоаппаратом "Зоркий". Снимал он пшеницу на корню, и её колосья в разных позициях: и в моих руках колоски, а потом  и на ладонях комбайнеров. Не отступал от него ни на шаг и Анкилов. Иногда он, глядя на поле, уложенное в валки, задумывался — размышлял, видимо, как сложится у него сценарий.
— С комбайнерами я переговорил, — сообщил Анкилов, — толковые мужики. Надо встретиться с руководителями хозяйства.  Они нужны мне для  репортажа, — заявил Николай Анкилов.
— Где их взять? — ответил со всей откровенностью я ему. — Их, Коля, в селе не найдёшь ни днём ни ночью — они всегда в поле. Весь световой день с хлеборобами. Приезжают в колхоз из райкома, райисполкома, из районки, в доску разобьются за день, а найти председателя или агронома не могут. Уборочная страда — руководители колхоза в конторе не сидят
— Как же без них репортаж давать, Гена? — с недоумением  заметил Анкилов и посмотрел на нас, будто бы что-то зависило от меня и от  напарника-фотокорра.
— Была бы у них рация… — с сожалением заметил Геннадий.
— А её в колхозе нет, — констатировал я. — Думайте, что будем предпринимать.
Но повезло. Бывают всё же неожиданности к радости всех. К соседнему полю для подбора валков подъехали три комбайна. Подкатил и автомобиль-"газик". Из него вышел председатель колхоза, мужчина среднего роста, средних лет, крепкий телосложением.
— Иван Матвеевич, — обратился я к нему, — к вам телевидение прибыло.
— Других хозяйств нет?
Вот так встретил!
— Иван Матвеевич, с доброй стороны хотят хозяйство показать.
— Нам бы до больших дождей хлеб убрать, вот тогда и показывайте, — вполне серьёзно ответил на моё сообщение председатель колхоза.
— О пустом поле рассказывать? Что получится, Иван Матвеевич? 
 Но Иван Матвеевич Андреев не обратил внимания на мою реплику. Он открыл багажник газика, достал из него рулон брезента, взвалил его на плечи и пошёл к комбайнам. Перед  валками на поляне выстроились  уборочные машины.  Председатель колхоза  расстелил полог перед одним агрегатом и скомандовал комбайнеру:       
— Заезжай!
— Что собираются  делать? — недоумевая, спросил фотокорреспондент Геннадий. 
— Важный момент запечатлей, пожалуйста. Проверка комбайна на герметичность, — объяснил фотокорру Анкилов. — Фотографии председателя нужны обязательно. 
Лафет комбайна навис перед валком. Андреев охапками набросал на него скошенные стебли. Когда уже был целый ворох пшеничных стеблей, председатель колхоза взмахнул рукой и крикнул комбайнеру:
— Молоти!
Закрутилось мотовило, его лопасти укладывали стебли на ленту транспортёра. Андреев не переставал подбрасывать на лафет скошенные  стебли пшеницы. Вот он снова махнул рукой и прокричал:
— Отчаливай назад!
На брезенте, лежавшем на поле, ничего нет. Второй комбайн прошёл такую же проверку. Кода третий агрегат съехал с полотна, на брезенте узенькой россыпью лежали зёрна, будто приманка для мышей. Иван Матвеевич замахал комбайнеру, чтобы он вылез из агрегата и подошёл к нему.
— Где-то есть маленькая дырочка, — заявил председатель колхоза механизатору, — Ищи и затыкай. Я подожду. — И, обращаясь к репортёрам, пояснил: — На полотне две горстки зёрнышек, а на каждом гектаре, если не заткнуть отверстие, центнер пшеницы потеряем. Порой закончат обмолот хлебов кое-какие хозяйства быстро, к нам присылают комбайны. Мы машины пустим через полог, а на нём усеяно зерна. "Как же ты, родимый, хлеб убирал? Затыкай дырочки".  Случалось так, что механизатор неделю возится с затыканием дыр, не может выехать в поле. А ведь он завершил уборку! Сколько он зерна рассыпал, не дал ему побывать на площадках тока. У нас в хозяйстве комбайн, прежде чем отправиться молотить, проходит  через полог.   
Подъехал на лошадке, запряжённой в кошёвку, мужчина. Лицо его от солнечного загара и пыли, словно он над дымом несколько суток сидел, чёрное.  Из нахлобученной на лоб кепки сверкали острым взглядом  подвижные карие глаза.   
Вылез шустро из телеги, поздоровался с нами и, указывая рукой на комбайны, спросил Андреева: 
— Всех проверил?
— У Григория непорядок, — пояснил ему председатель колхоза.
— У Гриши? — Подойдя к нему, пожурил его: — Эх, Гриша, Гриша! Уверял, что лады у тебя. Лезь под комбайн. Там, может, зёрнышко зацепилось, найдёшь отверстие.
— Это наш главный агроном Иван Степанович Шарыпа, — представил его Иван Матвеевич.
— Расскажите нам про уборку урожая, — попросил его Анкилов.
— Как идёт? Что я могу сказать? Сами видите. Три агрегата приступают к подбору валков. Ещё четыре комбайна сняли с косовицы.  Через полчаса  подготовятся и пойдут на подбор. Что ещё сказать? — спросил главный агроном, не представляя, что ещё можно  рассказать об уборке хлебов. — Иван Матвеевич, я к тем агрегатам, что в Карьере, поехал. Мне ещё надо домой заскочить и позавтракать.
 — Езжай, Иван Степанович. Я здесь до конца пробуду, пока не проверю комбайн. — И пояснил журналистам: — У агронома тоже полог есть. Каждый агрегат проверяем на герметичность. 
 На обратном пути, когда автомобиль мчался по пыльному грунтованному шоссе, фоторепортёр поделился своим мнением:
— Работают хорошо, а рассказать о себе не могут.
— Что ты, Гена? — возразил Анкилов. — Сколько ты заснял кадров?
— Две плёнки истратил.
— Хватит для репортажа?
— Достаточно.
— А говоришь: не умеют рассказать. Всё нам пояснили. Я весь блокнот исписал. На всю ночь хватит работы. Богатый материал везём.
Перед селом, когда автомобиль пересёк железнодорожный переезд, я   предложил сотоварищам по поездке:
— Может быть, пообедаем у меня  в Ивановке — я ещё не переехал в Калачинск, а семья в летнем отъезде. Я вчера себе на два дня приготовил, так что на всех хватит. Время уже послеобеденное. В Калачинске столовые закроются на обед перед вашим приездом.
— По-моему, деловое предложение, — заявил Анкилов. — Согласны. — Подумав, он выдвинул свой аргумент: — Зачем нам по кочкам трястись до Калачинска  все 50 километров и ждать там электричку. Мы отсюда электропоездом уедем.
Я в квартире первым умылся. Пока сотоварищи по поездке приводили себя в порядок, успел накрыть на троих стол. Не предложил им выпить какой-либо горячительный напиток,  и они промолчали об этом. Ели молча — завтрак у журналистов был ранний, а обед оказался поздний.
Электричка отходила через три часа, и я им предложил:
— Может быть, прочитать вам мой сценарий, который я написал?
— Сценарий? — переспросил Анкилов. — Интересно. Будем слушать.
У них хватило терпения выслушать содержание  моего рукописного сочинения до конца. Сюжет, взятый из жизни, прост. Я был очевидцем этих событий ещё подростком. Главная героиня, Анна Ивановна, усыновившая эвакуированного ребёнка, — наша соседка. Женщин-домохозяек попросили принять детей, прибывавших на железнодорожную станцию из прифронтовой полосы. Когда передавали детей в Солнцевский детдом, четырёхлетний мальчик бросился к Анне Ивановне с возгласом "Мама!" С трудом оторвали  его от неё. Она ещё приезжала с детьми в детдом. Трогательная картина с переживаниями ребёнка повторялась. Плечковы усыновили Серёжу. Он, единственный в семье, окончил среднюю школу. Стал работать. Узнал, что он приёмный в семье. Переживал.  Но разыскивать родных не стал. Женился. Тесть, полковник в отставке, настаивал, чтобы начать поиск, сам, в конце концов, начал разыскивать его родных.  Случайно услышал по радио о поиске мальчика Серёжи, потерянного во время войны. Списались с редакцией. Это его, зятя полковника, искали. Родная мать погибла вовремя бомбёжки. Отец воевал на фронте. У Сергея — брат и сестра, жив отец. Встретились родные. Серёжа не стал менять фамилию. Но рад был до бесконечности встречи с родными.
Чтение завершилось. Наступила длительная пауза. Николай Пантелеймонович, наконец,  произнёс, обращаясь к своему товарищу:
— Гена, а я бы этот сценарий поставил.
— Товарищи, — объявил я, — вы можете опоздать на электричку.
Мы дружески расстались на перроне. Я не имел телевизора. Но содержательный репортаж по Омскому телевидению о хлеборобах-умельцах из колхоза имени Калинина  посмотрел. Мужчины-репортёры показали правдивый очерк об уборке урожая.
К своему сценарию я больше не прикасался. Считал, что  напечатать рукопись, написанную провинциалом,  невозможно. Но оценка, данная Николаем Анкиловым сценарию, (всё же не с ветра человек, а работающий журналист сказал) меня вдохновила: Значит,  что-то выходит у меня, и я продолжал сочинять… Рад был, что в пьесе "Солдатская вдова"  Н. Анкилов затронул военную тематику, нашу незаживающую рану.  И ещё более утвердился в том, что надо мне всё-таки заниматься сочинительством. Позже  успех Анкилова и меня окрылил. Правда, на создание больших произведений решился только через много лет после встречи с Николаем Пантелеймоновичем.
 В 2013 году Николаю Пантелеймоновичу  Анкилову исполнилось бы 90 лет, в этом же году   30 лет прошло со дня его гибели. Патриотическая печать не забыла нашего уважаемого земляка, члена Союза советских писателей. Ряд музеев, библиотек, в том числе и Калачинская районная библиотека, организовали выставки, посвящённые ему и о его книгам, представили газеты с обширными статьями, освещавшие его литературное творчество. Передо мной книга Николая Анкилова "Содатская вдова", изданная после его гибели в 1987 году Омским книжным издательством. В ней — 255 страниц, тираж — 10 тысяч экземпляров. В книге помещены популярная его пьеса, рассказы и повести. Увековечили омичи память замечательного земляка-фронтовика.
А вот о другом члене Союза советских писателей, о Павле Петровиче Косенко не вспоминали ни в  его 75-летие со дня рождения, ни в 80-летие. (Или я ошибаюсь?) Даты его жизни: 1930 — 1993 годы. А зря.


ГЛАВА   ВТОРАЯ
П А В Е Л   П Е Т Р О В И Ч

Павел Петрович Косенко родился в Омске. Начало его творческой деятельности как критика, связано с его родным городом. Его повести о Ф. М. Достоевском увязаны с жизнью ссыльного в Омске и Семипалатинске  Издал он до десятка книг, герои его книг омичи или долго проживавшие в Омске.  Но почему только немногим  землякам известен автор замечательных  книг? В этом стоит разобраться.
Я знал Павла Косенко в течение ряда лет, непосредственно с ним соприкасался, начиная с самого начала его литературного творчества, продолжительное время с ним  переписывался, разговаривал по телефону, так что  в моём архиве и в моей голове накопился  большой материал, можно рассказать о Павле Петровиче Косенко. 
1-го сентября 1949 года солнце в первый осенний день одарило омичей теплой осенней прохладой. Я, зачисленный студентом первого курса историко-филологического факультета, отделения русского языка и литературы Омского государственного педагогического института имени А. М. Горького, одетый в офицерскую шинель с братового плеча, имея на голове вместо кепки копну пышных волос, спешил на первое занятие в институте. Как найти улицу и здание советско-партийной школы, арендуемое педагогическим  институтом для студентов  факультетов историко-филологического и иностранных языков? 
Всё начиналось в этот день для меня со слова "первое": и сентябрь, и знакомство со зданием, со студентами и преподавателями, познал, что такое лекция, а не урок — новизны за один день привалило предостаточно 
Шёл тогда на занятия заранее, чтобы не блудить по городу. От кинотеатра "Художественный", как объяснили мне, идти на северо-запад и найдёшь совпартшколу. Вот оно, старинное трёхэтажное серое здание, напротив — ТЭЦ с высокой кирпичной трубой, из которой на город вываливался клубами чёрный дым. Отыскал аудиторию. Встал в коридоре у окна в ожидании необычного. Бесконечно проходили  мимо студенты, разглядывая на двери номер аудитории. Большинство из них — девушки. За 5 минут до начала занятий, задрав вверх голову с кудрявым чёрным чубом, юноша пытливо рассматривал дверь — сюда ли ему заходить.
— Сразу видно, что из деревни — боишься заблудиться, — говорю я ему.
Он, как бы оторопев, что познали его, сельского новичка, нерешительно спросил: 
— Где эта самая?
— Первый курс литфака ищешь?
— Ага. 
— Из деревни?
— Из Денисовки я. 
— Ломоносов?! — восхищённо воскликнул я.
— Нет, — поправил он меня. — Я Е-ёменко Николай. (Проглотил звук "р"). Моя Денисовка — в степи, а не на бе-егу Белого мо-я.
— Оказывается, ты географию знаешь! 
Звенит продолжительный звонок. Моя шутка не воспринята Николаем — его отвлекло другое: со звонком девочки гурьбой рванулись к двум дверям аудитории.
— Заходи! — предложил я ему. — Первокурсницы отделения русского языка и литературы уже заняли места.
— Сядем вместе? — не вполне уверенно предложил Николай Ерёменко.
Понятно и без этого было: коль нет больше юношей, то вместе нам быть. В аудитории все ряды перед кафедрой преподавателя заняли юные девы, и нам пришлось сесть сзади их. И всего нас двое?! Может быть, ещё подойдут юноши?
— Сколько тут девочек! — не выдержал я и тихо произнёс Николаю.
Он посмотрел на меня, но промолчал: видимо, не знал, что ответить. Мне показалось, что многочисленное юное женское большинство не обратило на нас никакого внимания. Я и Коля многозначительно переглянулись, глядя на их аккуратно причёсанные затылки. Это радовало нас обоих, неиспорченных мальчиков. Как быть в такой обширной девичьей среде? Хорошо, что они не обращают на нас внимание.
Но всё было не так, как думал я — девочки разглядели нас. На второй день к нам  присела бесцеремонно, заняв моё место, кудрявенькая Маша Цукерник, низкого росточка. Николай, чтобы не оказаться рядом с незнакомой девушкой, пересел на другой стул, предоставив возможность мне сидеть  по средине. Мария, видимо, практической души девушка, поспешила застолбить себе место среди юношей, пока другие об этом не подумали? На перерыве мы даже не обмолвились между собой о таком новом соседстве — постеснялись сказать друг другу о бесцеремонности несимпатичной девушки. Укладка кудрявых волос на её голове предназначалась для нас, но мы не придали её старанию никакого значения. Освоившись, Маша после следующего перерыва уселась между нами.  И так ехидненько улыбнулась нам, довольная тем, что она в мальчишеском центре. Всем своим внешним видом подчёркивала, что она наверху блаженства. Кого она выбрала из нас? Мы не поняли. Боялись при таком близком соседстве проронить хоть одно слово. А она, видимо, ждала, что кто-то из нас заговорит с ней, но мы молчали, словно в рот воды набрали. Завершился первый учебный день. Скорее  — в раздевалку. Получив верхнюю одежду, забыли про назойливую девчушку, а она тут как тут.
— Мальчики, подержите пальто, — обратилась к нам Мария, вроде бы не поняв, что мы не испытываем к ней никаких чувств
Как держать её пальто? Надо потом и подать ей его? Я хитро увернулся от этой услуги. Держать пальто пришлось Николаю. В одной руке он сжал лекционные тетради, свернутые в трубочку, в  другой, левой, чуть приподнятой руке, держал   пальцами, как нечто неприкасаемое её пальтишко.  Лёгкое девичье пальто свисало с его руки одиноко, пока она прихорашивалась у зеркала.   
Вместе молча шли по улице Партизанской. Идя втроём по деревянному мосту через реку Омь, Маша   спросила: 
— Мальчики, вам куда?
Что? Её сопровождать? Вот новость! Я поспешил ответить:
— Мне — на вокзал.
А Коля, махнув рукой на сквер, где, кроме деревьев и ТЭЦа, не было никаких других строений, сказал:
— Я сюда!
Мария не подала вида, что раскусила нас, не желавших её сопровождать, негромко сообщила нам:
— А мне за мостом — налево.
Как же избавиться от такой назойливой соседки? 3 сентября, перед началом занятий, Маша сидела в аудитории рядом с Колей и что-то у него допытывалась. Я остался в коридоре ждать звонка о начале занятий. Прозвенел звонок, и я вошёл в аудиторию вместе с преподавателем. Занял место позади их, имея перед собой три пустующих ряда. Коля оглянулся и незаметно для Марии, перед её спиной, погрозил мне кулаком. На второй час лекции Коля сел рядом со мной, оставив Машу одну. Она восприняла нашу ноту протеста и пересела через час на своё прежнее место. Вся эта процедура проходила под молчаливым, но внимательным взором 45 студенток. "Получила Маша отлуп, как выразился бы Михаил Шолохов", — говорили их взгляды, обращённые к нам.  На четвёртый день учёбы мы снова заняли свои места. Неприкосновенность наша восторжествовала. Почему так мало парней на курсе? Юношей надо принимать в пединститут вне конкурса, чтобы не было в школах чисто женских педагогических коллективов. Так рассудили юноши-первокурсники между собой.
Во вторник, 7 сентября, после звонка на 1-ую лекцию в аудитории появился паренёк, опрятно одетый в светлый костюм и белую отглаженную сорочку. Как и я, он был чуть меньше среднего роста, немного сутуловат. Его волосы на голове аккуратно зачёсаны назад. Он сел рядом с Колей, вправо от меня,  сказав при этом глуховато:
— Павел.
Больше ничего не проговорил, будто бы надо отметить его в каком-то списке. Нами
он не поинтересовался — вроде знает нас. В полной немоте  слушали лектора и записывали мысли преподавателя  в свои  тетради. Мы, то есть я и Коля, были рады — в нашем юношеском полку прибыло. Ни о чём его не расспрашивали, посчитав, что так и должно быть.  Даже не спросили, почему он не с первого сентября начал учёбу. Постепенно наше знакомство завершилось — правда, оно продолжало оставаться поверхностным: Павел ничего не знал о нас, а мы — о нём. Я и Коля звали его Павлом, Пашей. Девочки за его  неразговорчивость, за степенность походки величали юношу Павлом Петровичем. Причём все так называли его. Лишь Женя Красноруцкая, Валя Леднёва не бередили его  отчество, когда обращались к нему. С ними он больше общался, чем с другими девушками, поэтому они, студентки первой группы, запросто ласково звали его Пашей, студента второй группы.  Не знаю, почему, но уважительное "Павел Петрович", закрепилось за ним прочно, хотя для большинства он только на год старше. Кто его первым назвал по имени и отчеству, неизвестно. Скорее всего, пошло от старосты курса Инны  Амелиной — у неё были полные  списки студентов. А может быть, другая девушка, более ловкая, так нарёкла его. Могло исходить и от Жени Красноруцкой, самой боевой и прямолинейной девушки на курсе. Возможно, Павла Косенко с почётом величали почти все на курсе  за его  знания литературы и местных литераторов. Сам девятнадцатилетний Павел, не выражал никакого отношения к своему возвеличиванию. Он ровно относился ко всем, кто называл его Пашей, и к тем, кто прозывал его Павлом Петровичем. Казалось, что ему всё равно. Однокурсники считали, что его заслуженно так величали — уж больно он вдумчивый, сосредоточенный, знаток всех  литературных дел в стране. Мы же, первокурсники, читали в основном "Комсомольскую правду", редко оказывались в наших руках две областные газеты, выходившие в Омске. Косенко их читал регулярно и выписывал на дом даже "Литературную газету".  Первокурсники к этим изданиям ещё не проявляли интерес. Он возник позднее, когда углубились в изучение литературы и других институтских предметов. Тогда многие и познали журналы страны, которые в большом объёме выписывала областная библиотека имени А. С. Пушкина. Павел уже хорошо знал публицистику страны. Мы, все студенты курса,  знакомы были только с некоторой публицистикой, но в глаза ещё не видели того, чьи произведения уже печатаются. А тут — вот он, живой. С первых дней занятий сокурсницы разузнали, что год назад, в 1948 году, областная газета "Омская правда" опубликовала его солидную рецензию на роман Михаила Бубённова "Белая берёза", и его статьи и рецензии на художественную литературу продолжали появляться в этой газете. Кто же он для семнадцати-восемнадцатилетних девочек, этот сосредоточенный на литературе сокурсник? Конечно, не иначе, как Павлом  Петровичем и назовёшь его. Кто ещё, даже из старшекурсников, сможет в печати опубликовать что-либо из своего творения? Это под силу только Косенко. В литературных кругах Омска Павла Косенко  уже признали, как вдумчивого и правдивого критика, подающего большие надежды.

                                       Так и учились: 4 года для девочек мы — мальчишки, он для них — Павел
Петрович.
Павел Косенко явился в аудиторию на чистое место, освобождённое от девичьего внимания.  Больше ни одна из студенток нашего курса не выражала личных отношений ни к Николаю, ни к Павлу. Он уходил после окончания лекций домой один, хотя до железнодорожного вокзала, куда он приезжал на трамвае после занятий, ездили 7-8 студенток, с ними часто в таких поездках был и я, так как жил недалеко от вокзала, стоило только перейти виадук железнодорожные пути.
Однако его одиночество длилось недолго. Вскоре Павлом "завладела" сокурсница Лидия Санькова, ввоседавшая в аудитории  на первом ряду. Она принадлежала к числу тех юных дарований, которые считали, что после блестящего окончания средней школы для них откроются сразу же широкие перспективы. Лидия была недовольна, что попала в мелководное озеро, в котором ей и окунуться нельзя. Такие у неё литературные взоры, что не каждый из нас мог бы об этом подумать. У такой девушки, считала она, с предстоящим блестящим будущим в науке должен быть умный спутник. И она из нас троих выбрала Павла за его степенность и содержательные суждения по литературным проблемам.  У них сложилась  чисто  товарищеская благоприятная дружба, которая заключалась в том, что они уходили после занятий вместе домой. Не знаю, сопровождал ли он её до Порт-Артура (так прозвали южную окраину Омска, куда можно было добраться от железнодорожного вокзала только пешком), или они расставались на половине дороги. Павел проживал много ближе её. Он, на мой взгляд, не принадлежал к числу любвиобильных парней, поэтому, скорее всего, они расставались у дома Павла.
Октябрьский праздник небольшая группка первокурсников-филологов отмечала
в 1949 году в трёхэтажном здании портартурской средней школы. Семья Саньковых жила при школе. Отец Лиды был директором этого учебного заведения. Видимо, это  праздничество  предназначалось,  прежде всего, для ознакомления родителей с кавалером дочери. Все, кроме Лидии Саньковой, в таких житейских делах ещё не разбирались и ничего не заметили. 
Праздничный стол, очень скромный, всех студентов удовлетворял. Ещё скромнее
выглядел горячительный напиток — две пол-литры красного вина омского производства — южные вина в то послевоенное время ещё не завозили в Сибирь. Все были рады самодеятельному празднику без присутствия  старших. Объединял нас юный задор и весёлый беспечный смех. Очень много пели. Играли "в ремешок". Бродили по школьным этажам — в это время издали за нами наблюдали родители Лиды. Я недоумевал: почему они беспокоятся, неразлучно находясь на этажах с нами? Что их не успокаивало? Всего нас восемь — трое юношей и пятеро девушек. 
Уровень преподавания на курсе не удовлетворил Санькову. Среди преподавателей был всего один кандидат филологических наук, Николай Викторович Трунев, почтенный с бородкой старичок. Мы считали, что отсутствие учёных не сказывалось на качестве учебного процесса. Многие преподаватели великолепно знали свой предмет. Николай Викторович Трунёв во время нашей учебы защитил докторскую диссертацию, затем Виктор Антонович Василенко получил звание профёссора, Ефим Исакович Беленький стал кандидатом филологических наук. Санькова Лидия мечтала вырваться к научным просторам, поэтому она надумала оставить Омский пединститут и продолжить учёбу в Ленинграде. Возможно, если бы она не уехала из Омска, то сложилась бы личная жизнь у Павла более разумно — Лида руководила им. А Павел не принадлежал по своему характеру к любвеобильным парням, которые меняют подруг, не ценив их дружбу. Мечта о выезде в Ленинград охладила её отношение к Косенко. В конце первого года обучения всё реже и реже мы  видели их вместе.  Завершив первый курс, Лида отбыла в Ленинград.
Лишь на 3-ем курсе на внелекционных мероприятиях Павла стала сопровождать белокурая девушка с маленькими квадратными очками на небольшом её носике. Где и как он с ней, с симпатичной девушкой, познакомился,  не было узнано. Но сокурсницы быстро уточнили: учится блондинка на факультете иностранных языков. Оценили девчата, что они очень подходят друг к другу: взаимно внимательны, вежливы и бесшумны. И я отметил для себя, что девушка более привлекательна, чем  Павел. С уважением относились все к их товарищеской дружбе — глубокие интимные отношения, знали, Павел не допустит. Одинаковые ростом, она чуть-чуть ниже его, и когда  Павел на улице брал её под ручку, казалось, что они сливались воедино. За два года их знакомство так и осталось товарищеской дружбой, полностью бескорыстной и доброжелательной.   
Косенко проживал с матерью в собственном доме на южной окраине Омска, прозванной нами Чёртовой Ямой. (Существовало озеро Чёртова Яма, но оно находилось дальше дома Павла, немного в стороне).  Жилой район, где жил Косенко, перехлёстнутый двумя железнодорожными магистралями, называли Треугольником, кроме продовольственного ларька и пролегающей пыльной дороги, никаких других полезных удобств в этом микрорайоне не было. Ездил Косенко из центра города на трамвае до железнодорожного вокзала. С привокзальной площади сворачивал направо, шёл между перроном и клубом имени Лобкова к железнодорожному туннелю. Дальше его, в так называемом Порт-Артуре, жила Женя Красноруцкая, но она всегда вечером одна добиралась тёмной и небезопасной дорогой мимо дома Косенко. После окончания занятий Павел всегда исчезал незаметно в неизвестном для нас направлении.
Мы небольшой группкой ходили в кинотеатр "Октябрь". Я, предъявляя билеты контролёру, спокойно говорил ей:
— Это наши. И это наши.
Несколько девушек проскакивало в зрительный зал без билета. С нами Павла каждый раз не было.
Группой в составе 7-8 студентов ездили в 12-м часу ночи из читального зала областной библиотеки имени А. С. Пушкина от площади Ленина до вокзала. Вагон полупустой. Но мы сосредотачивались все на задней площадке первого вагона. И стоя  распевали песни. Бойко хороводила Женя Красноруцкая. Частенько пели шуточную песенку "Жил-был у бабушки серенький козлик" и другие переиначенные нами песни. Пассажиры улыбались нашему увеселению, кондуктор трамвая восхищалась нашим задором.  Я брал у каждой студентки 3 копейки на билет. Порой кондуктор, ни один раз знавшая нас по поздней поездке, махала рукой, отказываясь принимать деньги. У безбилетных студенток задор после этого ещё больше возрастал, громче  звучали песни  с приплясом. Павел вечерами с нами ездил очень редко.
Были и другие бойкие девушки, как Красноруцкая. Полночь. Мы, вынырнувшие из пушкинки, на трамвайной остановке  "Площадь Ленина". Трамвай задерживался, а есть зверски хотелось — библиотека не располагала буфетом.  11 часов во рту даже макового зёрнышка во рту не побывало. Галя Медведева (она из группы, которую за собачьи воротники на пальто звали одним словом — "звери") подошла к мужчине, который держал под рукой булку хлеба и два хлебных батона, и обратилась к нему: 
— Дяденька, уделите, пожалуйста, один батончик.
Он с удивлением посмотрел на неё: не шутит ли она?
— Правда-правда, есть хочется, — продолжала Галина. — Хотя бы не весь батон, а только кусочек.
Незнакомый мужчина отдал ей батон. Галка села на край тротуара, вытянула ноги к стальным трамвайным рельсам. Затем отвернула полу пальто и обратилась к щедрому незнакомцу: 
— Садитесь рядом. Вместе поедим.
Как не улыбнуться полушутливому, полусерьёзному предложению девушки?! 
— Не хотите? Девчонки! Кому хлеба?
Через минуту батон исчезал  полностью. И мне кусочек доставался.
Хотя Косенко редко бывал с нами в  пушкинской библиотеке, однако знания по литературе у него были обширны. Он покупал много книг, прочитывал их и  сдавал в
  В конце концов, мы, студенты, разгадали его исчезновение после окончания  занятий на факультете: он спешил на литературные объединения омских писателей или на встречу с заезжим поэтом. На следующий день Павел кратко рассказывал юношам о жизни омских творческих работников. Нас он не приглашал на  эти литературные вечера.
Ефим Исакович Беленький, преподававший курс советской литературы, организовал на факультете литературно-творческий кружок.  Старостой кружка избрали Павла Петровича. Косенко обожал преподавателя советской литературы, ценил его за то, что он иногда публиковал свои литературно-критические обзоры в газете "Омская правда". Я и Коля всегда вели ироническое наблюдение за Павлом, когда на заседание кружка он шагал за Беленьким. У преподавателя широкий шаг (он и на две головы выше Павла), а у Косенко короче шаги, но Павел, напрягаясь, чуть наклоняясь вперёд, стремился сохранить темп ходьбы, шагая за ним позади. Со стороны выглядело комично — Павел хотел внешне и внутренне выглядеть критиком. За образец он брал Беленького.   
К каждому занятию литературно-творческого кружка Павел готовился основательно. Приходил на заседания с записями на листочках. Завершались обсуждения на кружке выступлениями Косенко и Беленького, независимо от того, кто представлял на наш суд  произведение — начинающий автор или уже известный по публикациям литератор. Анализировали они обсуждаемые  рукописи глубоко, со всей серьёзностью, предъявляли автору свои толковые критические замечания. Встречались кружковцы с поэтом Николаем Корниловым, с Владимиром  Полторакиным, подававшими надежды. А вот члены Союза советских писателей, проживавших в Омске, нас не баловали. Всего одна встреча была с писателем  Сергеем Залыгиным. Однажды спешно созвали нас на заседание литературно- творческого кружка  — приехала из Москвы поэтесса (её фамилия оканчивалась на букву "чэ"). Косенко в пух и прах разнёс её комнатные стихи. Мне запомнилась из всех её стихотворений одна "революционная" фраза: " Но в Индии, стране чудес, рабочий класс он видел" Становление независимого государства Индии в её произведениях не просматривалось. А ведь в Москве, подумал я, будет рассказывать она, что встречалась со студентами Омского педагогического института, а нас собралось спешно всего 7 человек. Видимо, отметиться о такой встрече ей было необходимо, и Е. И. Беленький это ей обеспечил.
Косенко знал всех омских литераторов, в том числе начинающих,  был знаком с их произведениями, с их пробой пера и оценил для себя весомость творчества каждого земляка. Он отыскивал любителей, увлечённых литературным творчеством, не только в нашем учебном заведении, но и в сельскохозяйственном институте. Как-то завалился к нам в дым пьяный студент сельхозинститута Юра Касьян, писавший небольшие прозаические рассказы. Отец его преподавал у нас историю СССР. Сколько мы ни уговаривали пьяного студента покинуть здание, он отговаривался, мы ничего  могли поделать с ним. Понимали, что оставлять его в таком виде здесь, в арендованном здании совпартшколы, нельзя. Кое-как  выпроводили Касьяна. Ушёл он, прихрамывая, еле держась на ногах.
Павел предложил:
— Пошлём ему домой телеграмму? — бодро и многознаачительно подмигнул нам.
Не поленились, сходили на почту и отбили телеграмму, которая для нас была шуткой, а для его родителей — горе. На другой день перед занятиями появился в коридоре Юра Косьян.
— Что вы наделали? — предъявил он нам с большой обидой претензию. — Разве можно отправлять такую телеграмму? Родители не спали до четырёх часов утра, пока я не пришёл домой.
Мы уверяли его, что не отправляли ему телеграмму.
— Не оправдывайтесь, — уверенно заявил он. — Сельхозники до такого бы никогда не додумались. Такое сотворить могли только вы!
Текст телеграммы был такой: "Ваш сын в нетрезвом виде ушёл пешком в Салехард". Поиздевались над калекой — попал под трамвай и лишился ноги. Каково было его родителем в ту ночь? Необдуманная юношеская дурость причинила боль и беспокойство его отцу и матери.  Павел любил выбрасывать на удивление кое-какие штучки.
В сентябре в первый год учёбы в институте поздно вечером раздался стук  в дверь. Я жил в однокомнатной квартире у сестры. Открыл дверь. Весь взмокший от дождя передо мной стоял Павел. С его кепки стекали дождевые капли. Я ещё плохо знал Косенко, подумал, что что-то случилось, коль появился он в столь поздний час в непогоду.
— Надо сходить к другу. — Павел назвал фамилию. — Идёт дождь. Он дома. Удивится нашему приходу.
Я быстро оделся — надо выручить товарища. На улице стояли в ожидании нас двое его друзей. По дороге захватили сокурсницу Галю Кузнецову. Обошли несколько домов, находящихся на значительном расстоянии друг от друга.  Нас набралось семеро. Полночь. Моросил беспрерывно дождик. Принцип для любого одинаков: выходи, пойдёшь с нами. Так трезвая молодёжь бесцельно бродила по городу. Промокший насквозь я возвратился на квартиру к сестре. Таких бесцельных "походов" за 4 года совершилось несколько. Просто Павлу хотелось увидеть товарища или друга и огорошить его неожиданным появлением.   
К друзьям, к своим товарищам, особенно к тем, кто проявлял интерес к литературе, искусству Косенко всегда относился уважительно, с откровенной юношеской лаской. Ценил, например, Владислава Быкова, занимавшегося старше на курс  на нашем факультете, за его стремление стать артистом. Владик по своей инициативе подготавливал небольшие сценические отрывки и показывал на вечерах студентам. Быков отыскал среди студентов нашего курса любителей театрального искусства. Для разучивания сценок из драматических произведений  он неоднократно приглашал участвовать с ним Олю Тыжнову и Валю Попову. Девочки со всей серьёзностью и добросовестностью относились к разучиванию ролей, и у них превосходно выходили на сцене миниатюры драматических произведений  — студенты одаривали их выступления всегда бурными аплодисментами. Как-то Быков позвал меня участвовать в инценировке из пьесы Льва Толстова  "Живой труп". Подготовили сценку. Загримировался я перед выходом к зрителям гримом, принесённым  Быковым. Предстояло мне сыграть горького пьяницу, опустившегося на "дно". На мне старое рваное зелёное пальто, облепленное куриным пером, так как несколько лет пролежало под периной на ромбической сетке кровати. Моя одежда вызвала восторг у студентов. Стоило мне во время монолога, который произносил Быков, чуть пошевелиться, как раздавался в зале дружный смех. Владик играл превосходно. После окончания выступления я спросил его: 
— Я тебе мешал играть?   
— Тебе надо было, —  ответил он, — сидеть и не двигаться. Всё это я записал в своём дневнике на память: При разводке нам надо было это учесть. 
"Увековечил себя плохой игрой", — отметил я для себя. Но меня ободрил Косенко.
— Великолепно изобразил опустившегося человека. Можешь играть на сцене, — заявил он. — Владик спит и видит себя только артистом. И у него хорошо получается. Ему надо связать свою жизнь с театром.
Косенко одобрял участие Владислава Быкова, Валентины Поповой, Ольги Тыжновой, Николая Ерёменко, Зинаиды Тихоновой, Риммы Горшковой, студентов нашего факультета, в драмкружке областного Дома учителя. В их числе был и я. После просмотра пьес, с которыми мы выступали на городских сценах клубов и театров, Павел подбадривал нас каждый раз.
— Правильный сделали выбор — учителям надо обязательно поиграть на сцене, чтобы владеть собой, когда предстанешь перед детьми.  Пригодится в будущем, — напутствовал он, будто бы у него огромный педагогический опыт, мы понимали, что Павлу не придётся возиться с детьми — ему предстоит заняться литературой.
Беззастенчиво Косенко нажимал на тех, кто увлекался литературным творчеством, но не решался заявить о себе. Он скрытым взором выделял таких юношей  и настойчиво затаскивал их на заседания литературно-творческого кружка с их ещё несовершенными прозаическими и поэтическими произведениями, считая, что товарищеский разбор подтолкнёт заняться серьёзно литературным творчеством. Не могу объяснить, как Павел отыскивал таких и выделял их среди других. По рукописи, ещё далёкой до совершенства, он судил о способностях автора довести начатое дело до конца. Нередко Павел рекомендовал кое-кому  пробовать писать. Если выходило у него,  он радовался этому. Я был свидетелем, как Косенко настойчиво убеждал Николая Корнилова взяться  серьёзно за создание  стихотворных произведений.   
— Коля, — говорил он Корнилову, — у тебя получается. Но почему ты ворон ловишь? Прошла неделя, а от тебя я не услышал ни одной поэтической строчки. Не волынь. Выдай стихи! Не пассивничай!
Николай Корнилов пытался оправдаться, но Павел не успокаивался:
— Я в тебя верю, Коля! Напрягайся, шевели  мозгами каждый час! 
Вильяма Гонта Косенко боготворил. Начинающий поэт вёл образ жизни подобно Павлу Васильеву и Николаю Рубцову — вечно находился в разъездах, исколесил весь Север по Иртышу и Оби. Плавал у  Чукотки, Камчатки. Жил на острове Сахалине. Побывал во многих местах Сибири и Дальнего Востока. Появление его в Омске для Павла —  величайшее событие. По-моему, он познакомился с Гонтом в 1950 году.
А произошло это так. Придя как-то на лекции в бодром, радостном настроении (это сразу бросилось в глаза), Павел был необыкновенно лучезарен и с нескрываемым вдохновением рассказал  нам: 
— Вчера я познал интересного поэта. Весь вечер слушал его стихи. Звонко звучит у него каждая строчка, необычны рифмы, интересные сюжеты. Для своих стихов сам сочиняет музыку.  Поёт свои стихи под звон гитары. Этот юноша — Вильям Гонт. Необычен Вильям — он романтик, и стихи у него необыкновенные. Не опубликовал ещё ни одного своего произведения — не хочет, а надо. Как его убедить, не знаю. Запомните Гонта. Он, как поэт, уже сложился. Его стихи зазвучат в Омске. В будущем он станет знаменитым поэтом.
Ежедневно Павел с восхищением сообщал о новых стихах Гонта. Из всех начинающих заниматься литературным творчеством он выделял его особо, вернее сказать, давал Павел Косенко стихам Гонта высокую оценку.   
— Очень романтичный парень. И стихи его полны ярким, небывалым задором! — так отзывался о Гонте  и его стихах Павел.
— Весна пришла. Сады цветут, а ты, Паша, приуныл, — заметил я однажды Павлу,  увидев его кислое лицо. — Почему поник? В чём дело?
— Гонт уехал, — печальным голосом произнёс он. — Убеждал его заняться публикацией стихов, а он в ответ: "Не могу сидеть на месте — поплыву по Иртышу". И вчера  уплыл!
Опасался наш Павел Петрович, что в разъездах  Гонт перестанет заниматься созданием стихов, потускнеет его порыв, не раскроется в полную силу его талант. 
Но вот снова с вдохновением предстал перед Павлом Косенко его поэтический друг. Это отразилось на настроении Косенко. Павел выглядел свежо. Геройски расхаживал по коридору. С радостью известил в ту позднюю осень нас:
— Гонт явился! Привёз стихи. Весь вечер я восхищался его поэтическим подъёмом. Чеканные строчки выдаёт он. Очень необычны. Под звон гитары они звучат, как у настоящего барда. Мелодичны его стихи в музыке. Сегодня снова с ним встречусь.
Самозабвенно Косенко бубнил иронический стих Гонта про бухгалтера, влюбившегося в кинозвезду, тратившего деньги на просмотр фильмов, в которых она запечатлена.  В моей  памяти застряли строчки  его стиха:
Ты звезда, 
и бухгалтер в когизе я.
Я совершил растрату,
истратив всю зарплату,
а на завтра в суд
мне повестку несут... 
За точность не ручаюсь, но такие строчки неоднократно звучали из уст Павла.
— Гонта стихи напечатают! — с вдохновенным подъёмом, будто его статья увидит свет в толстом журнале, известил нас Косенко, войдя в аудиторию перед началом учебных занятий.  Его  глаза  радужно сияли.
Прошло некоторое время, и я, увидев замкнувшегося  в себя  Косенко, спросил его:         
— Паша, почему  ты перестал рассказывать о  Гонте?
— Он опять улепетнул из Омска, —  с огорчением сказал он. — Не может усидеть на месте. Всё время рвётся на простор, в самую глушь. Говорит, в безлюдном Севере приходит к нему вдохновение. Неспокойная, бурлящая поэтическая душа романтика! Он опять матрос на пароходе!
Со всей серьёзностью Павел Косенко подбадривал своего доброго товарища Бориса Гвоздева смелее взяться за сочинение рассказов. Среднее образование Павел завершал в вечерней школе. Литературу там преподавал Борис Сергеевич Гвоздев. Чистая, искренняя дружба начинающего критика и фронтовика связала их на всю жизнь.
По-товарищски побуждал Павел писать рассказы, повести Сергея Шибаева. Первый его рассказ о  враче в машинной рукописи он принес в институт и дал нам прочесть. Своё мнение о рассказе Шибаева Косенко не выразил, отмолчался. 
Публикации прозаических произведений Бориса Гвоздева, Сергея Шибаева — плод доброжелательного натиска Косенко. У него горела мечта о появлении на омском литературном небосклоне талантливой личности. Павел Петрович исполнял роль государственного арбитра, не осознавая этого. Он желал только одного, чтобы талант в юношеской душе не заглох бы, а раскрылся бы во всей полноте. Ценил и одобрял действия любого, кто тянулся к искусству, к самому прекрасному в мире. 
Встречи с писателями, любителями литературного творчества проходили для Косенко не бесследно. В небольшой своей книге "Вчера, сегодня, завтра?" прозвучал его тёплый отзыв   на странице 204-й:
"Я многому обязан литературному объединению, тому демократическому, товарищескому духу, которым отличалась его жизнь. 
В то время Омск совсем остался без профессиональных писателей. Леонид Мартынов уехал, кажется, в первый послевоенный год. Приехал молодой Марк Максимов, в то время восходящая звезда на всесоюзном поэтическом небосклоне. Однако именно в силу своей всеходимости, он в литературно заштатном Омске долго не задержался. С.П. Залыгин появлялся на собраниях литобъединения не часто, у них в сельхозинституте (омичи по старой памяти называли Сибакой, что расшифровывалось, как Сибирская сельская академия — официальное название сельхозинститута в 20-е годы) был свой "литературный кружок", где делал 1-ые шаги Александр  Скворцов, тоже в литературном  объединении не появлялся".
Косенко отметил, что любитель литературного творчества мог в те годы издать на месте свои произведения.
"Тогда довольно часто выходил "Омский альманах", выпускались сборники поэтов, первые тощие книжки молодых. Некоторые из участников литобъединения той поры стали писателями — всесоюзноизвестный Леонид Иванов, Николай Почивалин, М. Юрасова,  А. Лядов, П. Ребрин, В. Малочевский, В. Полтаракин, Т. Гончарова, В. Озолин, Т. Белозёров", — вспоминал Павел Петрович в своей книге, выше названной.
Кратко рассказывал Павел каждый раз о заседаниях литобъединения, сообщал, как  хлёстко откритиковали при обсуждении автора за несовершенство его произведения.  Он гордился подъёмом творчества начинающих литераторов.      
Но встречи с любителями литературного творчества для Павла имели и обратную сторону медали. На первом курсе не замечали какие-либо отклонения в поведении нашего товарища. Однако дружеские встречи друзей по перу дали и отрицательный результат. Обычно такие общения завершались выпивкой спиртного. Выдали гонорар — обмыть его! В сталинские времена литераторам выдавали неплохие гонорары.   От рюмки Косенко не отказывался. Никто из старших, кого он уважал, не предостерегал его. Восхищались Сергеем Есениным: частенько поэт бывал во хмелю, а стихи выдавал прекрасные! После получения гонорара Косенко был щедр, как и другие его знакомые. И его молодой организм быстро пристрастился к зелью. На лекции Павел всегда приходил трезвым. Не было с ним ни единого случая, чтобы от него шёл запах спиртного. Ни разу! Наши девушки не знали, что у Павла вечерами бывают попойки. За три последующих года  вечерние его чудачества как бы спрессовались в памяти, казалось, что частенько они проявлялись, но в действительности выпивки были редки — один-два раза в месяц, а то и реже. Но под конец учёбы, на четвёртом курсе, такие товарищеские встречи с горячительными напитками участились.   
Много раз я видел Косенко с Борисом Гвоздевым. Иногда мы бывали втроём.  Но в этой маленькой компании речь не заходила о выпивке. У Павла и Сергея были самые искрение трезвые отношения. Павел ценил свои взаимоотношения с фронтовиком.  Разница в 11 лет в возрасте между ними не отслеживалась — они были задушевными товарищами, в их крепкой дружбе доминирующую роль выполнял Павел. 
Не хочу скрывать, было и такое: Косенко, получив денежный гонорар от редакций газет "Омская правда", "Молодой сталинец", искал на вечерок собеседника. Порой Николай Ерёменко давал согласие провести вечер с ним.  В письме ко мне 24 января 1954 года, когда после института Николай уже работал, он писал: "Вспоминаю его ночные посещения в пьяном виде. Придёт, бывало, с Гонтом или Шибаевым. Эх, встретить бы хоть одного из них!" Ко мне с товарищами под градусом Косенко не приходил — знал, что я не поддержу компанию.  После занятий он иногда предлагал мне поужинать вдвоём. Отказаться от предложения Павла было трудно, так как  всякий раз он выдвигал веский довод:
— У меня в кармане появились деньги.  Боюсь, что не донесу их до дома. Пойдёшь со мной, они сохранятся.
 Навязчивость его была настойчивой. Отказался бы, но,  с другой стороны, размышлял: пойдёт вечером один и не дойдёт до своего дома. Скажешь тогда себе:  отстранился от ответственности.
В столовой Косенко сразу же заказывал  обоим по 150 грамм водки
— Паша, я пить не буду! — в категорической форме я заявлял ему.
— Одному, Володя, пить неудобно, — уверял он. — Скажут: жадина. Им же не видно, что я на полтора года старше тебя.
Но я упорствовал:
— Сказал: пить не буду!
— Ладно, — как бы соглашался Павел, — я пойду и скажу, чтобы тебе налили только100 грамм.
Едем в трамвае. Вдруг Павел заявляет:
— Выходим! У меня нет папирос.
Подошли к киоску. Косенко негромко говорит в окошечко:
— Нам 100 и 50 грамм, два пряника и маленькую пачку папирос "Казбек".
"Что делать с ним? Не пить? Он выпьет мою долю. Доведу ли я его до дома?" — отстукивало  в моей голове.
— Идём до следующей остановки пешком, — говорил он и шагал вперёд. — Прохладимся.
Пройдя метров 300, Косенко заворачивал шустро за угол, а там — киоск. 
— Паша!          
— Я только себе закажу 50 грамм, и поедем домой.
Таких "только себе 50 грамм" получилось ещё два раза. Завёл Павла в дом. Его мамаша, доброжелательная и тактичная женщина, увидев нас, всплёснула руками. 
— Паша, какой ты есть?! Посмотри па Володю.
От его дома, находившегося в Треугольнике, шагал я до вокзала пешком по тёмному, не освещённому электросветом, туннелю. По виадуку  у вокзала пересекал  железнодорожные пути, в полночь попадал на свою квартиру.
Однажды зимой Косенко неделю не посещал занятия — видимо, заболел наш сокурсник. Такое с ним ещё не бывало. Явился он в понедельник. Встретились в коридоре, у раздевалки. Павел — в барчатке и в валенках. Уши шапки завязаны тесёмками  на подбородке. Когда Паша снял с головы шапку с мелкими белыми кудряшками барашка, то я  увидел:  голова его от бодбородка до макушки увязана  широким марлевым бинтом.
— Зубы заболели, Павел? 
— Уши отморозил, — с полным спокойствием сообщил он.
— Как ты, идя от вокзала до дома, не почувствовал мороза?
— Всё было не так, как ты думаешь, — отверг Павел мой вопрос и откровенно пояснил:  — Шапку я потерял. Ехал домой поздним вечером на трамвае, вздумал вылезти на остановке. (Понятно было  мне, для чего он покинул трамвай). И проник на территорию военного завода. За мной гонялись, я убегал от охраны, которая стремилась выловить меня. В результате получилось, что пришёл домой без шапки.               
Такое он мог учудить: зазевались служители проходной будки, он и сиганул во двор завода. Интересно же ему:  что получится? 
— Тебя могли пристрелить.
— Видишь: живой, не прикончили, поймали. 
Различные хохмы Павел уважал. 1 мая после демонстрации отмечали на квартире торжество с несколькими студентами нашей группы. Выпили дважды по 100 грамм вина. Называлось оно "Волжское", хотя рядом с Волгой никогда не находилось — обыкновенная бормотуха. Павел, глядя на Иртыш из окна  четвёртого этажа, проговорил:
— Надо бы искупаться, а то ледоход скоро завершится. У берегов вода уже чистая.
Девочки услышали его фразу про такую затею, встали у входной двери втроём и решительно  заявили:
— Не пустим. Идите в комнату, и — за стол.
Пришлось вернуться.
— Сорвали нашу вылазку, — проворчал Павел, любитель необычных сюрпризов.
У праздничного стола я шепнул Павлу:
— Можно спуститься из квартиры по противопожарной лестнице.
— Идея! — обрадовано воскликнул Павел. — Пошли!
Павел и я вышли на балкон. За нами молча последовал Николай.
— Спускаться будем на руках! — предложил я им.
— Пойдёт! — весело поддержал меня Павел.
По лестнице с высоты четвёртого этажа  на руках спустились вниз Павел и я. Осторожный Николай для спуска употребил все свои конечности. Прибежали на берег Иртыша. Глянули на быстро плывущие огромные льдины в отдалении от берега, сняли с себя верхнюю одежду и плюхнулись в воду. Павел отплыл от берега, я же умел плавать только по-собачьи, поэтому барахтался на мелководье. Не  успели проплыть и пяти метров, как услыхали крик бегущих к нам девушек.  Валя Назарова, на квартире которой организовали празднование, на правах хозяйки, возмущённо прокричала:
— Мальчишки,  вы с ума сошли?! Простудитесь!
— Вылазьте из воды!! — хором кричали подбежавшие четверо студенток.
За происходящим наблюдал на берегу Николай. (Через 55 лет Ерёменко  уверял, что в тот день он тоже плавал в ледяном Иртыше. В своём воображении проявил смелость. А в письме сообщал мне в июле 1954 года, что в его родной Денисовке роют котлован, можно будет купаться, хотя, как написал в письме, он ещё не научился плавать). С плаваньем в институте у меня и у него вышла морока. Я и Коля отдельно от всех сдавали преподавателю физкультуры Шкипкину зачёт по плаванью в июне 1950 года. Я изо всех сил старался собачьим способом проплыть 100 метров. Николай, зайдя в воду по пояс, отталкивался от дна ногами вдоль берега! "Вы пешком ходите по дну, а не плаваете", — заявил нам преподаватель физкультуры и не принял у нас зачёт. Павел жил недалеко от Иртыша, умел хорошо плавать, зачёт по плаванью он сдал вовремя). Мы вышли тогда по команде девочек из воды. Надели на себя  одежду на мокрые свои тела и пошли распевать песни за праздничным столом. Простуда  нас  миновала. 
Наверное, к месту помянуть здесь и часы институтских занятий по физкультуре. Чувствовалось, что Павел не занимался, как мы, в школе физкультурой. Рекомендации преподавателя он выполнял усердно. Маршировал, подобно детсадовскому ребёнку, чуть вперёд направлял туловище и усердно размахивал руками. Спортивными снарядами не располагал институт в то время. Лишь волейбольная сетка и мяч предоставлялись нам в спортзале с очень низким потолком. Промаршировав по залу, сделав несколько разминочных упражнений, начинали играть в волейбол. Павел как-то необычно  передавал мяч, подскакивая при этом, а принимая мяч нормально. На факультете мало юношей — два-три на курсе, поэтому в мужскую волейбольную команду брали и Косенко, хотя он не вполне обладал техникой игры.   Входили  в факультетскую команду всегда Фёдор Рощин (он учился на год старше нас), Ерёменко, Косенко и я. Пономарёв, включившийся в команду через два года. Рощин любил резать над сеткой мячи, и у него неплохо выходило. Пономарёв умело принимал мячи на площадке, извивался иногда так, что, казалось, у него нет костей. Павел и я всегда подавали мяч на резку — наш рост не позволял нам резать мячи. На соревнованиях всегда первенство одерживали ребята с геофака. Но со временем команда филфака сыгралась: хорошо освоили подачу мяча на резку, умело резали мяч над сеткой и безошибочно подавали мяч на площадку соперникам. На соревнованиях между факультетами волейбольная команда филфака завоевала первое место, оставив позади команду спортсменов геофака. Не было предела возмущению географов: слабая команда лишила их первенства.
— Как так? — возмущался капитан команды геофака. — Слабаки взяли первенство!
— Не зря мы ходили на дополнительные занятия по волейболу, — константировал Павел, оценивая результат нашей игры. — Утёрли нос географам.               
Такие интересные дела, как победа в соревнованиях по волейболу, нравились Павлу Косенко. Вообще он был сторонником чего-нибуть необычного. Нередко по его инициативе перед занятиями в аудитории мужское трио распевало песенки на свой лад, например,  рекламный стих Маяковского. 
Лучше сосок
не было,
и нет.
Готов
сосать
до старости лет.
Наши многочисленные девочки оставляли все свои разговоры, оборачивались к нам  и с улыбками воспринимали наше бойкое пени
К литературе, к литературным познаниям, как и к учёбе, Павел относился с пониманием, как к необходимому явлению для каждого. Однажды он не пришёл на занятие, ранее такое с ним не случалось. Я на другой день пошёл к нему узнать, не заболел ли Павел. В доме Павла меня доброжелательно встретила его матушка и проводила к нему в комнату. Он сидел за столом, на котором ничего не было лишнего. В стороне на углу три книги, самая верхняя — сочинения Белинского. Стопкой лежали написанные убористым почерком листочки и отдельный лист, заполненный уже им наполовину. Павел положил ручку пером на чернильницу и ответил:
— Спрашиваешь, почему не был на лекциях? Третий день корплю над статьёй.  Уже переписываю набело. Выполняю заказ "Омской правды". На занятия приду сегодня.
Я не стал мешать ему, ушёл. Дней через десять в "Омской правде" была опубликована его рецензия на изданный "Омский альманах". Косенко не похвастался публикацией. О ней сообщил Ефим Исакович Беленький, преподававший у нас советскую литературу. Встретив Павла в коридоре,   он восторженно провозгласил:
— Похвально, Косенко! Похвально! Эрудированная и аргументированная статья. Я внимательно прочёл её дважды.
Для Павла это был верх похвалы. Тут же бесцеремонно к нему обратилась бойкая Женя Красноруцкая:   
— Паша, показывай свою статью!
— Она у меня дома.
— Больше ничего не придумал? Не догадался взять с собой? Еду в трамвае, слышу:  Малочевский говорит о твоей публикации. А нам ты её не показываешь. Не хочешь? Вот так Паша! Мудрствуешь. Завтра принеси — в твоей папке ей найдётся место.
Из всех девушек на курсе чаще, чем с другими, Косенко разговаривал с ней. Подолгу беседовал с Валей Леднёвой, старостой не нашей, а первой группы. Видимо, потому, что они бойчее были других девочек и разговорчивее всех остальных. 
В конце мая, когда завершалась вторая учебная сессия, девушки из первой группы
бурно обсуждали, кто с кем в этот раз будет готовиться к экзаменам. Быстро договорились. Ни к кому не присоединилась Красноруцкая — она жила на отшибе, на далёкой южной окраине Омска.   Не близко к ней ходить пешком. Вот и осталась она одна. Я тоже ни к кому не присоединился, не насмелился влиться в чью-нибудь компанию.
—Давай готовиться вместе,— предложила мне Женя. — Приходи  утром пораньше.
— В восемь?
— Нет, в семь, — непоколебимо и уверено заявила бойкая Женя.
Со второй сессии первого курса я готовился к экзаменам вместе с ней. Павел нередко присоединялся к нам. Он не всегда все лекции записывал, у нас же были все конспекты прослушанных лекций, заранее в библиотеках запасались необходимой для  подготовки к экзаменам учебной литературой.   
Женя настаивала начинать подготовку рано утром. Уже в 7 часов утра мы всегда  — в сборе. Вечером, в 18 часов, она предлагала завершить наши занятия, но я, любитель засиживаться вечерами, настаивал продолжить подготовку. И мы сидели за учебной литературой и конспектами лекций до 11 часов вечера, по  15-17 часов в день засиживались. Косенко никогда не перечил нашему распорядку учебы. Приходил вовремя. Если он не появлялся утром, то это означало, что у него появились неотложные дела. Мы занимались то у Жени, то у меня. Красноруцкой было удобно, когда Павел приходил ко мне: и занимался до  вечера — он часть пути шёл с Женей. Она не позволяла ему провожать её до дома — очень самостоятельная девушка. Никто из нас не предлагал, почему бы не позаниматься на дому у Косенко — ведь сокращалась бы пешая дорога для меня и для Жени. Не обсуждали этот вопрос, наверное, потому, что Косенко не постоянно занимался с нами.
Просидеть за столом длительное время трудно. Укладывались втроём на мою кровать и читали, а жил я у сестры в однокомнатной квартире. Сестра — на работе, её сынишка — в детсаду. Муж её служил 4 года в армии. Когда Павел не приходил, лежали на кровати вдвоём. Дверь в квартиру не держали  на крючке. Любопытная соседка-бабуся (4 квартиры в общем коридоре одноэтажного дома николаевской постройки для железнодорожников — жили по-свойски) открывала без стука  входную дверь и, увидев нас на кровати, без слов её закрывала. У Жени такой возможности — расположиться на постели — не было, так как домик небольшой, родители на работе, но и для маленьких детей, чтобы им играть, требовалось в доме площадь. Младшие сестрёнки и братишки большой семьи Красноруцких не мешали нам заниматься, не подходили к ней со своими  вопросами, с разрешением их интересов и никогда не шумели — чётко выполняли родительское предупреждение: "Тихо! Женя занимается!".
 Трудно летом, когда устанавливалась очаровательная тёплая погода, штудировать литературу. В домишке Красноруцких душновато. Хотя и небольшое окошечко, но через него всё равно проникала жара и допекала нас. Павел  как-то высказался:
— Проходит лето, а мы ни разу не загорали.  Сидим и сидим на кухне.
Его поняла сразу же Женя и заявила:   
 — Готовиться к экзаменам будем во дворе. 
Представьте себе: разостланный в ограде на траве у дощатого забора полог, на нём лежат в трусах два юноши, посредине их — девушка в платье. Бубнят вслух тексты. А солнце к полудню жгуче припекает. Женя не выдерживает жары.
— К чёрту все предрассудки! — заявляет неожиданно она.
Встаёт и снимает платье. Теперь уже трое полуголых молодых людей лёжа загорали во дворе дома. Их соседка, бывало, открывала калитку во двор, но, увидев нас, оголённых, быстренько её захлопывала. Мы не обращали на неё внимания, продолжая слушать товарища, читавшего конспекты.
Ни у Павла, ни у меня в мыслях никакого интима не возникало. То же самое можно сказать и о Жене Красноруцкой. Мы же готовились к экзамену! Это была чистая товарищеская дружба. Скромность била через край. Доверие — прежде всего.
У Косенко была крепкая память. Он запоминал и цитировал целые абзацы из лекций преподавателей. Хорошо укладывались в его памяти разъяснения, данные преподавателями на консультации 
Шёл экзамен по основам марксизма-ленинизма. На вопросы экзаменационного билета отвечал Косенко. Я знал, что мне рассказывать по вопросам в указанном билете,   поэтому заинтересовался ответом  Павла.  Косенко аргументировано излагал материал. Выдал обширную цитату, не назвав автора. Преподаватель остановил его и спросил:
— Кто это сказал?
Павел выпалил:
— Сталин.
— Нет, — поправил его преподаватель, — это я сказал на консультации.
Я чуть не взорвался смехом  — оценку "отлично" обеспечил себе Павел Петрович.
Все 4 года Косенко сдавал экзамены в период сессий успешно. Завалов, пересдач у него не было. Все 4 года он получал стипендию. Ко всем преподавателям-литераторам относился он  уважительно. Это подтвердит потом Косенко в письме ко мне. При подготовке к государственным экзаменам он приходил только к Жене, когда занимались у неё — она ближе жила к его дому, чем я. Павел рассудил: госэкзамены на получение стипендии не влияют, при поступлении на работу на оценки во время учёбы не смотрят — нужен только диплом. Поэтому, решил, что без особых усилий он сдаст госэкзамены. Стал реже приходить готовиться вместе с нами.  И  Павел крепко просчитался: по методике преподавания он получил минимальную оценку — "посредственно". Тогда это его нисколько не опечалило. Остальные предметы сдал на  "отлично". Позднее такая оценка  крепко ему икнулось. Но об этом ясно будет сказано.      
Женя Красноруцкая по предпоследнему предмету на госэкзаменах получила оценку  — "хорошо".
— Не вышло у меня, чтобы на  госэкзамене  получить только отличные оценки. Давай постараемся, чтобы у тебя вышло всё по уму, — заявила она мне.
И мы упорно занимались, вышло всё так, как задумали.
Важное событие для выпускников института — распределения по месту работы. Обычно до нашего выпуска была большая возня у студентов, чтобы остаться работать в Омске. Нежелающих покинуть город выпускников института даже обсуждали на факультетском комсомольском собрании. Такого с боевым нашим курсом не случилось. Предприимчивые студентки заранее отправили заявления в Министерство народного просвещения РСФСР, зарезервировав себе место работы в далёком краю. Одна  выпускница изъявила желание поехать на Чукотку, двое — на Камчатку, трое — на Дальний Восток. Для 14 молодых специалистов предоставлялась работа в Бурят-Монгольской АССР (так называлась тогда Бурятская республика).  В числе 14-ти оказался и я. Николай Ерёменко решил не расставаться с малой родиной, изъявив желание поехать в Таврический район. Несколько студенток, имея веские причины, подтверждённые справками, оставались в Омске. Никто не сомневался на курсе, что Косенко никуда не пошлют, его оставят в областном центре. Им уже заинтересовалась редакция журнала "Сибирские огни". Я считал, что ему предложат работу в областной газете "Омская правда". Но Павел начал свой творческий путь с комсомольской газеты "Молодой сталинец".  Это был печатный рупор обкома комсомола.   
Павел Косенко дружил с девушкой, как сообщалось ранее. В последний год учёбы их часто видели сокурсники вместе. Как же сложились их отношения после окончания института? Подруга не хотела расставаться с Павлом. Мы все трое, юноши с одного курса, не думали ещё о семейной жизни. Павел, прежде всего, хотел укрепиться на литературном поприще — к этому направлены были все его помыслы.
— Как в дальнейшем сложится наша жизнь, Паша? Ехать работать в деревню? — спрашивала неоднократно настойчиво его девушка.
Павел упорно молчал. Так и разошлись два корабля, спокойно плававшие вместе в течение почти трёх лет.
Меня в августе 1953 года судьба забросила на север Байкала, в Северо-Байкальский район  Бурят-Монгольской АССР. В декабре комсомольцы избрали 1-м секретарём Северобайкальского райкома комсомола. Я переписывался со многими однокурсниками, в том числе и с Павлом Косенко. Не хотелось расставаться с юностью — уж больно крепко мы прикипели к друг другу.
Как складывался в дальнейшем творческий путь Павла Петровича Косенко, как он стремился пойти по писательской тропе, по-моему, лучше расскажет сам  Косенко. У меня сохранились несколько больших его писем, в которых он сообщает о работе на первых порах своей творческой деятельности. Интересно узнать, на мой взгляд, как проходила,  с его точки зрения, литературная жизнь в Омске, не менее важно знать из первых уст его отношение к людям, к сокурсникам, к близким товарищам, к литературным деятелям, к омской литературной среде  в 50-е годы ХХ столетия.   
Я ничего не меняю и не добавляю в его письма, даю их так, как они есть. Почерк Павла Петровича  разборчивый, чётко убористый,  непонятных слов нет, стиль исключительно грамотный. Примечательно,  что он к эпистолярному искусству относился со всей добросовестностью. В его письмах нет ссылки на занятость — начал писать, так до конца доводил свою  мысль. Разве не интересно познать настроение талантливого молодого человека того времени?
  Итак, перед вами письма Пала Петровича Косенко, будущего члена Союза советских писателей Советского Союза.

1-ое письмо Павла Косенко.               

11/ 1-54
ДорогойВолодька.
Пишу в типографии, в ожидании пока принесут полосы (газеты), а тогда я их буду читать — сегодня я здесь дежурю. Полосы приходят не одна за одной, а через большие промежутки времени, вот я и буду писать. Вообще же времени не то, чтоб вздохнуть некогда, а всё-таки мало.    
Порядочно езжу в командировки (в декабре наездил за две командировки километров восемьсот). Много времени отнимают и контрольные для московского института, чёрт бы их побрал. Скучно писать то, что знал и успел позабыть. Да институт-то мне не шибко нужен. Держусь за него только для того, чтобы обеспечить себе месячное пребывание в Москве и посещение московских театров — одной из замечательнейших вещей в мире. Я уже с наслаждением  предвкушаю, как пойду к охлопковцам или к вахтанговцам в июле на "Гамлета" или "Баню". (Павел не сообщает,  но из письма можно понять, что он готовил летом документы и свои творческие работы для поступления в Литературный институт Союза советских писателей СССР, поэтому был занят. Поступил в институт, прибавилась работа. Теперь понятно его сообщение в самом начале письма? В первой декаде августа на Омском вокзале Павел Косенко встретился с Женей. Она с группой сокурсниц уезжала в Бурятию, к месту назначения на работу. Он отъёзжал в Москву. В первом ко мне письме Женя Красноруцкая — она оставила его до востребования в главпочтамте Улан-Удэ — просила прислать ей новый адрес Павла. Я получил от Павла письмо лишь на пятый месяц проживания в Северо-Байкалье. Адрес у него оставался прежний, омский). 
 Работа — ну,  работа  обычна. Газетное дело я люблю и с этой стези не сойду, наверно, до  смерти, во всяком случае, не хотел бы сходить. Коллектив в "Молодом сталинце" сейчас неплохой, редактор иногда с заскоками, но, в общем, приемлем. Есть, конечно, и дураки, но  их не так уж много. Интересно, что все наши дураки — выпускники факультетов журналистики. Я давно заметил, что эти люди писать не умеют.
Несколько дней работаю в отделе пропаганды, куда меня перевели из отдела комсомольской жизни. Отдел пропаганды занимается теперь и вопросами литературы и  искусства, так что я и к ним буду иметь касательство. Ну, что ж… У  Журавлева вышла книжка стихов, я написал на неё рецензию — довольно резкую. Жду теперь бури — Яков очень самолюбив, к тому же, его  книжку похвалил Степан Петрович (я сначала не понял, кто это, оказалось — Щипачёв). Впрочем — мне наплевать.
На днях я смотрел спектакль самодеятельности (студенты Сибаки) "Где эта улица, где этот дом?". Там есть один персонаж — халтурщик Клюев, автор таких куплетов:
Раньше было трудновато,
А привыкли — наплевать.
Так и я — меня столько прорабатывали, что шкура стала как у носорога.
Чуть не ежедневно в редакцию приходит Беленький — потрепаться о литературе. Говорить об этом бедняге, кажется, больше негде.
Новостей особых нет ...  На днях видел Буянова  — он приезжал в Омск. Тоже изменился. (Косенко ошибся: Иван Буянов учился на год позднее его, завершил пединститут только через полгода. Видимо, он ехал в Омск от родителей).
Ну вот — прочитал две полоски, в том числе "Литературную страницу". Ей-богу, за последнее время газета наша интересней начала становиться. Как бы практически договориться насчёт обмена газетами?
Всё собираюсь как-нибудь во время командировки к Николаю (Павел пишет о сокурснике Николае Ерёменко), да всё маршруты несподручны. А очень интересно посмотреть бы, как живёт наш чудак. (Николай, ценивший талант Косенко, беспокоился о нём. Это видно и по письму, написанному мне 25 января 1954 года. "А наш третий идиот, пропился. Говорят, выгнали за пьянку из "Омской правды", не знаю о дальнейшем его существовании. Насчёт Павла не удивляюсь, вспоминая его ночные посещения в пьном виде когда-то в студенческие годы. Я Павлу писал ещё по дороге в Травополье, но письмо вернулось… Куда он девался? Статьи от души писал и мог дать настоящую оценку всему, о чём писал. Я думал, его работа, будущее, начнётся с областной газеты,… Что же никто ему не помог? Сколько друзей у него в Омске и, в частности, в газете. Мне кажется, надо дорожить таким человеком, помочь ему, если сбивался с правильного пути. Наверное, считали его опасным конкурентом все газетчики. И Беленький ничего не мог сделать. Жаль! Собираюсь ему написать, а куда, не знаю, в Омск или прямо в газету, чтобы быстрее получил").
Знаешь, в редакции чуть не половина работников из нашего института.
Ну, счастливо. Пиши. И надеюсь, что в этом-то году обязательно встретимся.
ПАВЕЛ.

Второе письмо П. Косенко.

Дорогой Володька.
Прости, что так долго не отзывался на твоё письмо. Свинство, конечно. Но оно пришло в тяжёлое для меня время,  кое продолжалось довольно долго, ибо известно, что несчастье в одиночку не ходит. Но писать об этом не стоит — самому надоело.
Работаю сейчас в газете Ульяновского района. Называется она "Заря коммунизма", выходит трижды в неделю на четырёх полосах — в общем,  объёма "Молодого сталинца". Редакция помещается в городе, но я больше половины времени в разъездах, так что наши работы теперь довольно схожи. Здесь же работает и Вилько,  но его мало вижу, так как он сидит неподвижно, выполняет он в общем обязанности художника. (Косенко сообщает о Гонте.  Его он, я повторяю, боготворил в студенческие годы, в то время  не называл его по имени, а просто — Гонт. Фамилия Гонт у него была по матери, а по-настоящему он — Вильям Янович Озолин. Фамилию матери брал, потому что отец был репрессирован. Не рассказывал Павел нам, студентам, что у Вильяма — ещё и дар художника).  Против разъездов я ничего не имею, но сельскохозяйственной тематикой овладеваю туго, так что приходится мне нелегко.
В декабре заносило меня в Пензу, где я, между прочим, видел главного режиссёра тамошнего театра А. В. Шубина. (Работал главным режиссёром Омского драмтеатра). Встретил его на улице. Он меня узнал и был исключительно любезен. Дважды был у него в театре. Он говорил своим барским голосом: "Если я пробуду здесь два-три года, я попытаюсь что-нибудь сделать с этим театром". Спрашивал о Быкове, но о нём ни слуху, ни духу. (Владислав Быков после года учительской работы поступил в ГИТИС на режиссёрский факультет. Письмами он ни с кем не общался. Я его видел в Москве в 1956 году  и в Омске в 1959 году).
Ты просишь прислать что-нибудь моё новое. Нечего присылать. Оказывается, на то и газетная работа, чтобы ничего стоящего не писать. Если всё-таки  чего-нибудь удастся сделать — пришлю. Пока вот что. В госполитиздате вышла брошюра "Вопросы культуры в газете", где весьма подробно и с похвалой разбирается одна моя статья. Для меня это приятная неожиданность, ведь в Омске я о своей работе доброго слова не слышал. Это мне компенсация за ругань в "Театре. ( К сожалению, в северном районе брошюры "Вопросы культуры в газете", журнал "Театр" никто не выписывал).
Вышел сборник "Литературный Омск"— ох, и убого! Намного хуже  "Омского альманаха" последнего. Беленький его раздраконил — и  поделом. Серёжка Шибаев (друг Косенко) литературно совсем обесконфликтился. Почивалин из Омска осенью уехал.
Честно говоря, там хорош только один рассказ Полторакина — очень растёт человек.   Помнишь его? Он приходил к нам в кружок. Осенью он написал один рассказ, просто превосходный — и смелый и тонкий ("Лидочка Берестлиникова"). Я тогда ещё был в "Омской" (областная газета "Омская правда"), попытался протолкнуть — куда там (вообще я там собрал немало хороших, на мой взгляд, рассказов и стихов, но ни один из них не пошёл. Стены не прошибёшь. Один ответственный олух сказал мне: "Лирика — это неприлично".  Тогда Полтаракин добавил в рассказ сцену в редакции. Будто автор приносит рассказ в газету. Приблизительно так:
У стола стояла маленькая женщина цыганского типа (Гончарова), стукала кулаком по столу и истерически кричала:
— Неправда! Так в жизни не бывает!!
В комнату вошёл высокий худощавый человек в прямоугольных очках (Малочевский) и мелко затряс ногой.
— Это всё чепуха, — сказал он. — Лучше, батенька, купите у меня сюжет. За сотню уступлю.
Ещё за столом сидел жирный парень в кителе. Как потом узнал автор, это был молодой критик. ( Павел не обозначил его фамилией, скорее всего он явился в рассказе  прототипом.) Когда у него спросили мнения, он задумался, опустил глаза под стол и произнёс:
— М-да. — Подумал и добавил: — Рассказ можно дотянуть. — Ещё подумал и ещё добавил: — Может быть, и нельзя.
Женщина,  сидевшая на председательском месте (Климина), сказала:
— Рассказ мне, в общем, понравился. Но пусть она будет не жена, а невеста — и пусть они вместе уедут в МТС. К понедельнику сделаете?"
Так-то. Проработал  я с Климиной несколько месяцев и теперь могу сказать, что это наредкость хороший и порядочный человек. Единственно, о чём жалею, расставшись с "Омской правдой", что работаю не под её началом.  Видел её уже после приезда из Пензы, оказывается, у неё несчастье. Её муж, пьяный, обморозился, и у него на руках ампутировали пальцы — по четыре на каждой руке, кроме  больших. Недаром она всегда так ратовала против водки.
Кстати, о водке. Помнишь поэта-вундеркинда  Николая Корнилова? Он теперь недалеко от тебя, в Иркутск, в художественном училище. Говорит, печатаю стихи в областной газете.    
У Вильки новых — хороших — стихов почти нет. Его приняли на первый курс заочного отделения Литературного ннститута. Посылает туда стихи и контрольные работы. Его художественный руководитель — Н. Асеев. (В книге "Сибирская Ипокрена. Литературные портреты омских писателей" Валерий Поляков пишет: "В Литературном институте Озолин был принят в семинар Сельвинского". Н. Н. Асеев (1889 — 1963)  и      И. Л..Сельвинский (1899 — 1966) — советские поэты. Глядя на даты их жизни, вполне допускаю, что был шефом в институте у Озолина Н. Асеев, а потом стал  И. Сельвинский. П. Косенко, работая бок о бок с В. Озолиным, не мог ошибиться).   
Эх, как много старых знакомых не видишь из-за работы! Гошку видел один раз с лето. (Георгий Павлович Плющаков работал художником в Омской совпартшколе. В здании совпартшколы учились мы, студенты историко-филологического факультета. Вне занятий трое-пятеро студентов в комнатушке у художника вели бравые разговоры  на многие темы из жизни. С Георгием Павловичем меня и  Колю Ерёменко познакомил Павел Косенко.  Мы у художника много болтали. Он слушал нас, не вмешиваясь в наши разговоры, и писал плакаты для совпартшколы).
Из наших тоже давно никого не видел. Последнюю — Малькову. На трамвайной остановке. Она теперь опять в институте. (Клара Малькова — сокурсница Павла. Вышла замуж. На последнем курсе взяла академический отпуск в институте на период декретного времени. Окончила пединститут она в 1953-1954 учебном году, на год позже нас, поэтому Павел сообщил, что она опять учится в педагогическом институте).
Письмо отправлю завтра, оказывается, дома нет конвертов. Знаешь, кого я чаще вижу? Фёдора Иванова, из учительского, бывшего секретаря литкружка. Он работает в Ульяновском районе и присылает нам фельетоны.
Ничего не слышу о  Николае. Как, интересно, живёт он, чудак. Не знаю, как ему писать, а он моего адреса не помнит, должно быть. (Сокурсник Николай Ерёменко в  письме ко мне  26 февраля1954 года спрашивал: "А Павел в районной? Признаться, я не ожидал такого конца. Всё возня, а он ведь талантлив, чёрт, и мог бы добиться, к чему стремился").
Что нового пишет Женька? (Сокурсница Евгения Красноруцкая. Наш общий хороший  товарищ, Мы не влюбились в неё. Думы были у нас о другом. Она притягивала к себе доброжелательностью, искренностью, своей откровенностью — правду говорила,  не таясь, в глаза). Пришли мне её адрес, а пока напиши всё, что о ней знаешь из писем. (Адрес Евгении я  ему выслал. Интересно бы узнать, что он ей писал? Павлу я описал о том, что поведала  в письме Женя о приезде  13 августа в Улан-Уде их группы. Она получила приказ о назначении учителем русского языка и литературы в Хоринскую среднюю школа, сообщила, в какие школы поехали Лия Легалова, Рая Миклухина, Аня Захарченко, Лида Суслина, Галя Кузнецова.  Просила побыстрее выслать адреса других сокурсниц, если известны мне. Я прибыл в Улан-Удэ 15 августа. В другом письме снова спрашивала Женя: "Видел ли ты Пашу? Я написала Вале Леднёвой письмо, и Паша напишет туда, вот мы и узнаем адрес, а если ты знаешь его адрес, то пришли мне". Такие подробности интересовали Павла). 
Ну, время закругляться. Не сердись на моё долгое молчание и не подражай ему, т. е. молчанию. Серьёзно, не будь такой свиньёй, как я. Ты же всегда отличался положительностью. Напиши подробнее о своей жизни. Интересно,  прекратился ли разбой на Байкале? (О нём я не слышал.)
А театр у нас совеем другой. Ушли Ратомский, Малинин, Левите, Лядов и ещё с полдюжины. Нет Иловайского,  хотя вообще он в Омске. Лядов сейчас диктором. Так сказать, голос Омска.  Много новых. Не знаю. Я видел только два первых спектакля. Очень серые. Сейчас поставили "Не называя фамилий" — говорят, хорошо, но не видел. Главрежа всё ещё нет. Приехал молодой режиссёр, прошлогодний выпускник Цыганков — настоящий мальчишка, да вдобавок ещё волосы очень светлые — ну, совсем цыплёнок.   
Ты-то где-нибудь сейчас художествуешь? (Написал Павлу, что снова занят я в драмкружке районного Дома культуры.) Прочитал ли "Волгу — матушку реку". ( Новинки литературы до северного района быстро не доходили.)  О ней сейчас так шумят.  И не только официально, но и читатели всех слоёв.
Ну, с приветом. Жду ответа к 15-20.  А летом, конечно, встретимся.
Павел.
31/ 1 -54 г.
       
         Третье письмо П. Косенко.
   
Привет, Владимир.
Три часа ночи. Дежурю  в райкоме. Хотел,  было, грешным делом, выспаться тут на диване, но какая-то сумасшедшая ночь выдалась, всё время звонки по начальству, судя по ним, через полчаса зачем-то районный хозяин тут должен появиться, так что о сне думать трудно.  Сие, конечно, маловажно, но у кого болит, тот о том и говорит, а диван тут рядом.
Звуки у нас были, но довольно будничные.
Так ты отправляешься, значит, в дальний рейс. Завидую твоим масштабам. У нас поездки за триста километров — вещь невозможная. Хотя впрочем, после укрупнения района стал довольно большим, и почти в форме окружности. Радиус километров шестьдесят до Ачиира и Красноярки. 
Интересного немало, но оно, разумеется, не в такой яркой форме, как у тебя.   Сейчас общий конёк — освоение целинных и залежных земель. Но и тут наш район в довольно в нейтральном положении. К нам не едут, потому что близко от города, от нас не едут, потому что своей целины дай боже. Только молодёжь из совхозов переезжает в колхозы.
Впрочем, полеводство у нас сравнительно скромное: конёк района — животноводство (надо было написать скотоводство или просто — крупный рогатый скот, но Косенко, будучи городским жителем, эти тонкости ещё не освоил) и свиноводство (4 пятых к плану всей области). Видны в этом отношении такие махины, которые "впечатляют". Тепличный комбинат в колхозе им. Чапаева, равного которому не будет в Сибири. Ну, о совхозе "Омский" новости,  ты,  должно быть, читал — он почти не сходит со страниц центральной печати. Лучший в стране молочный совхоз.
Я начинаю мало-мало (буквально мало-мало) разбираться в сельском хозяйстве, но бросают меня почему-то преимущественно на свиней. Теперь стал щеголять в заметках такими терминами, как "покрытие матки двумя хряками" и т. п. Лет через двадцать, пожалуй, смогу работать председателем колхоза.
 А рассказы в Омске теперь пишутся только на одну тему: как молодой агроном не едет в колхоз. Молодой агроном — потому что актуально, а не едет — потому что конфликтно. На одну тему не преувеличение, а суровая правда. Мне, при моей отдалённости от омского Парнаса, всё-таки удалось прочитать пять рассказов (и хороших и плохих), построенных на этой гениальной схеме. Можешь представить, сколько их, вероятно, вообще циркулирует. Лучший из них рассказ Точенина, где на пятнадцати страницах тысяча грамматических ошибок, пятьдесят стилистических, удавшийся автору характер  героя и безукоризненная композиция. Н-да, талант кое-что значит.
Молодой агроном Александр  Скворцов тоже бросился на целину, предварительно немало перепахав её в Омске. Последнее время он занимал пост литработника в отделе литературы и искусства "Молодого сталинца". По этому поводу друзья трубят в фанфары и щупают Сашу, чтобы убедиться действительно ли это он. В том числе те, кто ещё  вчера называл его сволочью. Вообще сплетен в литературном Омске стало ещё больше. Я, разумеется, за отъезд  Скворцова, он хороший парень, но за год под чутким руководством Малочевского он обленился так, что уже и стихов не мог писать. Перемена воздуха ему необходима.
Принципиально, по-моему, так.  Газетчики с агрономическим образованием (а их, как ни странно, оказывается немало) должны сейчас идти на практическую работу или в сельхозотделы газет (где они, что ни говори, необходимы). Иначе совесть заест. Это в лучшем случае.
От Николая (сокурсник Ерёменко) получил письмо. Пишет, что вдов не утешает, приобретает режиссёрские навыки и что Фейербах тоже жил в захолустье. Так-то так, но в учебниках пишут, что именно это и помешало ему подняться до диалектического материализма. Вообщем, моё впечатление от давольномногочисленных посещений школ, что учителя в районе (за исключением биологов) находятся в наиболее невыгодном из всех специальностей положении, так как они наиболее неподвижны и меньше других связаны с нынешними переменами. Может быть, это и ошибочное впечатление, но мне кажется, что, за редкими  исключениями, словесники за тетрадями почти не видят села. Исключения есть и весьма интересные, но не в  них суть.
Очень жаль, что не знал раньше настроения деревни. Любопытно бы сравнить с теперешним.
А Николаю пишу, чтобы выбрал воскресенье и приехал ко мне. Он-то не в Бурят-Монголии. (Не сразу установил Ерёменко контакт с Косенко — всегда медленно раскачивался. Мог бы приехать в Омск и встретился бы с Павлом).   
Наших ребят вижу довольно часто, поскольку моя редакция помещается напротив 38 школы. Всё никак не могу собраться побывать на кружке, а там ведь интересные дела идут. Очень хотел побывать на обсуждении рассказа Ивана (Буянова), но командировка. (Обсуждался рассказ Буянова "Всё впереди!". Этот рассказ он потом опубликовал в районной газете "Калачинская правда"). 
Мне до областной газеты нужно было  поработать в  районной. Теперь научился собирать материал, тянет писать проблемные статьи, но куда там. За трёх-четырёхдневную командировку я должен привезти восемь-девять материалов. На обсасывание предмета и разглядывание его с разных сторон нет времени. А я бы сейчас смог. И очерки смог бы.
 И вдобавок романтика профессии: один парень уже бил Вильку, приняв его за меня, в отместку за фельетон. (Как говорится, правда глаза ест: Косенко при анализе произведения всегда давал правдивую объективную оценку, требуя от автора повышения  художественных достоинств произведения).
С литературой омской общаюсь мало. Был раз на четверге Степана Козлова, но, отсидев час, сбежал. Уж больно мелкой показалась грызня  "литературных партий". Да и сам Степа хоть и благородных героев играет, а скуку нагоняет смертную.
Сергей (Шибаев)  всё обещает написать хороший рассказ и всё пишет  плохие. Вилька ничего не пишет, и, когда его спрашивают о стихах, молча закатывает глаза к потолку. На подъёме Полторакин. Пожалуй, Лядов  (Первые стихи он опубликовал в Омске). И всё. Листов (омский поэт) только повторяется.
Пишу только в свою газету. За всё время лишь одну рецензию поместил в "Молодом сталинце".
Прости за бессвязность письма, но час всё-таки уже пятый, и спать тянет.
Жду от тебя обстоятельного ответа-отчёта после твоего возвращения из путешествия.
Павел
11/111-1954 P. S. Н-да, только что пришло в голову, что в связи с вашим духовным ростом возможность летней встречи уходит в небытье?
         
     В конце письма Павел Петрович, как его звали сокурсницы, не обошёл моё избрание 1-м секретарём Северо-Байкальского райкома ВЛКСМ, называет меня на вы. Письмо начинается не со слова "Володька", а из двух слов — "Привет, Владимир". Однако содержание письма дружественное. Павел по-прежнему откровенно делится своими размышлениями с другом, с товарищем.
Из содержания его письма  отчётливо видно, что Павла Косенко беспокоит, что в Омске не рождаются содержательные, интересные в художественном отношении  произведения. Отдельные проблески земляков на литературном поприще его радуют. Как в институте, таки и в 1-ые годы работы Павел выступает литературным тягачом. Это видно из письма.  Я был свидетелем, занимаясь в институте, как Павел настойчиво тормошил товарищей, чтобы они со всей серьёзностью занялись созданием литературных произведений. Себя он считал подготовленным в качестве критика. Требовалось для него  поприще, а оно в Омске отсутствовало.
За шесть месяцев он поработал в трёх газетах. Чувствовалось, что его ценили газетчики — грамотный литератор, владеющий художественным пером. Он ни на кого из сотрудников редакций не обижался  — сам виноват. Работая в редакциях газет, Павел Косенко понял, что знания литератору дают не только книги и театры, МНОГОМУ УЧИТ САМА ЖИЗНЬ. Он сумел увидеть и понять эту нашу жизнь. Кропотливая газетная работа, общение с рядовыми тружениками села заложили в нём потенциал писателя-прозаика. И он прикладывал немало усилий, чтобы стать признанным литератором.
Его внутреннюю борьбу с самим собой раскрывает его четвертое письмо. Он борется с самим собой, и поборол свой несчастный недуг.


Четвёртое письмо П. Косенко.

Здравствуй, Володька!
Прости за долгое молчание. Оправдываться в нём трудно. Просто даю слово, что это не повторится. (Павел Косенко продолжает отвечать на мои письма, посланные ему в декабре 1953 года. Почта Северо-Байкалья задерживалась осенью.  Парил Байкал, извергая туман до небес.  Самолёты не доставляли корреспонденцию, поэтому письма, посланные в сентябре-декабре,  воспринимаются без внимания на большой интервал друг от друга).
Последнее событие в моей жизни — почти двухмесячная поездка в Москву (уехал 15 августа, приехал  8 октября). Дело было так. 
Работая в Ульяновской районной газете, я послал в Литературный институт Союза Советских Писателей заявление с просьбой принять на заочное отделение. В ответ прислали телеграмму: "Предлагаем основное". Я подумал-подумал, уволился и поехал в Москву. 
Мне предстояло собеседование. Оно продолжалось пять минут. Заданы были вопросы: 1) разобрать предложение, 2) что сказал т. Маленков о типичности, 3) в каком году написана поэма "Хорошо"? Представляешь? Так я стал студентом Литинститута.
Чтобы не делать неожиданной концовку, сразу скажу, что через месяц перешёл на заочное отделение, и сейчас опять в Омске. Причин тут две. 1) внешняя — жрать нечего. Стипендии мне, оказывается, не полагается из-за тройки на экзаменах в пединституте (стипендия 220 рублей), а тянуть со стариков, конечно, невозможно. (Икнулась оценка, полученная на госэкзамене  в пединституте).  Вообще, заработать в Москве можно, но для этого нужен не один месяц. 2) есть и другое.
Оказывается, на первых курсах предметы почти те же, что у нас. Специализация очень маленькая. Ну, читают, конечно, получше. И то не все. Языковедение старик Трунёв у нас  читал лучше. (Во время нашей учёбы кандидат филологических наук Николай Викторович Трунёв защитил докторскую диссертацию. В то время докторов филологии можно было перечесть по пальцам. Н. В. Трунёв был большим знатоком лексики русского разговорного народного языка. На госэкзаменах по литературе первый вопрос достался мне — Развитие русского литературного языка В. К. Тредьяковским". При подготовке к экзаменам я сказал Жене Красноруцкой: "Что мы сможем накопать о Тредьковском? Записи лекции небольшие, в учебнике о нём две страницы. Трунёв по Тредьяковскому защитил докторскую диссертацию. Диссертация его на тысяче страницах. Сможем его перещеголять?" И не стали глубоко вдаваться в вопрос. Основательно подготовили все ответы на вопросы, и единственный вопрос плохо подготовлен, и он достаётся мне. Задумался. Выручила меня моя память. Вспомнил тексты трёх стихов  Тредьяковского. С них и начал свой рассказ.  Привёл слова, которые ввёл Тредьяковский в русский литературный язык. И я выдал весь  запас знаний. Только сделал паузу, а говорить мне было уже нечего, как Николай Викторович произнёс сокровенное, спасительное слово: "Достаточно". Я облегчённо вздохнул. А Исаак Ефимович Беленький уже проговаривает:  "Что же он нам расскажет про эстетические взгляды Николая Гавриловича Чернышевского?" Его успокоил преподаватель русской литературы Х!Х века Алексей Николаевич Дубровин:  "Этот вопрос он знает — в мае на семинаре делал доклад об эстетических взлядах Чернышевского" Так я не подвёл Женю Красноруцкую). 
Есть творческие семинары. Но у нас, критиков, читал или, вернее, вёл их проф. Цейтлин (автор учебника по литературе Х1Х в., помнишь?). А это такой Васисуалий Лоханкин… Он не стал разбирать наши работы, а стал читать курс "Критическое мастерство Белинского", исходя из того, что мы, де, совершенно не знаем Белинского.
Поле института направляют на работу в областные газеты и издательства.
(По-русски говоря, не всё ладно получилось у Павла Петровича  с поступлением  в Литинститут. Знал он, что это в стране престижное учебное заведение, которое может открыть ему дорогу в  большую литературу. Но дальнюю разведку с прицелом не сделал, если бы он встретился со студентом Литинститута или побывал в институте, то многое бы для него прояснилось. Ехать взрослому человеку учиться в Москву без  денежной поддержки со стороны? Возможно ли  такое? А у Павла Петровича накоплений не было. Учился он в пединституте при   поддержке матери. У Павла  появлялись в студенчестве безденежные дни. Как-то зашёл к нему домой, он писал статью в газету, спросил меня:
— У тебя есть Лермонтов?
— Нету.
— Купи у меня.
Показал увесистый том большого размера с уже довольно крепко потрепанной обложкой. Понял, что эту книгу у него не взяли в букинистическом магазине. Я отказался купить у него увесистый том стихотворений Лермонтова. Павел стал упрашивать меня — видимо, с деньгами было у него очень худо. Пришлось выручить, купил эту книгу. Денег Павел никогда не занимал. Получив стипендию или гонорар, он становился  щедрым. Такая  безвозмездная щедрость проявлялась у него и после получения зарплаты, когда он стал работать. Так что денежных накоплений  Павел Петрович не заимел. Будь у него деньги и подготовленные рукописи, уверен в этом я, он навсегда бы остался в Москве —  обладал Косенко большой настойчивостью, мог неутомимо трудиться.
Знаменательно, что при таких сложившихся обстоятельствах не оставил окончательно Павел Петрович Литинститут — он уверен был, что его связь с Москвой  поможет ему расстаться с мелковатой газетной работой. Об этом не прямолинейно, а  косвенно поясняет в письме).
После института, — раскрывал он  далее в письме,— направляют на работу в областные газеты и издательства. На кой мне чёрт ждать пять лет, если я это и сейчас могу? В общем, перешёл на заочное, чтобы ежегодно иметь месяц Москвы.
Ребята на курсе разные. Есть интересные, есть и говно. (Как он не любил нетворческих,  импотентных, прилипавших к литературе эстетов.) Собрались отовсюду. Был один монгол, румынка и испанец.
Ну, в Москве кое-что посмотрел. Главным образом, театры (единственное, что очень жалею, что потерял). Смотрел спектакли: в МХАТе "Плоды просвещения", в (театре) им. Маяковского "Таня" и "Семья Журбинах", в (театре) им. Вахтангова — "Булычёв", "Чайка", "Два воронца", в (театре имени) Моссовета — "Маскарад". И знаешь, что меньше всего понравилось? "Маскарад". Мордвинин-Арбенин великолепен, но меня поразило, что в таком театре нет ансамбля и странно бедна постановочная часть. Сцена маскарада — просто жалкое впечатление. Кружатся дев пары и всё. Занята здесь и Марецкая — баронесса Штраль. Совсем старуха, да и игра мне её не понравилась. Грубые жесты, хриплый голос.
Лучше всего "Семья Журбиных" и "Чайка". У вахтангевцев главным героем стал Тригорин.  Абрикосов даёт его как большого русского писателя-гражданина. А его не совсем благовидные поступки — слабость человеческая, влияние окружающего мещанства. И прекрасна актриса Пашкова-Заречная.   
Дважды был на Выставке.
Ну вот, кратко, и всё.
Незадолго перед моим отъездом у меня побывал Николай. Он тебе, вероятно,  писал об этом. (20 августа 1954 года Николай сообщил мне письменно: "В одно из воскресений в начале августа был в гостях у Павла, провёл с ним всего один день, выпили с ним пива литров 10, поидиотничали весь вечер, вспомнили всех наших, а на следующий день он уехал на работу, а я уехал в деревню").
Далее в письме Николая более интересное сообщение: как отнеслись к учёбе Павла в Москве дома. "У Павла большая радость. Из Литинститута пришёл запрос на стационар (корявый стиль у его письма), хотя он посылал на заочное отд. Он сомневается из-за материальных трудностей, но всё-таки решил ехать. Домашние и я, в том числе,  советовали ехать. Не знаю, как с этим у него сейчас, возможно, уехал, писем пока не получал. Я рад за него, это выход ему в литературу. Я не сомневаюсь в его глубоком понимании литературы, и Литинститут ему многое даст, там он может познакомиться с мастерами. Через омичей те ему помогут, вообще, Москва — его будущее, там место его работы. (Много наивности в рассуждении сокурсника.) А как ты думаешь на этот счёт? Вообще Павел, кажется мне, изменился, о его запоях при родителях спросить не решился". Смекалки не хватило у Николая. А зря. Надо было напутствовать своего товарища перед дальней дорогой).      
Приехал я позавчера, а завтра, в понедельник, уже выхожу на работу в  "Молодой сталинец".
Прости за сбивчивое письмо, в другой раз напишу поподробнее и потолковее. Напиши обстоятельнее о твоих нынешних  делах. Когда отпуск? В Омске, надеюсь, будешь? Буду рад видеть тебя.
Павел.
10. Х. 54

Позднее Николай Ерёменко сетовал, что замолчал, не пишет  Павел Косенко. Так, 17 августа 1955 года написал он: "Отпуск подходит к концу… Остаться друзьями всю жизнь. Это не каждый может. Хотя бы взять Павла. И неплохой был товарищ". 5 сентября этого же года сообщает: "От Павла с прошлого года нет ничего". Николая не беспокоит, что у Павла Косенко в Москве нет свободного времени. В следующем письме, датируемом 10 октября этого же года, более обширно написал: "Кроме тебя, я ни с кем не имею связи. Павел замолчал, наверное, стал авторитетом в литерат. кругах Омска, и улыбается фортуна. Москвич, известно!!! Ну, хотя бы, идиот, не забывал своих друзей студенчества, в кои годы черкнул письмишко, запросто, как бывало раньше. Мы с ним заходили в омские закусочные…"  Не для Павла Коля рассуждает чисто по-деревенски: приехал в Москву, все с ним обнимаются, хотят с ним знаться? Не понимал, что такого не бывает. Совпало, что два товарища в один день писали мне письма. Жаль, что из-за плохой доставки почты я получил их только в январе, в это же время пришли мои письма к ним. С той поры Павел перестал писать и мне — загрузил себя он до основания поисками, работой.
Кем заинтересовался  Павел Косенко в это время? Понятно, что он продолжал писать статьи на литературные и икусствоведческие темы. Правда, они появлялись редко.
Родной отец Пала Петровича был репрессирован. У Вильяма Озолина подверглись репрессиями отец, мать и бабушка. Эти обстоятельства сближали Косенко и Озолина. Оба обожали романтику, правдивую свежесть в литературе. Павел постоянно подбадривал друга, вселял в него уверенность стать известным поэтом и неотступно следил за каждым шагом, проявленным  Вильямом в литературе.
Всегда с вниманием Павел относился к стихам Вильяма Озолина. Но особенно Косенко заинтересовала поэзия  Павла Васильева. Жизнь его в рассвете творческих сил прервала энкавэдэвская коса. Косенко притягивало и творческая мысль омского каторжника Фёдора  Достоевского, известного всему миру русского писателя. Три литературных лица, пострадавших  в своё время от государственной власти, стали в центре его внимания, и он посвятил им, скажу прямо, всю свою жизнь.  Ему предстояло, прежде всего, основательно изучить их творчество. И  Павел Петрович справился с этой задачей. Стихи Павла Васильева,  Вильяма Озолина были всегда на слуху у него. Эрудит, обладавший крепкой памятью, запомнил всех героев в многочисленных произведениях Фёдора Достоевского не только ведущих, но и выполнявших в сюжетах произведений роль, незначительную, эпизодическую, познал все лица, дружественно соприкасавшихся с Достоевским и враждебно относившихся к великому писателю. Всё, о чём писал Павел Косенко, было правдиво и аргументивно обосновано.
  Моя встреча с Павлом Косенко состоялась осенью 1955 года, когда я, будучи в отпуске, приехал в Омск. Зашёл в редакцию газеты "Молодой большевик", располагавшаяся в здании по улице Ленина, рядом с медицинским институтом. Позднее это помещение заняло областное общество "Знание". Павел Косенко работал в областной комсомольской газете ответственным  секретарём.
Павел обрадовался  моему появлению и с сожалением заявил: 
 — Сейчас я занят. Заходи к концу рабочего дня, в 6 часов вечера.  Поговорим.
Встреча состоялась. Всё повторилось, как в студенческие годы. Проделали путь от центра города до вокзала, и дома мать Павла воскликнула: "Паша, какой ты?! Посмотри на Володю!" Косенко при встрече со мной не мог отказаться от выпивки. Затем в воскресный день Павел заходил на квартиру моей сестры, где я остановился. Многое переговорили в те дни.  Разговор был и о газетной работе, и о Байкале, и о его творческих замыслах, и о наших сокурницах-омичках.  Последний контакт  мой с  Павлом произошёл в 1957 году. Я познакомил его со своей женой. При дружеском разговоре Павел спросил меня:
— Как поживают наши бурятки? Кого видел из девчат?
Я рассказал Павлу:
— Год назад встречал Инну Кузьмину и Валю Назарову. В этом году, в мае, в Улан-Уде  проходил республиканский смотр художественной самодеятельности. И знаешь, с кем я неожиданно столкнулся?
— С кем? — поинтересовался Павел.
— С кем, думаешь? С Женей Красноруцкой!
— Правда? Как она там? Расскажи о ней.
— Живёт на юге, недалеко от монгольской границы.
— Вон куда забралась! — удивился Павел.
— Вышла замуж. С мужем живёт дружно. На республиканском смотре выступала с 
художественным чтением. На сцене в школе и в районном Доме культуры — незаменимый человек. Свободного времени у неё нет. 
  — Не оставила сцену? Молодец! — восхищёно похвалил он Женю. — Это её
амплуа. Передавай от меня ей большущий привет, если увидишь!
— Трудно увидеть её —  живём мы друг от друга очень далеко. Встретились мы
тогда в обеденный перерыв. В столовой  полно самодеятельных артистов — не протолкнёшься. Я предложил: "Женя, пообедаем в ресторане?"
— И Женя согласилась? —  с удивлением спросил Павел.
— Не возразила, — ответил я ему.
— Как она боялась ресторана! На четвёртом курсе затянулся экзамен. Вечер
подошёл, в седьмом часу подъехали к железнодорожному вокзалу. Я и говорю:  "Мы не обедали. Перекусим в ресторане? Нам ещё пешком идти, а поесть страшно хочется". Как она глянула на меня,  ты бы видел! И говорит: "Я ещё с ума не сошла!"
— Мы тогда сытно пообедали в ресторане. Даже выпили по полстакану сухого вина за нашу встречу — четвёртый год пошёл, как не виделись.
— Тебе повезло, Володя. Через месяц ей диплом получать, а она боялась шагнуть в ресторан. Вот какие наши девушки! — заключил Павел.
— Ты думаешь, Паша, Валентина Попова, или Галина Кузнецова, или Римма Горшкова решились бы войти в ресторан? 
— Да ни за что на свете, Володя! Я согласен с тобой: они замечательны. И остаются хорошими товарищами. С ними встречаешься всегда, как с родными.  Их вскормили романы Тургенева, Толстого и замечательные книги Николая Островского и Александра Фадеева. 
В тот раз Павел заоткровенничил и сообщил, что старается не участвовать в коллективных застольях — много работы.  Продолжает собирать и изучать материалы о Фёдоре Достоевском. Его мечта — написать о нём большую повесть.      
     — Уже кое-что есть, — с удовлетворением сообщил он. — Ещё надо покопаться в московских архивах, а потом придётся посидеть в Ленинграде — документы о Фёдоре Михайловиче в основном там. Постараюсь за два отпуска многое познать.
— Если будешь выпивать, то не раскроешь глубоко трудную тему — не просто показать Достоевского.
— Вечерние походы придётся завязать, и мать успокоится, — со всей серьёзностью заявил Павел.
— У тебя хроническая гипертония, а ты выпиваешь, — заметил я ему. — Береги себя. Серьёзные литературные произведения можешь создать  Уверен я в этом.
— Поверь — завяжу! 
Н. Ерёменко в письме мне 17 декабря 1955 года сообщил: "Два раза встречался с Павлом, в редакции "Молодой сталинец" и на квартире. То на работе, то на квартире, болел сильно. Павла не разгадал. Кажется, пить бросил, очень серьёзно относится к учёбе в Литинституте. Радуюсь за него".      
Эта весть и меня порадовала. Расстанется с вредной привычкой, больше времени появится для творчества. Пахать пером он умеет.
Понимал, что Косенко сильно перегружен: у него не только работа в газете, но и учёба в Литинституте, а остальное свободное  время  он отдаёт поискам материалов  в публичных библиотеках, в архивах Омска и Москвы.  Не переживал, что нет от него писем, ибо знал, что он чрезвычайно занят. Да и время сглаживало наши отношения — совершенно различные были у нас профили работ, а толочь в письмах одно и то же не стоило — трата времени.
Узнал, что Павел покинул Омск, переехал в Алма-Ату и работает в отделе культуры и литературы редакции  газеты "Казахстанская правда". Значит, перешёл к трезвой жизни, коль решился на переезд. Косенко вынужден был покинуть Омск, так как перспектива издания существенного произведения в Омске полностью исчезла. "Омский альманах" перестали выпускать. Книжное издательство передали в Новосибирск. 
В Алма-Ате Косенко работал затем  в издательстве "Жазушы". Вскоре он перешёл на работу в журнал "Простор", издаваемый в Алма-Ате. Много лет работал заместителем главного редактора. Редакция журнала в лице Косенко нашла ломовую лошадь — Павел вышел на литературный простор и любимому делу отдавал свой талант. Он старался, будучи заместителем редактора журнала "Простор", сделать издание читаемым, привлечь к журналу молодые творческие силы. Такую работоспособность его в Омске не оценили.
Казахстанский период раскрыл творческий талант Павла Петровича Косенко. Он подготовил и издал в 1962 году сборник своих статей под заголовком "Своё лицо". Это в основном рецензии на произведения, битва его, одиночки, за подъём творчества омских литераторов. Одновременно работал над созданием  художественных произведений. В 1967 году выходит в свет его художественная документальная книга "Павел Васильев". В эти годы Косенко упорно работает над материалами о Фёдоре Достоевском и в 1969 году выпускает книгу "Сердце остаётся одно", раскрывшее жизнь и творчество замечательного великого писателя в семипалатинской ссылке. Годы каторги в Омске описаны самим петрашевцем Достоевским в произведении "Записки из мёртвого дома".
Косенко подробно и вдумчиво рассказал о жизни Достоевского в Семипалатинске. Это только часть жизни ссыльного писателя. В 1971 году издал книгу из двух частей о Достоевском "Иртыш и Нева". В первую часть он включил изданную книгу "Сердце остаётся одно, иртышская хроника",   во второй части "Время и сердце, невские эпизоды" — жизнь Фёдора Достоевского в более поздние годы.  Получилась ёмкая книга "Иртыш и Нева. Двенадцать лет из жизни Фёдора Достоевского, литератора". В 1980 году издана им книга "Библиографические повести и литературные портреты". А в 1986 году вновь пишет о великом писателе — "Жизнь для жизни: хроника нескольких лет Фёдора Михайловича Достоевского". Через два, в 1988 году снова книга о великом писателе — "Неэвклидовы параллели: хроника последних лет жизни Ф. М. Достоевского и некоторых его современников". 
Изданы в Алма-Ате интересные книги Павла Косенко:  в 1971 году "Свеча  Дон-Кихота", в 1980 году "След". Хотя творчество Косенко развернулось в Алма-Ате, сердцем он не расставался с Омском.  Вышла книга "Истоки и русло" в 1976 году с его статьями. В различных издательствах (в основном в толстых журналах) продолжали выходить его статьи-рецензии на художественные произведения.
Павел Косенко умело увязывал русскую литературу с развитием казахской литературы, знакомил читателей с новыми именами Казахстана в журнале и в отдельных книгах. Перевёл на русский язык произведения казахстанских писателей: С. Кирабаева — "Сакен Сейфулин" (1966), М. Магауина — "Кабыз и копьё", С. Шакибаева — "Падение Большого Туркестана" (1972), С, Шарипова — "Бекболат". 
В Интернете  есть небольшие воспоминания Екатерины Михайловны Мосиной, работавшей вместе с Косенко. Она рассказала о работе с книгой Вс. Иванова "Эдесская святыня". Косенко был её рецензентом.  "В то время, — вспоминала Е. Мосина,— рецензия авторитетного лица на готовящуюся к выпуску книгу была обязательной, она как бы одновременно открывала зелёную улицу автору и закрывала надёжным щитом издателя от возможных нападок критики и принятия вышестоящим начальством разных мер к нижестоящим исполнителям вследствие такой критики.
Бесспорно, Павел Петрович, — далее сообщает она, — был высоко эрудированный автор, прекрасно знающий свою тему. Я выпускала его книгу о Фёдоре Михайловиче Достоевском "Жизнь для жизни", которая значительно расширила мои познания о жизни этого великого писателя. Под впечатлением работы над этой книгой я залпом прочла воспоминания жены писателя Анны Григорьевны Сниткиной и долго-долго была увлечена историей жизни и творчеством Достоевского. Думаю, что и Павел Петрович был удовлетворён нашими совместными усилиями. Он оставил мне книгу с дарственной надписью: "Екатерине Ивановне Мосиной на память об общей работе с чувством симпатии. 22/ У11-86".
Павел Петрович Косенко был очень серьёзным человеком. Когда он приходил в редакцию, то только о делах и об издании книг шёл всегда разговор".
Каковы же художественные произведения  Павла Косенко? Рассмотрим его повесть "Иртыш и Нева", подготовленная к 150-летию со дня рождения гения русской и мировой литературы. Удалось ли автору раскрыть жизнь и думы великого человека в ссылке, мало  освещённая в литературе? Смог он показать величие писателя в Петербурге, описанное  в многозначительных его произведениях?
Первое предложение повести "Иртыш и Нева", когда Косенко сообщает, что Достоевский в кандалах из Омска направляется в Семипалатинск, начинается с трогательных слов: "Это родные мои места…"   Повествование начинается о человеке, о Фёдоре Михайловиче Достоевском, просуществовавшем в трудные годы каторги на малой родине автора повести.  Не сняты каторжные кандалы,  царская власть после пяти лет изнурения направляет его служить рядовым солдатом  в  Семипалатинск. Нет воли для него, он обречён на ссылку. Читая про отъезд Достоевского, чувствуешь и настроение  Павла, покидавшего надолго родной Омск, не оправдавший его надежды.
В целом повесть дана в стройной композиции. В ней две равные части. Она разбита на небольшие озаглавленные главы ("Счастливый человек", "Относительно родного брата", "Два огромных характера", "Тверской вариант", "Чокан в столице", "Друг вечный" и т.д.), которые нацеливают на предстоящее познание текста. Вторая часть книги имеет кольцевой вариант композиционности:  действие начинается в отеле "Виктория" Висбадена, там и заканчивается.  Проходят на 260 страницах множество исторических лиц, те, кто общался с каторжником, со ссыльным, с великим писателем, а к ним примыкают второстепенные лица, так называемые знакомцы, без которых не раскроешь характеры героев. Они даются не навязчиво, а по мере раскрытия образов. В повести раскрыто множество лиц — великий человек не мог быть одиноким.  Он располагал  немалым  числом друзей, почитателей его таланта, крупных авторитетов, но и врагов, недоброжелателей хватало. Писатель глубоко рассматривает мнения многих, ссылается на взгляды Маркса, Ленина, Герцена, Белинского, Добролюбова, Чернышевского, но их точку зрения не принимает за аксиому, а анализирует сложившиеся обстоятельства, мнение Достоевского.  Писатель проанализировал весь ход исторического процесса и объяснил,  почему такие взгляды сложились у Достоевского, почему у него была такая точка зрения на развернувшиеся события в России.
Автор так описал семипалатинский период жизни Достоевского: "Каторга убедила писателя в том, что народ не готов к революции", и Косенко подчёркивает, что "в начале 50-х годов народ, т.е. крестьянство, был не готов к выступлению против самодержавно-крепостнического государства", хотя гнёт крепостников был суровый. И привёл  примеры из архива. "Верхнеднепровский уезд. Помещик Харченко изобрёл машину, одним оборотом дающую 150 ударов палками по пяткам, и усердно испытывает на своих мужиках. Остерский уезд. Помещик Барановский приказал высечь беременную женщину, а затем бросить её в свинарник. Родившийся ребёнок  съеден свиньями". Таков царский режим. Бушевать бы надо. (Появились вновь  в нашей стране монархисты. Потомки Харченко? Но в нынешнем российском государстве тишина. Услышишь  лишь либеральную болтовню). Не смотря на тягчайший гнёт, спокойно было тогда в России.
Со славянофилами Достоевского "объединяло признание того, что между народом, крестьянством и "образованными классами лежит пропасть и пока её обрывы не соединены, жизнь к лучшему не изменится".  "Главным истолкователем "почвеннической" платформы "Времени" (журнал) стал сам Фёдор Михайлович. Косенко раскопал автора слова "почечник". Это слово "употребил один из самых яростных славянофилов Константин Аксаков. "Мы похожи на растения, обнажившие от почвы свои корни", — писал он".  Почвенничество не простое повторение славянофилов. Они не предавали анафеме интеллигенцию, считая, что она с мужиком найдёт общий язык, не годиться стеной отгораживаться от европейцев, бери доброе, но добавляй своё. Указывали, что в России нет классов, как в Европе, поэтому не было, нет, и не будет борьбы. "Органы революционной демократии — "Современник" и "Русское слово" высмеивали убогость позитивной программы журналов Достоевского. Фёдор Достоевский как писатель-реалист своими произведениями опровергал  взляды почвенников. Но Достоевский велик своими художественными творениями. Такой вывод сделал П. Косенко в своей повести.
Повесть богата героями, высоко ценившими Фёдора Михайловича. Но особо выделен  Александр Егорович Врангель. О нём так пишет Косенко: "Окончив учение, Врангель отказался от возможности сделать быструю карьеру в столице (а такая возможность у него была) и после года службы в министерстве юстиции попросился в Сибирь". Страсть к странствиям привела его в далёкий край. "Молодой правовед получил назначение в недавно созданную Семипалатинскую область — "стряпчим казённых и уголовных дел", т. е. областным прокурором". Блюститель царских законов  не побоялся сближения с политически неблагонадёжным ссыльным.  Он и стремился в Сибирь, чтобы повстречаться с Достоевским. Прибыв в Семипалатинск, Александр Врангель к себе в дом вечером пригласил солдата Достоевского. Передал от брата письмо, 50 рублей и немного белья, а также письмо от поэта Аполлона Майкова. Ссыльному разрешали писать письма родственникам, но они тщательно просматривались во многих инстанциях. Поэтому письма ссыльный передавал через А.Е.  Врангеля.  Благородство двадцатидвухлетнего чиновника проявлялось в том, что он хотел познать опального писателя и быть ему полезным. Уходя в тот вечер от Врангеля, как передаёт автор, Достоевский "инстинктивно почуял, что во мне он найдёт искреннего друга". Молодой чиновник не боялся знаться с "политическим преступником". Он был уверен, что в будущем Достоевский прославится своим искусством, когда разрешат ему писать и публиковать художественные произведения. На протяжении всей повести автор умело раскрыл эту бескорыстную дружбу, рассказывая об их встречах, об их переписке, когда находились в разлуке. Про жизнь в Семипалатинске  Достоевский проникновенно рассказал, как вечерами бывал на дому у Врангеля  Фёдор Михайлович, как они вели долгие беседы. Александр Егорович Врангель не только в Сибири, но и в последующие годы оказывал Фёдору Достоевскому постоянно бескорыстную денежную помощь. Ссыльный писатель,  несмотря на большую разницу в годах, дружески делился с ним  своими творческим замыслами, обсуждал  предстоящую свою жизнь.
Ссыльному не разрешали выезжать из Семипалатинска. Однако  Врангель добился разрешения и вызволил Фёдора Михайловича из Семипалатинска на два месяца в Степь. Проживая в Алма-Ате, Косенко ознакомился с бытом коренных сельчан и в повести свободно посвящает читателей, чем угощали богатые кочевники у костра Достоевского. Образ Александра Егоровича Врангеля, молодого дворянина, поклонника таланта великого человека  дан писателем правдиво и широко, как чиновника, который, вопреки строгому надзору, облегчал жизнь Фёдора Михайловича.
Знания образа жизни кочевавших казахов позволило автору повести со всей полнотой раскрыть в этих книгах о Достоевском образ молодого учёного, выпускника Омского кадетского корпуса, одного из лучших учебных  заведений Сибири. П. Косенко с большой теплотой  раскрыл  Чокана Валиханова, подававшего надежды в науке,  в исследовательских трудах, накопленных в путешествиях. Ч. Велиханов, как показал автор, внёс  достойный вклад в науку.  Павел Косенко опроверг отрицательную оценку, данную Велиханову в воспоминаниях общественного деятеля Сибири в Х1Х веке Н. М. Ядринцевым, утверждавший, что Чокан "не был усидчивым учёным и тружеником", "вращался в пустой военной среде". Довод у автора веский. "… За год жизни в Петербурге этот сибарит 1) служит в азиатском департаменте министерства иностранных дел; 2) работает в Главном штабе, составляя и редактируя карту Азиатской России; 3) слушает лекции на историко-филологическом факультете университета; 4) продолжает обрабатывать материалы кашгарского путешествия, выступает с докладом о нём в Географическом обществе, активно участвует в заседаниях общества;  5) пишет ряд статей по истории казахского народа". И даётся отзыв о Валиханове пристава оренбургских казахов Л. Н. Плотникова из журнала "Русский вестник": "Чокан Ченгисович — пока единственный феномен между киргизами,  в наших оренбургских степях, может быть, долго ещё ждать такого явления". А вот как оценён учёный Валиханов "В истории полувековой деятельности Русского географического общества. 1845 — 1895": "Изучив французский и немецкий языки, Валиханов приобрёл замечательную эрудицию по всему, что касалось Центральной Азии". Аргументировано доказал учёность талантливого сына казахского народа. Блестяще показал крепкую дружбу Чокана Валиханов и Фёдора Достоевского
Для Косенко нет мелочей, особенно если речь заходит о Валиханове и Достоевском. На фотографии — Достоевский с Валихановым. Одни утверждали, что снимок сделан в 1856 году, другие датировали его 1858 годом, сфотографированы семипалатинским фотографом. Оба в офицерской форме. Косенко доказал ошибочность этих утверждений. Во-первых, в 1956 году Фёдор Михалович ещё не был офицером, поэтому не мог запечатлеть себя в офицерской форме, её у него не было, во-вторых, Валиханов вообще не был в 1858 году в Семипалатинске. Когда же появился фотоснимок?
Внимательно рассматривая фотографию (на ней запечатлены Достоевский и Валиханов), Косенко обратил внимание на маленький кинжал. Его держал Валиханов в правой руке
"Этот маленький кинжал, пригодный лишь для разрезания книжных листов,      подарил Достоевскому Врангель, уезжая из Семипалатинска. При прощании с Валихановым Фёдор Михайлович поднёс его на память молодому другу". Такое утверждение  делал Павел Косенко. Цепкий ум писателя припомнил письмо Фёдора Михайловича к Врангелю. 31 октября 1859 года он писал:  "Маленький кинжал… я почёл своей собственностью… и, уезжая, подарил в свою очередь между прочим кинжалик Валиханову …". Косенко, таким образом, уточнил дату фотоснимка и место, где они сфотографировались.
Ф. Достоевский по своим убеждениям, борясь за справедливость,   не принадлежал к революционным демократам. Но его за реализм высоко ценили Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Некрасов. Об этом обоснованно раскрывается в повести. На смерть Добролюбова Достоевский  откликнулся в своём журнале, проявляя сожаление, что прежде времени уходят из жизни лучшие люди России. Павел  Косенко приводит в повести письмо вдовы В. Белинского, чтобы показать, что Достоевский не казался отступникам даже самым близким великого критика.  Через 15 лет поле смерти мужа М. В. Белинская писала Фёдору Михайловичу: "Как часто с сестрой моей я об  Вас вспоминаю и о том времени, когда Вы познакомились с моим мужем; с каким вниманием слушает об Вас дочь моя, которую Вы носили на руках; она усерднейшая Ваша поклонница".
Писатель Косенко раскрывает в повести, какие добрые люди встречались на трудном жизненном пути Фёдора Михайловича Достоевского.
Очень много уделяет внимания автор семейной жизни писателя-реалиста.   Его первая любовь необычна. У неё есть муж, и  душевная доброта  Фёдора Михайловича показана и к Марии Дмитриевне Исаевой, а  также к её мужу, пораженному алкоголем.  Разлука, то есть отъезд семьи Исаевых, ещё более усилили любовную страсть ссыльного солдата. Откликается на её нужду, переживает за неё. После смерти мужа Мария Дмитриевна становится его женой по всем правилам закона и религии. Таков    Достоевский у Косенко. "Очень быстро, — пишет автор, — интерес Фёдора Михайловича к женщине трудной судьбы, женщине, столь не похожей на  других чиновниц и офицерш маленького города, превратился в чувство исключительной силы и остроты. Это была первая настоящая любовь, так поздно пришедшая в "действительной жизни" к художнику, с огромным проникновением воссоздавшему уже в своих книгах и робкое обожание Макара Девушкина, и глубочайшее чувство мечтателя "Белых ночей". Забота исключительная о любимой женщине и её сыне — проявление его душевного гуманизма, позволявшего в психологии человека и проявляться у героев его художественных книг. Любовь была так трогательна к Марии Дмитриевне, подчёркивает Косенко, что после её  смерти его вторая жена, Анна Григорьевна, "добрый ангел", "тайно и отчаянно ревновала мужа к памяти" первой супруги.
12 лет из жизни Фёдора Достоевского даны Павлом Косенко без прикрас, в сложных жизненных отношениях, из которых рождались великие произведения  — "Униженные и оскорблённые", "Записки из Мёртвого дома", " Преступление и наказание", "Идиот", "Подросток" и многие другие глубоко психологические произведения великого писателя, данные им в реалистическом изображении.
Издав два своих произведения о Достоевском, Павел Косенко на этом не остановился. Накопленный архивный материал позволил углубить тему о жизни и творчестве великого писателя. В 1986 году выходит его художественная книга "Жизнь для жизни. Хроника нескольких лет Фёдора Михайловича Достоевского" объёмом 240 страниц (12, 6 условных печатных листов), тиражом 70 000 экземпляров, состоящая из двух частей.
В 1-ой части описывается поездка Ф. М. Достоевского с юной женой за границу. "Мы уезжали за границу на три месяца, а вернулись в Россию через четыре с лишним года", — писала жена Достоевского, Анна Григорьевна, в своих мемуарах. Об этих мемуарах сообщала выше редактор книги "Жизнь для жизни" Е. Мосина. Павел Косенко дал такую оценку этим воспоминаниям: "Мемуары А. Г. Достоевской — книга ценнейшая для всех, кому небезразлична память великого художника".
В этой художественном труде Павел Петрович не задерживается на обширном анализе произведений великого писателя, его задача — проследить все этапы жизни Достоевского. И он успешно справился с поставленной перед собой целью.
Автор романа "Преступления и наказание", принятый читателями как глыба художественного психологического произведения, как шедевр мирового реалистического произведения, не был обеспечен материально. Косенко раскрыл, что Достоевский со своим добрым характером не умел  защитить себя,  автор глубоко вник в суть, которая позволила ему  показать, как капиталистические волки использовали для своей  наживы талант великого писателя. Сложность социальной жизни в период царизма, в котором пришлось жить и создавать произведения призванному мировому лидеру литературы, раскрыта во всей полноте во  второй части книги.
Этим нельзя  завершить тему о  Достоевском у писателя-литературоведа, если не упомянуть, что в 1985 году вышла книга  Павла Косенко "Скрещение судеб", состоящая из трёх частей, которые   посвящёны биографиям писателей. На 194-х страницах лидирует достоевская тема. Под этим заголовком и даётся повесть, разбитая на части с подзаголовками: "К невским берегам", "Петербург Чернышевского", "Перемена декораций".  В этой книге писатель до мельчайших подробностей рассказывает о жизни сибирских общественных деятелей: Григории Николаевиче Потанине,  Николае Михайловиче Ядринцеве, Евгении Петровиче Михаэлисе, первом доверенном лице среди студентов Чернышевского и Добролюбова и других. Большой материал дан о самородке казахского народа, молодом учёном Чокане Валиханове, друге Фёдора Достоевского. Все вышеназванные герои повести он увязывает с раскрытием мировоззрения  великого писателя, которое не было постоянным, а всё время менялось. Глубоко раскрыл  на фактическом материале отношения Чернышевского, Добролюбова к Достоевскому, глубоко проанализировал их передовые мировоззренческие взляды и их взаимоотношения с ним. Журналы "Современник" и "Отечественные записки" противоположны по идейному содержанию журналам  "Время" и "Эпоха", издаваемые Ф. М. Достоевским.   Косенко показывает, что демократическую общественность привлекали не только передовые идеи Добролюбова и Чернышевского, но и  позитивная правдивая  публицистика Достоевского в начале 60-х годов. "Записки из Мёртвого дома" воспринимались передовыми людьми как  обвинительный акт против самодержавной России, губившей лучшие силы народа. С одной стороны, передовая молодая поросль, воспитанная революционными демократами, с другой стороны, гнёт царизма и улюлюканье либеральной буржуазии. В этой гуще передовых людей и мракобесов жил и работал Достоевский.  Противоречивость эпохи раскрыта в произведениях великого реалиста. Павел Петрович Косенко  сумел раскрыть многое в изменявшихся взлядах великого писателя, показал его устойчивые гуманные отношения к людям.               
  Писать о Ф. М. Достоевском непросто — очень сложнейшая проблема при раскрытии его жизни, его мировоззрения и его художественных произведений, создаваемых в жестокое царское время. Павел  Петрович Косенко взвалил на себя тяжелейшую ношу и донёс её до читателей. Трудно представить, какую работу предстояло ему выполнить для создания своего художественного сочинения. Надо было ему стать знатоком содержаний, в глубоком смысле слова, всех обширных художественных произведений великого  писателя, изданных им журналов и всей периодики того времени, печатных трудов и рукописей других писателей и общественных деятелей тех лет и в наше время, большого количества писем Достоевского и корреспонденции к нему, правительственных документов — царская власть не спускала глаз с "крамольника", немало предстояло ему просмотреть и зарубежной литературы. Весь обширнейший материал не только надо было изучить, но и требовалось  употребить его к месту. И Павел Петрович справился с этим огромнейшим материалом.
Произведения Косенко о писателе Достоевском,  прежде всего, необходимы тем литераторам, кто приступает к изучению жизни и творчества великого реалиста, его мировоззрения, не менее потребуется и тем, кто хочет глубоко познать Достоевского. Рядовой читатель познакомится с великим художником  и возымеет желание  познать его художественные произведения, отражавшие противоречивость эпохи второй половины Х1Х века.
Интересны и другие произведения  Павла Петровича Косенко. Взять хотя бы его исследовательскую работу — "Павел Васильев", творчество которого оборвалось в застенках НКВД. Книга  не увидела свет в Омске, она была издана в Казахстане. Но Павлу Петровичу хотелось, чтобы о ней узнали земляки. Что же он предпринял? Об этом сообщил Э. Г. Шик в книге "Верность своему времени" (Омское книжное издательство.1990): "Одними из 1-х книг о П. Васильеве стали книги наших земляков Е. Беленького и П. Косенко, живущего ныне в Алма-Ате". Павел Петрович записал на плёнку и послал на Омское радио, где она прозвучала в два приёма. "Я написал эту небольшую по объёму книгу  в несколько  месяцев, а работал над ней 8 лет. Она родилась из горячей любви к творчеству замечательного советского поэта, которого я считаю своим двойным  земляком — и по Омску, где я родился и учился, и по Казахстану, где я работаю сейчас". Привожу другую цитату Э. Г. Шика: "Особенно ценным было появление статей обзорного характера в газетах "Омская правда" и "Молодой сибиряк". Авторами этих материалов чаще всего были Е. Беленький и П. Косенко".
Павел Косенко выступал тогда в печати не только с обзорами, но и с критическими рецензиями, в которых  оценивались достоинства творчества омских литераторов. Но не в этом суть. Обычно фамилия Косенко, когда заходила в других книгах речь об омских литераторах, скользит лишь в одном предложении. И нигде не сказано в публикациях (по крайней мере, я не встречал), что он писатель.  Тем более, не считают, видимо, его омским  писателем.  Павел Косенко был членом Союза советских писателей СССР, работал в Казахстане, стоял там на учёте в организации писателей. Но начинал он творческую деятельность с 18 лет в Омске. В 1948 году была напечатана его вдумчивая  рецензия в газете "Омская правда".  Как критик Косенко сложился в Омске, и  был признан в этом городе. Другой талантливой личности, занимавшейся литературной критикой, среди местных литераторов не было.  Познакомьтесь с его статьями и в этом убедитесь.
О ком ещё писал П. Косенко? Многие герои его произведений сопричастны с городом Омском.   В  1973 году вышла в свет его художественная книга "Свеча Дон-Кихота, повести-биографии и литературные портреты",  одна из первых его художественных книг. В ней три раздела:  "На земле золотой и яростной, повесть о Павле Васильеве", "Свеча Дон-Кихота, повесть об Антоне Сорокине" и "Десять фотоснимков"  Две его повести о двух земляках —  о П. Васильеве и А. Сорокине, судьбы которых непосредственно связаны с Омском.  1-ый сюжет из книги "Десять фотоснимков" озаглавлен  "Долгая дорога". Он посвящён Николаю Ивановичу Анову (Николай Иванович Иванов). В Омске он жил до1917 года. Скрывался при колчаковском режиме на окраине Омска. Был редактором журнала "Сибирские огни". Встречался с М. Горьким. Пролетарский писатель одобрил его первый роман "Азия". М. Горький предложил ему работать в старейшем советском литературном журнале "Красная новь".  Его художественные книги: "Ак-мечеть", "Крылья песни". Н. И. Анов создал дилогию "Юность моя" и "Выборская сторона". Его сценические произведения "По велению сердца" и "Наследники" пользовались большим успехом. Прикованный к постели писатель выдал своё произведение к 100-летию рождения В. И. Ленина.
"Право на песню" рассказывает о сибирском поэте Николае Ильиче Титове, друге Павла Васильева. В главе "Силою слова" — о писателе Иване Шухове. Он окончил в Омске рабфак. Первую свою книгу "Горькая линия" послал Максиму Горькому. Через неделю получил отзыв. "Первые варианты лучших книг — "Горькая линия" и "Ненависти" были созданы за несколько месяцев молодым порывом молодой творческой энергии". Он  редактор журнала "Простор", — сообщил в книге П. Косенко               
"Свеча Дон-Кихота" и "На земле золотой и яростной" вошли в1979 году в книгу под этим последним звучным названием, а так названа повесть о Павле  Васильеве.
Повесть о Павле Васильеве захватывает с первого предложения, и дальше уже читаешь, не отрываясь от книги.
"Это повесть о человеке, чья жизнь была короткой и путаной, а песня сильной и долгой.
Он был высок, русоволос, красив. В его облике находили сходство с Есениным. Он знал об этом сходстве и гордился им. Он был очень самоуверен, ходил походкой победителя, но вместе с тем  постоянная внутренняя насторожённость не покидала его никогда. Он быстро сходился с людьми, был на "ты" с наркомами и приискателями, литературными знаменитостями и степными пастухами. Но близко к своей душе он подпускал очень немногих". 
Его ценили ведущие писатели и поэты советской страны, ставили в один ряд с крупными советскими поэтами.  "Шолоховского масштаба и самобытности был перед нами чародей" — отзывалась о нём Галина Серебрякова, автор книг о  К. Марксе,   Ф. Энгельсе, в том числе  трилогия "Прометей".
Павел Косенко не анализирует отдельные его стихотворения, но  отмечает, что поэт любил родной край, его иртышские просторы. У него поэзия больших гражданских тем. Стихотворения  Павла Васильева народны, рождены русской песней. В повести автор проследил весь жизненный путь поэта. Где бы он ни был: в Омске, казахстанских степях, на Дальнем Востоке, в Ленинграде, Москве — везде запечатлён в повести. Не даром автор работал тщательно над произведением 8 лет.
До выхода произведения П. Косенко были изданы 3 книги о Павле Васильеве: Ал. Михайлов  "Степная песнь. Поэзия Павла Васильева". Изд-во "Советский писатель", Москва, 1971; Е. Беленький. "Павел Васильев". Зап.-Сиб. книжн. изд-во. Серия "Литературные портреты". Новосибирск, 1972;  П.Выходцев. "Павел Васильев". Изд-во "Советская Россия". Москва, 1972.   
Павел Петрович все три произведения охарактеризовал так: "Книги эти очень разные —  омский литературовед Е. Беленький обращается, в основном, к читателю, только знакомящумуся с "поэзией могучего цветения", его литературный портрет может служить первой рекомендацией своеобразнейшего творчества Павла Васильева. Ал. Михайлов сам говорит о некотором "академизме" своего очерка, в котором исследователь пытается разобраться во всей сложности литературного пути Васильева. Наконец, книжка П. Выходцева, имеющая, разумеется, свои достоинства  написанная не академической взволнованностью, к сожалению, не лишена черт излишней апологетики и групповых пристрастий". Все три книги, замечает Косенко, подтверждают, что "невозможен возврат к разговору о чуждости Павла Васильева советской действительности и советской поэзии".  И литературовед полно проанализировал, дав справедливую оценку взглядам трёх авторов, анализировавших творчество замечательного советского поэта. Он резко их критикует, когда они допускают фактологическую несуразицу. Для казахов довольно  оскорбительно, что их называют "киргизами". Этот термин был введён при царизме. Нельзя путать Казахстан со Средней Азией, в Средней Азии Павел Василев не бывал.
Павел Косенко небольшой повестью "На земле золотой и яростной" дал широкому кругу читателей правдивый анализ творчества  гения советской поэзии. Его книга послужит учебным пособием для студентов, так и для учащихся школ, колледжей
Нельзя умолчать о творчестве Антона Сорокина, природного омича, творчество которого было мало исследовано. В произведении "Свеча Дон-Кихота" анализирует необычное творчество необычного писателя.
Книга о Сорокине читается легко, как приключенческое произведение. От  него не  хочется оторваться, не прочитав до конца, — надо узнать его замыслы.
"А раньше, — сообщает автор, — в Омске его знали решительно все". В начале ХХ века "им гордились, им хвастались перед приезжими, словно каким-нибудь редким экзотическим экспонатом в зверинце". Он был главной знаменитостью Омска, утверждает  писатель. Счетовод управления Сибирской железной дороги был фантастическим юмористом в жизни и литературных делах. Он заявил, что по своей созданной им схеме выполнит служебные обязанности за 2-3 часа, поэтому будет работать до обеда, а во 2-ю половину дня станет сочинять рассказы. И успешно справлялся со службой и литературным творчеством. Счетовод Антон Семёнович Сорокин объявлял о проведении вечера со свечой со знаменитым писателем. Он сам для себя развешивал объявления.  Изобрёл такой клей, чтобы его афишки не сорвали. На его вечер приходили омичи, ибо знали, что необычное обязательно произойдёт. Ненавистник обогащения, он открыто рассказывал, как толстосум, который приглашён на вечер, обманным путём обогатился, умел высмеять городскую администрацию. На свой вечер пригласил даже Колчака. Когда стал ораторствовать о деяниях адмирала, Колчак не выдержал и покидал заведение.
Антон Сорокин писал рассказы с юмором. Печатал в Омске, и рассылал их во многие газеты и журналы. Он автор 2000 рассказов. "В самой этой цифре есть что-то ненормальное, скандальное и фантастическое. Объявил её сам Сорокин, и ему не поверили. Считали обычной сорокинской рекламой. Но комиссия по его литературному наследству подтвердила, разбирая архив писателя: цифра не увеличена.   Большая часть из них, естественно, не публиковалась".  Читатель, прочитав книгу  П. Косенко, узнает много интересного о жизни Антона Сорокина.  Юморист написал в Нобелевский комитет заявление о присуждении ему премии.  Разослал одно из своих произведений главам всех монархов и республик. Из книги можно узнать, что Сорокин "публиковал в "Огоньке (ещё дореволюционном) собственный некролог, где сообщалось: писатель Сорокин покончил с собой, выпрыгнув из аэроплана во время полёта над городом Гамбургом", и что из этого всего получилось.
"Так кто же был Антон Сорокин — маньяк, графоман?  — задаёт в книге писатель  риторический вопрос. И дал отзыв о Сорокине  Всеволода Иванова, одного из основоположника советской литературы: "Я знал его в течение трёх или четырёх лет и, должен сказать, не встречал человека разумнее его".
К стати сказать, Всеволод Иванов и Николай Анов вместе с другими подпольщиками скрывались в двухэтажном  особняке Сорокина по Лермантовской улице
Антон Семёнович переписывался с Максимом Горьким.  Писатель с мировым именем интересовался Сорокиным.  "Обращаясь к сибирским писателям, он писал: "Вам, сибирякам, следовало бы собрать всё, что написано об Антоне Сорокине, и собрание этих очерков издать. После того, как будет издана такая книга, можно приняться за издание работ самого Сорокина". 
С большим сожалением отзывается об этом Павел Петрович: "Ни советы Горького, ни заклинания в докладах и некрологах не подействовали: сочинения Сорокина после его смерти не были изданы ни в столице, ни в Сибири, ни в Казахстане. Лишь спустя четыре десятилетия после его кончины вышел в Новосибирске довольно тощий сборник, объединяющий и воспоминания о писателе и десятка два его рассказов. Он прошёл малозамеченным".      
Анализируя сочинения Павла Косенко, нельзя пропустить его повесть "Факир и цирк" в сборнике "Скрещение судеб". На 134-х страницах он раскрыл жизнь и творчество советского писателя Всеволода Вячеславича Иванова.
Что мы, занимаясь на факультете русского языка и литературы, знали о Всеволоде Иванове? Только то, что вместе с А. Фадеевым, Ф. Гладковым, А. Серафимовичем, Д. Фурмановым, М. Шолоховым и другими писателями является основателем советской литературы, создав художественное произведение "Бронепоезд 14-69". Даже не упоминали нам, что он наш земляк, что он активно участвовал в литературной жизни Омска в конце 1-го десятилетия и в начале 20-х годов прошлого века. Создавалось впечатление, что Всеволод Иванов, создав значительное произведение на заре советской литературы, больше ничего не написал.
Павел Косенко осветил в своей книге обширную биографию писателя, показал его активное участие в литературной жизни страны. Раскрывая творчество зачинателя советской литературы, писатель опирался на его художественные произведения, на архивные документы, в том числе на его домашний архив. Учась заочно в литературном институте, Павлу Петровичу удалось неоднократно встречаться с вдовой Вс. Иванова, Тамарой Владимировной. Она рассказала ему о творческой работе земляка в течение ряда лет. (В то время  П. Косенко удалось повстречаться с вдовой Павла Николаевича Васильева, Еленой Александровной. Он написал статью о поэте). Поездки в Москву на учёбу, в отпуск не остались бесследными для П. Косенко.
Предки Всеволода Вячеславича Иванова происходили из мещан Отец его, Вячеслав Алексеевич, учительствовал в станице Лебяжьей,  расположенной на Иртыше, между Омском и Семипалатинском. Отец его работа учителем  и в других населённых пунктах, но каждый раз возвращался в село Лебяжье.               
Всеволод Иванов учился в Павлодарском низшем сельскохозяйственном училище.
Четырёхлетний курс мальчик не окончил — через два года сбежал, навсегда расставшись с родным домом. Он устроился помощником приказчика магазина. С фургонами разъезжал по степи и менял дешёвую мануфактуру у казахов на масло. Сильно уставал. "Да, труд достался мне немалый! — вспоминал писатель Вс. Иванов. — Порой я визжал, как поросёнок, от усталости, и крупные слёзы лились из моих глаз".
Вскоре он плавает матросом на Иртыше. Тяжела романтика, Всеволод уходит с парохода: "Надоело мыть шваброй палубу".
Он поступает в Павлодарскую типографию — сначала вертельщиком ручной печатной машины.  Через несколько месяцев освоил и наборное ремесло,  сообщил автор повести. Эта профессия ему нравилась.  10 лет Вс. Иванов —  в типографии до перехода к профессиональному писательству. Правда, с перерывами.
Вс. Иванов увлёкся цирком. Стал в нём факиром. Хотя имел низшее образование, оказался грамотнее артистов, сочинял тексты для сценок. Балаганный цирк разъезжал по Казахстану. Перед началом 1-ой мировой войны он  перешёл из цирковых трупп в актёрские. "Голод в этих труппах ничем не отличался от голода в балагане", — заметил  Косенко. "Пьесы за Шекспира  сочинял", — иронически скажет потом писатель.
С 1912 года  Вс. Иванов  в течение пяти лет работал в типографии города Кургана. Писал стихи. Сочинил до революции около двадцати рассказов.
Весной 1917 года Вс. Иванов появился в Омске. Работал в типографии и писал рассказы. Устойчивых взглядов у него нет: записался сразу в несколько партий. Сблизился с Антоном Семёновичем Сорокиным, "королём омских писателей". Бывал на вечерах в его двухэтажном особнячке на Лермонтовской.
Советская власть продержалась в Омске около семи месяцев. Пришлось многим скрываться, когда в городе появились чешские военные, возникла буржуазная власть. Её
В типографии, где работал Вс. Иванов, кое-что печатали для подпольщиков. Павел  Косенко опроверг тех, кто писал в предисловиях к книгам Вс. Иванова, что будущий один из основателей советской литературы был подпольщиком, партизаном. Он скрывался у Сорокина, уезжал на лодке вверх по реке Оми, когда могли призвать в колчаковскую армию, жил с товарищем на берегу. Антон Сорокин нашёл ему работу,  с которой не призывали в армию. Всеволод  Иванов жил в вагоне, загнанном в тупик, вместе с другим полиграфистами и набирал буквы для колчаковской газеты "Вперёд". При отступлении колчаковцы прицепили вагон к составу, и вагон двинулся на восток. Состав на станции Татарская отбили партизаны. Вот и вся революционность Вс. Иванова. В этом вагоне была напечатана 1-ая его книжонка "Рагульки", подписанная псевдонимом — Всеволод Тараканов. По правдивости её считали первым зачатком советской литературы. В Татарске Всеволод Вячеславович сильно заболел. Болел долго и тяжело. Выздоравливал постепенно, но мучили слабость и голод. Заново учился держать карандаш.
В больнице Всеволод усиленно пишет.  Отправляет письмо Максиму Горькому, в котором напоминает о своём письме, отправленном им ещё до Гражданской войны,  Максим  Горький откликается быстро. Завязывается переписка между ними. Вс. Иванов просит Горького помочь ему овладеть грамотностью.   И  получил Всеволод Иванов   приглашение в Петроград. Он жил в столице, окрыленный духовной и материальной заботой  Алексея Максимовича Горького. Затем переехал в Москву.
Писал  Всеволод Вячеславович напористо, много. Его партизанский цикл: повести   "Партизаны", "Бронепоезд14-69", "Цветные ветры" и роман "Голубые пески". Его книги     "Похождение факира", многочисленные рассказы интересны. Издан пятитомник произведений Всеволода Вячеславовича Иванова.
Отметил писатель и заслуги Вс. Иванова перед литературой и страной. "Всеволод Вячеславович Иванов награждён орденами и медалями. Его членский билет Союза писателей СССР помечен номером пять. Он занимал ряд общественных постов — много лет избирался депутатом Моссовета, постоянно был членом правления СП СССР, а в последние годы неизменно возглавлял Государственную комиссию Литературного института им. М. Горького.
 Любое исследование, которое проводил Павел Петрович Косенко, научно обоснованно. В небольшой книжечке он клятвенно заверяет: "Я писатель документалист, мне в моих историко-биографических вещах  запрещён любой вымысел, любая вольность, любое отступление от хронологии". В этом ценность всех художественных произведений писателя Косенко. Его глубокая честность по отношению к художественным героям, к той эпохе, которую он описывал, не позволяла умолчать о любой необъективности, ошибке, которые допустили публицисты. Истина для него дороже всего.  С какой гордостью он давал художественно образы земляков, всех, кто был связан с омской землёй, правдиво раскрывая их дела и поступки!  Нет ни одной книги у Павла Косенко, в которых  бы ни
Почему же Павел Петрович Косенко не омский писатель?
Возможно, потому, что его отец был репрессирован, побаивались навести, как говорится, тень на плетень? Или другая версия? Н. Ерёменко, сокурсник Косенко, писал в письме: не нужен был конкурент? Понятно, справедливые замечания  прозаикам и поэтам в его статьях, рецензиях не всегда были по нраву тем, оком он писал. Уехал, а потому и не омич? А потому и прощай, с глаз долой? Смог бы он в Омске, не работая в журнале "Простор", издать свои сочинения? Все произведения Косенко об омичах  были опубликованы в Казахстане в издательстве "Жазушы".
Книги Павла Петровича Косенко о Фёдоре Михайловиче Достоевском — это  не приключенческие романы, а научные литературные трактаты. Я, не литературный критик, был поражён той огромной исследовательской работой, которую он осуществил в поисках материалов о Достоевском, чтобы показать человека с большой буквы, не сломленного царской ссылкой и каторгой, проживавшего много лет в косном чиновничьем мире. Павел Петрович оживил образы таких людей, как семья инженера Иванова, проживавшая  в Омске, показал широко чиновника юстиции, исследователя природы Александра Егоровича Врангеля, всесторонне раскрыл коренного сибиряка, молодого учёного Чокана Валиханова и ряд других лиц, не сломленных жестоким режимом царизма. Предстают в произведениях порядочные люди с их сердечностью и доброжелательностью, смелостью, не искорёженные заскорузлой жизнью, смело  установившие в гуманистических целях отношения с "государственным преступником". Исследования Косенко — это отповедь нынешним монархистам типа кинорежиссёра Михалкова, живущим по-барски, восхищающимся монархическим строем, который залил кровью восстание рабочих в 1905 году, втянул Россию в 1-ую мировую войну, отдав на растерзание миллионы российских солдат. Это отповедь и тем, кто орал на площади: "Ельцин — это победа!", тем,  кто разрушал Россию, кто организовывал национальные конфликты, кто  устраивал сценки покушения на Чубайса, кто, ограбив народ, стал богатым. Должна восторжествовать справедливость, которую отстаивали Фёдор Михайлович Достоевский, Павел Николаевич  Васильев, Антон Семёнович Сорокин.      
Что и говорить, две яркие звёздочки — Николай Анкилов и Павел Косенко — засветились на омском литературном горизонте, оставив добрую память о себе, о своём великолепнейшем  творчестве. Мы им благодарны. С богатым добром они шли к людям.


ГЛАВА  ТРЕТЬЯ

С П О Д В И Ж Н И К И   П А В Л А   П Е Т Р О В И Ч А

Что оставили на омском литературном поле друзья, товарищи, знакомые, кого Павел Косенко в Омске побуждал при общении, при встречах и беседах, в своих литературных статьях и рецензиях к художественному творчеству?
Проживая на периферии, я не обладал возможностью ознакомиться со всей
литературой, нужной мне. Скорее мешает не отдалённость, расстояние, а мой возраст — чертовски ленив стал. Спасибо Калачинской центральной районной библиотеке (называю её по-старому — не укладывается в моей голове слово "межпоселенческая". Вроде находится не в райцентре, а между сёлами. Теперь, правда, и названий "райцентр", "город" нет.   Живём мы в поселении Калачинск — вернее: в поселении Калачинском. Всё переделали иностранцы не на русский лад. Вроде мы тут не жили, а прибыли и поселились. Что можно сделать с ними, бестолковыми? Они, авторы переименований, что ли не окончили даже коррекционную школу? Да?).  Районная библиотека обеспечила меня литературой, необходимой мне. Некоторые книги доставлялись из областной библиотеки имени А. С. Пушкина.   
Поставил задачу перед собой: ознакомить читателей с книгами Павла  Косенко, с произведениями тех, с кем Павел Петрович дружественно общался, с кем он был на "ты" в омском литературном мире. Косенко ещё в студенческие годы побуждал друзей заняться серьёзным образом литературным творчеством, кто, на его взгляд, подавал надежды. Хочу ознакомить читателей с шедеврами омичей, чтобы не лежали они в запустении на полках. Это добрые мысли наших земляков, творческих и верных русскому слову омских литераторов.    




А.  Н А С Т О Й Ч И В Ы Й   К Р А Е В Е Д

Передо мной небольшая книжечка Бориса Гвоздева "Картины родного края", выпущенная издательством  ОмГПУ в 2001 году. Корректора нет,  тираж не указан. Скорее всего, издана книга самим автором на свои средства. Ныне, к сожалению, руководители государства не нуждаются в трудах  писателя, а востребованность в  художественной литературе есть. Правда, в данное время все книги очень дороги.
Художественное произведение Бориса  Гвоздева "Картины родного края",  изложенное в небольшой книжечке в мягкой обложке на 190-х страницах,  я прочёл без отрыва. Легко читается, написано умно, просто и ясно грамотным русским языком.  Это очерки-картинки об  Омском  Прииртышье, своего рода дополнение к его книги "Ключи".
Я размышлял, что краевед, друг писателя Павла Косенко, должен упомянуть о нём в своей книге. Стал перелистывать листы. На странице 85 тёмная фотография, еле различаются лица. Если бы не  было под ней подписи, то не обратил бы внимания на неё. А она гласила: "Борис Гвоздев и Павел Косенко". Значит, есть к ней и текст. Читаю краеведческий очерк "Посёлок, которого не стало"
Автор пишет о южной окраине Омска, ныне  Ленинский  округ. "В нашем городе был рабочий посёлок Треугольник, часть Порт-Артура". Оба названия народные. Это место между железнодорожными линиями, идущими с запада на восток к Омску и от Омска на запад к железнодорожной остановке Сортировочная. Размещался в нём небольшой посёлок одноэтажных домов. "Ни школы, никаких социально значимых учреждений, кроме продовольственной лавчонки, там не имелось. В этом Треугольнике слесарь паровозного депо Владимир Афанасьевич Бубнов развёл чудо-сад и прославился разведением  южных фруктовых деревьев и овощных культур. "Только винограда он вывел больше двадцати сортов! А бразильские помидоры! А грецкий орех!"      
 "И ещё об одном треугольниковце стоит рассказать — о Косенко Павле Петровиче.
В пятидесятых годах, когда он оканчивал среднюю школу, а затем учился в Омском пединституте, на литфаке, местные газеты стали публиковать его статьи, связанные с юбилеями писателей, с выходом в свет произведений местных литераторов. Но по-настоящему Павел Косенко занялся литературным творчеством, переехав на жительство в Алма-Ату. Там было опубликовано около десятка его книг. Вот некоторые из них: "Иртыш и Нева", "Свеча Дон-Кихота, "След", "Иное лицо", "Истоки и русла". Почти каждая книга состоит из двух или нескольких вполне самостоятельных произведений, главные действующие лица коих — Фёдор Достоевский, Павел Васильев, Всеволод Иванов, Леонид Мартынов, Антон Сорокин, Иван Шухов. И так писал, что если начнёшь читать земляка, — то не бросишь, пока не прочтёшь до конца.
Павел Косенко, проживая в Алма-Ате, душой оставался в Омске. Иначе как объяснить, что все писательские труды — о людях, судьбы которых были связаны с нашим городом".
Мнение его, Бориса Сергеевича Гвоздева, совпадает с моим суждением: Павел Петрович Косенко своим творчеством тесно связан с малой родиной, городом  Омском.
О чём писал Борис Гвоздев, благодаря настойчивому старанию П. Косенко?
Книга Б.Гвоздева "Картины родного края" по своему содержанию для читателей всех возрастов. Прочтёт с интересом её даже тот, кто не считает себя омичём или сибиряком. На мой взгляд, это краеведческое  произведение должно быть в каждой омской школе. Прочитав книгу, можно совершить экскурсию по описанным авторам местам. "Картины родного края" содержат благодатный материал для учителя истории. Целые разделы даны: "Освоение края", "Столица области", "Гражданская война", "Великая Отечественная".  Всё связано с родным краем. Интересно узнать калачинцам,  как закрепилось собственное имя Осокино? Есть разъезд Осокино и село Осокино. Автор поясняет: "Такое название ему (разъезду) было дано в честь инженера с фамилией Осокин, руководившего строительством участка железной дороги". Можно и начать поиски о судьбе инженера Осокина. Узнаём из книги происхождение наименований остановок по железной дороге Мариановки, Московки, Густафьево, Сыропятки, Кормиловки, а также рек Иртыш, Тары. Рассказывается в книге, как зимой 1919 года  пересекали Иртыш по льду паровозы с вагонами. Интересны рассказы о ратном подвиге поэта  Михаила Махрова,  о становлении песни "Прощание славянки" Василия Агапкина. Готовый материал для внеклассной беседы. Учителя географии и биологии найдут в книге много ценного. Для них целый раздел — "Мир природы".
На шестидесяти страницах о русском языке и русской литературе  представлен материал, увязана литературная тема с краеведением. Это кладезь для учителя языковеда и литератора. В книге много легенд и сказаний, целый клад изречений, продуманы небольшие очерки об  А. С. Грибоедове, Ф. М. Достоевском, Н. В. Гоголе, К. М. Симонове. Учителю не потребуется искать дополнительный материал при изучении творчества этих писателей. Для языковеда представлен в книге целый раздел — "Наш дар бесценный — речь". Автор резко осуждает вред нашествия варваризмов в наш язык, таких иностранных слов, как рэкет, бартер, киллер, менталитет, менеджер. Подробно Б. Гвоздев проанализировал слово "эксклюзив", так часто используемое сейчас в речи. Автор всецело  поддерживает французский закон, "по которому на средства массовой информации налагаются крупные штрафы за использование варваризмов, у которых есть аналогичные французские слова. Хороший закон. Его надо ввести в России". Такое заключение делает Борис Сергеевич Гвоздев. Об этом должны знать ученики, наше подрастающее поколение.
Целую главу автор посвятил разгадке красивых наименований и объясняет, почему населённые пункты называются Ясная Поляна, Гуляй Поле, Большая Роща, почему речки названы Быструшка, Крушинка, Серебрянка, и он поясняет, приводя для доказательства географические особенности этой местности или легенду.  Это, безусловно, позволит задуматься учащимся, каково название их населённого пункта и окружающих их селений. 
Ветеран педагогического труда даёт в книге интересный материал о роли синтаксиса в письменной речи. Приводит ряд доказательных примеров по использованию десяти знаков препинания и заключает: "Нет, не обойтись без знаков препинания! Они дисциплинируют письменную речь. Благодаря  им, она, в частности,  русская, может передавать тонкости глубоких мыслей и душевных  переживаний". 
Прочитайте произведения Бориса Гвоздева, и вам откроется удивительная краеведческая сибирская тема, которая, безусловно, вас заинтересует, познаете любознательного литератора, который с оружием в руках защищал Родину и беззаветно,  самозабвенно любил родной сибирский край.               
         


Б.   С Т Р А Н С Т В У Ю Щ И Й   Р О М А Н Т И К

Областная библиотека имени А. С. Пушкина предоставили лишь одну маленькую книжецу из серии "Поэты свинцового века", третьего выпуска под заголовком "Вильям Озолин", изданная в 1998 году. Замечательная в ней фотография романтического поэта. Тираж небольшой (дань нынешнего века) — 1000 экземпляров. Понятно, приобрести её невозможно. В предисловии есть трогательные слова: "Сегодня перед вами — стихи Вильяма Озолина, талантливого, светлого человека, год назад ушедшего от нас".
К сожалению, омичи не откликнулись. Возможно, очнутся в Год культуры? 
Я залпом прочёл 77 стихотворений этого сборника.   Искромётные у него произведения, поэтому начал перечитывать заново. Полезли из головы даже строчки, похожие на поэтические.
Шестьдесят лет я слышал о поэте.
Столько же лет стихи его я искал
Не нашёл. Кто за это в ответе?
Никто не прислал мне их на Байкал?   
Ознакомился с романтикой Озолина, и появилось желание иметь их у себя, но не отксерокопировать с книги, а переписать от руки, чтобы вникнуть душою в глубину поэтических строк. Берут его стихи за самое живое, заставляют волноваться, переживать, размышлять. 
Многие стихи Вильяма Озолина начинаются простыми предложениями. В них нет метафоричности, просто, чисто по-некрасовски: "Я из лесу вышел. Был сильный мороз".  Но они у него так прикипают к тексту, что их не вырвешь, как кирпич, уложенный в каменную стену. И рифма не броская, много глагольных рифм, но они неотъемлемы от поэтических строк,  поданы необычно, звучно и ярко и обязательно к месту.
                Чугунные  кудри   
                на морозе стынут!
                Гордая склонилась твоя голова.
                В этот зимний к тебе, 
                как к сыну,
                Приходит вся Россия,  вся Москва.
                ("У памятника  Пушкина в зимний день")
Или другое:
                Зачем вы мне сказали,
                что я вам симпатичен?
                Перед отходом поезда —               
                Неужто из приличья?
                Сказали и уехали,
                Оставив на вокзале.
                Уехали. Покинули. Оставили.
                Связали…
Вильям Янович Озолин бывал неоднократно в восточных и северных просторах страны и запечатлел ослепительно броско суровые картины в своих стихах. У дальневосточных и сахалинских берегов обитает утка — длинноклювый пыжик. И поэт оказался свидетелем, как птицы преодолевают жуткую непогоду сурового края.
                У сахалинских берегов зимуют утки.
                А с зимним морем, знаю я, плохие шутки…
               
                Семь суток шторм, хрипит вода и зло               
                и сизо!
                Вожак семь суток поднимает стаю.
                Сто тел над морем — дерзкий
                вызов!
                Семь суток утки чёрные летают.
Стихотворение завершается кольцевой композицией с оптимистическим выводом поэта-романтика.
                Сейчас над Сахалином — тёплый ветер.
                Как будто — ни штормов, ни бурь на свете.
                Вдали маяк над синим мысом дремлет чутко.
                Я у прибойной полосы шагаю.
                И снова вижу в море
                Чёрных уток…
                И мужества премудрость постигаю.
Кратко, местами обрывисто, но очень образно  мелькают картины суровой природы одна за другой. Вильям открыл нам в своей поэзии Сибирь, наш Север, Чукотку, Дальний Восток, Сахалин, где многие годы бродил, исходил, облазил, оплавал водою.
                Много я бродил по свету,
                Было дело,
                ночевал!
                Но рассказ мой не про это,
                а про то, как я ночевал.

               Приходилось спать на сене,
               На сосновом чердаке.
               
               Приходилось — на полене,
               На берёзовом пеньке.
               
               Приходилось на машине,
               в самолёте — на лету.
              На возу в большой корзине.
              На пароме. На плоту…
Вильям Озолин, как и поэты  Павел Васильев и Николай Рубцов, не мог долго усидеть на одном месте. Странствиями, разлукой пронизаны многие его стихотворные произведения.
                Прощайте, 
                печки-лавочки!
                Простите, жёны, мамочки!
                Уходим снова из дому,
                Забыв махнуть рукой.
                И снова мы    
                на палубе — 
                уходим в море,  стало быть!.. 
И твёрдая уверенность в возращении звучит твёрдо в стихотворении "Мы вернёмся"
                Белая чайка, как флаг за кормой,
                Хмурое небо полощет над нами…
                Ничего!..   
                Мы вернёмся домой!
                Нас недаром зовут моряками.
И хочется вслед за автором повторять строчки. Какой пушкинский такт у стиха! Так построены многие его произведения. Они остросюжетные и с необычной концовкой-выводом. Таковы "Граммофон", "Хлеб тысяча девятьсот третьего", "Притча о чудесном бульоне", "Шут гороховый", "Наследство", "Старинный сюжет" и многие другие. Сколько нежности и такта в лирических стихах! Это подтверждают поэтические строки, звучащие гармонично к содержанию.
                Я узник памяти твоей.
                Я — вечный каторжник разлуки.
                Ловлю спасительные звуки
                И прячу их в душе своей.
  У него требовательное отношение к своим произведениям, перефразируя пословицу  "Что написано пером, не вырубишь топором", утверждает необоримую силу слова в строке.
                Власть слова изречённого крепка.
                Но мы уже  разлучены с тобою
                Строкою той, как пуля у виска,
                Строка, как чайка, в море улетает.
                Строка — 
                судьба, 
                знаменье,
                кара,
                рок!
                Не вырубишь, не выжгешь, не
              исправишь
                И ничего в ней больше не добавишь.
Со всей строгостью подходит поэт к каждому слову, к каждой строке поэт во время создания своего произведения, и со всей откровенностью сообщает в стихе о тяжёлой авторской работе.
                Думаю над каждым словом  —
                Чтобы — точно,
                Чтобы — в строй.
                Словно зёрнышко в полове,
                Слово прячется порой.

                Иногда — всю ночь в работе.
                Утром встанешь — лучше б спал!
                А иногда — как на охоте:
                Вскинул, выстрелил — попал!
Как сложно поэту вложить многое в одну строчку.
                Год жизни уложить в строку!
                Какое надобно уменье,
                Чтоб весь заряд в одно мгновенье
                Всадить в мишень на всём скаку.
                Одна строка!    
                А ты, поэт,
                Изволь дать жизни очертанье,
     Отобразить в ней и дыханье,
     И цвет,
                и звук, 
                и тень,
                и свет!
     Корплю над этим много лет,
                Над каждой буквою страдаю,       
     Не сплю, себе не доедаю…
Его талантливую кропотливую работу высоко ценил Павел Косенко — он осознавал ещё в 50-е годы прошлого века возможность Вильяма Озолина создать высокохудожественные стихотворные произведения. И Павел Петрович не ошибся.
Как злободневно звучат сегодня озолинские строчки для женщин, мужья которых собираются выехать на северную вахту:
                О, жёны, жёны,
                трепещите — 
                льды нынче к Северу плывут.
Мне много ночей пришлось проживать в таёжных зимовьях в глухих местах. На сотни километров ни одной души. Тайга при пятидесятиградусном морозе ночью замирала. Тишь кругом благодатная. Лишь изредка громко раздавался неожиданно треск сухой лесины, сжимаемой морозным холодом. Одинокая белка в лесной тишине, покинув гнездо, в поисках шишки раскачивала сосновую ветку, стряхивая с неё пушистый снег. Чистейший воздух, пропитанный хвоей, вдыхался полной грудью. А бесчисленные звёзды на чистом небе доверчиво бесконечно мигали успокающе. Полная луна, ярко освещавшая сибирское раздолье, как госпожа, плавно передвигалась по небосводу. Сейчас бы хоть ночку переночевать в тайге! Вот и сжимается сердце, когда читаешь стихи:
                Я сам, как какая зверушка,
                Сам о воле грущу иногда.
                Эх, построить бы нам зимовьюшку
                Да хотя бы на месяц туда! 
Замечательно, что поэт, член союза писателей СССР с нами. Он сибирский романтик, наш природный омич. Жаль, что я не нашёл ни одной статьи Павла Косенко о поэзии Вильяма Озолина. Уверен, рецензия существует, есть где-то в журналах — уж очень близкими друзьями они были в пятидесятые годы.
 У Вильяма Яновича Озолина волшебные стихи, их немеркнувшая живость покоряет, после прочтения его поэзия не забывается.  Нам, его землякам, надо знать волшебную силу поэзии талантливого поэта. Она, его поэзия,  наполнена взрывной правдивой сибирской романтикой. Вильям Янович  выступал на официально организованных концертах со своими стихами, пел под гитару. А ему бы постоянно быть на эстраде, как  у Высоцкого и Окуджавы — отбоя не было бы от зрителей, особенно женского пола.  Женщины  любили его белокурую красоту и сногсшибательные стихи.
 И всё же недоумеваю я:  почему подающие надежды в литературе Павел Косенко и Вильям Озолин не закрепились в Омске? Не хотели иметь дело руководители области с детьми из репрессированных семей?
Уже написаны были суждения о поэзии В. Озолина, как в мои руки попала книга Александра Лейфера "Мой Вильям", изданная 2-м изданием в Омске, в издательстве "Наука" в 2006 году.  Тираж современный — 500 экземпляров. Книга  иллюстрирована толково фотографиями, к тексту есть приложение — стихи В. Озолина, что ещё выше поднимает ценность издания, посвящённого 75-летию со дня рождения талантливого поэта Вильяма Озолина.
Александр Лейфер не ставил задачу перед собой, чтобы проанализировать полно произведения  поэта Вильяма Озолина. Он раскрыл в основном его биографию. И блестяще справился с поставленной целью. Читатель познает, жизнь поэта, его неумную страсть писать стихи.  Обширно даны воспоминания матери, его друзей, товарищей, которых у него было тьма. Вильям всегда находился в коллективе единомыщлеников и имел много верных друзей. О друге Озолин сказал в своём стихотворении:
Я за жизнь свою
не накопил деньжат.       
  То, что было,
Не воротишь, не вернёшь.
Деньги — что?
Они на улицах лежат.
Ну, а друга —
Так вот, просто, не найдёшь.
И Вильям Янович находил верных друзей. Это они, близкие к нему люди, через год  после его смерти в серии "Поэты свинцового века" издали книгу стихов "Вильям  Озолин", А. Лейфер выпустил вторым изданием книгу "Мой Вильям".
Писатель А. Лейфер в своей книге даёт сообщение матери Вильяма: "В 1966 году у него вышла книга стихов "Окно на Север". А в 1972 году —  вторая, называлась она "Песня  для матросской гитары"…  Дальше — "Чайки над городом" (1972 год), потом "Воспоминания о себе" (1982 год), "Возвращение с Севера", следующие: "Год Быка", "Белые сады" — 1996-й. Всего семь сборников стихов и три повести: "Крюкова Север знает", "Чёрные утки" и "Бирюзовая серёжка".  В книге  А. Лейфера  на странице 165  помещена фотография обложки книги, на которой красуются фамилия автора и наименование книги — Вильям Озолин. "Белые сады". Подпись к ней:  "Последняя книга поэта. Барнаул. 1996 год". Неужели ни один сборник стихов природного омича не вышел в Омске? Для  областной верхушки он не приемлем:  нет "ура" — патриотических стихов, даже местного значения, лишь любовь к Сибири, к Северу, Дальнему Востоку да к женщинам — больно широко, но не с партийной точки зрения, узко; к тому же, неуправляем, очень вольный, что выразилось в обольщении молоденькой женщины. Последние события тех лет в Чите благоприятны для Озолина: работа, дружная семья, дети, прекратился у Вильяма пьяный разгул — в своём дневнике он записал: "Я полностью наложил вето на крепкие вина, водку, коньяк".
В его дневнике есть запись 1979 года, проливающая свет на Омск: 
"…Если бы спросили:
— Хочешь вернуться в Омск?
Не стал бы кокетничать.
— Хочу. Всё хорошее и плохое, всё произошло в Омске. Да вот — "хочу"  и "могу" — разные вещи. Не могу!"
Через год В. Озолин уточнил ситуацию, сложившуюся в областном центре  "Омск — яма для  художников. Традиционно душный город для мыслящих людей. Помойка, где "наверх" лезут угодники и подхалимы. Слабость идеологического аппарата. Руководят искусством люди духовно бедные, самонадеянные  и не любящие искусство. А баба там сидела третьим секретарём? Ужас какой-то".
Это откровение самому себе объективно. Я хорошо знал кадровый состав идеологического отдела обкома партии. Здравомыслящие сотрудники не задерживались в отделе. Неугодным стал эрудированный сотрудник Н. Е. Ульянов. Как избавиться от него? Выкрали у него партбилет, и дорогу в отдел для него закрыли.
В Чите и Барнауле Вильям Янович  Озолин плодотворно трудился. Его стихи печатались в журналах "Сибирские огни", "Сибирь", "День и Ночь", "Дальний восток". В этот период выходят из печати и его прозаические произведения. В. Озолин — член редколлегии крупных журналов "День и Ночь" и "Барнаул".
Читая книгу  А. Лейфера "Мой Вильям", я всё время думал, скажет ли автор о многолетней дружбе Озолина и Косенко. Первое упоминание о Косенко на стр 90 в письме Озолина Лейферу:  "Получил от Косенко: "Если бы я остался в Омске, я бы спился". Для меня ценная информация — плодотворная работа трезвого талантливого литературоведа-писателя позволила писать Павлу Петровичу и  издать крупные художественные произведения. Не лечился, а взял себя в руки — иметь возможность издавать свои произведения очень важно для него, то есть не нотациями, а творческой работой следовало его загрузить. Второе упоминание Косенко в книге на стр 126 . В своём письме  Озолин спрашивает: "Послал ли ты книгу П. Косенко?"  Вильям беспокоился о друге. В сноске А. Лейфер поясняет:  "П. П. Косенко, казахстанский писатель, бывший омич, товарищ Вильяма. Ныне уже покойный". В письме говорилось о книге "Ф. М. Достоевский. "Записки из Мёртвого дома". Письма из Сибири. Воспоминания современников. "Сибирская тетрадь" Составитель, автор послесловия и комментариев  А. Лейфер. Иркутск. 1981 год. Капитальный исследовательский труд писателя. Вильям Озолин и Павел Косенко были, как сообщалось выше, друзьями.  У  них много общего: оба родились в Омске, они из семей репрессированных, воспитаны матерями, их матери из Омска переехали к сыновьям — в Барнаул и Алма-Ату, оба, поэт и писатель беспокоились о появлении  в родном Омске  высокохудожественных произведений, в 50-х годах их связь были неразрывна, одновременно работали в районной газете. П  Косенко и В. Озолин — всем сердцем прикипели к Омску. Их от малой родины не оторвать. Гордимся, что земляки достойно влились в ряды поэтов и писателей нашей русской литературы.      


В.  У   Н И Х  —   Р Я Д О В Ы Е   Г  Е Р О И
В произведениях Сергея Шибаева и Владимира Полторакина — их хорошо знал Павел Петрович Косенко — изображены простые люди из нашей жизни.
Помню, в студенческие годы перед началом лекций  Павел Косенко дал прочитать рукопись Сергея Шибаева, отпечатанную пишущей машинкой. Он доволен, что лёд  тронулся  — Сергей  взялся за создание рассказа. В нём был запечатлён врач-женщина и её кропотливая работа. Рассказ был напечатан — где, не помню.
В 1955 году вышел из печати первый сборник рассказов  Сергея Шибаева "Весна", изданное Омским областным книжным издательством тиражом 15 000 экземпляров. На 42-х страницах — 5 рассказов, в том числе рассказ "Врач", прочитанный мною ещё в  рукописи. Павел Косенко в это время работал в Омске. И он откликнулся в журнале "Сибирские огни" (1955г., №5). "В книжном обозрении" этого журнала дал рецензию под заголовком "Без исканий".
Казалось бы,  критик, друг Шибаева, должен похвалой отозваться о выходе в свет произведения начинающего писателя.  Но не таков был Косенко. Истина для него дороже всего. Он беспокоился, чтобы литература обогащалась содержательными произведениями и по форме, и по художественному достоинству, чтобы веяло новизной. И от этого исходит он в критической рецензии.
"Внешне некоторые сюжетные положения рассказов С. Шибаева новы и злободневны. Заводской инженер Виктор назначен главным инженером отстающей МТС ("Весна")…  Как же будет действовать молодой инженер?" Критик не согласен с автором, что в первый день своей работы отправляет  домой побриться заросшего рыжей щетиной заведующего мастерскими. За месяцы кое-что изменилось в МТС. "К сожалению, — замечает рецензент, — читатель так и не узнаёт, как добился главный инженер этих перемен — одним бритьём или ещё чем-нибудь"  Косенко указывает автору на жидкость завязки произведения. Виктора, главного инженера МТС, бросила любимая девушка. "Но стоит ему встретить местную молодую учительницу с пушистыми ресницами и поговорить с ней пять минут, как все его переживания как рукой снимает".         
  "В самом деле, ведь та же самая "Весна" намного бы выиграла, если бы мы могли поверить в глубину переживаний Виктора. Но автор спешит, ему нужно как можно скорее добраться до  благополучного конца".
Не увидел критик новизны в рассказах "Важное дело", " После концерта", в которых автор всё приводит к мирному решению конфликтов. "Лакировка портит и те рассказы С. Шибаева, в которых есть живые детали, — "Отец" и "Врач". В последнем самым неубедительным получился образ главной героини — врача Зои Васильевны Каштановой". "Мы хотели бы услышать её раздумья, понять, чем она отличается от других хороших врачей".
И рецензент делает вывод: "Попыток своего решения тем, творческих исканий в книге, к сожалению, нет". Видимо, не все устные советы Павла Косенко пошли впрок автору, и он изложил свои мысли в журнальной статье:  браться за перо надо со всей серьёзностью, чтобы преобладало новаторство тем, идей и художественных достоинств его  прозаических произведений. И Сергей Николаевич Шибаев учёл эти серьёзные замечания друга в будущем.
Павел Петрович Косенко высоко ценил в своё время талантливость начинающего писателя Владимира Полторакина. И он порадовал читателей своими художественными произведениями. Уже в годах фронтовик стал членом Союза писателей СССР.
Рассказы В. Полторакина в сборнике "Где встречаются дороги" интересны по своей тематике. Заголовки рассказов не выдают содержание произведения. Только прочитав до конца, поймёшь, почему рассказ назван так: "Недельное счастье", или Твёрдый знак", или  "Чугунный Карлик", или "Золотой вирус", или "Егор Мызников". В небольшой по объёму книжечке на 171-ой странице размещены 16 рассказов средней величины. Каждому герою даётся полная характеристика, соответствующая его характеру. Вот  перед  читателем Михаил Заоколицын ("Удачный день"):  "С виду человек лёгок и хил, и можно подумать, что пришёл он к реке после тяжёлой болезни:  лицо бледное, со впалыми щеками, брови почти сходятся высоко над переносьем в сеточке беспорядочных складок: и нависают над глазами поникшими крылышками; они придают лицу скорбное выражение; глаза печально задумчивы".  Таков поэт-отшельник жизни у Полторакина. Единственный рассказ "Елена Сергеевна" не даёт портреты героев произведения, а удачно раскрыты характеры через их письма.   
Большинство рассказов Владимир Полторакин издал  в 80-е годы. Он тогда и  определился как писатель. Рассказ "Семья" написал он в  1956 году. Павел Косенко тогда ещё работал в Омске.  Критик талант Владимира Полторакина достойно оценил.
Сюжет произведения "Семья" прост:   Учёба Вадьки под строгим надзором матери и отчима, но они работают. С ним живут бабушка и дедушка, и они опекают внука. Этими людьми надзор не исчерпывается — рядом в домике живёт родная  Вадику тётя Ага. Строгость её по отношению к племяннику, родственнику по линии брата, чрезмерна. Вадик шёл в пятницу из школы, спешил домой, чтобы со сверстниками на другом берегу побросать камешки на замерзающий лёд речки, но его подстерегла Агата Павловна и завела его к себе домой, где был приготовлен гусь с тушёной капустой. Из комнаты вышел высокий мужчина, который стал разглядывать мальчонка. Это был его родной отец. Ни появление отца, ни жареный гусь не увлекли его. Тётя Агата заставила своего ученика поиграть на пианино для отца, который не проявил ласки к сынишке, увидев его впервые. А душа Вадика рвалась к реке. Вырвавшись от тёти, он встретился с младшей сводной сестрёнкой. Её портфель озорник забросил на средину застывающей реки. Только на коньках, чтобы не провалиться на льду, Вадик может подобрать портфель. Дети, крадучись, берут коньки у дедушки в столярке, где хранились они, чтобы он раньше времени не заскользил по льду. На коньках Вадик мчится по льду к портфелю, спотыкнулся, и лёд под ним провалился.  Поднялся шум на берегу — мальчик в опасности. Из прибрежных домов выскочили люди. Течение тянет Вадика под лёд. Дедушка бежит к реке с плахой под мышкой. Появляется отчим Вадика, встревоженный криками. Он, не раздумывая, быстро раздевается и, ломая лёд, плывёт к пасынку. На берег  выбегает родной отец Вадика. Он находился ближе к реке, чем отчим — на 1 минуту прибежал позже соперника-отчима. Он уже держал мальчика за пальто и усиленно плыл к берегу. Вот такова семья — кто кому дороже?      
Автор не характеризует отца Вадика. Его сухость передаёт через  Агату Павловну, которая, живя рядом с племянником, не стала для него добродетельницей. "Агата Павловна Заболотная, сухая и строгая, как восклицательный знак. Лицо у тётки смуглое с широким лбом и такими глазищами, огромными да чёрными, каких Вадька ни у кого больше не видывал".  Внешнее сходство сестры с братом  роднит  отсутствием у них душевной теплоты. В. Полторакин своё мнение не навязывает, а раскрывает характеры через их поступки.
В повести "На пяти этажах" Владимир Полторакин раскрывает жизнь художников большого города.  Сам  Владимир Васильевич — художник и языковед, сумел с юмором раскрыть духовный мир каждого героя, занятого сотворениями полотен искусства.
Читатель заинтересуется героями произведений Владимира Васильевича Полторакина, ибо они даны правдиво. 
Я стремился рассказать об омских писателях, чтобы их произведения не лежали на полках. Если знаешь писателя, то его книгу обязательно прочтёшь. Познать, как пишут земляки, обязательно надо.
Что ж, любители литературы, такие, как Павел Косенко, Вильям Озолин, беспокоились о развитии русской литературы и внесли весомый вклад, как Всеволод Иванов, Леонид Мартынов, в русскую словесность. И мы им благодарны за это. Примечательно то, что П. Косенко раскрыл нам героев в своих произведениях во всей полноте. Мы зримо ощущаем и Ф. Достоевского, и П. Васильева, и Вс. Иванова, и А. Сорокина, и других литераторов, судьбы которых связаны с Омском, в их повседневной жизни, в их борьбе за справедливость, познаём их идеалы   

ГЛАВА  ЧЕТВЁРТАЯ

 С О К У Р С Н И К И   П А В Л А   П Е Т Р О В И Ч А
 
Все, кто учился в педагогическом институте с Павлом Петровичем, гордились и гордятся им. Взял он задуманной высоту, став членом Союза писателей СССР. 
Трудолюбивое поколение романтиков того времени оставило заметный след в жизни. Это касается не только сокурсников Павла Петровича, но многих, кто в 50-х годах ХХ века стремился учиться и отдал свой труд на благо Родины. Нас по жизни вела героика военных лет. Мы в труде несли людям добро.
Владислав Быков, проработав год учителем в Омске, поступил учиться в Москве в ГИТИС на режиссёрское отделение и успешно окончил это учебное заведение.  Он осуществил свою заветную мечту — стать артистом, режиссёром драматического театра.   Татьяна Георгиевна Леонова — она училась на курс старше нас — руководила на факультете комсомольской организацией, возглавляла кружок устного народного творчества. Всех она хорошо знает и помнит. Доктор филологических наук до сих пор работает в Омском педагогическом университете.  В её личной библиотеке есть книги Павла Косенко, и я ими пользовался. Владимир Бусоргин, заядлый театрал, учился на два года позже нас, сменил школу на телевидении, продолжительное время был ведущим специалистом Омского областного телевидения. Михаил Гладков, сокурсник Бусоргина, много лет проработал 2-м секретарём Черлакского райкома КПСС. Иван Буянов и Василий Брагин учились на курс младше нас. Они окончили Высшую партшколу при ЦК  КПСС. Иван Буянов возглавлял много лет Дом политпросвещения обкома КПСС. Василий Брагин избирался председателем Куйбышевского райисполкома г. Омска. В месте с нами они участвовали в массовках драмтеатра. Александр Потапов, студент географического факультета, вместе с нами окончил пединститут. Руководил отделом народного образования Центрального района г. Омска, 30 лет возглавлял культпросветучилище. Ему присвоено высокое звание — заслуженный учитель школы РФ.
Большиство наших сокурсников прибыло на встречу летом, чтобы отметить 20-летие окончание института. Павел Косенко не приехал на встречу. Он прислал задушевно- тёплое письмо, в котором отметил дружественную атмосферу  студенческого коллектива, боровшегося за прочные знания, позволявшую познать глубину русской литературы. Он сожалел, что не мог оставить работу в Алма-Ате и не встретился с сокурсниками.
На этой встрече мы многое узнали друг о друге, как сложилась жизнь каждого, закрепили дружескую переписку.    
Ольга Тыжнова стала  ведущей Омского народного хора. Тамара Гоголева, учительница Солдатской средней школы, награждена за самоотверженный труд орденом Октябрьской революции. Валентина Попова после трёх лет работы в Борзинской средней школе Читинской области трудилась в Омске на телевидении, в городских школах, заведовала  отделом кадров Омского облоно. До преклонных лет Валентина Егоровна не расставалась с любительским драматическим кружком.
Из 14 выпускников нашего курса, изъявивших работать в Бурятии, трое навсегда закрепились там — это Анна Захарченко, Инна Кузьмина и Евгения Красноруцкая. Инна Кузьмина, отличник народного просвещения, проживает в Гусиноозёрске республики Бурятии. Валентина Назарова получила направление от Бурятии учиться  очно в московской аспирантуре и затем работала преподавателем в педагогическом институте. Я проработал в Северобайкальском районе 5 лет, отмечен грамотой ЦК ВЛКСМ, позднее был награждён медалью "За доблестный труд. В ознаменование 100 лет со дня рождения В. И. Ленина". Окончил с отличием в Москве Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Это мая 7-я художественная книга. В Интернете на сайте (proza.ru) можно познакомиться с моим творчеством.  Хоринский район расположен на юге Бурятии. В райцентре, в Бурятии сказали бы:  в аймачном центре, в Хоринске  действует школьный музей в средней общеобразовательной школе №1 имени Д. Ж Жанаева. В нём хранятся материалы о нашей землячке, о добром товарище студенческих лет писателя Павла Петровича Косенко — Евгении Илларионовне Красноруцкой.
Заведующая музеем МБОУ "Хоринская средняя общеобразовательная школа №1 имени Д. Ж. Жанаева Д. Е. Болдонова при любезной поддержке начальника МКУ "Хоринское управление образования" Д. Н. Цыренжаповой предоставили мне обширную информацию о Е. И. Краноруцкой, составленной на основе материалов музея заслуженным учителем Российской Федерации и республики Бурятии, народным учителем республики  Бурятии. Делаю их искреннее, душевное сообщение достоянием читателей. Их мнение о  Евгении Красноруцкой как о человеке и как об учителе   будет интересно для всех учителей, особенно для учащихся школы №100   города Омска, в которой училась Женя. Читатель узнает, с каким  энтузиазмом отдала свой талант  детям нашей окраины России энергичная омичка..
"15 августа 1953 года молодого специалиста назначили учителем русского языка и литературы Хоринской средней школы тогда Бурят-Монгольской АССР. В трудовой книжке Е. И. Красноруцкой только записи о назначении на работу и об уходе на заслуженный отдых в 1994 году, т. е. всю жизнь она посвятила Хоринской средней школе. Вся трудовая книжка заполнена благодарностями  и перечнем наград, которыми она была удостоена:
1963 г. — отличник народного просвещения РСФСР,
1967 г. — Почётная грамота Министерства РСФСР и Почётная грамота обкома профсоюза работников просвещения, высшей школы и научных учреждений.
1970 г. — юбилейная медаль "За доблестный труд в ознаменование 100-летия В. И. Ленина,
1976 — Звание "Учитель-методист",
1981 г. — орден "Знак Почёта",
С первых уроков она поразила учеников своей эрудицией, врождённым талантом учителя, урок пролетал, как одно мгновение, но зато каждое слово, взгляд, интонация остались в благодарной памяти каждого, кому посчастливилось быть её учеником. Одна из первых учениц (она проработала потом вместе с Евгенией Илларионовной 28 лет) заслуженный учитель республики Бурятии Л. И. Журомская вспоминает, какой она увидела её в первый раз:
— Высокая, стройная, в ярком зелёном костюме. Тоненькая талия, перетянутая широким поясом с красивой блестящей пряжкой, туфельки на немыслимо высоком каблуке. Мягкие русые вьющиеся волосы зачёсаны назад, высокий лоб, большие выразительные карие глаза…
Буквально все, кто общался с ней, отмечают летящую походку, умение создать вокруг себя атмосферу творчества, уверенность в своих силах. Действительно, Евгения Илларионовна — настоящий учитель, требовательный к себе и окружающим. Пожалуй, она опережала своё время. Работа с одарёнными детьми, индивидуализация и гуманизация образования, проектно-исследовательская деятельность, формирование умения сопереживать, высказывать свои суждения — всё это уже было в арсенале Учителя.
В методическую копилку учителей всей республики вошли её циклы уроков по русскому языку: октябрь — уроки, посвящённые комсомолу, молодёжи, молодым героям Великой Отечественной  войны;  ноябрь — знакомство с трудовыми буднями страны, её героями; январь-апрель — ленинские уроки, образ вождя в музыке, живописи, литературе; март — уроки славы советским женщинам:  гамзатовские матери и горянки, мать Ульяновых, Н. К. Крупская, Н. М. Тогмитова и Г. Д. Дубшанова, Е. С. Куриганова, Ф. В.  Павлова. На одном из них прозвучали её стихи, посвящённые матерям, чьи сыновья служат в рядах Советской Армии; май — уроки мужества и отваги народа-освободителя, День Победы.
Однажды, выступая перед коллегами, Евгения Илларионовна  отметила:
— Долгие годы я пыталась от случая к случаю на уроках и классных часах говорить о выдающихся педагогах, но не было никакой системы. После учреждения Дня учителя у меня появилась мысль: все сентябрьские уроки русского языка проводить, привлекая на практике материалы об учителях, много сделавших для развития отечественной педагогики. И вот зазвучали имена Ушинского и Толстого, Крупской и Макаренко, Сухомлинского и заслуженных учителей нашей школы. Все эти уроки,  посвящённые педагогам-подвижникам, заканчивались уроком праздником "Не смейте забывать учителей!".
На уроках Евгении Илларионовны можно было и посмеяться, и поплакать, и до боли в сердце сопереживать героям, но никогда невозможно было остаться равнодушным. Так она и открывала ученические души своим талантом, словом.
Евгения Илларионовна всегда находилась в творческом поиске, каждый её урок был откровением, проходил по-своему. Она могла импровизировать в зависимости от класса, от настроения. Своими методическими находками щедро делилась с коллегами-языковедами школы, района, республики. У неё учились методисты Бурятии  министерства просвещения, института усовершенствования учителей, пединститута.         
22 года Евгения  Илларионовна проработала завучем. Функциональные обязанности у завуча были широки: весь учебно-воспитательный процесс, работа с нерадивыми учениками, родителями, общественностью и самое главное — ежедневная методическая, на первый взгляд, рутинная работа, а она позволила воспитать целую плеяду учителей-предметников. В те времена в школе обучалось до полутора тысяч учеников, а педколлектив — более сотни человек. Строгость к себе, её самодисциплина, самообразование  давали завучу неоспоримое право требовать многое и от каждого учителя. Все учителя, прошедшие школу завуча Е. И. Красноруцкой, уверенно чувствовали себя в любой другой школе, становились впоследствии сами завучами и директорами.
Е. И. Красноруцкая была неординарной личностью. Все годы она руководила  художественной самодеятельностью школы. Это при ней был организован хор мальчиков. Пробегал мороз по коже, когда они в едином порыве исполняли "Бухенвальдский набат", и "Алдарта Байгал".
А какие спектакли ставились: "Двенадцать месяцев", "Кошкин дом", "Цыгане", "Сорочинская ярмарка", "Маскарад", все новогодние сценки! На всё находилось у неё время и желание. Спокойно жить она не могла.
Народная мудрость гласит: "Выучи себе ученика, чтоб было, у кого потом учиться". Невозможно здесь перечислить всех её выпускников, даже самых добрых, умных, талантливых. Но как не назвать кандидата филологических наук Л. Ч. Нимаеву, народную артистку республики Бурятии, заслуженную артистку  Российской Федерации Д. Б. Сангажапову, заслуженного деятеля республики Бурятии, доктора социологических наук Э. Д. Дагбаева, заслуженную учительницу  республики Бурятии Л. И. Журомскую, дипломанта республиканского конкурса педагогического мастерства педагогов дополнительного образования "Сердце отдаю детям" В. Г. Бакшееву, директора Бурятского  регионального филиала ОАО "Россельхозбанк", депутата Народного Хурала республики Бурятии З. Н. Гатапова!  Независимо от того, стали ли они учителями, связали ли свою судьбу с искусством, выбрали ли профессии, далёкие от литературы, в душе каждый выпускник Евгении Илларионовны — лирик, человек, любящий и понимающий прекрасное в искусстве.
Казалось, что Е. И. Красноруцкая проводит 24 часа в сутки в школе среди учеников и коллег, но энергии и целеустремленности хватало ей и на семью: она была любимой и любящей женой, доброй и любящей матерью. Со своим супругом, Георгием Иннокентьевичем Шодоновым, она познакомилась в вечерней школе, помогла ему получить образование, всячески поддерживала его учёбу в Омской высшей школе милиции. И, конечно, с тревогой ожидала его с дежурств. Они воспитали двух дочерей — Валю и Наташу.  Старшая дочь живёт в Санкт-Петербурге, а Наталья Георгиевна является инструктором информпункта Хоринского почтамта".          
 Все сокурсники, кому успели сообщить,  горды за нашу Женю. Приятно узнать, что дочки Евгении Илларионовны достойны своей матери. Благодарны хоринцам за бережное сохранение памяти о нашей Жене, боевой, энергичной выпускнице Омского пединститута.  Жаль, конечно, что Павел Петрович Косенко не разделил с нами гордость за многогранную работу Евгении Илларионовны.  Её славные дела  продолжали настойчиво стучать в наши сердца, призывая отдать себя любимой Родине. Добрый товарищ студенчества, друг и товарищ Павла Петровича  достойно завершил жизненный путь, как положено гражданину страны, как позволял ей поступать её характер.
Заряд знаний, полученный в институте, помог многим учителям, нашим сокурсникам, во всей полноте раскрыться на педагогическом поприще. Декан факультета Н. А. Гвоздев организовал для студентов нашего курса факультет по истории русской живописи. Интересный материал нам преподнёс директор Омского изобразительного искусства Гольдеблюм. Он раскрыл нам великолепие русской живописи. Многие из нас передали его страстную любовь к творчеству художников своим воспитанникам. Лидия Суслина на всероссийском педчтениии в Ленинграде выступила с докладом, в котором раскрыла, как она прививает у учащихся интерес к изобразительному иикусству. Её опыт был высоко оценен. Лидию Вениаминовну наградили Почётной грамотой Министерства просвещения РСФСР.   
Николай Фёдорович Ерёменко 30 лет проработал директором средней школы. Ему присвоили звание — Отличник народного просвещения". Награждён медалью "За доблестный труд в годы Великой Отечественно войны". С 1984 года он возглавлял Берёзовскую среднюю школу в Калачинском районе. 
Со мной Николай Фёдорович имел связь до самой смерти. И я проводил его в последний путь.
Ольга Свешникова в Ленинграде окончила аспирантуру. Работала преподавателем Омского государственного педагогического института имени А. М. Горького. 
Лариса Куклина завершила учёбу в Москве, окончив Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Завершила трудовой путь журналисткой.
Нами в институте руководил обаятельный человек — Николай Алексеевич Гвоздев. Он всегда поддерживал талантливых студентов, увлекавшихся литературой, театром, музыкой, вообще искусством. Человек большого гуманного такта он пользовался у студентов Филологического факультета очень большим авторитетом.
Только истинно доброе можно сказать обо  всех выпускниках филологического факультета 1953 года. В их числе был и Павел Петрович Косенко.
Уже в студенческие годы многие считали, что Павел, обладая аналитическим умом, преданностью к творчеству, оставит след в русской литературе. И не ошиблись.
П. П. Косенко для создания своих произведений использовал исторический жанр, чтобы показать, какой вклад внесли литераторы, некогда проживавшие на омской земле, в развитие русской литературы. И с этим он блестяще справился, поставив на первый план в своём творчестве не художественный вымысел, а документальность, факты, взятые из архива, из воспоминаний современников, придав им высочайшую художественную образность. Его правдивые повести, эссе позволяют размыслить о значимости в нашей жизни литераторов, о повседневной необходимости воспитания свободы духа, об осуществлении справедливости в социально-экономических отношениях общества, чтобы жить радостно, глубокомысленно.
И Павел Косенко как литератор, как мастер художественного слова в своих произведениях достойно вошёл в ряд крупных русских писателей.      
 

 

РАССКАЗ
О Т С Т У П Н И К   О Т    В Е Р Ы
У меня есть хороший приятель, многолетний друг. Знаю его с юности. Когда мы  встречаемся, то не можем наговориться — всё разрешаем проблемы. Как-то он, Виктор Быстров, мой друг-одногодок, ко мне с претензией.    
 — Пишешь ты о положительных людях. Получается у тебя, что все хороши. Так ведь? Но мир состоит не только из добрых людей. Тебе это известно.   
— Что от меня хочешь, Витя? — спросил я его, потому что не уловил его мысль.
— Неужели не найдёшь хоть одного человека с оттенком? Опиши его. Такой-то ходит по нашей земле, вроде бы и зла никому не сделал, но не подражайте ему. Я за собой стал замечать, что не хочу тратить лишнюю копейку, уж очень бережливым стал. Стареем и дуреем? В молодости я без разбора спешил выручить того, кто в беде оказался. А сейчас задумываюсь: стоит ли ему помогать —  он считает, что я обязан ему, а сам шага не сделает без выгоды для себя. Поможешь ему, а он и спасибо не скажет, потому что уверовал, что к нему все только с доброжелательностью, а от него доброта не требуется. Многие к старости  чересчур экономными становятся.  Жмутся, трясутся над каждой копеечкой, в конце концов, в скопидомов  превращаются.  Иному жить-то осталось три-четыре года, а он не может успокоиться — постоянно ему хочется где-нибудь урвать, что-нибудь хапнуть. На наших глазах кое-кто стал миллионером. Но от него, кроме налогов, общество ничего не получает. Для чего копит деньги? Всё, что нечестно заимел, он с собой в могилу заберёт?
Виктор под конец сильно распалился — не кто-нибудь, а сам себя возбудил.
— Успокойся, — сказал я ему. — Не надо себе портить нервы.
— Успокоиться? Бывший главный бухгалтер элеватора, находясь на пенсии,
сожалел: "Жаль, что рано родился?". Да-а, в горбачёвско-ельцинские времена он бы нажился! При Советской власти жил только для себя, умел. По 5-7 свиней держал. Зерноотходы, зерно бесплатно доставал.  Тут ещё вместо баллонов газ по трубам провели. Установили общедомовой газовый счётчик. Сколько газа дом израсходует, на 25 квартир делили. Хоть и стал платить за зерноотходы, а топливо для него сильно подешевело. Вари свиньям день и ночь! Топливо почти бесплатно. Зашумели жильцы — централизованный газ для них стал дороже баллонного во много раз. Старший по дому его подкосил: сагитировал всех жильцов установить счётчики в квартирах.  Пришлось пенсионеру расстаться  со свиньями, под нож их пустил. Теперь каждый вечер — времени свободного
— Ты это видел?
— Люди всё узрят.
— Ты, Витя, хочешь, чтобы я посвятил ему целую книгу?
— Может, не книгу, а небольшой рассказик не мешало бы. Ведь крохоборскую память он должен о себе оставить. Вот другой пример. Недалеко от твоей квартиры жил старик. Работа была у него всю его жизнь рядом — шагов 200 от его дома. На мельнице рабочим был. Обедать к супруге не приходил. Брал с собой огурец, кусок хлеба, этим и довольствовался. Свиней держал. Мясо продавал. Бабка его всё со своего огорода на рынок уносила. Копили денежки. У него сберкнижка набухала каждый год. 
— Вот видишь, Виктор, ты его за накопительство порицаешь, а деньги не в чулке
хранил, а в сберкассе. Государство, пока его накопления без движения, могло их тратить на стройку или на что-то другое. Сколько он там насобирал с зарплаты да с огорода?! 
— Много, Витя. Говорили, 100 тысяч у него в сберкассе. Тогда "Волга" стоила три с половиной тысячи рублей.
— Нетрудовые доходы имел?
— Полностью его в этом  не обвинишь. Накопления явились благодаря его труду. 
— Это же неплохо. Как же он сумел собрать такую сумму? — спросил я у Виктора.
— Золотые руки у него были. Попал автомобиль в аварию. Смят кузов в гармошку. Привозили к нему жестяный блин. Выправлял кузов полностью, вроде бы и в аварии не побывал. Диву давались, глядя на его безупречный ремонт. Иной руководитель в пьном виде совершал аварию. Топор нависал над его головой. Денег ему не жалко — только бы  восстановить машину, иначе с работы турнут. "Машина целёхонька, в аварии не была", — заявлял виновник происшествия. В то время  легковая машина во дворе — редкость. А у  мастера-ремонтника — новенькая "Волга". Вне очереди ему продали. Как  не поощрить?!  Он на ней никуда не ездил. Выезжал  на "Волге" только  на праздник песни. 
— Общественные мероприятия интересовали?
— Песни нужны ему были, как телеге пятое колесо. Ехал на праздник, чтобы собрать пустые бутылки. Набьёт склянками багажник, салон машины и везёт  домой. Разгрузит "Волгу" и подвесит её в гараже, и висела она до следующего праздника в лесу.
— Не пойму, Витя, для чего ты мне всё описываешь? 
  — Для чего? Поясни мне. Он хотел умереть при больших деньгах? Детей у них не было. Для кого копил? Мог из санаториев не вылазить. А он довольствовался только тем, что дом есть, в гараже — машина, старуха — рядом.  Вскружили купюры ему голову.
— Возможно, какую-то цель всё-таки  он имел? — предположил я.
— Не было у него никакой цели. Жил для денег. Муж двоюродной сестры его жены рассказывал: "Приедешь к ним, пока не поработаешь во дворе, за стол не посадят".
— Всё же к чему-то он стремился?  — не успокаивался я.
— Если бы была у него цель! Пустили слух, что хотел он на свои деньги построить детский сад. Но с условием: детсаду присвоить его имя. Я опровергал сплетни. Представь себе: мужик всю жизнь копил, недоедал, нажил кучу деньжат. Встал бы утром, а в сберкнижке пусто!  Инфаркт бы хватил его.  Скопидомы с деньгами не расстаются
В следующий раз Быстров спросил меня:   
— Излагаешь на бумаге мои рассказы?
— О чём ты говоришь?
— Я хотел, чтобы ты о Плюшкиных написал. Забыл?
— То, что ты сообщил, — заявил я ему, — на полстранице уместится.  Мало. 
— А наберёшь больше, — с неподдельной заинтересованностью, глубоко вздыхая, спросил он, — напишешь?
— Куда же деваться? — ответил я ему. — Рассказывай подробно. Не таись
— У меня в голове, — заявил Виктор много такого, что тебе на три тома хватит. Живёт человек тихо. А внутри его червяк гложет: как бы обогатиться. И шаг за шагом  в жмота превращается. Я бы сам взялся всё описать, да нет у меня к этому ловкости, не хватит усердия, у тебя получится. Знал я лет 60 одного интеллигента, а то, что он отъявленный скупердяй, только в последние годы его раскусил. Думал, если он натерпелся в молодые годы, то, повзрослев, станет человеком, и  душа у него будет  нараспашку. Ан нет!
Десять вечеров Виктор Быстров, воспользовавшись отпуском, рассказывал мне до полночи  про Петра Захаровича Сиротенко. Много ценных мыслей выложил. Его устное повествование превосходно, и  я предложил ему: 
— Витя, ты рассказываешь просто и ясно. Давай запишем твоё изложение на магнитофон. Потом перепишешь со звукозаписи, и получится вещь. Уверяю тебя в этом.
— Нет, Володя, ничего у меня не выйдет — не хватит терпения. Возьми на себя эту нагрузку. Надо будет, я, как говорят у вас, подкорректирую, добавлю.
Стройность его изложения увлекла меня. Задумался: не просто показать человека по спускающейся лестнице, раскрыть его психологию.
С Петром Сиротенко Виктор Быстров учился в пединституте на одном курсе, за одним столом сидели четыре года. Нередко и во внелекционное время бывали вместе. При обилии девочек-студенток они ни в одну из них не влюбились, хотя страстно желали иметь подругу по душе. Первое и главное препятствие — дружить, значит, в скором времени надо жениться. Так они  рассуждали. А какая может быть женитьба, если ни кола, ни двора за душой, да и не знали, что из них самих после учёбы получится. Поэтому во взаимоотношениях с девушками скромничали, оставались для них добрыми товарищами. И пробыли они студенческие годы холостяками. Это их особенно не беспокоило. Уже работая, как бы по привычке,  оставались долгое время бобылями. А чем старше, тем сложнее разрешается семейный вопрос — уж многое накручивается за годы в уме, если в ранней юности не сблизился с девушкой.
В первый месяц учёбы Виктор понял, что у Петра трудности с материальной обеспеченностью. Получили первую стипендию, и  Сиротенко доверительно сообщил: 
— Я 50 рублей отослал родителям.
— Зачем? — находясь в полном недоумении, спросил его Виктор.
— Им за сельхозналог платить надо, — пояснил Пётр.
— 220 рублей — маленькая сумма — по рублю в день не выходит. Как жить?
Без всякого беспокойства Пётр пояснил:
— Я живу у брата.
— Брат не мог помочь отцу?
Ничего не сказал Петя Вите. А брат его считал, что у него уже нагрузка — студент в доме. Разве это не помощь? Через месяц Сиротенко уже жил на частной квартире — у института  было студенческого общежития.
—  Почему тебе не пожилось у брата? — спросил Петра Виктор.
 — Сноха стала ворчать. Не нужен ей нахлебник. 
— Брат помогает?
— Нет, — одним словом ответил ему Пётр.
Поэтому, когда приходил Петр к нему, Виктор старался, чтобы он отобедал у него, зная, что голоден. От еды Сиротенко никогда не отказывался. Быстров жил у сестры. Зарплата у неё маленькая. Муж — в армии. Сынишка — в детсаду. Виктор понимал, что товарищ его не  объест. Кое-что из продуктов  доставлял отец, ежемесячно 100-150 рублей присылали по почте брат или сестра. О его материальном обеспечении и речи не было — брату надо учиться. Так считала сестра.
В мае, учась на первом курсе,  Пётр с горечью сообщил Виктору:
— Кончилась у меня картошка. Как дотяну до конца учебного года, не знаю.
К маю всегда с картошкой тревожно — запасы её на исходе.  А нужна она не
только для еды, но и на посадку требуется. Лишь в августе нарастёт новый урожай.   
— Девочки, — обратился Виктор к первокурсницам, — поможем Пете? У него кончилась картошка. Надо ему ещё июнь протянуть. Сможете немного принести?
Сразу же они ответили хором
— Принесём! Наши родители возражать не будут.
Семь девочек принесли на квартиру к Виктору по полведра  крупной картошки. Пётр молча взял её и ничего не сказал, даже не поинтересовался, кто исполнил эту добрую миссию. "Хоть бы спасибо сказал, — подумал тогда Быстров. — Наверное, в деревне ему не приходилось сталкиваться с благородными делами".
Был молод тогда Быстров, и не разбирался он в тонкостях быта. Горожанам разрешалось высаживать картофель на площади  пятнадцати сотых гектара, огороды у колхозников были размером почти полгектара.  Кто и кому должен был помогать?
С продуктами у Сиротенко постоянно был полный швах. В столовой Виктор   
брал для себя первое блюдо — суп, завершал обед чаем. Пётр садился с ним за стол и ничего не заказывал. Намазывал на хлеб горчицу и ел.  Добро, что в то время аккуратно нарезанные ломочки хлебной булки всегда бесконтрольно лежали на тарелочке. Один в столовую Пётр не заходил — стеснялся. Посещал столовую только тогда, когда Быстров заходил туда обедать.
— Я, Витя, завтра не приду на занятия — у меня кончились продукты,  поеду за ними домой. Не теряй меня, — заявил Быстрову первокурсник в средине октября.   
— Как так? — удивился  Виктор. — Ты второй год учишься. Не рассчитал? Говорил, на двух быках мать в четверг привозила на базар муку, а к субботе продуктов у тебя нет. Мать ничего не привезла?
  — Она продала муку, чтобы рассчитаться с сельхозналогом, — ответил Пётр, не проявляя никакого огорчения к поступку матери.
— Кулёк муки не разорил бы её. Непонятна мне такая материнская забота. Она  повидала тебя и не дала на пропитание 20 копеек? Не дрогнуло материнское сердце? Молчишь? Возьми 10 рублей — сутки ты  продержишься, а завтра, в субботу, после занятий, поедем вдвоём за продуктами.  — Никак не проиграировал на это Пётр. Виктор не понял, одобряет или не одобряет он его инициативу.      
Отзанимались они в субботу, и пошли пешком на окраину города, к элеватору, куда на автомобилях из хозяйств привозили зерно. Повезло: автомашина-трёхтонка, от зерна  освободившись, отправлялась в нужном для них направлении. Сиротенко спросил шофёра:
— Двоих довезётё до Иконниковского перекрёстка? 
— По десятке с каждого, — ответил ему водитель машины.
— Пойдёт! — согласился Сиротенко и позвал Быстрова: — Витя, забирайся в кузов. Подбросит он нас.
В кузове пыльно, поэтому пареньки ехали стоя, облокотившись на кабину  автомобиля.   Тёплый октябрьский ветерок нежно обдувал их.  Машина уже в городе набрала приличную скорость. Вырвавшись по асфальтированному шоссе за город, на степном просторе автомобиль поехал быстрее. Рассматривать из кузова машины было  нечего: кругом бескрайние ощетинившиеся скошенные жёлтые нивы, на отдельных полях лежали кучки неубранной соломы. Через два часа  езды машина свернула с шоссе на грунтовую дорогу, оставляя за собой клубы пыли. На кочках с грохотом подбрасывал автомобиль пассажиров, так что парни двумя руками цеплялись за гладкую поверхность кабины, чтобы не вывалиться из кузова. Впереди замаячили берёзовые колки — при сгустившихся сумерках лесной массив, казался,  окутанным жёлтым покрывалом, из-под которого просвечивались белые стволы берёз. Порой кустарники подступали к самой дороге. Когда фары машины освещали их, то листья кустов переливались серебристым цветом. Безоблачное небо высветилось многочисленными мигающими звёздами.
— Километров 10 осталось проехать до перекрёстка, — сообщил Пётр Виктору.
— У тебя деньги для расчёта за проезд есть? — спросил его Виктор.
— Твоя десятка у меня в кармане. Я её не израсходовал.
"Экономный парень", — оценил его Быстров.
— От перекрёстка далеко твоя деревня?
— Нет, недалёко —  километров 5-6.
— Как же ты из дома до города добираешься? — поинтересовался Быстров.
— Каждый раз на попутном транспорте, — ответил ему Пётр. — Обычно в понедельник кто-нибудь из колхоза едет в город. Зимой, когда заметёт дороги, приходится просить лошадь в колхозе. Из деревни учатся двое:  я и девочка, занимается в  техникуме. Нам   осталось ехать метров 300 
В это время автомобиль на огромных дорожных выбоинах, развороченных в дождь  тракторами, до предела сбросил скорость — не ехал, а полз по ухабам.
— Что же ты стоишь? — рассердился на Петра Виктор. — Можешь сто метров пешком пройти? Что смотришь на меня? Ждёшь, когда шофёр остановит машину? Слазь! Бесплатно проедем.
Парни торопливо перевалились через задний борт и на повисших руках достали ногами  ускользающую от ног землю. Виктор тихим голосом приказал:
— Бежим к кустам! Водитель машины устремил внимание на  рытвины. Нас он не заметит, — на ходу проговорил Быстров.
У леса Сиротенко, глубоко дыша от бега, одобрил решимость Быстрова.
— Ты догадался вовремя покинуть машину, а я бы ехал до Иконниковского перекрёстка. Сберегли деньги. Пошли к дороге.
— Можешь лесами провести к дому? — спросил Быстров Петра. —  Дня три назад на станции Пикетное бандеровцы разоружили охрану, разгромили два магазина.  Из трёх эшелонов разбежались бандеровцы, осуждённые за предательство. 
— Ты думаешь, Витя, беглецы  прячутся тут, в лесах?
— Кто их знает! Во все стороны подались. Снимут с нас одежду, а свои мундиры продадут. Придём мы  в деревню без штанов.
— По лесу я приведу к дому. Но почему ты до этого  не сообщил о бандеровцах? 
Виктор откровенно признался Сиротенко:
— Пока ехали, не думал о них. Темнота надоумила.
— Они могли остановить машину, чтобы дальше удалиться от железной дороги.
— Вполне могли воспользоваться грузовиком, — согласился с ним Виктор. —  Дорогой не пойдём, только — лесом.  Разговаривать нельзя.
Впереди широким шагом шёл рослый Пётр, за ним следовал коротышка Виктор. Добрались пареньки до дома Сиротенко без приключений в полночь. Дверь не была заперта на крючок, и они свободно вошли в дом. Их возню у порога услышала мать Сиротенко. Она, в просторной белой ночной на лямочках рубашке, спускавшаяся ниже колен, вошла в кухню и при тусклом свете, скупо  проникавшем в маленькое окошечко от мерцающих небесных звёзд, разглядела сына. 
— Думала, чужой зашёл. — Глянула на Виктора, но ничего не сказала.
— Мама, — спросил её Петя, — у нас хлеб есть?
— Есть захотели? Сейчас принесу. — Она взяла из печурки русской печки коробок спичек, зажгла керосиновую лампу, убавила в ней огонь и вышла в сени. Лампа тускло осветила крохотное помещение. Виктор видел стол, на котором стояло это домашнее светило, и кровать со спящим отцом Петра. " Кухня и спальня вместе. Неужели отец не проснулся? — подумал рассудительный напарник Петра. — Всё же сын приехал".
Быстров удивился, что мать Петра не проявила радость к их позднему появлению. Ни она, ни  Петр не поздоровались. Может быть, она посчитала, что недавно виделась с ним — прошло всего два дня. А может быть, выразила свою холодность потому, что явился  в дом с  парнем?  Пётр даже не сказал: "Здравствуй, мама!". Вставал вопрос за  вопросом у Быстрова. Позже ни разу  Петр не пригласил его  — побывать в деревне. Если родители скупы, то наверняка  им не по нраву чужой человек в доме, даже если он явился к ним на один день. Вот так жители! Недоумений у  Быстрова полно.    
Из сеней мать Петра принесла полбулки хлеба собственной  выпечки и молоко в ведре. Это сразу передёрнуло Виктора:  поцеживала ли она молоко после дойки коровы?
— Ешьте, — сказала она и положила хлеб на стол, рядом с хлебом поставила ведро, выставила с полки два стакана и предупредила: — Оставляйте молоко на завтра. — И прошла к кровати.
"Вдвоём опорожнить ведро молока? — недоумевал Быстров. Петр без смущения  налил из ведра в стаканы молоко. Виктор спросил его: 
— Корову доят только вечером?
Не поняв иронии товарища, Петя переспросил:
—Почему только вечером? — И пояснил со всей откровенностью:  — Два раза  в день доит корову мать — утром и вечером.    
— Но тебе велено экономить молоко и не есть его досыта.
— Вон ты о чём! — проговорил Пётр и разъяснил Виктору:  — Утром мать понесёт сепарировать всё  молоко для расчёта с сельхозналогом.
—  Могла бы сегодня и не носить его, а оставить сыну
— Об этом надо у неё спросить, — ответил откровенно Сиротенко
. Когда они за столом наслаждались  молоком, мать сообщила им: 
— Ложитесь на нашу кровать. Себе я в сенях постелю — погода стоит тёплая.
— Где ты дома спишь, Петя?
— На полу, — со всем спокойствием пояснил Пётр.
— Тебе, Пётя, пока учишься, жениться нельзя — переночевать даже негде. Вам  пришлось бы спать на полу, а родители поглядывали бы на вас сверху. Можно летом готовить саман, выстроили бы просторную комнату, — размечтался Быстров, — Три брата, три рослых мужика, за неделю бы построили. Приедешь домой зимой с молодой женой, родителей же не выпроводишь спать в сенях. Придётся рядом с ними спать.
— Ты, Витя, утром об этом скажи моему отцу, — посоветовал ему Сиротенко.
— Скажет, указчик явился? 
— Может и так рассудить. По- моему, просто скажет: "Зачем нам комната? Дрова тратить?" О пристройке он никогда не заводил речь.
— Мог бы ты ему предложить, — не отступал от навязчивой мысли Быстров.
— Я уже отрезанный ломоть. В деревне  только начальная школа — я в другом селе буду работать. Им двоим для житья достаточно места.
— Быстро ты, Петя, всё разрешил. Внуки к ним приезжают?
— Бывают редко. День-два поживут и уезжают. Для них комнату строить? Не стоит — роскошь лишняя.
Виктор выпил стакан молока, Пётр — два.
— Наливай ещё молочка, — доброжелательно посоветовал Быстрову Сиротенко.
— Я наелся, — ответил ему Виктор.
— Тогда ешь хлеб.
— Я же не собака, чтобы всухомятку глотать куски, — раздражённо ответил ему Виктор и встал из-за стола.
Пётр не прореагировал совершенно на неудовлетворённость товарища. Мимо, накрыв одеялом голову, прошёл отец Петра  Он не удостоил их вниманием. 
— Спать пора, — заявил Быстров, понимая, что Петра от стола трудно оторвать.
Быстров улёгся на краю кровати, и, уложив голову на перовую подушку, подумал: "Отец прошёл и ни слова не сказал им", после этого раздумья сразу уснул — свалили его  ночная ходьба и чистый лесной воздух. Он не почувствовал, как Пётр перелез через него и угомонился у стенки. Деревенского парня нисколько не встревожил  холодок к ним его родителей. Петр беспокоился, как им в воскресный день добраться до города.  В  колхозе могут объявить всеобщий выходной в связи с окончанием уборочной страды, транспорт окажется на приколе. И Пётр не сразу уснул, но посапывание друга его  усыпило и его.
Утром Виктор первым проснулся и осмотрел комнату:  маловата хибара у Сиротенко. В неё уместились  русская печь, стол, кровать и три табуретки — свободного места нет. Стол нёс службу универсала: на нём Акулина готовила еду, за ним завтракали, обедали и ужинали.  Где же Пётя готовил уроки?
Уже давно рассвело. Глянул в окно: во дворе полыхало во всю солнечное освещение, но комнату с небольшими двумя окошечками не покидал полумрак.  "Долго спали", — подумал Быстров. Он встал с постели и подошёл к окну. Удивился:  подоконник на уровне поверхности двора. "Э-э, — рассудил он про себя, — это не дом, а землянка. В яме халупа.  Пожалели строители земляных пластов.  Или в яме теплее?". У оконной рамы вертелась голова петуха. "Значит, курицы есть. Слышен гогот гусей. У плетня — телёнок прошлогоднего отёла. Мясо к зиме будет", — подумал Быстров.
Проснулся Пётр. Виктор сразу же к нему с  претензией.
— На печке пшеничка лежит, а говорил, что  мало выдали на трудодни. Уверял, что  полученное зерно смололи и продали.
— Да,  — признался Пётр, — это небольшой остаток от прошлого урожая.
— Весь год на него любовались? — съехидничал Виктор. — Муку нового урожая привозила мать в город?
Петр не уловил тонкий намёк товарища и пояснил ему: 
— Зерно осеннего намолота сразу на мельницу не везут. Оно должно месяц  отлежаться. Ты не из деревни, поэтому такие тонкости не знаешь.
— Выходит, прошлогодний урожай выручил: хватило рассчитаться с налогом в 1949 году, нынче продавали зерно? Добротный заработок у родителей. Почему мать тебе лапши не наготовила? Купил бы молоко и варил бы молочный суп!
— Я вермишель безумно люблю, — признался Сиротенко, но так и не уразумел, к чему клонит разговор Виктор.
— Домашняя лапша, приготовленная на яйце и молоке, вкуснее, Петя, казённой вермишели, Петя. Чьи гуси гогочут под окном?
— Наши.
— Вот тебе и мясо! Сколько дней ты будешь  есть одного гуся?
— Пойми, Витя, мясо приходится сдавать за налог государству.
— Всё мясо не сдают. Едят родители курятину и гусятину, а тебя обделяют, с нескрываемым раздражением заявил Виктор.
— Это их мясо, — спокойным голосом ответил ему  Пётр.
— А ты чей?
Их разговор прервала вошедшая к ним мать.
— Хлопчики, встали?  Через час машины с зерном на элеватор едут. Я побывала на току и всё узнала. Картошку я в ограде на летней печке сварила. Сейчас принесу.
— Вот и нагостились, — известил печально Сиротенко, — даже крепко не удалось поесть. Полная невезуха. Мяса даже не попробовали.
Чугунок с картошкой — на столе. Обжигая пальцы, юноши снимали с неё кожуру.  Из сеней мать принесла два стакана простокваши.
—  Из кислого молока  можно творог получить! Вот тебе и еда, Петя! — бодро объявил Виктор и, как бы невзначай, намекнул: — А из творога сыр варят! 
— Всё ты знаешь, Витя. Только беда одна: не умеет мать варить сыр.
— Пусть научится — соседи подскажут. Было бы желание,— не прекращал Виктор 
свои нотации. — Стесняешься у родных просить, поэтому и страдаешь. Будь смелым. Жаль, скоро уезжаем, а то бы я отца и мать пожурил. Говорят:  скупость не глупость. Но морить сына голодом — дикость.
— Они же дают мне, — попытался обелить родителей Пётр.
  — Себя бы так кормили, как тебя, — не успокаивался Быстров. — Забери варёную картошку в мундирах с собой.  Приедешь в город и поешь.
Их разговор прервала мать Петра, появившаяся снова около них.
— Поели, хлопчики? Надо идти. Я вас провожу.
В ограде к ним подошёл глава семьи. Как и жена, он был в стяжённой фуфайке. Старую кепку  нахлобучил до бровей. Седой усыпанной щетиной заросло всё его лицо.
— Петро, — обратился он к сыну, — зря деньги не трать.
От этих слов в душе сразу же возмутился Быстров:  больше ему, отцу,  нечего сказать сыну. Дал сыну денег?  Не побеспокоился спросить об учёбе. Хорошо, что Пётр — благополучный парень:  не курит, никакого понятия не имеет о выпивке, на плохие дела не настроен.
Пётр взял в руки  две котомки, по одной сумке досталось Виктору и его матери.  На току стояли три автомашины-полуторки,  уже готовые к отъезду. Мать направилась к весам, где стояли мужчины, что-то спросила у них, затем подошла к юношам и сказала:
— Эти гружёные машины сейчас поедут на элеватор.
Пётр ничего ей не ответил и стал забираться в кузов. Виктор подал Петру четыре сумки и с колеса полез тоже в кузов. Его товарищ уже сидел у кабины на ворохе зерна, у его ног стояла поклажа.
— Рассматриваешь свой багаж, — заметил ему Быстров, — а мать ждёт, когда ты с ней попрощаешься. 
  — Ошибаешься, Витя:  она уже пошла домой,— заявил спокойно Сиротенко.
Виктор посмотрел и увидел спину уходящей от них женщины в полушалке. Быстрым шагом, размахивая на ходу руками,  мелькая белыми шерстяными носками в глубоких резиновых галошах, она спешила домой, будто ожидали её срочные дела "Как так? Мать не попрощалась с сыном, ничего ему не наказала, не спросила, когда он снова появится в деревне, — рассудил Быстров. — Да и отец не промолвил сыну тёплые слова — "до свидания", вроде бы он через час вернётся домой.  Родители отнеслись к Петру, как к чужому, как случайно заезжему к ним парню. Не  понравилось, что сын с товарищем?
Позже раза два Пётр говорил Виктору: "Отец спрашивал про тебя, учится ли малец?". — "Ни имени моего не знает, не передаёт и привета. Мог бы пригласить к ним,  помог бы сыну увезти больше продуктов. Возможно, они обеспокоены тем, что сын увёз не две сумки, а четыре? Приехать можно, но добираться до них канительно. Автобусного сообщения нет. В колхозе всего три машины полуторки. Не  каждый раз, когда надо, они выезжали из деревни. Часто автомашины следовали только до райцентра. Оттуда можно уехать на автобусе, если попадал к его прибытию. Опоздал, жди попутный транспорт. Когда колхозные полуторки не выезжали в нужный день для Петра, он взваливал на плечи котомку и шёл пешком к шоссейной трассе и ожидал  автобус. Иногда колхоз выделял лошадь, и мать сопровождала его до Иванниковского перекрёстка. В зимнее время муки с поездкой возрастали из-за морозов. Зимняя поездка  на колхозной машине не радость. Обычно пассажиры лёжа ехали в кузове, чтобы ветер не продувал их, но холод сразу же  добирался  до рук и ног. Свирепый мороз сковывал всё тело. Такое благо испытывали студент института и студентка техникума — других учащихся в деревне не было.
Быстров возмущался всякий раз, когда вспоминал приезд матери Петра на двух быках в город — она же хорошо представляла, как трудно сыну доставлять зимой из дома продукты. Надо всё завозить по теплу. И сердце её не дрогнуло? Ухом не повела, чтобы облегчить сыну жизнь. Пожалела из общей суммы денег, вырученных на рынке, дать ему хотя бы какую-нибудь мелочь.  В церковь сходила с сыном, помолилась, поставила свечку — расщедрилась. Такую грешницу пустить в рай? Неоднократно говорил Быстров о родительской скупости Сиротину. 
— Жадная у тебя, Петя, мать, хранительница домашнего очага. 
— Мать у меня не скупая. Отец у меня жадный, — попытался оправдать родителей   
— Что ты говоришь?! — услышав такое резюме Петра, воскликнул Быстров. — Я думал: скупее твоей матери нет людей на свете! А ты подсовываешь отца: он ещё чище своей супруги?  Вот так наследство тебе досталось! А ведь они думают с тобой жить. 
— Ты прав. Отец сказал: "Кончишь институт, к тебе переберусь. Сяду на завалинку,  и буду я играть на баяне".   
  — Что ты ему ответил?
— Ничего — он же отец мой.
— Ты бы ему сказал: "У меня, папа, не заиграешь: я буду давать столько еды, сколько мне поставляли продуктов на студенческий стол.
— Я же не лебеды объелся, чтобы запугивать родителей.
— Петя, лебедой не объедаются. Её бочками солили, когда ничего не знали про   капусту. Её, лебеду, славили: "Посеяла лебеду на берегу, мою милую рассадушку". Объедаются, Петя, беленой. От неё дурь влазит в голову, — увещевал его Виктор.   
— Я ошибся: спутал белену с лебедой.
— Твоим родителям  не белена, а скупость затуманила мозги. Что тебе матушка уложила в сумки? Что в большом узле?
— Картошка. Наверное, ведра два. 
Виктор ползком по пшенице добрался до Петра и устроился с ним рядом. Машина  зафыркала машина, минуты через три тронулась с места.
— Поехали! — весело проговорил Пётр.
Быстрову всё время хотелось узнать, чем его наделили родители. 
— Что в этом покачивающем мешочке, который несла мать? — спросил он.
Пётр со всей откровенностью  ему ответил: 
— Не знаю. Сейчас развяжу его.
— Ты даже не полюбопытствовал, чем одарили? — позлорадствовал Виктор,   и упрекнул его — Какой, беспечный!
Сиротенко ничего не ответил на его едкое замечание. Он развязал мешочек и восторженно  воскликнул: 
— Две маленькие тыковки! Я люблю тыквенную кашу! 
— А в третьей сумке что?
— В банке молоко. Я осторожно на машину поднял, чтобы не разбить её.   Знаешь, Витя, какая прелесть каша с молоком!
— А в четвёртой что?
Пётр обшарил сумку руками.
— Хлеб. Три булки. Когда забирался в кузов, по запаху понял. Свой хлеб вкусный.
Но ему возразил Быстров:
— Чему ты радуешься, Петя? Тебя бы наделили  курочкой, тогда бы восхитился! Картошку и тыкву можно взять у братьев — не обеднеют.  Живут они на городской окраине. Наверняка имеют огороды. Знаешь, бойкий телёнок двух коров сосёт. Тебе родители в прошлую зиму давали хоть одного гуся?
— Нет, — коротко ответил Пётр — он понял, что товарищ полностью перечеркнул родительскую заботу о нём.
— Что у тебя, Петя, за мать с отцом?! — распалялся Быстров. — Сами едят курятину и гусятину, а сыну — шиш. Ты проси у них целого гуся. Тебе его надолго хватит. Будь посмелее  с родителями. Сено ты косишь, дрова заготавливаешь. Летом не бездельничаешь. С тобой отец и мать  собираются провести свой остаток жизни. Почему же тогда скупятся? Тебе хоть раз сметану давали?
Опять кратко ответил ему Пётр:
— Нет. — Помолчал, а потом сказал: — Я с Ваней живу на частной квартире. Ему иногда передают баночку со сметаной, а я стесняюсь её есть.      
— Что тут толковать? Вашу семью с семьёй Вани не сравнишь. Вас в семье трое.  Вы в деревне живёте, корову держите. Родители Вани живут в небольшом городке, корову тоже  держат. У них шестеро детей — мал мала меньше. Но они заботятся о сыне — знают, в будущем он их опора.   
Ничего не ответил Сиротенко на нотацию Быстрова. Наверное, подумал: для чего размотал он этот клубок — дёрнуло его за язык, и заговорил о сметане.   
За разговорами незаметно прошло время. Вот и корпус элеватора уже показался. Автомашина юркнула с улицы на улицу и остановилась, подъехав к элеваторской весовой.
Юноши спустились из кузова машины, взяли в руки сумки и пошли к пристани, чтобы на речном трамвайчике доехать до центра города.
Лишь утром Быстров усёк, что Сиротенко, прощаясь с ним, пожимая руку, даже спасибо не сказал за оказанную помощь. Наверное, семья Сиротенко, никогда никому не помогала в жизни, подумал Быстров, а потому не знают, что за любую услугу надо благодарить, и сына к этому не приучили. Виктор думал, что после этой поездки Пётр будет надоедать ему,  чтобы съездить в деревню за продуктами. Но не тут-то было: видно,  у них на учёте каждый едок, поэтому Пётр никогда не заикался ему о поездке в деревню.
Ясно, что привезённых продуктов хватило Сиротенко  лишь до ноября.  Один поехал в деревню.  О полуголодной студенческой житухе Сиротенко вспоминал всю свою жизнь, но никогда ни в чём не обвинял родителей. Получалось, по его умозаключению, так: они бедные, поэтому и ему приходилось бедствовать. Но он ничего не предпринимал, чтобы вырваться из нужды. Парни, имея незавидное материальное обеспечение, ходили на пристань и разгружали баржи. Напарника для побочной физической работы Пётр не нашёл, а в одиночку он слеп — будет с голоду умирать, а с места не сдвинется. Предложили ему участвовать статистом в спектаклях драмтеатра, согласия не дал — ему надо ездить домой, а он занят в театре. А то, что бесплатно можно ходить в театр хоть каждый день  и получать в месяц 100-150 рублей — неплохая прибавка к стипендии — его не заинтересовало. Скромно жить, ущемляя себя во всём, и не пытаться  улучшить  свою жизнь — как ехало, так пусть и едет. Имеются у него одни байковые брюки для постоянной носки, и достаточно. Мать летом забыла их постирать, так и носил весь второй учебный сезон, не замечая, что они давно просятся в стирку. Сказать родителям, что ему нужны выходные брюки, он не посмел, а родители об этом и понятия не имели — штаны не порвались, что ещё нужно? Бедным считали Петра Сиротенко  на курсе.   
Решил Пётр обновить обувь. Быстров ему посоветовал:
— Купи выходные туфли и для постоянной носки. Знаю, ты купишь себе брезентовые полуботинки для института, в них и сено будешь косить. Их тебе хватит только на три месяца. Вот у меня простенькие полуботиночки. Почищу их мелом, и они как новые. За 300 рублей купил чехословацкие ботинки фирмы "Батя".  Три зимы ношу, и износа им нет.  Ты уже третью пару покупаешь за 125 рублей. Вида у этой обуви  нет. Пройдёт три месяца, и снова покупай. Дёшево, но не сердито. Такая экономия тебе не на пользу. Окончишь институт и явишься в школу в брезентовых полуботинках?
Пётр внимательно, не перебивая, выслушал Виктора. И ничего ему не сказал — не оценил его предложение.   Купил Сиротенко коричневые брезентовые полуботинки за 128 рублей. "Приобрёл бы он ботинки за 300 рублей, матушка его, наверное, в обморок бы упала, — подумал Быстров, припомнил пословицу: — Простата хуже воровства. Свой ум ему не вставишь. Но что поделаешь? Пусть живёт себе в убыток. Может быть, жизнь когда-нибудь его  чему-нибудь  научит".         
После окончания института Пётр безоговорочно поехал работать учителем в отдалённое село в старых коричневых полуботинках с брезентовым верхом. За институтские годы приятелей не завёл.  Привык к Быстрову, а потому каждый месяц отправлял ему письмо. В своём первом  послании коротко сообщал о себе. "Живу на частной квартире и столуюсь у хозяйки. Готовит она отменно. Никак не могу насытиться". "Святому святое и снится", —  так рассудил Быстров.  Если Виктор сразу не отвечал ему письмом по каким-либо причинам, Сиротенко укорял его: "Забыл, Витя, друга студенчества". Видимо, не нашёл он для себя в новом селе доверчивых приятелей, поэтому не пожелал сторониться от Быстрова.  Из его писем Виктор знал, когда Пётр стал  работать завучем, потом — директором средней школы. Писал, что он холост, а напарницу найти не может.  О своей женитьбе не сообщил — обрадовался медовому месяцу. Что поделаешь, через два года Петру стукнуло тридцать. Сообщил о семейной жизни, когда у них  родился сын. Почему молчал? По расчёту женился, поэтому не взыгрались его чувства?  О городе, о театре Сиротенко не скучал. Во время отпуска к культурным заведениям его не тянуло. С нескрываемой гордостью передавал некрасовские строчки: "Живу я в деревне. Хожу на охоту. Пишу свои вирши. Живётся легко".
Быстров навёл справки:  стихи не пишет, на охоту не ходит, а то, что в деревне ему живётся легко —  верно. Есть у него успехи в общественной работе: участник сельской  художественной самодеятельности, лектор общества "Знание", держит при доме большое хозяйство, растит добрых двоих сыновей.    
В хрущёвские времена всю страну нацелили догнать Америку по производству мяса.  Ученики школы, в которой он директорствовал, активно занялись разведением птицы. Директору школы за умелое руководство школьным коллективом по трудовому воспитанию детей — ученическое звено выращивало уток — присвоили звание "Отличник народного просвещения"  Безусловно, такое поощрение Пётра Захаровича  Сиротенко обрадовало, и он гордился им.  В гору пошёл. Теперь к нему просто не подъедешь.  Звание Пётр получил заслуженно.  Так рассудил Быстров.   
Совхоз выращивал птицу. Птичье поголовье с каждым годом в этом хозяйстве возрастало. Школьники увлеклись птичьим делом. И Пётру Захаровичу птица вскружила голову:  развёл у себя обширное птичье подворье. Летом у учителей большой отпуск —   занимайся личным хозяйством. Доход, как на ладони, закрасовался.  Пернатые заполняли его двор полностью. В клетках сидели и свободно в ограде разгуливали цыплята, утята, гусята. В районе деяния директора  одобряли — занимается  производством мяса. Не в школу тянуло Сиротенко, а домой, где в ограде оголтело кричало птичье  разноголосье.
Жена, Мария Яковлевна, как и он, работала в школе. Пётр Захарович всё время вёл литературу в старших классах, Мария Яковлевна — математику. Начинала она обучать пятиклассников и не расставалась с ними до выпуска из школы. Супруги вырастили сыновей. Два сына — в институте, а  младший сынок, любимый наследник, посещал детский сад.  Особого беспокойства  содержание детей, их учёба родителям не доставляли — вели себя и учились они прилежно Школа, дети, личное подворье не предоставляли возможность вырваться из дома даже одному из супругов. Летом  они тратили всё световое время на огород и на своё подсобное хозяйство. Птица ежечасно требовала корм. Утки и минуты не могли пробыть без пищи. Гуси, более степенная птица, после еды всегда спокойны. Но если их не накормить, то гоготанием с ума сведут. Провожал рано утром он корову в стадо и кормил птицу.  Постоянно требовалось нарвать им травы, подсыпать зерноотходы в кормушки. Когда подросли сыновья, легче стало управляться с хозяйством. Они и травы нарвут и картошку прополют.
Выпорхнули два сына из семьи, стали работать в других городах вдали от дома, и супругам труднее стало возиться на своём подворье, потому что подсобное хозяйство не уменьшилось, а всё время возрастало — Пётр не учитывал, что с годами, несмотря на приобретённые навыки, супружеские силы не возрастали, а уменьшались. Редко, но в иной год летом на 10 дней Пётр и Мария покидали своё жилище, чтобы попроведовать родителей супруги. У Петра отец и мать умерли, и никак не мог он выбрать время, чтобы посетить их могилы. Когда выезжали летом из дома, то жена брата  домовничала.
Пётр Сиротенко радовался, что семейная жизнь проходит спокойно. Так оно и было. Перемены не ожидались. Но беда подкараулила Петра. Никогда он не болел, не имел понятия о бюллетене. Вдруг ночью возникли острые боли в пояснице. Резкие, как электрический ток, пронзили болевые приступы хребет. К смерти гонит? Конец жизни пришёл? Согнулся  Пётр, и  выпрямиться не мог. Не хотел он расставаться с жизнью — не стонал, а кричал на всю квартиру. Перепуганная фельдшерица не знала, что ей делать. Вызвала из райцентра автомобиль скорой помощи. Улитая слезами Мария Яковлевна собралась ехать с ним в больницу. Но Пётр, прервав свой крикливый стон, сказал супруге: 
— Маша, не оставляй хозяйство без присмотра.
Увезли Петра в райцентр. Виктор узнал о его болезни, сразу же позвонил по телефону в больницу. Ему сказали, что у Сиротенко камушек зашевелился в почке. В больнице мест нет, лежит в коридоре. Ехать в областную больницу отказывается — кричит на всю больницу: дескать, спасайте: ему до города не доехать. Уложили Петра в комнатку в инфекционном отделении — благо, что летом у сельчан эпидемий не бывает. Через три дня, уговорив его, увезли его в областную больницу. Камушек   покинул его организм.
О своей неожиданной болезни Сиротенко, после лечения, вернувшись домой, сразу же написал Быстрову. В письме он просил выслать ему экстракт крушины — дескать, говорят, она помогает избавиться от камней в почках.
Чудной человек — закажи своему сельскому фельдшеру, и через день крушина была бы у него. Виктор выслал ему бандероль. Вложив в неё записку: "Настой крушины поможет тебе, как помогает мёртвому припарка. Если бы был толк от неё, то медики областной больницы обязательно бы использовали это растение при лечении больных". Ничего не ответил на это в письме Пётр. Видимо, понял, что ошибся, а признаться не захотел. Так и не узнал Быстров, делал ли он настои крушины. Скорее — нет. Не быстр Пётр на подъём:  к новшеству потянется только при срочной необходимости.
В августе Быстров прислал Сиротенко новую травку и сопроводил её подробным описанием, для чего нужна она, и как делать отвар. "Это травка называется, — сообщал он, — золотая розга, в народе зовут её золотарником. В кипящую воду брось её 6-7 ложек травы на литр воды и на медленном огне кипяти минут 7-8. Пей по полстакана  3 раза в день перед едой. Рот полощи после употребления отвара. Настой  золотой розги камни в почках расщепляет и выгоняет наружу без боли". Через месяц прислал Сиротенко отзыв о действии отвара, который порекомендовал пить ему Быстров. "Понимаешь, Витя, что-то стрельнуло у меня внутри. Сделал отвар золотой розги и пил 3 раза в день перед едой, как ты рекомендовал. Проверили в поликлинике: в почках у меня камней нет. Выручил ты меня. Молодец! А я так боялся появления приступа".
Вновь проходила спокойно размеренная жизнь Петра Захаровича. Коллектив школы, которой он руководил, не выскакивала в передовые ряды, но и не был в числе отстающих коллективов. Проходила школьная жизнь без громкости, то есть в очень спокойном ритме, без чрезвычайных происшествий.
Размеренную жизнь Петра Захаровича в начале 80-х годов нарушил райком КПСС.  Рассмотрели его анкетные данные — хорош, хоть к заслуженному званию представляй:  руководитель с многолетним стажем, активный пропагандист и лектор, участник сельской художественной самодеятельности. Скромничает — не рвётся в передовики. Райком партии предложил Сиротенко возглавить крупную центральную среднюю школу в райцентре. Иной бы обрадовался такому предложению:  из села в райцентр — это же повышение по службе. А для Петра — неожиданный сногсшибательный удар. В этой школе, какую предложили ему возглавить, всё в 3 раза больше:  и учителей и учеников. В докладах её хвалят и критикуют частенько — у районного руководства она на виду. С хозяйством придётся расстаться — времени не хватит, чтобы им там заниматься. 30 лет на одном месте, и вдруг переезжать?! Жена, Мария Яковлевна, хорошо зная инертность мужа в делах, понимала, что трудненько ему придётся на новом месте, поэтому заявила мужу:   
— Петя, ни о каком переезде не думай! Я в райцентр не поеду.
Несколько раз вызывали Сиротенко на беседу в райком партии, каждый раз он отбивался от предложения партийного органа. Снять его с должности? Нужен компромат. Но ничего плохого за ним не числилось. Оставили в покое Петра. Однако в райкоме партии взяли на заметку руководителя, который пренебрёг  рекомендацией партии.
В школе у Сиротенко вскоре случилось ЧП.  Родители организовали выезд детей в ТЮЗ. Директор школы написал приказ, что в поездке доверяет детей родителям. Не учёл Сиротенко, что детям младших классов запрещены вечерние поездки. Это — во-первых, а во-вторых, с детьми не поехал учитель, коль родители заявили, что они сами справятся с поездкой. Не учёл директор школы, что родители никогда не руководили детским коллективом, даже маленьким, к тому же, он их не проинструктировал.
Совхоз выделил детям автобус, и радостные ребятишки двинулись в путь. По дороге шофёр решил в райцентре заправить автобус горячим — ехать в оба конца почти 200 километров. Не доезжая до бензозаправки,  шофёр высадил детей из автобуса. Залит в бак бензином, автобус выехал из огнеопасной территории, и водитель крикнул детям: 
— Садитесь! 
Учащиеся гурьбой ринулись к автобусу, и одна девочка-четвероклассница угодила в открытый люк  отопительной системы, заполненный горячей водой. Обваренную девочку доставили в районную больницу, а потом увезли в областной ожоговый центр. ЧП областного масштаба! О нём доложили в Москве. Провели, как водится в таких случаях, расследование. Директору завода объявили выговор за халатный контроль над подопечной тёплотрассой, директора школы на сессии райсовета по предложению 1-ого секретаря райкома партии освободили от занимаемой должности.   
Это был сильный удар по психике Сиротенко. Без каких-либо осложнений девочка постепенно выздоравливала. Однако Пётр Захарович уже бывший директор. Он не мог смириться с таким, на его взгляд, наказанием. Сиротенко и родители засобирались направить жалобу 1-ому секретарю обкома партии.   
В письме Быстрову Сиротенко спрашивал, как ему лучше поступить. Он считал, что никакой вины его в этом ЧП нет. Девочка выздоровела,  и он сообщит об этом 1-ому секретарю обкома КПСС.  Быстров сразу же написал ему:   "О ЧП 1-ому доложили: меры приняты — директор школы освобождён от должности, сообщили о принятых мерах и в  Москву. Так что никому не пиши, закуси удела и молчи в тряпочку. Твоё дело может разрешить только суд: своим решением он восстановит тебя на работе, или даст 2  года отсидки за решёткой".
 Сиротенко с трудом переносил навалившуюся на него невзгоду — будучи рядовым учителем, он весь учебный год не заходил в учительскую, а проводил перемены в кабинете директора. Секретарь райкома партии предлагал вообще не давать ему часов в этой школе. Но как оставить его без нагрузки? Он же учитель! Неблагодарность коллег его разъедала:  недавно каждый учитель спрашивал:  "Пётр Захарович, можно я это сделаю?". Теперь они не подходили к нему — побаивались:  не скосил бы на них глаз новый директор. Пётр не любил критиканов. И это хорошо усвоили его подчинённые. И сиротенское воспитание укоренилось в сознание коллег: не заходит Пётр Захарович в учительскую на переменах, директор молчит, значит, так тому и быть. 
  Пётр поздравил Быстрова с новым 1982 годом. По письму   чувствовался его глубокий пессимизм.  "Через час наступит новый год. Я и Мария Яковлевна сидим за пустым столом и скучаем. До тошноты тоскливо". Виктор стал размышлять. И телевизор не включили? Почему ни к кому в гости не пошли? Не позвали? Мог бы сам пригласить к себе знакомых. Такой Пётр скарёдный, что не решился потратить несколько рублей на праздник? Почему же директор совхоза безучастен к его положению? Столько лет через день, наверное, по ручке здоровались. Вспомнил Быстров, как ожидал он приглашение Петра на его пятидесятилетие — начало августа, это же благодатная пора для разъездов. Не пригласил. Возможно, шагает дорожкой, проторённой отцом и матерью? И в этот предновогодний вечер не выпили рюмочку вина за счастье и спокойствие в новом году? Рассудил, видимо: для двоих покупать бутылочку? А почему бы не купить —  поднялось бы настроение.  Все покинули его.
В письме Быстров предложил ему  выехать из района. Нельзя же так мучиться! Подойдёт новый учебный год, и опять возникнет вопрос о его учебной нагрузке.  До пенсии ему ещё 8 лет, может ещё  основательно потрудиться.
Сорваться с привычного места, давно капитально обжитого, не так-то просто. Одно письмо Быстрова не убедило Петра — тяжёл он на подъём.  Два года раздумывал. Побыв на курорте, Сиротенко  заехал к Быстрову. Оба побывали в районо, съездили и посмотрели школу-новостройку. Впервые в деревне открывалась в деревне средняя школа.  Директора ожидала квартира в новом кирпичном доме. Сарай и погреб есть.
— Избавляйся, Петя, от райкомовской опеки. Ты у них на крючке.
Решился Пётр Захарович переезд.  Возглавил Сиротенко небольшой коллектив. В школу-новостройку  прибыли новые учителя не в глушь — деревня, плотно окружённая берёзовыми рощами,  располагалась от железной дороги в восьми километрах. 
В зрелом возрасте  Пётр возмужал. Высокий, стройный мужчина, на голове — копна кудрявых чёрных  волос без единого седого волоса. Симпатичный брюнет.
Быстров считал, что знает хорошо Сиротенко, как пять своих пальцев.  Выстрадал он в молодости, а,  став на ноги, по мягкости своего характера  распахнётся он  доброжелательностью к людям,  Знал его Быстров простодушным, наивным парнем, а теперь он с большим жизненным опытом — 6 лет ему осталось до пенсионного возраста. Но не зря говорят, чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть. В этом убедился Быстров, когда познал его на работе и дома. 
Небольшое школьное здание, в котором начали работать супруги Сиротенко, было компактным, по насыщенности учащихся вполне удовлетворило запросы деревни. Никто из учителей не удивился вводимым новым директором кое-каким новшества — так должно быть в новостройке. Его жена, математик Мария Яковлевна, моментально влилась в свежую струю. Вскоре учителя поняли, что её слово веское для коллектива, особенно для директора. На педсовете решили 1 сентября проводить все уроки. 
— Готовьтесь к каждому уроку хорошо, чтобы детям было интересно. Побудите у них желание получить прочные знания, — пожелал всем учителям директор.
Мария Яковлевна пришла на педсовет с опозданием (что-то случилось дома с коровой). Узнав о принятом решении, она встала из-за парты и спросила:
— Почему занятия, а не праздник? Провёдём праздник с цветами. Разве плохо?
— Да-да! Праздник! — подхватил предложение жены директор, не вспомнив, о чём говорил он до этого. — Дети будут рады, — заявил он в заключение.
Учителя поняли, что в этой прямолинейной женщине всё аккуратно: на месте и причёска, и тонкая талия, обтянутая серой шерстяной кофточкой, и достаточно силы воли у неё, у шатенки.  Промолчали, но узелок на память себе они завязали.            
Когда через три месяца прибыла в школу инспекторская проверка, все учителя прислушались к голосу жены директора:
— Спрашивайте на уроках только сильных учеников, и инспекторская проверка пройдёт гладко.
В каждом классе у учителя находились ученики, обожавшие его предмет. Их и спрашивали при инспекторе. Инспекторская проверка положительно оценила учебно-воспитательный процесс,  в  школе, и отдел образования долго не беспокоил директора. Зато Сиротенко часто звонил заврайоно, чтобы разрешить с ним тот или иной вопрос.
— Семён Семёнович, у нас третьеклассник уже 10 дней не сдаёт деньги на обеды. Не кормить его?
— Какая причина, Пётр Захарович? Что он говорит? — со всей степенностью  задал ему вопрос заведующий районо.
— Говорит: дома нет денег.
— Нуждается семья в материальной помощи? Полная семья? Если есть отец, то где он работает? Сколько у них детей? Знаете? — засыпал вопросами директора заврайоно.
— Знаю, Семён Семёнович, — в первую очередь выгородил себя Сиротин. — Отец у них вахтовым методом работает. Полмесяца не могут до него дозвониться. Четверо всего  детей. Один у нас учится. Двое детишек ходят в детсад. С одним мать дома. 
—За детский сад есть  задолжность?
— Не знаю, Семён Семёнович.
—Как же так? — спросил заврайоно обескураженного директора. — Должны знать, Пётр Захарович. Вы не в заготконтору звоните, а в районо. Где мать работает?
— Она год не работает — в отпуске по уходу за ребёнком. Вообще воспитатель детсада. Не скандальная женщина — поспешил он выложить всё, что знал он о ней.
— Вот видите, Пётр Захарович, она — наш работник. А вы канитель завели. Разберитесь. Администрация вахты ей не поможет. У вас есть фонд всеобуча. Составьте акт обследования. Рассмотрите его на заседании родительского комитета и окажите единовременную материальную помощь. Нужно предвидеть такие обстоятельства. Каждый ребёнок должен ежедневно, находясь в школе, обедать в школьной столовой. Ему нет дела, что отец на вахте, а мать дома. Как всем детям, ему в обед есть хочется.
Заврайоно не журил и не укорял Сиротенко, что часто обращается к нему за разрешением различных проблем, даже пустяковых. Недавно он звонил и спрашивал у заврайоно, можно ли отпустить географа Галину Петровну  во время учебного года в отпуск для поездки в санаторий по путёвке профсоюза.   
— Замену ей найдёте? — спросил у него заврайоно.
— Находится, Семён Семёнович.
— Поправить ей здоровье требуется, Пётр Захарович? 
— За полгода два раза  десять дней болела, брала бюллетень. Горло подводит.
—Нам, Петр Захарович, нужны здоровые кадры. Отпустим её на лечение?
Его проблемы не докучали заврайоно, зато он был осведомлён обо  всех
школьных делах, даже о малых,  у него полная осведомлённость.
Как-то Быстров услышал в телефонной трубке знакомый голос — звонил Пётр.
— Семён Семёнович! Здравствуёте! Сиротенко беспокоит вас. Я хотел посоветоваться с вами…
Виктор смекнул, что можно разыграть Сиротенко, и голосом заведующего районо перебил его: 
— Опять за своё, Пётр Захарович? Сколько можно советоваться? 
— Да я…
— Каждый день за советом ко мне…
— Это не Семён Семёнович? — засомневался Пётр Захарович — он же никогда не отказывался ему в советах.
— Что за разговоры, Пётр Захарович?
— Извините, Семён Семёнович.
— Говорите. Что за совет вам нужен?
— Виктор, ты?! Я к тебе попал?!   
И поплатился всё-таки со своим обращением за советом. В одной из клубных бесед, которые проводила заведующая отделом пропаганды и агитации райкома партии, Пётр Захарович спросил её, можно ли разрешать старшеклассникам посещать вечерние киносеансы, и покаялся, что задал ей этот вопрос. На очередном пленуме райкома партии она заявила на весь зал:
— Есть у нас директор школы Сиротенко. Он не знает, где должны находиться дети вечером, спрашивал у меня, можно ли им вечером посещать клуб.
"Надо же такая зловредная женщина, — ворчал себе под нос Пётр Захарович. —  У
неё спросил по-товарищски, а она извещает на весь зал в районе".
В спокойном русле протекала жизнь в школе, в которой директорствовал Пётр Захарович. Педколлектив не выскакивал в передовики и не плёлся в хвосте отстающих школ. Это в полной мере удовлетворяло районо. 
В семье Сиротенко командовала Мария Яковлевна. Скажет она, что надо сделать. Петр постарается выполнить. Дети выросли послушными и исполнительными. Безотказно помогали они родителям в домашних делах. Старательно относились и к учёбе в школе. Доминирующую роль Пётр занимал лишь в расходовании денег. Об этом он договорился с Марией в первый год их супружеской жизни. "Я всё-таки бываю в разъездах, а ты всегда дома безвыездно. В райцентре зайду в магазин. Не любитель я разбрасываться деньгами. А на "чёрный" день надо иметь запас. Появятся лишние деньги, их — в сберкассу". Мария      
Яковлевна согласилась с его доводами. Надо  ей что-то купить, говорила мужу: 
  — Петя, дай мне рублей 300-400, я собралась сходить в магазин. 
— Что ты собираешься купить там? — сразу же выяснял он.
— Посмотрю, что продают. Выберу для себя, — пояснила ему супруга
— Не спеши покупать, Маша. Если что выберешь, я схожу и куплю.
Не отказывал ей Пётр в покупке обновы, но выдать деньги сразу по её запросу не решался.  Всё это раскрыл Виктору телефонный разговор с супругой Петра. 
— Мария Яковлевна, Пётр дома? — спросил Быстров по телефону супругу Петра.
— Нет его, — ответила она ему. — Пошёл полоть совхозную свёклу.
— Цены у нас в райцентре мечутся, Мария Яковлевна, так я хотел узнать, какова цена мяса у вас в сельмаге. Сахар не подорожал?
— Виктор Иванович, ничего я вам не скажу — я в магазин не хожу.  Петя  знает.    
— Сколько бороздок свёклы пришлось на ваш двор? — поинтересовался Быстров у супруги Петра. К уходу за свёклой в совхозе привлекали всех.
— Выделяли на каждый дом по 4 рядка. А Петя изъявил желание обрабатывать гектар свёклы, — сообщила Мария Яковлевна Виктору.
— С ума сошёл — взялся обрабатывать такую площадь! — вырвалось у Виктора
— На один раз уже пропололи и продёргали свёклу в загущенных местах. А тут опять сорняк лезет. Два дня я на жаре полола свёклу, и  поднялось давление крови. Закружилась голова. Затошнило. "Петя, — сказала мужу, — я тебе не помощница. Управляйся со свёклой сам.
Сиротенко пришлось на гектарной площади одному ещё один раз полоть свёклу  и продёргивать загущенные растения, потом дважды ещё пропалывал её. Осенью он один выдёргивал свёклу и грузил в тракторную тележку. 
— Очень трудоёмкая культура.  Намаялся за лето, — признался он со всей откровенностью Виктору. — На следующий год возьму только четыре рядка.   
Быстров посочувствовал:
— Не жалеешь ни жену, ни себя. Седьмой десяток пошёл — пора уже думать о здоровье. Как чувствует себя Мария Яковлевна?
— Вроде бы ничего, — ответил он, не проявляя особого беспокойства о ней. —  Давление у неё прыгает. Вот пошла в медпункт мерить  давление.
— У вас нет прибора, которым измеряют давление? Весело живёте! Вам по 20 лет?
— У тебя есть? У нас медпункт рядом.
— Купи прибор. Вечером измеряете давление?
— Зачем? Мы пьём таблетки.
— Я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму. Прибор не лечит, Петя, а показывает, в каком состоянии находится  сердце. Надо измерять давление крови утром и вечером, записывать, чтобы врач мог ориентироваться, видя, как работают ваши сердца.
— У меня постоянно нормальное давление — 150-160. У Маши давление прыгает. Иногда подскакивает, бывает 200, и выше другой раз намерит фельдшер.
— Надо обязательно иметь прибор. Ты, Петя, живёшь с таким высоким давлением? Может шарахнуть, —  настоятельно вдалбливал в голову Петра Быстров.
— Нам нисколько не лень сходить в медпункт — он рядом, — одну и ту же песенку пел Пётр. — За него надо выложить денежки, а мы не умеем им пользоваться.
Тяжело говорить с ним даже о небольших расходах — с неохотой он опустошал свой кошелёк, не думал, что здоровье может пошатнуться у него и у супруги.   Свои физические силы Сиротенко не соизмерял со своим возрастом. Он хотел иметь всего больше и больше. Не страдал болезнями, но ведь не тридцать же лет ему.
Как-то Сидоренко доверительно посетовал Быстрову:
— Распахали — я и зоотехник — полянку в лесочке, посадили картошку. А нынче он не хочет занимать свой участок — поближе к дому землю нашёл. Одна моя картошка в лесочке  опасаюсь: могут выкопать.
— У двоих выкопают, не так обидно? — пошутил Быстров. — Найди напарника.
— Не находится охотник, — с сожалением сообщил Сиротенко.
Быстров, возьми, и скажи в шутку:
— Сам засади весь участок. Чего печалиться. Осенью  продашь картошку.
Сиротенко принял шутку за серьёзный совет — весь участок сам засадил — почти полгектара пашни занял! Бухался всё лето с прополкой картофеля и свёклы. Всю жизнь прожил в сельской местности,  но в делах сельского хозяйства  был полным дилетантом — брался за дело, а  в суть полезности не вникал. Взять хотя бы огород. Совхоз увозил каждую весну из его ограды навоз. Он же навозную грядку для огурцов не сооружал, скопившийся перегной у забора лежал без пользы. Пётр  вскапывал землю на огороде, поливал овощи и считал, что только в этом его обязанность.  Много лет держал корову и считал, что достаточно для неё:  сытное  кормление  и содержание в чистоте её стоила.   
— Петя, у тебя в ограде лежит куча горбыля. Почему для коровы нет загона? — озадачил его Быстров.
— Для чего? — со всем простодушием спросил Сиротенко.
Ему попытался обстоятельно пояснить Быстров:
— Корове ежедневно нужна прогулка. Нет прогулки, твоя бурёнка  весной выйдет в стадо хромой, во время не огуляется,  даже может оказаться нестельной.   
— Вот что ты мне желаешь! — за все пояснения упрекнул Сиротенко товарища. — У нас в древне всю зиму держат коров в сараях, а не в загонах.
— Не я желаю, а ты создаёшь такие условия  для коровы.
На деловое замечание Быстрова Сиротенко ответил упрёком:
— Ты, Виктор, работая в газете, многого нахватался, и думаешь, что всё знаешь.
— Пойдём на ферму совхоза, и ты убедишься, что я прав.
Когда техник по искусственному осеменению коров, молодая энергичная женщина в синем халате, узнала, с каким вопросом к ней пришли, она просто пояснила:
— Пётр Захарович, у меня и сейчас находится моя корова в загоне, хотя стоит февраль.  Совхозных коров мы каждое утро после дойки прогуливаем, чтобы возрастали их надои и вовремя бы они огуливались. Через 28 дней после отёла корова готова к покрытию. Без прогулки у неё охота не появится.
— Тебе, Петя, ясно пояснили. Выполняй добрый совет. Посмотри, какие мощные коровы в совхозе. По 4 тысячи литров за год дают молока. Ты перевёз коз сюда. Любой физкультурник перепрыгнет без разбега твоих коровушек.  А совхоз выбраковывает каждый год коров, оставляет самых высокоудойных животных. Сменяй двух своих коров на одну совхозную молочницу, и не будешь знать, куда девать молоко.
Ни к одному совету, данному ему, он не прислушался. Даже комический случай произошёл. В конце ноября бросили доить корову — пусть отдохнёт, она скоро отелится. Перед новым годом пригласили ветврача. "Что-то не вымнет бурёнушка", — заявила хозяйка. Ветеринар дал   заключение:  "Она у вас нестельная". Давай её раздаивать. Её бы на мясо в мясокомбинат, пока упитанность не потеряла, но  дали в мае с оценкой "ниже средней упитанности". От неё   молока получили пшик и корм не сэкономили.  Однако загон не появился, и скот зимой на прогулку не выводили. Уж очень толстокож их хозяин — урок не пошёл ему впрок. Жил в лесу и не видел деревьев. Через три года Сиротенко признался Быстрову:   
— Ты был прав на счёт хромоты коров.
— Как это до тебя дошло?
— Весной провожаю коров в стадо, смотрю:  соседская корова хромает. Спросил;  "Почему  ваша корова хромает?". Соседка пояснила:  "Как ей не хромать? Всю зиму в стайке продержали".
Казалось бы, ощущая на себе скупердяйство родителей, Пётр должен был бы полностью отвергнуть скупость. Ан, нет. Под старость его всё больше и больше одолевала жадность. В этом Виктор убедился, наблюдая за Сиротенко. Раскрылся он в скупости в первые дни после переезда. Сиротенко попросил ознакомить  его с продовольственными магазинами райцентра. 
— Приехал в гости четырёхлетний внук-малыш из Алма-Аты, надо ему что-нибудь купить. Мария наказывала, — доверительно сообщил Пётр Виктору.
 Не рассматривая витрины магазина, Сиротенко попросил девочку-продавца, видимо проходившую учебную практику здесь:
— Взвести мне грамм 200 дешёвых конфет. Они по 20 копеек стоили.
С непониманием посмотрела девочка на необычного покупателя.   
— Что вы его разглядываете? — завёл иронический разговор Быстров. — Не знаете, сколько стоили дешёвые конфеты до войны?
Девочка-продавец кое-как вышла из оцепенения.
—  Вам подушечки? Недорогие конфеты.
— Да-да, — подтвердил Пётр. — Подушечки. Грамм 200.
— Конфеты в кульках по килограмму, — сообщила продавец, — я не могу их развесить. — Она внимательно посмотрела на покупателя.
— Давайте один пакет, согласился Пётр. 
Пришли с покупками на квартиру к Быстрову. Пётр сразу — к телефону.
— Маша, я купил килограмм конфет-подушечек, — доложил Сиротенко жене, —  три яблока и две баночки детского питания. Что ещё купить? Ещё одну баночку?
Вот так отоварил внука! Одно яблоко на неделю? Или тремя яблоками его угостит, а сами яблочко не попробуют? Со стыда сгорел перед  своей семьёй Быстров от такого телефонного разговора. Четырёхлетний внук гостит у него, и боится дед переборщить с покупками. Двое работают, одновременно оба получают пенсию, мясо у них своё, выращенное самими, домашние молочные продукты, он не ведёт речь не о плитке шоколада, о килограмме конфет и о мизере детского питания. Купил бы внуку детскую книжечку, игрушку!  Не смог дед решиться на такую щедрость. 
Сиротенко умел беречь деньги. Даже тогда, когда недалеко от дома он полол картошку,  деньги и паспорт были всегда у него при себе — лежали в левом внутреннем кармане пиджака. А пиджак при прополке Пётр не снимал с себя при любой жаре. Снять его и забыть в поле? Чем чёрт не шутит. А главное — не страшен пожар. Дом сгорит, а деньги целёхоньки в кармане. Квартиру новую дадут. А вот деньги сгорят, их никто не восстановит. С паспортом тебя всегда обслужит сберкасса.
Больше всего Сиротенко боялся пожара — случись петух в доме, с чем он останется?  Всё накопленное превратится в пепел. Быстров, зная слабинку друга, решил разыграть  его, позвонил другу.   
—  Это квартира директора школы? — спросил он, изменив свой голос.   
— Да, — ответил Сиротенко.
— Почему у вас из кухонного окна дым валит?
— Ой! Минуточку! — воскликнул Пётр.
После небольшой паузы в телефоне раздался голос Петра, с обидой он произнёс   
— Витя, разве можно так пугать? Меня пот прошиб.
— Испугался? Ты в пиджаке?
Не ожидая подвоха, Пётр ответил ему.
—Да. 
— Значит, деньги и паспорт при тебе. А из любого огня ты выскочишь.
— Я и в школу беру деньги и паспорт. Мало ли что дома может случиться? — не  осознавая тонкой иронии товарища, сообщил Петр.
— Петя, не держи при себе деньги.
— у меня с собой всегда небольшая сумма на домашние расходы.
— Для чего ты собираешь деньги, Петя?  На три "Волги" уже накопил?
Промолчал Сиротенко — будто не слышал вопроса.
— Купи, Петя, легковую автомашину. Сын уже в 10 классе получил водительские права без дела лежат. Купишь, будет тебя возить в райцентр, в лес за ягодами, за грибами.
Ничего не ответил ему Сиротенко, как в рот воды набрал. Но Виктор не отступал:
— Не хочешь иметь машину, купи цыпушку-страусёнка. Вырастешь, будешь ездить на нём в райцентр — мягко и скоро, развивают скорость до 60 километров в час. За птицей ты ухаживать умеешь. Надоест ездить на страусе, зарежешь его, полтонны мяса  получишь. Страусиные цыпушки продаёт сельхозинститут. Спроси у Яши.
Любую шутку Пётр всегда воспринимал  всерьёз.   
— Спрашивал у Яши про страусят? — поинтересовался через некоторое время. 
— Спрашивал. Сказал Яша, что ничего не слышал про них, а обыкновенных цыплят и утят продают.
Как-то 1 апреля позвонил Быстров Сиротенко и сообщил ему:
— В продовольственном магазине приготовлены для ветеранов войны и тыла пакеты с продуктами. Получил?
— Первый раз слышу, — с удивлением ответил он
— Сходи, а то разберут и не достанется тебе.  Тысячу рублей потеряешь. 
— Бесплатно дают подарки? А  я затерял документы на ветеранскую медаль. Дня три придётся искать. Как быть?
  — Медаль цела? Предъяви её.  Поверят. Выдадут подарок.
Сходил Сиротенко в магазин. Продавец, улыбаясь, ему сказала: "Сегодня, Пётр Захарович, 1 апреля".   
С личным животным миром Сиротенко много возился. Усвоил одну только истину:   корми скотину и птицу досыта — прок будет. Другим делам у него — ноль внимания. 
Надо бы поменять в квартире обои, уже по углам отваливаются — со времён  строителей к ним не притрагивались. Куда там! Для чего лишние расходы?!  Супруга не  докучала его комнатными проблемами. Ей бы управиться с кухней, коридором, верандой,  заставленными и заваленными  вёдрами, в которые сливают помои и поят скот, поношенной обуви, одёжного старья, тут же полно различных всевозможных стеклянных банок, тазиков — свободного места нет. Среди этого хлама на кухне Мария пропускала на сепараторе молоко, разделяя его на сливки и обрат.  Случись пожар, расшибёшься, пробираясь через рухлядь. В каждый приезд Виктора к ним  всё оставалось без изменений. 
— С перебоями работает совхозная баня, приходится мыться в соседской бане, — пожаловался Быстрову Пётр Захарович. — Трясёт хозяйство в период реформирования.   
— Клюнуло и тебя, Петя, это реформирование, а до этого ты о нём помалкивал. Не заработает общественная баня. Оборудуй, Пётр Захарович, в кухне ванную и туалет — к пожилому возрасту подошли, пришло время подумать о благоустройстве квартиры. Кухня по размерам большая. Можно в ней всё по уму оборудовать, — посоветовал другу Быстров. — Водопроводный колодец  в двадцати метрах от угла дома. 
 К доброжелательному совету Пётр прислушался. Вскоре на завалинке дома лежали  трубы для проведения водопровода и канализации.
— Есть в райцентре бесхозная ванная.  Выставили её из помещения. Её отдадут  тебе бесплатно. В школе —  грузовая автомашина. Приезжай и забери ванную.
Многочисленно раз напоминал Быстров Сиротенко о ванне  — бесполезно. Два лета пролежала и исчезла. Не стал Пётр переоборудовать кухню, хотя лет 5  мечтал.
— Петя, на прежнем месте до переезда, где ты директорствовал, у тебя была выше зарплата, чем здесь. Если представишь справку в собес о заплате за 5 лет, то у тебя повысится пенсия рулей на 400-500. 
— Правда, увеличится пенсия? — удивился Сиротенко. — Пошлю запрос.
Через 10 дней Быстров спросил по телефону:   
— Петя, ты получил справку о зарплате?
— Я еще не написал заявление, — сообщил ему Сиротенко.
— Почему медлишь? Не желаешь получать повышенную пенсию?
— Некогда, — оправдывался перед ним Сиротенко.
Каждую неделю напоминал ему Быстров об этом. Семью Быстрова уже затрясло от его телефонных разговоров на одну и ту же тему. Жена Виктора взорвалась: 
— Он не желает получать высокую пенсию, а ты его донимаешь. Полтора года ты ему одно и то же твердишь, а он пальцем пошевелить не хочет.
Возбудился и Быстров. Он со всей откровенностью сказал ему по телефону:
— Пётр, ты хочешь, чтобы я тебя наградил нецензурными словами? Будешь писать заявление в школу?
— Сейчас засяду, — ответил он, — и отправлю письмо. Если, правда, повысят мне  пенсию, я тебе бутылку коньяка поставлю.
Больше о пенсии Быстров разговор не заводил. Через полгода заехал Быстров к Сиротенко. Хозяин пригласил Виктора отобедать:
— Садись, Витя, за стол. Я же тебе должен: хорошую добавку  к пенсии сделали.
И поставил на стол бутылку с самогоном.
— Пей её сам, а я не буду, — со злостью заявил Быстров, — Научился получать гадость из свёклы. Ловкач на даровщинку! Её, твою муть, очищать да очищать надо.
 Никогда больше Сиротенко не вспоминал о коньяке. По правде сказать, не приходилось ему покупать даже коньячную настойку. Если бы он купил  настоящий коньяк, то у него бы сердце остановилось — бухнуть столько денег за одну бутылку!  Не любил он приглашать и угощать гостей. Но сам с удовольствием шёл на званный ужин. Когда случалось застолья у кого-то, надевал Пётр на голову косыночку, принесённую в кармане брюк, и передавал рассказ деда Щукаря из романа Михаила Шолохова "Поднятая целина". При чём головной платочек, объяснить трудно — ведь Щукарь был мужиком. Для деревенского форса? 
— Петя, ты бывал в гостях у директоров совхоза? — спросил Виктор у Сиротенко — он захотел распознать его "благодушие".
— Гулял у них. Здесь трижды был у первого директора и столько же у второго.
— Они гуляли у тебя?
Сиротенко со всей откровенностью сообщил:
— Не приходилось. Правда, я первому выносил за калитку рюмку водки.
Какое убогое взаимоотношение! Да и от кого Петру можно было что-то перенять? От матери? Акулина ни к кому даже чаёвничать не ходила. Бывала на похоронах, но на поминки не оставалась.  Уважение к традиции сибирского  гостеприимства не принесла в дом и супруга Петра. Всё свелось к экономии. Когда проходила районная учительская конференция, Сиротенко обедал у Быстровых, его супруга, стесняясь заходить к другу мужа, довольствовалась столовой.  В таких случаях практические люди говорят:  "Не садись за стол, потом самому придётся угощать". Пётр и это не уловил. 
Однажды Сиротенко явился к Быстровым с двумя большими сумками.
— Перестали закупать в деревне молоко, — сообщил он, — а у меня две коровы. Маша запурхалась с молоком. Куда его девать?  Вези, говорит, в райцентр, может быть, продашь.  Продавать на базаре?
— А почему бы и не поторговать? Директор средней школы за прилавком рынка!  Красиво! В ногу бы зашагал с Ельциным, — от души иронизировал  Быстров.
 — Ты всё шутишь, Витя! Кому бы мне всё сплавить?
— Балда! — назвал Быстров Сиротенко. — Почему заранее меня не предупредил?
— Не догадался, — ответил Пётр. — Помоги.
— Реализуем! — уверенно заявил Виктор и засел за телефон.
Часа через три опустели сумки у Сиротенко. Он отобедал у Быстрова и уехал, забыв его поблагодарить. Пётр Захарович зарядил ездить в райцентр с молочными продуктами через день. Виктор  уже и не рад, что напросился быть у него мененджером — день в неделе он тратил на поиски покупателей. В шестой приезд   Сиротенко достал из сумки пластмассовую бутылку с молоком, подал её Быстрову и проговорил:
— За заботу Маша дарит тебе, Витя, полтарашку с молоком.
— Извини меня, Петя, но ты приобретай постоянных покупателей, любителей деревенской молочной продукции, и договаривайся с ними, когда ты к ним явишься с товаром. Заколебал меня — на свою дачу вырваться  не могу.
Сиротенко стал торговать самостоятельно. Он нахваливал клиентам:
— Хорошее молоко, сметану и яйца  вам привожу — тыквами кормлю.
Быстрову он больше не привозил молока — не следует баловать друга, коль без него обходится. С опустевшей сумкой не забывал заходить к Быстровым отобедать — маршрутный автобус уходил в деревню в 17 часов. Пётр не хвастался, какую прибавку даёт работающим пенсионерам его торговля. Никаких покупок в магазинах не совершал — его натуральное хозяйство полностью обеспечивало. Хлеб, сахар, соль, спички он покупал в деревне. Его доходы не интересовали Быстровых.      
При встрече с Виктором Петр  поделился, как он расширил своё хозяйство.
— Купил я, Витя, телегу и сбрую. А то пойдёшь в совхоз, лошади свободны, а запрячь не во что. Другой раз находится лошадка и телега, а сбруи нет. Теперь не нужно  несколько раз ходить на конюшню — у меня полный комплект для выезда.
Ни разу не пришлось Сиротенко употребить в дело телегу и сбрую. Пока собирается сходить на конюшню за лошадью, глядит, уже подошла  зима.
— Кому бы её продать?
— Телегу? Наездился? — с иронической усмешкой заметил ему Быстров.   
— Я теперь, — похвастался Пётр Захарович Быстрову.— ни от кого не завишу — купил портативный инкубатор. Дома будут выводиться цыплята для себя и для продажи.
— У деревенских хозяев есть инкубаторы? — задал ему вопрос Быстров.
— Кажется, дворов пять его приобрели.
— Ты у них проинструктировался?
— Зачем? — спросил он Быстрова и пояснил: — К инкубатору приложена многостраничная инструкция. В ней всё чётко объяснено.
— Ты всё-таки спроси у тех, кто уже пользовался инкубатором, как они сохраняют в нём тепло, когда отключают электросвет
— А ведь, правда, электросвет часто отключать стали. А я и не подумал.  Как быть?
Не решился Пётр  включать инкубатор — столько яиц потерять можно?!  Другие личные  проблемы оставались  для Петра Захаровича неразрешимыми — видел выгоду, а получить не мог. Как  две коровы поменять на одну добрую? Надо же решиться!
— У тебя, Пётр, подходит первотёлка к отёлу, массажируй её вымя заранее — будет спокойной и мастит вымянн у коровы не появится. Массаж не допустит мастита вымени, повысит её удои.
Заехал Быстров  к ним весной и удивился:  доить первотёлку ходят вдвоём. Пётр  привязал к правой задней ноге первотёлки верёвку, натянув её, с  усилием держал  двумя руками. Только после этого Мария Яковлевна присела у вымени коровы. Стоило ей прикоснуться к соску, как первотёлка вздрогнула всем телом и резко переступила свободной ногой, другую ногу, у  которой стояло ведро, удерживал в неподвижности Пётр. Если новорождённый телёнок начал сосать сосок, то от удовольствия он бы бил лбом вымя. Это был бы естественный массаж. Корова от любви к новорождённому перетерпела бы боль, и телок ударами в вымя с первого раза снял бы боль
— Стой, милая! Стой, — уговаривала коровушку Мария Яковлевна. 
 До отёла никто, ни хозяин, ни хозяйка, к её вымени не притронулись. Для чего  рассказывал Виктор Петру? Впервые хозяйка ухватила сосок, напряжённое вымя резкой болью пронзила первотёлку. Находясь на привязи, она взбрыкнула всем телом, сучила задними ногами. Хозяйка ворчала:
— Какая брыкливая корова досталась нам?!
Не разработали вымя, а хотели много молока получать. Будто впервые они  вырастили первотёлку. Так всегда у них шло и ехало без общения с людьми. Любая деревенская женщина, зайдя к ним во двор, охнула и разнесла  бы их в пух и прах.
— Как же вы доить будете её в поле? — спросил Виктор у Марии Яковлевны.
— Не знаю, — откровенно ответила Мария. — С Петей придётся ходить в поле.
 — Массажируйтё ей вымя, и она успокоится, — посоветовал им Быстров. — Я
в январе растолковывал Петру. Он мимо ушей пропустил мой совет. Вот и маетесь.
Прослышал Пётр Захарович, что самое выгодное — это держать овец: мясо получишь и шерсти настрижёшь. Уход за ними небольшой: зимой можно у овец  не чистить, а летом в отаре круглосуточно. Купил он двух овец и барана. Поместил их в загончик размером три метра на три. Не одобрил Виктор такое содержание овец. 
— Приплод не выдержит, подохнет — овцы не любят скученность, — заявил он. 
— Вот что ты мне желаешь! — рассердился Пётр.
— Не я, а ты держишь овец в тесноте. Горные животные простор любят.
На всё лето Николай определил овец в отару. Осенью прибавление — три ягнёнка. Доволен Пётр: уход небольшой, а прибыль есть. Содержал он зимой всех овец в том же тесном загончике, где им не  развернуться, стояли они, прижавшись  друг к другу
В июне Виктор позвонил по телефону, трубку  взяла Мария Яковлевна, спросил:
— Где Пётр Захарович? Что он делает? 
— Сено косит, — пояснила она.   
"Вот какой! — рассудил Быстров. — Молодец Пётр Захарович — в июне корм 
заготавливает скоту". Зимой он растолковывал Петру: "Важно для скота иметь копну июньского витаминного сена — зимой сбережёшь молодняк. И Пётр воспринял совет.
Приехал Быстров в деревню утренним автобусом в 7 часов 30 минут.  Петра Захаровича  дома нет.
— Уехал Петя за травой на велосипеде, — пояснила ему Мария  Яковлевна.
Оказывается, Пётр  оставил на кормление летом дома всех овец, двух весенних телят и годовалого бычка, чтобы не платить за пастьбу. В тридцатиградусную жару ему  приходится ему несколько раз в день ездить на велосипеде за травой. Вот так крестьянин! Выгадал! Какой же привес на его откорме дадут за лето бычки и тёлочки? Ягнята и баран  не выдержали изнурения, сдохли.  Распрощался Сиротенко с овечками — продал.
— А говорят, овец выгодно держать, — негодовал Пётр Захарович. 
— Добрые советы ты, Пётя, не воспринимаешь, — укорил его Быстров. — По  животноводству ничего не читаешь. У тебя столько знаний, сколько  понятий о деревенской жизни у горожанина. Такие понятия, вроде ты всю жизнь в городе прожил.
Не мог Быстров равнодушно смотреть на подворье  Сиротенко. Ходила весной в 
ограде индоутка. Под хвостом у неё навозный ком весом больше килограмма.
  — Перед домом, Петя, большая лужа.  Выпусти индоутку, обмыться ей надо.
— Что ты! — запротестовал друг. — Не надо её выпускать. Утонет!
Отлучился от дома хозяин, Виктор  с помощью длинного прута кое-как загнал
индоутку в лужу — боится воды.  Увидел Пётр, как азартно плещется в луже его живность, и недовольным голосом проговорил:
— Успел выпустить! Загоняй во двор!
Вот так он проявлял заботу о животных. А ком навозный у индоутке  отпал. 
— Петя, ты много птицы сдаёшь осенью заготовителям. А братьям, живущим в Омске, ты подарил хоть раз уточку или курочку?
— А как же! Я им осенью целую сетку птичьего сбоя отвёз! — с гордостью, что  исполнил заботу о родственниках, удовлетворённо произнёс Сиротенко. 
Понятно, что ему  с супругой за всю зиму не съесть 200 птичьих ножек, да столько же крылышек, да 100 пупков, да и другой внутренней "бузатерии". Может быть, этого им, родственничкам, и достаточно за ту заботу, которую они проявляли о Петре в его студенческие годы. Будучи голодным, он к ним  "на чашку чая" не заглядывал.
Продолжая работать в школе, Пётр Захарович, несмотря на то, что подошёл у него пенсионный возраст, продолжал работать и бурно занимался личным  хозяйством.  То, что происходило в стране, особенно не задевало ни его, ни их семейный уклад. Событиями он продолжал интересоваться, при встрече с Быстровым каждый раз спрашивал:
— У тебя есть газеты почитать?
— Выписывай периодическую печать, — назидательно советовал ему Быстров.
Однако Пётр Захарович пропускал дружеские назидания  мимо ушей и просил: 
— Витя, в следующий раз прихвати для меня больше газет.
Пётр Захарович всегда внимательно слушал, когда Быстров рассказывал ему о сложной обстановке в стране, о провальных реформах, которые проводятся для разрушения государства, о появлении российских миллиардеров. Быстров понял, что у него возникает ко всем событиям интерес, какой проявляется у малограмотных
— Петя, в стране вновь стала действовать Компартия, — сообщил Петру Сиротенко Виктор Быстров и спросил его:  — Будешь восстанавливаться?
— Опять платить взносы? — ответил ему Сиротенко.
— Взносов не испугался, когда вступал в партию, — упрекнул его Быстров.
— Директор не мог быть беспартийным, — заявил Сиротенко.
— Понятно, — сказал недовольный  Виктор, — тебя влекла не идея, а должность с зарплатой. Зачем таких, как ты, принимали в партию? Вот и напринимали!
Однако Сиротенко постоянно интересовался, чем занималась парторганизация, что обсуждают на собраниях.
— Тебе интересно, — говорил ему Быстров, — приезжай на партсобрание.
— Так транспорта нет, — оправдывался Сиротенко.   
Быстров подсказал Петру выход:
— Сбросились бы по пятёрке на покупку бензина, приехали бы. Организуй.
Однако ни на одном  собрании Сиротенко так и не побывал, не попытался  других уговорить. Невдомёк Быстрову, что истратить 5 рублей — смерти подобно для него
В 1998  году случился в стране денежный обвал, и Быстров с укором заметил:
— Подарил, Петя, Ельцину денежные сбережения? Говорил тебе: купи машину. Научился бы её водить и ездил бы, куда тебе захотелось. Для чего берёг купюры?
Сиротенко, как в рот воды набрал, ни одного слова не промолвил —  не высказал ни горестного сожаления, не обрушился бранью на ельцинское руководство. Так и не понял Быстров, какую позицию занял бережливый сельский интеллигент.
Работа в школе шла в спокойном ритме, лишь ожидали: что же дальше произойдёт, а вот занятость супругов Сиротенко в личном хозяйстве не уменьшалась, хотя года уже их подстёгивали, однако приход старости Пётр не осознавал.   
Поздним сентябрьским вечером в квартире раздался телефонный звонок.
— Витя, Марию Яковлевну без памяти на "скорой" увезли в больницу, — тихим голосом произнёс Пётр Захарович.
— Инфаркт? — спросил его Быстров, понимая, что нагрянула беда.
— Поднялось давление крови. Она выпила две таблетки адельфана — не помогло.
— Адельфан-адельфан! — перебил его Виктор, — Есть уже более эффективные средства. Сколько раз говорил: пройдите основательно медицинское обследование — вам  всё некогда. Ты сможешь, Петя, утром приехать?
После небольшой паузы Пётр ответил вопросом: 
— Оставить  дом? Обратно возвращусь только вечером, в 5 часов.   
— Кто-нибудь посидит у тебя…
— Никого нет, — ответил Пётр.
— Найми машину, чтобы быстрее вернуться в деревню. Надо переговорить тебе с врачами.
— Сложно всё разрешить. Кого я найду? Да и как бросить дом!
  — Я всё узнаю и позвоню тебе часов в 11. — Виктор понял, что он не раскошелится.
: — Побывай утром в больнице, — попросил Виктор свою супругу, — узнай, что с   Марией Яковлевной. Её привезли в бессознательном состоянии.
Лишь к 11часам Быстров получил сообщение от своей жены:
— Мария Яковлевна, в сознание не пришла. У неё инсульт. В палатах и в реанимации мест нет. Лежит в коридоре. Я и   санитарка кое-как  повернули её на другой бок — очень грузная. Сменили простыни.
В течение недели Мария Яковлевна оставалась в тяжёлом состоянии. Сознание к ней не вернулось. На 9-й день болезни она умерла. Два сына приехали на похороны. Младший сын в эти дни был вместе с отцом, оставив на время занятие в институте. Супруг и сын так и не побывали в больнице. 
В день похорон Быстров с женой  приехал к Сиротенко рано утром на рейсовом автобусе. Мария Яковлевна лежала в гробу в просторной комнате. У гроба сидели её коллеги-учителя и сноха, жена старшего брата.
— Могилу выкопали, — сообщил Быстрову Пётр.
— Поминки будешь справлять? — спросил у него Быстров.
— Надо, — ответил ему Пётр.      
Виктор засыпал его вопросами:
— В котором часу намечены похороны? Где будете поминать? На сколько человек готовить обед? Меню составили?
— Ты хочешь, Витя, всё сразу решить, — упрекнул его Сиротенко.— Всё срочно? 
— А как же? — возразил ему Быстров. — не успеешь оглянуться, как полдня пройдёт. Определи час похорон.
— Погоди, Витя. Я съезжу в контору, нужна грузовая машина, чтобы гроб везти на кладбище, вернусь,  и тогда всё решим. 
— Сейчас объяви людям время похорон, — настоял Виктор.
— Когда? — задал вопрос Сиротенко, — В 14 часов похороны. 
— Быстрее возвращайся из совхозной конторы.
— Я мигом! Сын меня возит — он на машине приехал.
— Всё-таки, может быть, кто из учителей сходил бы в контору?
— Нет, я сам, — возразил Сиротенко. 
"Почему — сам? — рассуждал Быстров. — Побоялся, что счёт предъявят? Чудной — совхоз всегда на похороны грузовую автомашину выделяет и за эту услугу денег не бреет". Еле дождались возвращения Сиротенко, пришёл он в 10 часов.
— Где ты пропадал? — спросил Быстров, выразив неудовольствие его долгим отсутствием. — Без тебя меню на поминки не составили. Где будешь поминать?
— Так давайте посоветуемся, — заявил он и стал всех зазывать на кухню.
За кухонным столом Пётр стал зачитывать по пунктам меню, каждый раз при этом,   спрашивая, подойдёт или нет то или иное блюдо. Виктор не выдержал и прервал его.
— Время идёт, Пётр. Сам прочитай и решай. Для чего всех собрал?
— Не мешай! — проговорил он, недовольный Виктором. — Надо посоветоваться. — И продолжал читать меню, никто ни одного слова не вымолвил — это дело хозяйское, а не людей, прибывших на похороны. Закончив "изучение" меню, спросил всех:  — В школьной столовой будем поминать?   
Никто ему ничего не сказал, и Сиротенко предложил: 
— Поехали в школу!
  С ним в легковую автомашину сел  Быстров. В учительскую он позвал всех учителей и стал зачитывать, какой предполагается обед, согласно составленному меню.
— Кому доверишь командовать деньгами, чтобы оплатил обед? — спросил Виктор. 
— Я — сам! — резко ответил ему Пётр Захарович.
"Даже среди родственников никого не нашёл, кому бы он доверил   деньги, — подумал Быстров. — Живёт особняком.  Нелюдим боится расстаться с деньгами?".     За час до похорон ограду Сиротенко и улицу у дома заполнили жители деревни. Пришло много учеников. Все учителя школы находились в комнате у гроба. Неожиданная смерть уважаемой учительницы встревожила и опечалила их. Мария Яковлевна отдавала школе много времени и пользовалась большим уважением среди учеников, учителей и родителей. Давала она детям прочные знания. Учащиеся поставили по всей улице букеты цветов. Все девочки пришли с цветами проститься с учительницей. 
Длинная траурная процессия вытянулась на улице. На сельском кладбище состоялся прощальный митинг. Все выступающие поминали Марию Яковлевну добрым словом. Старшие сыновья уливались слезами. Младший сын, Яша, идя позади всей   траурной процессии, всю  дорогу что-то бубнил себе под нос. Он не уронил ни одной слезинке и на кладбище. Последним, шестым по счёту, он выступил на митинге.
— Мама, — заверил Яша, — вернётся к нам. Как сегодня замерли деревья, а весной они оживут, так и она явится к нам.
"Ври больше, — подумал Быстров, сожалея о женщине, которая  могла бы вполне  прожить ещё долго, если бы беспокоилась о своём здоровье. Оттуда не возвращаются.
Хлебнул Яша мистики, и пытается проповедовать. Счастье жизнь на земле".
Когда лежала в больнице Мария Яковлевна,  Виктор одну ночь провёл у Петра Захаровича. Друг студенчества  тогда разоткровеннечился и поведал ему о младшем сыне.
— Яша рос у нас послушным мальчиком. Усердно учился. По хозяйству мне и матери помогал. До окончания школы встал вопрос о его дальнейшей учёбе. Я считал, что ему надо идти по проторённой тропе братьев — стать геодезистом. Маша поддержала меня. Но у сына — другое стремление. Он решил стать военным лётчиком.  Опасная профессия. Отговаривали его. Но он настоял на своём решении.
Можно представить состояние отца, всегда во всём осторожного. В армии он не служил. Из ружья никогда не стрелял. Такой рёв самолёта, сумасшедшая сверхзвуковая скорость, безумная высота! Риск постоянно. Зачем это Яше? Никто его туда не гонит.
— "Не для неба мы тебя растили, — так сказал я Яше. — Пойдёшь в сельхоз. Такова наша родительская воля. Он заупрямился. Целый год мы его ломали. Яша упорствовал. Окончил школу и подал документы в военное летное училище. К нашему счастью, медицинская комиссия забраковала его — нашли неполадки в почках. Мы обрадовались. Но Яша отыскал в  Ставрополье аэроклуб, и его туда приняли.
— Не отступил он от своей мечты, — подытожил Быстров.
— Да, — подтвердил Пётр. — С отличием окончил этот аэроклуб. И его приняли в военное лётноё училище. Беспокойство наше родительское возросло.
Однако Яков Сиротенко не стал военным лётчиком. Во время правления Горбачёва армия оказалась в опале. Надо летать, а горючего для самолётов нет.  За год три раза в отпуск. В конце концов, присвоили курсантам звание младших лейтенантов и из армии  выпроводили.
— Вы обрадовались?
— Безусловно, —  подтвердил Пётр. — Яша стал студентом сельхозинститута, поступил учиться на геофизический факультет.
— Пошёл дорогоё братьев, — подтвердил Быстров.
— Наши родительские сердца успокоились. Яша смирился со своей судьбой. Он доверительно обратился к нам за разрешением стать верующим — открылась для него новая религия. Рассудили: необычная она, эта религия, но если Яша станет верующим, то не будет он курить и пить. Разве плохо? Я и Маша дали  согласие — веруй. 
Быстров удивился и возбудился, что так простенько родители подошли к серьёзной проблеме, нисколько не подумав о его дальнейшей судьбе, не раздумывая долго, спросил:
— Что за религия? — возбудился Быстров. — Секта?
— Не секта, — возразил Сиротенко. — у них своя церковь — "Святая троица"
— Какая троица? — заинтересовался Быстров. — Яхве, Иегова, Саваоф?
— У них главный бог — Иегова, — пояснил Пётр.
— Благословить сына на иеговистскую веру?! — возмутился Быстров. — Пихнули его в пекло. Создана секта американцами в противовес христианской религии. Всё гнут они в свою пользу — больше таких сект, легче покорять людей. В советское время она была запрещена.
— Теперь разрешена, — сообщил Пётр, посчитав, что главный аргумент выбит.
— Знаешь, Пётр, как добились этого разрешения? В Думе, когда разрабатывался закон о религии, большинство депутатов стояло за запрещение в стране реакционной иеговистской секты. Президент США Клинтон обратился с письменным посланием к Ельцину, чтобы позволили действовать в стране секте Иегова. Выполнили его пожелание.   
— Ничего плохого от этой религии нет, — упорствовал Пётр. 
— Если удавка на шее приятна, так носи её! Яков Сиротенко решил работать на американцев? Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Шолохов — по боку! Читай, друг,  только   иеговистскую литературу! Втянет, Петя, тебя в секту, и сожжёшь ты свою библиотеку, которую с любовью всю свою жизнь пополнял. Икнётся еще тебе эта секта!
— Пугаешь, Витя. Это очень мирная религия. Напрасно ты на неё гневаешься.
— Если такая добротная религия, Петя, то вступай в неё вместе с Горбачёвым, Ельциным, Гайдаром и Чубайсом.  Американцы пожмут тебе руку.    
       Щемило сердце у Быстрова, когда он покидал Сиротенко: будет усердно молиться Яков, сын директора школы. Затем возглавит секту в деревне (как же не вовлечь прилежного юношу и его отца с высшими образованиями!), и будет он, завлекая райской жизнью, вытягивать десятину у верующих с усердием. Высоко взлетит лётчик! 
Пётр Захарович почти ежедневно звонил другу. Правда, теперь он его почему-то представлял другим лицам как друга студенчества. Но студенчество когда-то было! А беспокоиться о Петре  пришлось Виктору больше, когда он подошёл к преклонным годам. О студенческой заботе Сиротенко помнил, ближние дела не вспоминал.   
Понятно, что смерть супруги потрясла Петра. Не размышлял он, что может потерять её, оказаться одиноким.  Какую память он сохранил о той, с которой прожил много лет? Обычно в таких случаях, когда горе неожиданно нагрянет, ежедневно посещают  могилку любимого человека. "К Маше я не хожу, — признался Сиротенко, — чтобы не расстраиваться". 
— Помянул её после похорон? Приглашал к себе людей?
— Я отнёс учителям килограмм конфет, — удовлетворённо заявил Петр, не осознавая, что каждый из коллег помянул её двумя конфетками.
Разъехались сыновья, остался один Пётр, беспокойство его возросло так, что давление крови  зашкалило за 200.Слёг он в постель. Выручила сноха, жена брата. Она 10 дней крутилась в его хозяйстве. Сын Яша неделю не учился в институте — заботился об отце. Стало легче Петру, но  одиночество заедало его. Позвонил он Быстрову:
— Приезжай, Витя, я с ума схожу один  дома.
Приехал к нему Виктор. На обед Пётр приготовил борщ, жареную картошку на сковороде. Принёс засохшую краюху хлеба и обеспокоено сказал:
— Витя, я забыл купить в пятницу хлеб — по субботним и воскресным дням у нас магазин не работает.
— Не беспокойся, Петя, — успокоил его Быстров. — Я соблюдаю раздельное питание, так что хлеб мне не нужен. Обычно с хлебом я пью чай.
Понятно, к чаю печенья или булочек у него не оказалось.
Уехал Быстров домой, а Сиротенко снова позвонил ему по телефону:
— Когда ты опять приедешь ко мне? Мучит меня одиночество.
— Петя, не могу я у тебя всё время жить. Ищи себе помощника в деревне.
— Не могу никого найти.
— И не найдёшь! — заявил ему резонно Виктор. — В деревне много безработных, но бесплатно никто работать не будет. Заплати 3-4 тысячи рублей, и найдётся помощник.
На такие  доводы Быстрова Сиротенко вполне определённо ответил:
— Меня ещё жареный петух не клевал. Платить кому-то деньги я не собираюсь. Без этого есть расходы: сын учится в институте, приходится помогать. 
Такое откровенное признание Быстрова возмутило — не хочет Пётр расставаться с копейками, а стонет. 
— Бесплатно, Петя, бывает только сыр в мышеловке. Не хочешь платить — живи  одиноко, не жалуйся, что тебе грустно и скучно, что некому руку пожать.
Всё же зазвал он к себе  Виктора в один субботний день. В обед угостил друга наваристым борщом и снова преподнёс ему кусок засохшего хлеба. "Где он хранил его столько времени? —  подумал Виктор. — Специально сберёг? При таком хозяйстве не израсходовать? Чрезмерно экономит". 
— Опять забыл купить хлеб? — спросил его Быстров, поняв, что Сиротенко специально не пожелал расходовать деньги.   
— Склероз. Вышибло из памяти, — попытался оправдать себя Сиротенко.
Утром Виктор прогулялся по деревенской улице. Рядом с домом Петра магазин закрыт, но чуть дальше, метров 400, работал продовольственный магазин. Около него стоял автофургон с броской надписью "Хлеб". "Сэкономил чертяга дважды?" — с досадой рассудил Виктор, и, вернувшись к Петру, откровенно ему сказал: 
— Преподносишь без зазрения совести  засохший кусок хлеба.  Скопидомничаешь.
В ответ ничего не сказал ему Сиротенко, даже не покраснел. Стоит ли приезжать? Однако Быстров ещё неоднократно побывал у  Петра. Один раз с  кандидатом на главу
района  в выборную кампанию он приехал в деревню на встречу с избирателями. Обедали у Сиротенко. Пётр обратился к Виктору с просьбой:
— Сдал я, Витя, бычка на мясокомбинат, а деньги не получил. По моей квитанции сможешь получить там деньги? Яша второе воскресенье не приезжает. Занят.
— По выходным дням посещает секту. Не до отца ему.  Выручу. Давай квитанцию.
Но ранние выезды с кандидатом на встречи с избирателями и поздние приезды домой не позволили Виктору добраться до мясокомбината. Он попросил бывшего сокурсника выполнить поручение Сиротенко. Тот согласился.
Дня через три Виктор повстречался с товарищем и спросил го:   
— Передал деньги Петру, Михаил?
— Отдал. Он очень удивился, что ты перепоручил мне квитанцию. "Я же их борщом накормил", — заявил он.
Ничего не сказал Виктор Михаилу, а сам подумал: "Любые свои крохи учитывает. Сколько поручений я должен был бы дать ему?". 
Быстров побывал в деревне у  Сиротенко, когда проводил с жителями деревни  социологическое исследование. Модное дело в перестроечный период страны — узнавать настроение населения. Заполнял он  анкету от главного агронома хозяйства. Ответив на все вопросы анкеты, агроном спросил: 
— У кого остановились ночевать?
Быстров пояснил. Несколько удивлённый, тот переспросил:
— У богомола?
Обеспокоенный таким известием Виктор вечером  завёл разговор о мистике.
— Не мог он такое сказать. Не верю, — ответил уверенно Сиротенко. — Я его сына готовил по литературе для поступления в институт. Не выдумывай, Витя. 
— Всё-таки признайся:  залез в секту?  Запихнул тебя туда сынок: Скажи по правде: молишься? И десятину платишь? Яша  проводил сектантское сборище?
— Не секта у них, а церковь, — попытался оправдать Сиротенко сына, обойдя молчанием о своём участии в американской секте. 
— Брось защищать их, — откровенно заявил ему Быстров. — Отступление от общей веры — обыкновенная секта. Всё же скажи:  Яша проводил моленье?
— Он,—  признался Пётр.
— С детьми Яков не беседовал? — задал ему каверзный вопрос Виктор.
— Хотел встретиться с учениками, но я не дал согласие — районо не разрешит.
— Детей легче вовлечь, чем старух — зря отказал ему. Получил бы Пётр Захарович благодарность от американцев. 
— Какие американцы? — возразил ему Сиротенко. — Три еврея руководят в областном центре. На квартире у пастора  живёт Яша.
— Не пошёл в студенческое общежитие? Бабка из Ставрополья дала адрес? Мистику развёл Горбачёв  в Ставрополье. Что ни говори, а связь с американцами есть.
В следующий раз приехал Быстров в деревню поводить социологическое исследование с пожилой женщиной.  Сиротенко  угостил их жареной картошкой, обильно поджаренной  в сковороде. 
"Не пожалел Петя сала. На славу угостил румяным картофелем", — в уме похвалил  он его. — Исправляться начал. 
Идя вечером со спутницей по опросу к автобусу, Виктор спросил её:
— Ничего не почувствовала после обеда? У меня через полчаса произошло  расстройство желудка.
— Не знаю, что за жир был на сковороде, какой-то, по-моему, допотопный. Я не допила чай, выскочила на улицу — меня вырвало.
— Тебе легче, — чистосердечно заметил Виктор, — а я маюсь. Взять бы у него этот жир да накормить бы Петра Захаровича, когда будет обедать у меня, чтобы не доехал до дома. Сколько лет он берёг этот жир?
Через год Виктор вновь приехал в деревню проводить социологический опрос, но не один, а втроём.  Мужчина и женщина к двенадцати часам дня завершили работу и ожидали Быстрова у Сиротенко. До прибытия  автобуса ещё 5 часов.  Быстров только к  четырнадцати часам завершил анкетирование. Зашёл в дом Сиротенко, чтобы узнать у Петра, можно ли у него пообедать. В кухне его ожидали два рослых мужика, отец и сын. Не успел Быстров и слова сказать, как его опередил сообщением  Сиротенко:   
— Я тебя накормлю, а их  кормить не буду.
Два громадных мужика ожидали с нетерпением, какой ответ последует.
— Я у тебя обедать не буду, — твёрдо заявил Быстров, внутри у него бурлило от такого отношения Петра.
Петру бы обидеться и рассердиться за такой ответ, но Пётр и его сын всем своим видом показали, как благоприятно для них разрешилась ситуация, душевно обрадовались: 
— Тогда попьёшь чайку, — и внимательно посмотрел на Виктора: что он скажет.
— Я и чай пить не буду! — раздражённо ответил Быстров и  плюхнулся на стул — устал, пришлось обойти полдеревни. Никто из них, ни Петр, ни Яков, не подумал, как бы выглядел Быстров, перед своими сподвижниками, если бы отобедал один. Это их не беспокоило, будто бы никогда не сядут за стол у Быстровых.   
После отказа Быстрова сесть водиночку за стол Яков, стоя за спиной отца, широко улыбнулся   — пронесло.  "Гены от отца передаются сыну", — сделал вывод Быстров.  Приходилось Сиротенко бывать у Виктора то с женой, то с сыновьями. Вот бы накормил он одного  Петра.  Чтобы бы они о нём  подумали? Сиротенко не испытывал угрызения совести, что оставил друга без обеда — повезло эконому. Он повернулся к газовой плите, открыл крышку кастрюли и поварёшкой начал мешать бурлящий от жара борщ. Три тарелки борща из большой кастрюли, три яйца от тридцати куриц, три ломтя хлеба и столько же стаканов чая спасены. Не надо беспокоиться. 
Августским днём  Быстров встретил на улице Михаила.
— Миша, сегодня, — сообщил он, — Петру Сиротенко исполнилось 70 лет.  На  юбилей он нас не пригласил.  У тебя мотоцикл на  ходу? Съездить бы и поздравить его.
— Согласен, — ответил Миша. — Утром поедем — он свой юбилей не празднует.   
За всю свою жизнь Пётр Захарович отмечал лишь своё шестидесятилетие, да и то с большим опозданием — перенёс свой юбилей с августа на декабрь, на день рождения жены. Укорил его тогда Быстров:
— Сэкономил, Петя?
— Дело не в экономии, — заявил он. — В августе все учителя в отпуске, поэтому и перенесли на декабрь.
— Сказки не рассказывай, Петя. Летом учителя теперь из деревни никуда не уезжают. Мог их собрать. Расходов побоялся?   
Утром два приятеля выехали к Сиротенко, чтобы удостоить вниманием его 70-летие. Пётр их встретил в ограде. Пожав руки и, приняв поздравление, сообщил:
— Вчера приехал сын на машине из Красноярска. Немного посидели.
Видя, что Пётр не шьёт и не порет — не приглашает гостей в дом, Быстров   предложил:
—  Посмотрим, Петя, как растёт твоя картошка?   
Сиротенко ухватился за спасительную идею.          
— Поехали. Есть на что посмотреть — урожай ожидаю богатый.
Сиротенковская картошка нужна была Быстрову, как мёртвому припарка. Много ли, мало ли  накопает картошки Сиротенко — Виктору и Михаилу всё равно. Но не будешь же пить вино в ограде среди куриц, уток и индоуток?! 
Картофельное поле  буйно цвело. Кусты у картошки развесистые и высокие — быть доброму урожаю. На окраине поля жёлтели, уже созревшие, продолговатые кабачки. Сиротенко понимал, что не картофельным полем приехали любоваться, поэтому молчал, не зная, что сказать друзьям. Быстров достал из багажника мотоцикла сумку, вынул из неё бутылку с красным вином.  Три помидоринки, сорванные с куста на даче, и три рюмки размесил на траве.  Налил в рюмки вина.
— Выпьем, ребята, — сказал он им. — Поздравляем тебя, Петя, с юбилеем! Будь здоров и не забывай друзей!
Выпили по второму разу. Виктор пошёл смотреть кабачки. Михаил налил в рюмки себе и Петру. Миша опрокинул рюмку в рот, выпив разом вино. Пётр вылил на траву немного вина и опорожнил тоже рюмку. "Иеговист не отказался от вина, — заметил про себя Виктор. — С безбожниками можно и выпить".   
— Поедем ко мне, — предложил Сиротенко. — Дома у меня выпьем.
В ограде дома Пётр показал рукой на телегу и проговорил:
— Посидите здесь. Я зайду в квартиру.
Михаила от его слов всего передёрнуло. Виктор предостерёг:   
— Молчи, Миша. Посиди у телеги. Посмотрим, что дальше произойдёт.
Их сидение у телеги затягивалось. Но вот вышел Сиротенко и сказал им:
— Заходите в веранду. — И скрылся в доме.
— Пошли, Миша. К веранде нас допустили — всё же юбилей у главы семьи.
На веранде чисто, убраны грязные вёдра, обувь, одежда — постаралась сноха и навела порядок. Год назад Яков завершил учёбу в институте, работу по специальности не нашёл в райцентре. Через год, живя в деревне, женился на выпускнице пединститута. Жить решили  молодожёны  у отца.  Здесь, в деревне родились у них два сына.
Мимо гостей прошли в дом средний сын с шофёром. Яши отсутствовал, он сторожил совхозную мастерскую.  Сиротенко не познакомил их ни со средним сыном, ни со снохой. Минут через 10 он явился и поставил две тарелочки  яичницы Михаилу и себе. Миша дёрнулся сказать Петру, что у Виктора ничего нет, но Быстров предупредительно погрозил ему пальцем и тихо шепнул:
— Посмотрим, что будет дальше.
Через минуты Пётр принёс пару вилок. Взгромоздился юбиляр на высокий табурет и стал с удовольствием уплетать яичницу. "Бедняга, — подумал Быстров. — Ему не дают  есть яйца? Кто же здесь хозяин!" Первым управился с яичницей Пётр. Принёс три чайные ложечки, три стакана горячего чая и объеденный со всех сторон  торт, остаток вчерашней трапезы. Не притронулся Виктор к недоеденному торту. Михаил съел кусочек. Петр от души нажимал на торт, отправляя чайной ложкой сладость в рот.
Каким-то совершенно странным показался им Пётр. Неужели на него так воздействовали иеговисты, что ничего не замечает вокруг? Был же он обыкновенным парнем, всегда  разговорчивым, а тут замкнулся. Почему не сходил в магазин?
Пётр Захарович после смерти жены оставил работу в школе, стал пенсионером. Уход из школы не отметил торжественными проводами, педколлектив не организовал прощание с директором. Не додумались до этого ни Сиротенко, ни го коллеги.
Быстров, когда у Сиротенко стали жить молодожёны, перестал приезжать к Петру. Однако по телефону часто разговаривал с ним, нередко спрашивал его:
— Как тебе живётся, Пётр? Ладишь со снохой?
— Ничего, — отвечал он, — Не всё мне в ней, в снохе, нравится. Напечёт печенюшек. Собираются по субботам старушки, она их угощает. Зачем?
Пётр воспринимал как должное субботние и воскресные сборы, а  привлечение к вере старушек  угощением для него — кость в горле! Своё раздавать?! Он за всю свою жизнь никого не угощал, ничего своего никому не отдавал и гостей не принимал. 
Ещё с одним чудачеством столкнулся Быстров в семье Сиротенко. Виктор решил перефразировать сказку Ершова "Конёк-гарбунок" и сочинил о Петре  стих. Когда произнёс:   "У старинушки три сына", — Пётр его поправил: 
— Не три, Витя, нас больше было.
— Как так? В детстве умерли?
— Старший брат на фронте без вести потерялся. 
— Искали? — спросил Виктор.
— Нет, — ответил Петр.
— Ты ничего о нём не говорил. Почему не искали? И ничего о нём не знаете?
— Мать всю войну ждала от него весточку. Ни одного письма не получили. После войны пришёл от брата треугольничек. Написал, что работает на заводе в Москве. Мать, как увидела обратный адрес: Москва, почтовый ящик и номер, сразу же заявила: "Никакого письма не было. Ничего никому не говорите о нём!" Больше писем не было.
— Вот Акуля! Взялась ты откуля?! Мать отказалась от сына!! Она подумала, Петя, что её сын отбывает срок за воинские провинности. Но он же написал: работает на заводе. После войны не всех бывших военнопленных демобилизовывали из армии. Тех военнопленных, у кого подходил возраст, отпускали домой. Часть молодых мужчин направляли  на военные заводы — рабочих рук не хватало, а вооружение требовалось ещё.  Я знаю защитника Брестской крепости. Он раненый попал в плен. В конце войны его освободили из норвежского концлагеря американцы, передали нашим властям.  Его направили на военный завод работать. В красном уголке почтового ящика  вручили защитнику Брестской крепости за воинскую доблесть орден Отечественной войны. Ищи, Петя, брата.  Сейчас в Интернете публикуют списки военнопленных, можно написать редакции телепередачи "Жди меня".
— Я скажу Яше. Надо попробовать поискать, — со всем добродушием согласился  Пётр Захарович.
— Да не Яша, а ты займись этим делом, — настаивал Быстров. — Возможно, в Москве живут твои племянники и племянницы, а ты ничего не знаешь про них.
— Интересно бы найти родственников, — согласился с ним Сиротенко.
Неоднократно спрашивал Виктор Петра, начали ли они поиск — бесполезно, всё оставалось на мёртвой точке. Заметил   Быстров, что не Пётр, а он беспокоится о поиске.
— Чем ты занят днём? 
— Сижу с внуками. За ними нужен глаз да глаз,  — поведал Пётр о своём житье-бытье. Подросли два внука, в школу учиться пошли. Решили сын и сноха, — сообщил Пётр, — перебраться в райцентр.  Там есть музыкальная и художественная школы.
К добру потянулись — свет пробился в окошко Сиротенко, уразумел Быстров
В райцентре Сиротенко арендовали частный домик. Число сектантов возросло. Яков стал пастером, так назвал его   Пётр Захарович.
Быстров решил не оставлять без внимания товарища, хотя он равнодушно отнёсся к развалу страны:  не нужно платить партийные взносы, бывать на собраниях.  Возможно, общение с оппозицией, поможет ему по-другому посмотреть на жизнь.  Но не тут-то было: оппозиционные собрания Пётр не посещал.  Выдвигал причины: то с внуками надо дома сидеть, то в субботу и в воскресенье посещал он иеговистские собрания. Отлетел друг в другую сторону. Что его туда притянуло? Этого никак не мог уразуметь Виктор. Побывал он на их сходках. Собираются около двадцати верующих. Увидел, как  Яков наяривает на гитаре. Поют.  Вроде бы ничего нет мистического, так как звучат знакомые мелодии, а вот произносят похвалу Иегову, радуются счастью быть в раю.  Услышал Быстров в секте проповедь американца. Закончил он проповедовать, Пётр подошёл к американцу, пожал ему руку и подобострастно проговорил: "Хорошо вы нам сегодня сказали".
"Уму не постижимо, в какие дебри забрёл Пётр, — рассудил Быстров. — С такой теплотой  принял американца. Поддержал престиж сына? Пришлось мне увидеть рождение предательства. Что на это его толкнуло? Что прельстило Петра в секте? 
Всё же Виктор раскусил Петра, как-то рассуждая с ним о религии. 
— Богатый американец заехал в такую даль — нужна им наша слабость. Бесплатно поставляют религиозную  литературу, журнал американцев "Стража Башни". Твои "сёстры" распространяют по райцентру американские листовки. В одной из них просят связаться по Интернету. Подбирают союзников на всякий случай. Хитро действуют. Безобидная беседа по Интернету даст неплохой навар. Как им хочется сломить русских! Нет у вас  помещения для сборов. Пообещал американец построить церковь?
— Отказал в помощи, — с сожалением, глубоко вздохнув,  заметил Сиротенко.— Сказал: "Ищите спонсоров". Где их найти?
—  Мало вас, — константировал Быстров. — собираете 20-25 иеговистов. — Вон баптисты отстроили большой дом с просторным  залом.  Верховодит  судья, переехавший из Казахстана. На праздник урожая собралось более  пятидесяти верующих.
— Правда, столько было? — изумился Пётр. — Это же столько десятин!
"Вот в чём суть его  верования! —  Быстров уразумел наконец-то, что притянуло Сиротенко к иеговистам.  — От дармовых денег его не оторвать. Во имя купюр он  подобострастно раскланивался перед американцем".
— Твои внуки, Пётр, откажутся служить в армии, — заметил Быстров.
— Им будет представлена альтернативная служба.
— Их должны защищать русские Иваны, а они будут в госпиталях ночные горшки таскать? Им в руки нельзя брать оружие? Так, Пётр?
— Если все откажутся от оружия, то войны не будет, — выдал иеговистскую аксиому Сиротенко.
— Вот и начни агитацию с американцев, — заметил ему Виктор. — В Америке призывают иеговистов в армию?
— Не знаю, — откровенно заявил Пётр.
— Главного ты и не знаешь.
— Скоро всем миром будут править евреи. Это умная нация. Такая судьба им предначертана  богом — хотим мы этого или не хотим, — уверенно заявил Сиротенко. 
— Ты, Пётр, в дебри залез! Евреи создали иеговистскую  религию, чтобы свою нацию возвеличить.  Не всех иеговистов, утверждают они, пустят в рай. Молись, молись, а ада не избежать. Если вдруг раньше умрёшь, то скажи там, чтобы меня не воскрешали.
— Почему, Витя? — проявляя полную наивность, спросил Сиротенко.
— Не хочу тереться со всеми костями, — ответил ему Виктор.
Сиротенко попытался не согласиться с суждением  Быстрова:
— Не скелеты поднимутся, а человеческие души, Витя.
— Не болтай, — оборвал его Виктор. — Утверждают, что души улетают на небо на 9-й или 40-й день. В Библии определённо сказано: встанут из могил. Представляешь, миллиарды скелетов будут тереться друг о друга.
Не готов был Пётр, чтобы опровергнуть утверждение Быстрова, потому и замолк —  во многих вопросах религии он слабо разбирался.
Года шли. Сиротенко переселились в купленный двухквартирный дом. Деньгами помог средний сын Петра. Он постоянно  высылал отцу денежные переводы. Пётр всё время просил сына подбросить денег — семья большая, да и Яков не находил работу. Долгоё время он сторожил в учреждениях, потом выучился на кочегара газовой котельной. После пятнадцатилетнего проживания устроился работать в земельный отдел. Средний брат подарил Якову свой "Москвич-каблучок". В субботу и в воскресенье на этом "каблучке" Яков с женой выезжал на собрание секты. Пётр подъезжал к ним на городском автобусе. Почти каждую субботу и воскресенье Сиротенко заходил к Быстрову.
Обычно приход Петра Быстров всегда приветствовал одной и той же фразой: 
— Здравствуй! Как поживаешь, опиум народа?
Ему бы, Петру, рассердиться, повернуться и уйти от товарища. Но он молча раздевался и проходил в комнату, зная, что через 5-10 минут Быстровы будут обедать. Отобедав, Сиротенко неизменно каждый раз повторял:
— Спасибо. У вас всё вкусно.
Быстров не придал значение сказанному. Лишь через несколько лет он понял, что означала для Петра эта печатная фраза — "у вас всё вкусно".
Проживая в деревне в последние годы и в райцентре, Сиротенко почти ни с кем не общался. Встретит знакомого, с удовольствием поговорит, но к себе не позовёт. Бывал у Михаила всего несколько раз, так как он  жил один. У Петра один адрес для посещения — Быстров. К Виктору ходил на день рождения ежегодно. Впервые он отмечал его праздник, когда Виктору исполнилось 55 лет. Мария Яковлевна не решилась тогда приехать. Пётр даже расщедрился на подарок — вскладчину с другим директором преподнёс электробритву. На другой день рождения он купил в подарок тюбик крема. Михаил тоже подарил  пустяковину,  купленную, видимо, в уценённом магазине, так что после бритья бороды от неё никакого прока. Тогда и сказал Виктор Петру и Михаилу: 
— В следующий раз на день рождения приходите без подарка.
— Вот хорошо! — воскликнул Пётр, довольный такой щедростью. 
За столом на  днях рождениях Пётр от спиртного не отказывался. И гости не замечали, что среди них есть иеговист, которому, по канонам  религии,  употреблять горячительные напитки нельзя. При застольях Сиротенко никогда не произносил тостов. Виктору интересно было узнать, доволен ли он праздничным посещением...
— Пётр, — сообщил Михаил, — ничего не сказал об именинах,  лишь заявил: "Жаль,  мало поел гуся — надо было идти за внуком в детсад".
Пётр Захарович с удовольствием посещал учительские торжества, их проводили для пенсионеров. Выпивал там он 2-3 три рюмки водки. Виктор, не упрекал его — пусть хоть один раз в году освежит свой организм.
Не обижался Виктор, что приятели приходят к нему без подарка. Единственный раз в душе взорвался он: Пётр и Михаил купили в день его рождения одну открытку на двоих, и Сиротенко обратился к Быстрову: 
— Дай авторучку — надо подписать открытку.
— Идите вы ко всем чертям! Некогда! —  не выдержал такого абсурда Виктор. Купить одну открытку на двоих они договорились заранее, а о приобретении
авторучки уговора не было. Не всё продумали приятели-"экономисты".
Скажет читатель, сообщает про всякую пустяковую ерунду. Но необходимо каждому знать, что под старость лет мы скупеим, экономим на каждой мелочи, теряем щедрость молодости. Надо не забывать, что ты уже не молод. Сбрось прочь свою старческую прижимность — всё с собой в могилу не заберёшь. Живи человеком, нужным людям, умри по-человечески, чтобы поминали добром тебя. 
Последние годы в райцентре у Петра Сиротенко выдались несладкими. Любому такую жизнь не пожелаешь. В материальном положении не жирно жилось, а в духовной жизни он и вовсе нищенствовал.  Занимая небольшую комнатку, жил с сыном Яшей, со снохой и тремя внуками. В его комнатёнке умещались кровать, шкаф с книгами, тумбочка и стул. Пустое пространство совершенно отсутствовало. Во дворе Яша выстроил гараж и баньку. Для огорода — узкая полоска. На ней ничего не сажали из-за болотистости.  Сделать высокие грядки — не хватало тяма у Петра, а Якову было некогда. Главная обязанность Петра в семье — сторожить внуков. 
— Внукам помогаешь в учёбе? — спросил его Виктор, зная, что он большой любитель художественной литературы, уж к чтению привлечёт детей.
— Нет! — кратко с горечью ответил Пётр. — Приходит она с работы, и сама с ними занимается.
— Значит, дед для этого дела не подходит, — сделал вывод Быстров. — Читают внуки книги?
— Много времени они крутятся у телевизора, — ответил ему Сиротенко. — Смотрят ролики. Игры там их увлекают. А что за игры, я не знаю.
Быстров не понимал, как можно переходить из класса в класс, не пользуясь библиотекой деда, ни другой библиотекой. Родители готовят  детей для рая? — размышлял Виктор. —  И никого не беспокоит такое воспитание? Даже считают их семью благополучной. Их путеводитель — журнал "Башня стражи" из США? Далеко запускают щупальцы американцы?"
  Пётр Сиротенко не хотел отставать от жизни. Он брал художественные книги в городской библиотеке, читал одновременно газету "Советская Россия" и журнал "Башня стражи". О прочитанном он никому ничего не рассказывал, не рассуждал о  событиях в стране и  о зарубежных происках по растаскиванию России, продолжал молиться, усердно посещая собрания секты.  Всё легко воспринимал.  Молись, и будешь в раю.
 Добро, что средний сын Петра иногда присылал денежные переводы. Сын Яков сменил подарок брата на новый легковой автомобиль. В субботу и воскресенье увозил он  Пётра и жену  на собрания секты.  К Быстрову Пётр Сиротенко стал редко заходить.
Однажды Виктор посетил товарища. Оказывается, Яков расширил квартиру, пристроив новую кухню.  В бывшей кухонке поселил отца. Окно в комнатке выходило  не на  улицу, а в новую кухню. Полумрак, но читать же ему не обязательно.
— Где же твоя библиотека? Сожгли? — поинтересовался Виктор.
— Цела, — уверенно заявил Сиротенко. —  Под кроватью книги лежат.
— Для чего тогда шкаф в тесной комнатёнке? — Промолчал Пётр, ничего не сказал.
— В библиотеку не ходишь?
— Перестал посещать — ноги болят, — с сожалением проговорил Пётр.
— Внуки могут сходить.
— Обещают, но не идут в библиотеку. Подари, Витя, мне свою книгу.
— Зачем? — спросил Виктор и укоризненно заявил:  — Не подарю — ты засунешь её под кровать. Разве можно лежать целый день? Болят ноги, а когда был у врача? 
— Просил Яшу свозить, а ему всё некогда. 
— Сам не можешь  вызвать врача? — раздражительность Быстрова возрастала.
— Дней 5 назад приходила врач. Измерила давление, выписала рецепты.
— Какой врач? У вас в микрорайоне приём  ведёт фельдшер, — возмутился Виктор. — Медицинская сестра посетила тебя. Беспокоятся, а ты о себе не думаешь.
— Ты прав. У нас ведёт приём фельдшер.
— Измеряй давление каждый день и записывай, чтобы видел врач, как работает твоё сердце, — посоветовал ему Быстров.
— Скажу Яше, чтобы измерял утром.
— Сам измерять не можешь? — возмущение Виктора возрастало. — Купи прибор
такой, который измеряет давление крови и пульс. Хоть один раз разорись для себя. Тебе давно пора пройти обследование у специалистов в районной поликлинике. 
Быстров понимал, что ничего не предпримет Сиротенко  — для Якова важно, чтобы он отказался вообще от контакта с медиками. Но как убедить Петра? У него уже заскоки с памятью: спросит по телефону, а на другой день снова это же переспрашивает.
— Петя, — посоветовал ему Быстров, читай вслух стихи, чтобы память твоя не костенела. Разгадывай кроссворды.
— Молодец, — согласился с ним Сиротенко, — что напомнил о кроссвордах. Попробую над ними посидеть. Будем разгадывать одни и те же кроссворды?
Быстров был не рад, что натолкнул Сиротенко на кроссворды. Оказалось, Пётр за всю свою жизнь ни одного кроссворда не расшифровывал. Он  на листочках записывал отгаданные слова по горизонтали и по вертикали. И требовал по телефону от Быстрова сравнить результат. Виктор разъяснил ему, как разгадывать головоломку. Но Пётр не мог подобрать многие слова и предлагал перечислять все слова.
— Петя, — негодовал Быстров, — думай, для этого и предназначается кроссворд. Спрашивай у Яши. У меня нет времени, чтобы полдня возиться с кроссвордом. 
— Хорошо, — согласился с ним  Пётр, — я буду спрашивать у  Яши. Но итог будем подводить сообща, чтобы знать, у кого из троих лучше получилось.
В течение года Сиротенко  не заходил на квартиру.  По телефону тоже редко общались. Обычно звонил Быстров. Но не всегда ему удавалось переговорить с Петром: то сообщали, что он отдыхает, то он на прогулке, то в ограде находится. Если никого, кроме Петра, в доме нет, то Виктор дозвониться до Сиротенко не мог. Иногда и телефон был отключён. Видимо, и телефон попал под секстанский запрет? Пётр не мог объяснить, почему он перестал пользоваться телефоном.   
Когда после долгой разлуки Сиротенко появился у Быстровых,  то Виктора удивил его вид:  бледен на лицо, сильно похудел.
— Кое-как  нашёл  ваш дом, — пожаловался Пётр Захарович. — Какие-то у вас в доме появились магазины.
— 20 лет заходил без проблем, а теперь стал заблуждаться? — спросил  Виктор, хотя уже  понял, что у товарища не всё в порядке с памятью. — Пётр Захарович, тебе надо побывать у психиатра или у нервопатолога.
— Они мне новую голову выпишут?
— Иеговистское суждение у тебя, Петя. Далеко на нём не уедешь.  Купите  хотя бы бад "Гинкго белоба", чтобы не притуплялась память. 
Связь Быстрова с Сиротенко прервалась — в течение нескольких дней  Виктор не смог связаться с Петром по телефону, поэтому решил побывать у него. В 10 часов утра Сиротенко лежал в майке на постели, покрывшись лёгким одеялом. В руках он держал два листочка серокопии, раскрывавшие дорогу в рай.
— В полутёмной комнате читаешь? — упрекнул его Быстров.
— Не читаю, — попытался он оправдаться. — Просто просматриваю.
— Ещё не завтракал?
— Нет, — ответил он. — Скоро придёт на обед сын и разогреет завтрак.
— Уже два раза в день питаешься? — спросил Виктор и обратил внимание на его руки: вместо мышц свисала кожа — сильно похудел. — Измеряешь давление крови? 
— Прибор испортился. Давление крови у меня нормальное. Когда бывает повышенное, я сразу чувствую, принимаю таблетку.
— Я принёс прибор. Сейчас измерим давление крови у тебя, — сказал ему Виктор.
Прибор показал: давление крови 167 на 69, пульс 85.
— Вот тебе и нормальное давление крови! Принёс я таблетки "Кардикет", выпей одну таблетку и вызывай врача.
— Придёт Яша, я попрошу его позвонить в поликлинику. 
— Я могу позвонить.
— Не надо, — предостерёг его Сиротенко. — Почему я не ощущаю высокое давление? — спросил Пётр.
— У тебя что болит?
— Простата стала меньше беспокоить.  Запоры меня одолевают.
— Ты не можешь сварить для себя свёклу?
— Про свёклу я забыл, — сознался Пётр. — Вечером скажу Яше, чтобы сварил.
— Сам не можешь сварить? Обеды готовил, а теперь Яша сварит свёклу?
— Я не знаю, какую взять кастрюлю.
— Бери любую и вари, — неодобрительно отнёсся он к нерешительности Петра.
— Женится твой сын, тогда узнаешь, что такое "сноха". Меня беспокоит нога, — признался Пётр. — Был у хирурга в районной поликлинике. Он дал направление, надо ехать в областной центр.
— Час от часа не легче, — возмутился Быстров. — Покажи направление.
Сиротенко взял с подоконника бумажку и подал её Виктору.
— Два месяца прошло, — заявил Быстров, прочитав направление хирурга. — Тебе же ногу отрежут!
— Вот что ты мне желаешь! — совершенно недружелюбно воскликнул Пётр.
— Да не я желаю, а ты не беспокоишься о своём здоровье. Лет 5 назад говорил, чтобы пил таблетки симвастатина, не позволяющие образовываться бляшкам в сосудах. Не принял мой совет. Твёрдокаменный ты. Говорил, что холостерин у тебя в норме, а анализ не делал. Сейчас август. Покупали арбузы или дыни? Их полно на рынке. 
— Ещё нет. В прошлом году три раза ели арбузы.
— На шестерых 3 арбуза за осень! Щедро живёте! Ждёшь, что Яша свозит тебя  в областную клинику. Он готовит тебя к неземной жизни. Не можешь один ехать, возьми проводником внука-десятиклассника и езжай на электричке. Автобусы курсируют. У тебя бесплатный проезд. Лучше всего — такси. 2 тысячи отдашь, и тебя к клинике и к дому доставят. Можешь хоть один раз потратить на себя — ты получаешь каждый месяц 17 тысяч рублей.  Если хирург выписал направление, то у тебя серьёзное заболевание. Надо спешить, — не успокаивался Быстров.
— Мне бы ещё лет 5-7 пожить, чтобы внук поучился в институте, — высказал он. 
— Лёжа на кровати, ты долго не проживёшь. Где твои книги? — Быстров заглянул под кроватью — Истопили баню? А как добраться до областного центра, ума  нет.   
С чувством безысходности покидал Быстров дом Сиротенко — к пропасти ведут друга. Несколько раз говорил по телефону, чтобы не откладывал он поездку.  Бесполезно.
Время шло. Неожиданно Быстров услышал по телефону спокойный голос Якова:
—  Дядя Витя, папа просил навестить. Ему вчера отрезали ногу.
Докатился! Больше шести месяцев терпел боль. Придти к нему на второй день после операции? Как его самочувствие? Одна мысль за другой мучили Быстрова.
На третий день вечером  Быстров пришёл к Сиротенко в больничную палату. Дотянул болезнь до операции! Предполагал Виктор, что увидит немощного старика, пригвоздённого навалившимся горем. Тогда, когда в почке у него зашевелился камушек, он исходил криком. Как ему, Виктору, теперь посочувствовать? Чем сможет помочь больному?
Пётр лежал на больничной койке с закрытыми глазами.
— Петя, — тихо произнёс Быстров.
Сиротенко открыл глаза, увидел его и скупо улыбнулся —  он обрадовался его приходу. Протянул для приветствия руку. К удивлению Виктора, Пётр ухватился за верёвку, привязанную к задней спинке кровати, подтянулся  и принял сидячее положение. Изумлённый Виктор ничего не успел сказать — он видел не разбитого горем больного. Пётр выглядел браво, очень бодро, как будто и не переносил сложную операцию. И боли нет — ведь отрезали ногу!?
— Хорошо, что ты пришёл, — спокойным голосом произнёс Пётр  Захарович, будто бы ничего с ним не произошло.   
Виктор побоялся беспокоить Петра своими расспросами о том, как прошла его  операция, как он чувствует себя — его лицо нисколько не выражало переживание за перенесённую боль, не тревожила, видимо, его и рана.
— Перекуси, — сказал ему Виктор, — я кое-что тебе принёс. 
— Яша придёт и покормит, — ответил Виктору Пётр Захарович.
— Там горячие котлеты. Их надо съесть.
— Котлеты я люблю, — отозвался Пётр. — Почему она не передаёт их мне? — Видимо, он имел в виду  сноху.
Когда Сиротенко развернул кулёк с фруктами, то спросил Виктора:
— Это что за фрукт? Большой, красивый, такой ярко красный. 
— Ты же бывал в Алма-Ате, должен знать, — дружелюбно ответил ему Виктор.
Когда Пётр доел плод до средины и увидел большую ребристую косточку, то с нескрываемым  удовольствием, улыбаясь, спросил: 
— Абрикос?      
— Отгадал. Светлая у тебя голова. Это хорошо.
Вот таким лучезарным быть бы ему дома, подумал Виктор.
Через день Быстров посетил снова товарища. Вечерами стал бывать у него. 
— Тебе, Петя, надо физически окрепнуть. Придётся осваивать ходьбу на одной ноге. Постарайся.
— Я всё время поднимаюсь на кровати с помощью верёвки. Укрепляю мышцы  рук, — со всёй серьёзностью ответил ему Сиротенко.
— Что-то пусто у тебя в тумбочке, — заметил Виктор.
— Здесь всё есть, — заметил Сиротенко. — Обеды удовлетворяют меня.
Кормят не на убой, размыслил Быстров, зная  простенькое больничное меню.
В один вечеров Быстров столкнулся в палате с Яковым. Он ничего не принёс отцу. Семейная традиция продолжается? На больничных харчах Пётр Захарович выглядит бодрее, свежее, чем дома. Его кормит больница, 17 тысяч рублей, его пенсионных денег, использует Яков по отцовской доверенности.   
Виктор считал, что Пётр месяц проваляется на больничной койке — надо же зарасти ране. Но через 15 дней его выписали из больницы. Быстров, зная отношение к Петру Захаровичу богомольных супругов, решил узнать, как родственники  кормят его. В 9 часов утра он пришёл к Сиротенко. Пётр ещё спал. В субботний день всё семейство было дома. Сноха занималась кухонными делами. Внуки громко разговаривали между собой в большой комнате, с ними занимался Яков.
Пётр Захарович спал в полумрачной комнате.  Проснулся. За ту же больничную  верёвку, привязанную к спинке кровати, он живо ухватился за её конец, приподнялся и сел, поздоровался. Его решительные движения говорили о его бодрости. Зная отношения сына и невестки к его здоровью, он решил напутствовать непосредственно Петра Захаровича. В больнице он заметил у него просветление памяти, — видимо, операция сняла с него нетерпимую боль.   
— Теперь  тебе, Петя, надо заняться  тренировкой здоровой ноги. Купи или возьми на прокат в аптеке или в собесе костыли. Не залёживайся. У тебя уже пролежни?
— Есть, — как о чём-то обычном сообщил ему Сиротенко. — Яша смазывает.
Во время их разговора  в комнатку зашёл Яков, потолстевший, бодрый, уныние у него не проявилось. Он принёс в пиалке, заполненной чем-то  лишь на треть, завтрак отцу. Хлеб отсутствовал.  Три раз махнул Петя  ложкой и опорожнил пиалу. На такой еде долго не проживёшь, подумал Виктор. Такое кормление в доме, видимо,  давно заведено, вот почему. посвежел Пётр на больничной диете. Понял Виктор, что  Пётр, когда приходил к ним, не обижался на приветствие Быстрова "как живёшь опиум народа".  Какой протест или какая может быть обида, если есть хочется. Пётр никак не реагировал на такое приветствие Виктора, молча проходил в комнату. Каждый раз, отобедав, говорил: "Спасибо. У вас всегда всё вкусно".
— Сын из Алма-Аты прислал больному сухофруктов? — понтересовалсл Виктор.
— Что ты! Знаешь, как сложно и дорого переслать посылку из Казахстана!
— Я ежегодно отправляю бандероль в Болгарию и не испытываю затруднений. У вас традиция — не беспокоиться друг о друге. Скопидомство заедает.
Во время их разговора к ним в комнатку зашёл Яков и спросил Виктора: 
— Дядя Витя, будете завтракать?
— Нет, — ответил ему Быстров. — Спасибо. Я уже дома позавтракал.
Получив такой ответ, Яков молча  покинул их. "Ещё разоришь их", — подумал Быстров. Пётр никак не прореагировал на его отказ — доволен его поведением.   
С трудом, но дозванивался по телефону Виктор до Петра. Он сообщил Виктору: 
— В аптеке нет костылей.
— Есть! — урезонил его Виктор  — один костыль стоит 400 рублей. Можно взять  костыли в собесе. Обманывают тебя, Петя, — не хотят тратить деньги. Будут у тебя  костыли, ты одыбаешься и ещё проживёшь. Не хотят тратить деньги. Оботрёт тебя Яков с женщиной один раз в неделю, и достаточно. Тысячу рублей в месяц ей платят. 
— Ты уже и это знаешь. 
— Мы же не в тайге живём, Петя, — пояснил ему Виктор.
— Долго ты не протянешь свою жизнь,  лёжа в постели, — выразил сомнение Быстров и посоветовал ему:  — Пора тебе стоять на одной ноге, хотя бы раза три в  день. 
— Я с помощью верёвки приподымаюсь и сижу, — попытался оправдаться  Пётр.
Но Быстров не успокоился, понимая, в каком положении оказался Сиротенко:
— Костыли тебе не купят. Хорошо, что коляска появилась. Но для чего она? На улицу не вывезут.  В Иеговы владения тебя готовят. 
— Не говори, Витя, об этом — я ещё хочу пожить, — утверждающе заявил Пётр. — Плохо, что в аптеке нет моих лекарств.
Внутренне Быстрова начало колотить. 
— Что?! Опустели все аптеки? Переговори с сыном по телефону, он пришлёт          
— Попробую, — ответил Сиротенко.
В следующий раз Быстров спросил Петра:
—  Переговорил с сыном по телефону о лекарствах?
— Разговаривал, но не успел про лекарства сказать. Знаешь, как  накручивает!
— Пожалел деньги сына. Не обеднел бы — у него зарплата  раза в 3-4 больше твоей пенсии, — откровенно выложил ему Быстров.
— Его бабы обирают, — неожиданно заявил Пётр.
— Какие бабы? Что ты мелешь? Как они могут взрослого мужчину опустошить?
— Он платит алименты.
Возмущению Быстрова не было предела.
— Он отдаёт деньги на содержаиие своего  сына, а ты родному внуку копейки пожалел. Жадность тебя одолела. Родился внук. Ты ему что-нибудь подарил? Пожалел! Дед называется. Считаешь, что только тебя надо одаривать. Вот и дождался: перенёс тяжёлую операцию, и никто из сыновей и ухом не повёл, чтобы посети отца. Приглашал?
— Яша сказал: "У них своя голова на плечах — знают, что им делать".
— Яков оберегает тебя, — со злорадством заметил Быстров. —   Когда у тебя последний раз побывал  хирург?
— В феврале. Подписывал документы для ВТЭК, — с полным спокойствием ответил ему Сиротенко.
— В феврале?! Ошалеть можно! Без врачей и лекарств полгода  живёшь?! Не чувствуешь боли? Терпишь, чтобы попасть в иеговистский рай? — Промолчал Пётр. 
С болью в душе каждый раз покидал Быстров жилище Сиротенко. Всегда Пётр Захарович советовался по всем вопросам, и теперь ждёт, что ему скажут родные.  А у них  одно желание: спихнуть его в поднебесный рай. Были внуки маленькие, нужен был дед для пригляда за внуками. Подросли, а с дедом одна мука. Пожил, хватит.
Не удовлетворяли Быстров ответы Петра, и переговорил он с  Яковым: 
— Отцу надо подняться с постели, Яша. Почему вы не приобретёте ему костыли?
Без какой-либо тревоги он ответил Быстрову: 
— Дядя Витя, ему не нужны костыли, ходить он уже не сможет — у него пальцы на ноге отваливаются, гниют. 
— Как?! — воскликнул с тревогой Быстров. — 10 месяцев не показывать его  хирургу?! Ему вторую ногу отрежут!       
— Возможно, —  хладнокровно ответил ему Яков. — К этому идёт. 
Ни боли, ни горести об отце у сына нет. Такая "жалость" к родному человеку у верующих, заявляющих, что они чистейшие христиане! При разговоре ни один мускул не дрогнул на лице у Якова. Такую "доброту" он проповедует? 
Несколко недель не мог дозвониться до Петра Виктор — не работал телефон. Отключили? Утром Яков сообщил Виктору: 
— Дядя Витя, папе отрезали вторую ногу. 
— Он лежит в реанимации?
— Нет. Находится в той же восьмой палате.
— Я приду к нему, — отозвался Быстров.
Виктор застал Петра дремавшим на больничной кровати. Сразу же он отпрянул от дремоты и протянул руку, приветствуя товарища.
— Друг студенчества не забыл, — выразился он.
"А сейчас я не друг? — подумал Быстров. — Столько вожусь с тобой.  Не оставил его, когда ему подчёркнуто сказали: "Кого ты перетащил в район?" Если бы Сиротенко это понимал, то не назвал бы его другом студенчества" 
После операции Пётр Захарович выглядел, к удивлению Быстрова, бодрым, будто бы отрезали у него ноготь на пальце, а не последнюю ногу. Наркотики действуют, или были такие боли, но освободили от них, и ему стало легче? Виктор не стал расспрашивать его о самочувствии, просто по-житейски сказал:
— Я принёс тебе горячий обед и книгу стихов поэтов серебряного века. Читай.
— Я с удовольствием почитал бы Пушкина, Лермонтова.
— Не надо сжигать книги, — укорил его Быстров. — Такую библиотеку без сожаления уничтожить!
"Удивительно, он заговорил не о еде, в его голове, которая уже неоднократно его подводила, воскресли не молитвы иеговистов, а  художественные произведения. Всё-таки молодость твёрдо запечатлела в нём любовь к художественной литературе.  Кому он теперь нужен без ног?".
На больничной тумбочке  лежали листочки ксерокопии "Вера в бога". Это вместо яблочка ему  преподнёс сынок. 
Придя к Сиротенко на другой день и, снова  увидев пустоту в тумбочке, Виктор спросил знакомого соседа, находившегося тут, в палате:
— Валерий Васильевич, сын из еды приносит что-нибудь отцу? 
— Ничего он не приносит! — чувствовалось, что его коробит такое отношение сына к отцу. —  Смешает первое блюдо со вторым и даёт ему, — с раздражением завершил он своё короткое пояснение.
В студенчестве Сиротенко не доедал, под старость лет  досталось ему то же самое.  — В следующий раз я тебе не котлеты принесу, а пелемени, — пообещал Виктор. 
Пётр Захарович окинул Виктора внимательно взглядом и заявил:
— Пелемени я очень люблю.
"Удивительно, Пётр опять ничего не говорит о своём самочувствии, не вспоминает ни простату, ни запор, как будто ничего такого у него не было, не рассказал, как перенёс операцию, не заговорил о том, как сложится его жизнь в дальнейшем. — Тёмные мысли не покидали Виктора, и он  не стал расспрашивать Петра,  чтобы не поколебать его бодрость. — На удивление стойко переносит Пётр Захарович навалившуюся на него катастрофу. Был боязливым, а теперь как будто его подменили".
Не выполнил обещание Быстров, данное Петру. Утром раздался телефонный звонок. Ровным голосом без какого-то  сострадания Яков сообщил:
— Дядя Витя, папа ушёл на небеса. Похороны завтра в 12 часов. 
Неожиданность ошеломила Быстрова — бодрячий старик покинул земной мир, он только сказал:
— Жаль. — Больше ничего не догадался произнести.
Странно:  на небеса шагают без ног.
Надо же у гроба постоять, вспомнить ушедшую юность и последние годы его беспокойной жизни.  В 11 часов Быстров с супругой был у дома Сиротенко. Залаяла собачонка, привязанная на цепь у гаража. Никого во дворе нет. Нет и признаков, что в доме покойник. Привезли Петра Захаровича из морга домой? Быстровы остановились у ворот. Через 20 минут  подошла женщина предпенсионного возраста и тоже задержалась у калитки. До 12 часов осталось 15 минут. Из дома  вышел Яков. По его внешнему виду не видно, что его посетило горе. Поздоровавшись, Яков сообщил:
— Еду в морг за гробом.
Из дома вышел средний сын Сиротенко, приехавший на легковом автомобиле из Красноярска. Видимо, сыновья вдвоём поедут. Но он не подошёл к Якову. Минут через 5 младший сын Петра Захаровича уехал на своём автомобиле. Подошла старушка, дважды перекрестилась на солнце и, скрестив руки на груди, молча стояла у дома  на тротуаре. Появились 5 девушек, простенько одетых. На их лицах ни умственного взгляда, ни беспокойства не отмечалось. Неужели они выпускницы коррекционной школы? Никто из соседей не вышел к людям, ожидающим появления покойного Петра Захаровича   
Наконец, подъехал на машине Яков, за ним — катафалк, похоронная "Газель". На шоссе, протии ворот дома, поставили гроб на две табуретки.  Пётр Захарович лежал не лицом  к небу,  чуть отвернувшись в сторону, вроде бы подчёркивал, что не хочет попасть на небеса.
Приехали на похороны трое учителей из деревенской школы, в которой работал Пётр. Никто из хозяйства, как и на похоронах Марии Яковлевны, не появился. Такой след оставили Сиротенко, а ведь Пётр Захарович прожил в этой деревне более 15 лет.  Не провожали в последний путь бывшие его ученики. Вышла из дома сноха, жена брата Петра, оказавшаяся здесь в одиночестве. Не пришли проводить в последний путь многие "новые" его братья и сёстры по секте — всё-таки умер отец пастера. Как так?
Четыре венка и несколько бумажных цветов — память об умершем Петре Захаровиче. Яков, ни на кого не глядя, перед собой держал тоненькую книжонку, и вместе с женщиной, постарше его лет на 10, начал дуэтное прославление Иегова. Ускорив шаг, подошла к стоящим людям у гроба жена Якова, на ходу надевая на голову коричневатый платок.  Не вышли из дома проститься с дедом 3 внука.  Вынянчил их дед. В преклонном возрасте никому, оказалось, он не нужен? Даже в дом не пустили. Старший сын не приехал на похороны, и его  соболезнование при прощании не прозвучало. Ушёл на покой преклонных лет старик.  Совместное чтение над гробом  двух иеговистов ни у кого не вызвало ни сожаления, ни слезы. Казённое тараторие быстро завершилось. 
После молитвенного прочтения пастер начал проповедовать. Не все его слова укладывались в голове Быстрова, но ряд фраз застряли в его памяти. "Он (отца называл только в третьем лице) стал священником". Чтобы не платить  десятину? Это сразу вклинилось в голову Быстрова. Отец — священник, его сын — пастер, жена Якова — "матушка", или как там, в секте, называют жену пастера,  платят десятую часть от любого дохода? Пётр Захарович не смог бы пережить выплату десятины сразу от трёх членов семьи — сердце его такое не выдержало бы. Поэтому и определили его, Петра, в священники? "Он, наверное, там уже проповедует", — провозгласил пастер. Яша, что ты несёшь? Все служители церкви уверяют, что для рая ведётся тщательный отбор людских душ: не всякая душа может попасть в царствие небесное, особенно строго подходят к допуску душ в рай иеговисты, по крайней мере, так утверждают иеговистские "апостолы". Или там, в раю, есть чистые и нечистые души? Поэтому требуется проповедовать, то есть доказывать, чья душа умнее или дурнее других  теней, просочившихся в рай? Пётр всего один раз сказал Быстрову в защиту иеговистов:  "В будущем всем миром править будет еврейская нация. Только им быть в раю. Поэтому за основу взят не христианский бог, а иудоистский — Иегова ". И далее  сбой в проповеди Якова.  "Я рад, — продолжал пастер, — что оба моих родителя умерли  в нашей вере". Нечестен пастор перед своими сёстрами по вере. Так можно сказать только о  Петре Захаровиче, а Мария Яковлевна умерла атеисткой. Не успел Яков ввергнуть её в иеговистскую пучину. В день её смерти верующим сектантом был лишь Яков. Он ещё не проводил в деревне сектантских собраний. Поэтому на похоронах Марии Яковлевы было много цветов, венков и провожающих её в последний путь, состоялся на кладбище митинг, поминали её вином. Для чего пастору потребовалось извращать факты? Ему хотелось показать, какие в его семье примерные сектанты? Можно врать, знал пастер, что его никто не опровергнет. Да и Пётр Захарович в то время был, скорее всего, ещё атеистом. В то время он осваивал производство самогона из свёклы. За столом сам осушил две рюмки самогона и троих угостил, когда мужики помогли вытащить картофель из погреба, в который просочилась весенняя вода. Таковы были обстоятельства, и о них знал Яков. Но хочется же быть перед сектантами праведным!
На кладбище бросил три комочка земли Быстров на гроб товарища и отошёл в сторону — надо побеспокоиться, чтобы отсюда до райцентра на чём-то добираться. Ехать    на кладбище супругов Быстровых никто не приглашал. Подвёз к кладбищу учитель физкультуры из деревенской школы. Возможно, он не останется  поминать — дорога, перед городом, сворачивает к их деревне. Быстрова, занятого поиском транспорта,   заметил Яков.
— Дядя Витя, не беспокойтесь, — заявил он. — Я вас довезу до дома. Садитесь в мою машину.
 Выезжая с кладбищенской территории, Яков спросил: 
— Вы не останетесь у нас на обед?
— Нет, — сухо ответил ему Быстров. — Нам надо домой.
Виктор думал, что Яков будет увещевать:  более шестидесяти  лет Виктор общался  с его отцом.  Как не помянуть товарища? Но сын Сиротенко промолчал. Всё идёт в духе Петра Захаровича:  чем меньше поминальщиков, тем лучше.
Поминают ли иеговисты умерших родственников на девятый, сороковой день и в годовщину смерти, не знал Быстров. Сибиряки в такие дни приглашают помянуть не только родственников, но и близких знакомых умершего человека.         
На другой год в родительский день Быстров побывал на кладбище. Могила Петра в запустении — земляной холмик оброс сорной травой, ветер сбил с могилы венки.   В августе, видимо перед днём  рождения  Петра, его могилу прибрали. Установят ли ему памятник? 
Прочитал рукопись Виктор Иванович Быстров и сказал: 
— Всё правильно. Таким он был. Скряжничество у него в крови сидело. Оставался слугою денег до конца. Отсюда скупость и жадность. Для чего собирал рубли? За всю свою жизнь ни себе, ни жене, ни детям, не говоря о внуках, ни разу шоколадку не купил. Любил он заходить к знакомой поговорить. Она его чайком и вареньем угощала. Пётр её по телефону со всеми нашими праздниками поздравлял. Я возьми и скажи ему: "Ты бы, Петя, ей хоть один разок конфетку или цветочек подарил". Он озлобленно мне тогда ответил: "Не лезь в чужие дела. Сами разберёмся" Коробило его, когда заходила речь, что ему нужно раскошелиться. Никакой думы о других у него не было. Попал я в хирургическое отделение — грыжу оперировали мне. На пятый день он явился в больницу. В дождливую погоду к хирургическому отделению на третий этаж в грязных ботинках забрался — не знал, что, идя в больницу, надо домашние тапочки с собой захватить, бахилы тогда ещё не были в ходу. Не имел он понятия, что к  больному — такая традиции у сибиряков — надо хоть с чем-то приходить. Что поделаешь, кроме своего узенького мирка, он ничего не ведал. Явился ко мне в больницу, чтобы только поговорить. Добро, что его средний сын  не в Петра удался — хорошо помогал отцу-пенсионеру и брату Якову. Сможет ли когда-нибудь Яков так позаботиться о близких? 
— Знаешь, Витя, — заметил я ему, — как жил Пётр, такие и похороны ему родственники устроили. Бывают отступления. Мастера-ремонтика легковых автомобилей, я уточнил, в гроб в новом костюме положили. Пётр Захарович, и такого внимания не был удостоен   
      
Июль, 2014 г.