Нестарая перечница

Мне всегда казалось, что истории о сжигающих километры нервов соседских войнах – это что-то родом из первобытно-общинного строя. А как иначе, если взрослые люди, предположительно с образованием не ниже среднего, не могут договориться между собой и решить не теорему Ферма, а самые что ни на есть банальные бытовые вопросы? Персонажи вроде соседа с перфоратором, который будит своей утренней активностью весь дом, представлялись мне чем-то почти фольклорным, сказочным. Вроде домового, о котором так приятно болтать на теплой кухне, сидя под оранжевым абажуром и попивая чай с облепиховым вареньем. Словом, с соседями я довольно долго не воевала – повода не было. Однако все в жизни однажды случается в первый раз…
Как звали «фольклорный элемент», лишивший меня в мои двадцать два добрососедской невинности, я не помню. Или даже не знаю: в нашем подъезде я слышала только его фамилию – Струнин. Однако несмотря на музыкальную фамилию, на человека искусства Струнин походил меньше всего – лет шестидесяти пяти, маленький, желтоватый, темноглазый, суховатый, одетый во что-то серо-коричневое, всегда немного сальный и сгорбленный – он напоминал вяленую корюшку – такой же мелкий и… вонючий.
Вонял Струнин знатно, с царским размахом – прошло много лет, а я до сих пор помню этот запах, который полз за Струниным по лестнице, чтобы затем вольготно расположиться в холле первого этажа и на какое-то время там задержаться. «Нотой сердца» этого амбре выступал дешевый табак: Струнин был прокурен насквозь. Если бы однажды у него закончились сигареты, он наверняка мог бы курить сам себя. Я ни разу (ни разу!) не видела Струнина без зажатой в пальцах или зубах сигареты – он не расставался с ней ни на секунду. Он с ней здоровался, прощался, заходил в подъезд и из него выходил. Сигарета была неотъемлемой частью Струнина, его верным одиннадцатым пальцем. Самое неприятное заключалось в том, что Струнин жил этажом ниже, прямо под нами. А еще он курил в лифте…
После Струнина зайти в лифт было невозможно – в кабине морщили носы даже курящие соседи. Кривилась и я, которая в те времена сама курила через длинный черный мундштук и в общем ничего против сигарет не имела. Я не знаю, как меньше чем за минуту пребывания в лифте Струнин умудрялся прокуривать его от и до, но, судя по всему, мы имели дело с настоящим профессионалом. Каких-то жалких сорок секунд – и вуа-ля, лифт становился планетой, непригодной для жизни по причине отсутствия кислорода. 
Надо сказать, Струнин был в нашем подъезде старожилом – я помню его с детства. Оказавшись в лифте, только что помеченном Струниным, я-маленькая брезгливо зажимала недовольный нос и молча терпела. Я-большая поступала примерно так же или и вовсе шла по лестнице пешком – если, конечно, было не очень лень спускаться с двенадцатого этажа. Как правило, лень было очень, не говоря уже о том, чтобы подниматься…
Делать Струнину замечания было бесполезно – мы пытались всем подъездом. Сосед на них просто не реагировал. С таким же успехом можно было ругать лифт за то, что он, лифт, плохо пахнет.
Нельзя сказать, что мы со Струниным воевали. Он являлся досадным раздражителем, но в нашем доме жили люди в большинстве своем интеллигентные и нескандальные. В какой-то момент Струнину даже замечания делать перестали, хотя по привычке продолжали здороваться. Словом, все было относительно нормально до тех пор, пока я не завела собаку.
Правильнее будет сказать, что собаку завела не я, а мне. Матерого кобеля немецкой овчарки по кличке Маркус (которого я про себя всегда называла более точно – Лось) чуть ли не со слезами умоляли приютить мои друзья, надумавшие разнообразить свой застоявшийся быт ребенком. Ребенок у них счастливым образом завелся, однако почти параллельно у этого ребенка завелась аллергия на собак… Мои друзья любили пятилетнего Маркуса безумно, фактически их первенцем стал именно он, однако выбора не осталось: кому-то одному следовало уйти.
Думала я недолго: мы с Маркусом всегда отлично ладили. И если бы даже друзья вдруг предложили мне выбор – их новорожденный свеженький Ромка или немного подержанный лохматый Маркус – я бы однозначно выбрала пса.
В нашей с родителями скромной двушке Маркус прижился быстро. Он не проводил ночи, сканируя взглядом входную дверь в ожидании прошлых хозяев; лопал все, что мы ему давали; приходил спать ко мне на голову (с большим трудом я научила его спать в ногах) и производил впечатление самого довольного пса на свете. В отношении Маркуса мы столкнулись с одной-единственной проблемой: местные дворовые псы – целая банда, едва завидев нас, неслись навстречу и пытались затеять драку. В матером незнакомом кобеле они, конечно, немедленно усмотрели угрозу своим поджарым невестам. Чтобы хоть как-то охладить пыл хвостатых кавалеров, я брала с собой на прогулку перцовый баллончик – брызнешь в собак облаком красного перца, и они тут же бросаются в рассыпную. Обидно, конечно, глаза и носы щиплет, зато все живы-здоровы и не покусаны.
С непривычки пару раз я брызгала баллончиком сама на себя – и потом какое-то время у меня «горели» от перца то рука, то шея, которую я этой рукой вздумала почесать. Как-то раз струя попала мне в лицо – я пыталась отогнать от Маркуса собак, едва не выронила баллончик из пальцев и нажала как придется. Домой мы с псом возвращались в тот день в два раза дольше обычного – глаза горели и слезились, кожа лица полыхала. Но ничего, обошлось: с горем пополам мы с Маркусом доковыляли до киоска, я купила бутылку простой воды и долго-долго промывала глаза, пока не стала видеть относительно четко. Собственно, именно поэтому я выбрала средством защиты перец: неприятно, но безопасно. Если не злоупотреблять, разумеется. Пару раз из этого баллончика доставалось Маркусу лично – за то, что пытался подобрать с асфальта какую-то гадость и спешно ее умять на моих глазах. Окрики «Фу!» помогали плохо – то есть вообще не помогали. А вот перец оказался отличным учителем – после пары «обжигающих» уроков пес хорошо усвоил, что асфальт перед домом – это не шведский стол, и рассчитывать на мою в этом вопросе лояльность явно не стоит. 
К чести Маркуса надо заметить, что других проблем пес нам не доставлял. Он не ел наших гостей, не драл обивку дивана, не давил на жалость, заглядывая в глаза, когда мы всей семьей садились за стол. Идеальная псина – как ни крути.
Маска благовоспитанности и вышколенности слетела с моего пса внезапно – где-то через месяц, в один ужасный день. Это был день, когда Маркус познакомился со Струниным. Вернее, не с самим Струниным, а с его легендарным запахом…
То ли наш ароматный сосед уезжал на дачу (дело было летом), то ли уходил в долгосрочный загул, – я не знаю. Но пока Маркус у нас обживался, Струниным, в прямом смысле слова, в подъезде и не пахло. Струнин (и конечно же совершенно по-собачьи преданный ему запах) вернулись в самый неподходящий момент – когда мы с Маркусом собирались на утреннюю прогулку. Двери лифта распахнулись, я сделала шаг вперед и чуть не упала, потому что Маркус вдруг резко рванул поводок и шарахнулся прочь от лифта. Я попыталась было уговорить пса зайти в лифт, но не тут-то было: Маркус наглядно продемонстрировал мне всю справедливость данной ему мной за глаза «лосиной» клички… Силища в нем крылась невероятная: он упирался лапами в порожек лифта, душил себя ошейником и, хрипя, наверняка отчаянно материл меня на песьем языке. Я попыталась даже применить силу и вручную втащить пса в лифт. Мало того, что я не смогла эту тушу даже приподнять, я тут же оказалась покусана. Некритично, но весьма доходчиво. Словом, собака ясно дала мне понять, что в прокуренном лифте она ездить отказывается – и точка. Я не стала больше настаивать – просто не смогла. И потом, отчасти я своего питомца понимала: если этот запах казался невыносимым мне, как же он должен был раздражать чувствительный песий нос…
Можно было бы сказать, что тонкое, как у большинства собак, маркусово обоняние сыграло с ним злую шутку, но на самом деле оно сыграло эту шутку не с ним, а со мной. Мне совершенно не улыбалось дважды в день тащиться с двенадцатого этажа на первый, едва удерживая на поводке здоровенную псину, которая рвется на улицу вершить свои великие собачьи дела. Или так же активно рвется с улицы домой – хрустеть сухим кормом, запивать его водой и затем с довольным видом валяться на своей подстилке.
Маркуса и его крайне чувствительный черный кожаный нос можно было понять – и я понимала. Вот только Струнин и пса, и его нос понимать отказался наотрез. Я перебрала все возможные роли: была и паинькой, и мегерой, лебезила и повышала голос, но Струнин оставался непреклонен, а лифт – просмолен, как курилка в преисподней. Если нам случалось пересекаться, Маркус показывал Струнину одни только зубы, а Струнин – Маркусу – и зубы, и сигарету в зубах, поэтому счет оставался всегда за ним. Не полицию же вызывать с формулировкой: «В подъезде завелся скунс – немедленно примите меры!». Может, полиция и приедет, но не одна, а в компании скорой психиатрической…
Конечно, лифт вонял далеко не всегда – Струнин выбирался из дома в большой мир не каждый день, и чаще нам с Маркусом везло. Но когда не везло – то не везло капитально. По-крупному.
Наше терпение лопнуло окончательно, когда однажды мы возвращались из магазина с двумя сумками продуктов. Учуяв свежий Струнинский след в лифте, Маркус привычно уперся лапами в пол и попытался вывернуться из ошейника. Я зло шарахнула сумки на пол, шлепнула пса по напряженной ляжке, дернула за ошейник и выразилась непечатно. Маркус на меня даже не огрызнулся, но с места не сдвинулся. «Двенадцатый этаж, вашу ж мать!» – отчетливо отругала я пустоту и, подхватив поводок и сумки, потопала наверх.
Матерясь исключительно про себя (дыхание следовало беречь), я добралась до своей площадки и остановилась передохнуть.
Запах курева, казалось, преследовал меня с первого этажа. Я с отвращением принюхалась и поняла, что амбре даже усилилось. А потом услышала скрипучий Струнинский голос этажом ниже – он стоял и точил с кем-то лясы… «Имбецил!» – процедила я сквозь зубы и собралась было продолжить покорение своего Эвереста, как вдруг до меня отчетливо донесся фрагмент разговора: «Сейчас только за газетой спущусь…». Голос был струнинским…
Дальше все было как в мультфильмах или комиксах, когда над головой главного героя рисуют горящую лампочку – та-дам, родилась идея! Действовала я быстро и слаженно, как хулиганка со стажем: бросив на пол сумки, вызвала лифт, вдавила в кабине кнопку первого этажа и, когда двери уже почти закрылись, выпустила в пол струю перца из баллончика… Я знала, что облако перца распространится и поднимется вверх не сразу, и человек успеет зайти в кабину и нажать на кнопку своего этажа прежде чем вдохнет полные легкие летучего перца… И вот тогда мы посмотрим, чей «аромат» круче!
Громкий лающий кашель из кабины раздался даже быстрее, чем мы с Маркусом ожидали. Быстрее, потому что мы полагали, что Струнин вызовет лифт на одиннадцатый этаж, зайдет в него, поедет на первый за газетой и закашляется по пути вниз. Однако кто-то (бедолага!) успел зайти в кабину на первом этаже, не подозревая о нашей ловушке…
Мы с Маркусом жутко перепугались – перчить ни в чем не повинного человека нам не хотелось. Я малодушничала: спешно пыталась нащупать в сумке ключ, чтобы войти в квартиру и оказаться вне подозрений. Лифт поднимался все выше и выше, а ключ в сумке по-прежнему не нащупывался. Закон подлости сработал безупречно: лифт остановился на нашем этаже, а я – хулиганка, нарушительница, преступница! – все еще стояла с собакой на лестничной клетке и пыталась отыскать злосчастный ключ. Кашель в кабине становился все надсаднее… Наконец я нащупала ключ – и тут двери лифта медленно разъехались в стороны.
Из кабины буквально вывалился незнакомый мужчина, одной рукой пытающийся ослабить галстук, а другой ожесточенно трущий слезящиеся от перца глаза… Облако перца вылетело на лестничную клетку следом за своей жертвой, и через пару секунд я почувствовала, как у меня защипало в носу и глазах. Маркус начал метаться и рваться с поводка, я попала-таки ключом в замочную скважину и успела крикнуть мужчине: «Это неопасно! Просто перец! Идите сюда!».
Спасаясь от перца, Маркус молниеносно метнулся вглубь квартиры, а я, дождавшись незнакомца, повела его в ванную промывать глаза. Острожная и мнительная я, которая никогда не открывает дверь посторонним, помогала умываться в собственной ванной совершенно незнакомому рыжеволосому и бородатому мужчине –  на две головы меня выше…
Потом мы запоздало пытались представиться и объясниться – оказалось, что Марк (Маркус наверняка оценил это созвучие имен) пришел в гости к друзьям – нашим соседям по лестничной клетке – но несколько не дошел… Потом мы сушили его пиджак, основательно промокший во время водных процедур. Потом стояли на балконе в ожидании, пока немного проветрится пропитавшаяся перцем одежда. Там же, на свежем воздухе, пили чай без сахара, потому что мы с родителями не ждали гостей, а сахар, как назло, кончился накануне. Потом звонили его друзьям по телефону, потому что идти в гости в таком виде было бы нелепо. Потом снова умывались, потому что перец оказался страшно едким, и глаза моей невольной жертвы слезились и болели. Зеленые радужки на фоне покрасневших белков – зрелище не для слабонервных. И все же я поймала себя на мысли, что зеленые глаза – это очень и очень красиво… Потом мы пили чай уже в комнате, я в сто десятый раз просила прощения и пыталась задобрить Марка, который, кажется, вовсе на меня не сердился. Затем вернулись родители, и мы хохотали уже вчетвером. Даже впятером – если считать Маркуса.
 
- Ну ты… Не старая еще, конечно, но перечница! – веселилась моя мама.
 
…Мне повезло: моим «официальным» прозвищем это меткое определение не стало. Но муж до сих пор не упускает возможности подшутить надо мной в том духе, что в нашем доме еда может оказаться недосоленной, недожаренной или какой-нибудь еще «недо», но вот чтобы недоперченной – никогда! И такое серьезное лицо каждый раз делает. Вот только смеющиеся глаза его выдают – зеленые-зеленые…