Кухарки

Инка и кулинария – тот еще пердимонокль. Коронным блюдом ее был клейстер из макарон, которым она изредка баловала свою вечно голодную болонку Сильву – больше никто это есть не отваживался. Но она не унывала, уверяя, что в готовке ничего трудного нет, и стоит ей только взяться…

Накануне своего 16-летия, выпавшего на первую субботу февраля, Инка внезапно решила, что пора ей блеснуть на кулинарном поприще. Уже были званы гости, и ради самого желанного из них пир был задуман ой-ё-ёй: оливье, консоме с профитролями, и шоколадный торт с орехами. Подпирать Инкино реноме «хозяюшки» предстояло мне, кому ж еще! Заморское консоме (рецепт Инка сыскала в декабрьской «Работнице»), оказалось всего лишь куриным бульоном. Но слово-то, какое! С таким названием хоть вареную подметку подай! Силь ву пле, дорогие гости! А насчет профитролей мы решили – ну их нафиг. Нажарим лучше хвороста, дешево и сердито. Вот шоколадный торт – это не хухры-мухры...
– У бабушки твоей спросим, – сказала Инка.

Воздушный бабулин торт, искусно задрапированный матовым шелком растопленного шоколада, Инка не могла забыть с тех пор, как отведала его в новогоднюю ночь. Рецепт бабушка дала, все честь по чести, но, проводив гостью, вздохнула:
– Гляди, кабы она сдуру стирального порошка в тесто не сыпанула. С нее станется…
Инкины родители тоже все понимали. Посему в пятницу, оставив дочке курицу и две бутылки шампанского, свалили от греха подальше на турбазу, рассудив, что в тундре оно безопаснее.

Субботним утром ни свет ни заря я поспешила к Инке. Она была уж на ногах, с раздувшейся от бигудей головой, покрытой вафельным полотенцем.
План был таков: сперва оливье и крем для торта. Затем я отлучусь по секретному делу, а она займется бисквитом. Потом пожарим хворост и напоследок сварим бульон, чтоб не остыл перед подачей.
С салатом управились быстро и почти без потерь, если не считать покромсанных вместе со шматом «Докторской» Инкиных пальцев. Третий порез оказался глубоким – кровь хлынула, пятная невинную колбасу, раненая заплясала с ножом у стола, грозя увеличить число пострадавших. Пришлось отобрать у нее опасный предмет и перевязать раны: «Ничего, до вечера заживет…»
С окровавленными бинтами и замотанной башкой Инка выглядела как жертва контузии. Но сбивать крем это не мешало. Вывалив на тарелку желтую рыночную сметану и притрусив ее сверху песочком, она погрузила туда рожки миксера и храбро нажала кнопку.

Нас будто залпом из зенитки накрыло! Мне почудилось: крышу снесло, и снег повалил – белыми хлопьями. К счастью радиус поражения сметаной ограничили стены кухни, не то пришлось бы облизывать всю квартиру.
– Салат можно не заправлять, – обозрев живописно заляпанные миски с картошкой и солеными огурцами, вздохнула я. – А полы мыть придется…
– Зачем мыть? – отерев физиономию, возразила Инка и открыла дверь в прихожую:
– Сильва! Сильва!
Что-что, а сожрать сметану этот живой пылесос всегда был готов.

Когда сквозь замороженное стекло просочился серый зимний свет, я засобиралась. Подарок: черная коробочка с прозрачной крышкой, где на ложе из синего велюра сияли электронные часики, был уже куплен. Не хватало букета. Цветы в Норильск доставляли с материка самолетами. Нынче к обеду, если погода не подведет, обещали розы. А чего, -48 летать не мешает.
После колючего, забившего инеем нос мороза, в «Цветах» было чудо, как хорошо: журчала вода в керамических чашах, посвистывали в клетках изумрудные попугайчики, свежо и тонко пахли влажные стебли наваленных на прилавки роз. Продавцы в модных бежевых сафари разбирали их по сортам и расставляли в высокие вазоны.
– Две красных, две розовых и три белых, – я вынула из-за пазухи бабушкин пуховый платок. Хрупкие лишенные аромата розы завернули в целлофан, потом в два слоя газет. Обернув длинный сверток платком, я спрятала его под шубой, которую могла теперь застегнуть только на нижнюю пуговицу.
Обратно неслась бегом, боясь спалить лютым холодом атласные лепестки, и пар от меня валил, как от паровоза. Ничего не видя из-за слипшихся от мороза ресниц, ввалилась в подъезд и только там перевела дух.

Дома вкусно пахло супом. Бабушка звякала на кухне поварешкой. В кастрюльке на плите что-то булькало, в сковородке аппетитно постреливало – субботний обед поспевал своим чередом без суеты и печали. Бабушкины руки не торопясь помешивали, подсаливали, подливали. Как это у нее ничего не валяется – ни очисток, ни вымазанных ложек, ни мокрых тряпок – неужто и я так научусь? Тем часом в соседнем подъезде небось гремела посудой и чертыхалась бедная Инка…

Нет, она сидела на диване и красила ногти.
– Ну как? – именинница сунула мне под нос отливающую розовым перламутром ручку.
– Только целовать, – сказала я, принюхиваясь. – Где бисквит?
– В духовке, – не без гордости сообщила Инка, любуясь маникюром. – Сейчас хворо…
– Что это?! – перебила я.
В кухне затрещало, оттуда повалил синий чад. Мы ворвались туда вместе, и с перепугу заорали в один голос. На плите, отбрасывая зловещие огненные блики, пылала сковорода, полная раскаленного масла, валил удушливый дым, и воняло горелыми семечками. Голося пожарной сиреной, Инка схватила чапельник и попыталась спихнуть этот костер в мойку.
– Не смей!! – не своим голосом рявкнула я и, цапнув со стола противень, с размаху прихлопнула им бушующее пламя. Увы, мигом прекратить нагрев на электроплите нельзя.
– Снегу! – вопила я, – Скорей!!
Ошалевшая Инка, кинулась к окну, рванула форточку и стала вслепую хватать с подоконника сухой, как слежавшийся песок, снег. Я сунула ей миску:
– Зачерпни!
Посудина раз-другой прыгнула в ее трясущихся лапах и ухнула с третьего этажа в заоконные сугробы. Поданная следом тарелка улетела туда же.
– Латку дай, – прохрипела Инка, ткнув пальцем в гусятницу на плите.
Я вообразила полет чугунной кастрюли:
– На нарах праздновать хочешь?! Не хватало еще зашибить кого! Нашарила половник и подставила ей подол: «Нагребай сюда!»
Снег, кинутый на противень, зашипел и потек, остужая каленую железяку. В дверь отчаянно замолотили, на лестнице гудели тревожные голоса.
– Не открывай, – взмолилась я. – Соседи нас убьют. Я бы на их месте убила…
– Они или сами дверь высадят или вызовут для этого пожарных, – обреченно выдохнула Инка.

Кухня была как после бомбежки. Все что могло упасть – валялось, пол в грязных лужах и ошметках теста, так и не ставшего хворостом, сковорода в жирной саже и закопченный потолок над ней.
– Ничего, – сказала Инка, – родители все равно ремонт затевают.
Выпроводив соседей, мы напустили в дом арктической стужи, надеясь выветрить гарь. Оставив Инку убираться, я спустилась во двор. Не то, найдя тарелки под нашими окнами, гости решат, что ужин сервирован в сугробе.

Пока я ныряла в снегу, наверху разыгралась новая драма.
– Ты куда куру дела? – встретила меня Инка.
– Я?!
Весь день птица смирно лежала на краю стола. Оно конечно, от нашего содома и дохлая курица сбежит, но все же…
– Пропала! – ахнула Инка.
– Может, завалилась куда?..
Мы обшарили всё: выпотрошили кухонные шкафчики, сунулись даже в духовку, где остывала румяная шайба бисквита – а вдруг?
Инка страшно ругалась, грохоча тазами и кастрюлями.
– А где Сильва? – осенило меня.
– У, зараза! – Инка шваркнула об пол какой-то горшок, и он покатился, брякая.
Болонки нигде не было видно, но ее хозяйку не проведешь. Она эту школу лохматую наизусть знала.
– Швабру неси! – велела она, врываясь в комнату, и могучим толчком своротила с места стоявший у стены диван.
Я подала швабру. Инка принялась шуровать ею в деревянном коробе под сиденьем. Злое урчание и скулеж были ответом. Бах! – из под дивана, едва не сбив меня с ног, вылетела Сильва и, визжа, заметалась по дому, ища безопасный угол. Бух! – на пол шмякнулись изглоданные останки курицы, в пыли и собачьей шерсти. Инка бросила швабру и заревела.

До прихода гостей осталось всего ничего. Посреди развороченной дымной квартиры бурно рыдала именинница.
– Инка! – я тряхнула ее за плечи, – У тебя соль есть?
– А?! – поперхнулась она.
– Вставай! – командовала я. – Найди пачку соли, высыпи ее на противень и жди меня.
Не одеваясь, я ссыпалась с лестницы, единым духом промчала по двору и забарабанила в родные двери:
– Ба, дай скорей курицу!
Дома царил покой и витали ароматы. В мою зачумленную дурью и смрадом голову проникли запахи сдобы, ванили и распустившихся в тепле роз. Из кухни, вытирая липкие пальцы, выплыла бабуля. Точно ли мне нужна курица? Может валерьянки? Нет? Ну ладно. И она вынесла французскую, затянутую в красно-синий «мундир» тушку. Через минуту я вручила ее опухшей от слез Инке:
– Вот: курица, соль и духовка. Кладешь первое на второе и ставишь в третье. Не консоме конечно, но… Сильва-то как?
– Лопнет, надеюсь, – буркнула Инка.

Она заметно ободрилась, выложив на стол плотный золотисто-коричневый корж. Нож вонзился в его пористый бок: раздался странный тележный звук, и лезвие увязло. Нутро пирога оказалось сухим и скрипучим, нож из него не выдирался.
– Ты чего туда намешала? – помня предостережение бабули, подозрительно спросила я.
– Все по рецепту: мука, сахар, яйца, – заверила Инка и сунула в рот отвалившийся кусочек.
Я тоже попробовала: побелка вроде… Сладкая. Ну хоть не стиральный порошок.
– Дай-ка сюда эту «муку»…
Она бухнула на стол грузно скрипнувший пакет. Я сунула туда палец. Так и есть – мел.
– Ремонт, говоришь… ну-ну.
Инка плюхнулась на табурет и уронила голову на руки. Все было кончено. В духовке подгорала курица, с минуты на минуту должны пожаловать гости, слез больше не осталось.
– Слушай, – я выключила плиту и смела бисквит в мусорное ведро, – пойду домой, испеку печенье. Десерт у нас будет, обещаю. Иди умойся и причешись.

Инка покорно встала, махнула раз-другой щеткой, возвращая кудрям боевой задор. Я помогла ей застегнуть длинную молнию на узком крепдешиновом платье. И тут грянул первый звонок.
– Иди, – я подтолкнула замершую Инку в спину, – может это тот, кого ты ждешь.
Но то был не герой девичьих грез. На пороге стояла моя бабушка – с поздравлениями и подарком: на стеклянном блюде под запотевшим колпаком истекал густым шоколадом и искрился ореховой крошкой несравненный бабулин торт.