Инвалидное кресло

Твои ноги упираются в каменистую поверхность горы. Она конусообразна, и отчего-то тебе срочно нужно попасть на ее вершину. Как будто на вершине тебя ждет нечто невероятное, отчаянно сильное, фееричное… Для начала хотя бы вообще что-то. Но ты уверен — что-то, да ждет.

На ногах кеды. Легкие какие-то, тряпочные, наверное. А камни острые. Когда ты будешь взбираться вверх, не сможешь не поранить стоп. Но это ничего. Отчего-то в твою безумную голову приходит мысль, что наверху горы тебя обязательно ждет хорошая кожаная обувь. А если совсем повезет — еще наручные часы.

В сердце зарождается вера. В руках возникает ощущение силы. В  мозгу появляется воля. В душе искрится непримиримая жажда победы. Словно гора — одушевленное нечто, которое нужно одолеть. Руки дрожат от ощущения скорой борьбы. Ведь ты готов и силен. Ты воин. Ты — герой.

В путь! За часами! К вершине! За обувью!

Оскал острой линией пересекает твое лицо, и ты со всей силы дергаешься вперед. Но только дергаешься, потому что в следующую секунду ты падаешь, схваченный чем-то за лодыжку. Бьешься лбом, коленки царапаешь — камни-то острые, сволочи. В непонимании поворачиваешь назад голову, дергая ногой. А к ноге кандалами с длинной цепью приковано самое обыкновенное инвалидное кресло. Старое, подержанное, с поцарапанным сидением. Словно стоит там ни к чему. Мешает тебе. Как булыжник на шее пловца, так и кресло, прикованное железом к твоей лодыжке, резко опускает тебя на землю.

Сводишь брови, от злости кусаешь губы. Конечно, кто бы мог подумать! Будет не так уж легко! С жаром пытаешься освободиться, вытащить ногу из кандалов, но только раздираешь рану. Дергаешься сильнее, хлестче бьешь руками о камни, тянешь за цепь, но кресло не двигается. Так просто не двигается.

Переводишь дыхание. Глубже вдох. Чего разнервничался? Ты даже шагу не сделал, а уже паника. Еще раз кулаком в землю. Ну? Больно же, успокойся.

Легкое отвращение к себе быстро проходит, когда поднимаешь глаза вверх: гора высокая, путь длинный, да еще и камни везде — тебе не потянуть инвалидного кресла. Однако идея о том, что на вершине горы будет эта самая кожаная обувь, оказывается дороже твоих стенаний.

И вдруг, сцепив зубы чуть ли  не до их крошения, ты решаешься двигаться. 

Недолго думая — шаг вперед. Вверх, туда, где лежит начало пути к вершине горы. Кандалы впиваются в ногу, в разрозненную рану, но ты ползешь. Ползешь, хватаясь за камни побольше, чтобы вытянуть вес собственного тела и чертово кресло за собой. А оно еле тянется, как будто нарочно мешает. Материшься, когда на ладонях остаются царапины или глубокие следы. Орешь, когда на лбу проступает пот. Так орешь, что горло срываешь, а ведь только начало пути. Всего лишь начало, а тебе уже так тяжело. Единственное, чем ты кормишься — призрак кожаной обуви на вершине.

Еще рывок. И ты не останавливаешься. Успокаиваешь себя, мол, вот еще чуть-чуть потерпеть, капельку проползти, еще немного. Но проходит это «немного», а вершины так и не видно. А мышцы болят, ноют, плачут.

И где-то в это время вдруг слышишь, как к подножью горы кто-то подходит. Сначала это один человек, но с каждым твоим вымученным движением появляется еще и еще. Люди толпятся, сходятся, слетаются как мухи на мед. И ты не можешь побороть любопытство, перестаешь ползти, поднимаешься. Оборачиваешься назад, глазеешь на людей, а они — на тебя.

«А че это ты там делаешь?» — слышишь, но не успеваешь ответить. За тебя говорит другой голос: «Да идиот он! Никто на гору не взбирается, а его поперло! Упадешь все равно!»

Смотришь внимательно, слушаешь. А затем, как завороженный, переводишь взгляд на ногу, на кандалы. Затем видишь кресло, которое всей своей тяжестью тянет вниз. Горы еще много. Впереди только неясная дымка да камни, будь они прокляты — исцарапали тебе лоб, руки, ноги. Ты уже порядком устал, вымотался и хочешь пить. Вся твоя белая футболка теперь грязная, мокрая от пота и противно липнет к телу. Да и снизу на тебя стоят смотрят, оценивают. У виска крутят. Кричат: «Слезай, не дури! Все равно упадешь! А падать-то больнее будет!»

Ты смотришь на кресло, затем на людей, затем вверх, на гору. Поочередно переводишь взгляд. Кресло тянет вниз, люди просят спуститься к ним, гора своей мощью, своей высотой, призрачной обувью так манит. Хмуришься. Ведь они правы, они ведь наверняка знают… Да и ты сам прикидываешь свои силы — точно не потянуть до конца.

Ветер огибает твою шею, забирается под футболку, становится прохладнее. Дышишь чаще. Слышишь теперь только себя. Только вдох-выдох. Вдох. Выдох. Слышишь, как подрагивают ноздри в отдышке. Слышишь, как громко сглатываешь, опасаясь предстоящих трудностей. Закрываешь глаза и все равно слышишь каждое свое движение. Гора непокорная, слишком высокая. Отмахиваешься от мыслей. Нет, это не по твоему плечу. Совершенно.

Шаг вниз. Кресло ни с места. Старое, потрепанное, молчаливое. Стоит мебелью, а словно глаза имеет. Словно говорит тебе: «Уже сдулся?» Проводишь ладошками по порванному сидению. Сколько оно служило? Кому оно служило? Почему оказалось твоим грузом?

«Спускайся, идиот!»  — слышится снизу.

«Не будь идиотом», — словно говорит тебе кресло.

И вдруг ты понимаешь, что значит — быть идиотом. Ну и пусть. К черту!

Хватая кресло за подлокотники, с силой срываешь его с места. Колеса выворачиваются, царапаясь. Шаг за шагом, спиной вперед, уже не ползешь, но идти еще тяжелее. Как мученик вытягиваешь за собой эту тяжесть. Этот груз тебе непосильный, как ты думаешь. Уверенность в этом прибавляется с каждым шагом вверх. И возгласы людей, что становятся то громче, то тише, только поддакивают этой мысли. Вот только ирония в том и состоит, что как бы ты ни был уверен, что груз сверх твоих сил, ты, тем не менее, делаешь шаг за шагом, преодолевая расстояние. Ты противоречишь себе: идешь вопреки разумному заключению. И единственное слово, которое имеет смысл в этом тандеме — ты идешь, двигаешься, и плевать, что кричишь попутно с тем, как выбиваешься из сил. Это ничего. Гораздо важнее другое — движение. Остановишься — больше не сможешь идти. Значит, вершина останется вершиной. Значит, она не имела смысла. То есть вообще все не имело смысла, если остановишься. Мечты, желания, каждое твое слово и ты сам — бессмысленны… Если ты остановишься.

Шея пульсирует, поперек лба проступает вена. Лицо краснеет, скулы напрягаются. Тащить все тяжелее, все труднее справляться с ноющей спиной, с болящими руками и уставшими ногами.

А инвалидное кресло, словно издевается — тяжелеет и тяжелеет. Как будто с каждым твоим шагом к нему прикручивается еще один железный болт или магнитится камень.

Ноги врезаются в землю, словно дрель в бетонную стену. Камни под ступнями рассыпаются, летят вниз, к обрыву, по склону горы, чтобы упасть в самый-самый низ, к людям. Чтобы больше не мочь подняться. А ты, в пример этим острым камням, продолжаешь врезаться ногами в землю, снова и снова с силой таща за собой кресло.

В какую-то секунду смотришь  вверх, что-то бормочешь, но замолкаешь. Словно говоришь небу: «Помоги мне», а оно тебе отвечает: «Сам справишься». И ты тащишь, потому что «сам справишься». Даже не так — сам справляешься. И правильно. Нечего просить помощи, когда сам в состоянии.

Рывок. Шаг. Кресло угрюмым сопровождающим плетется за тобой. Шипишь что-то в его сторону, отплевываешься. Сверлишь взглядом его покрытие. 

Жажда становится все сильнее, во рту противно сухо. Чем сильнее ты вдавливаешь ногами в гору, тем неаккуратнее камни под твоей ногой рассыпаются, заставляя тебя шататься. Один за одним, камни царапают подошву, постепенно проделывая в ней трещины.

Но вдруг кресло стало. Ты тянешь, а оно стоит. Обходишь его с разных сторон, не понимаешь, что происходит. Цепь запутывается вокруг ножек, колесиков. Присаживаешься на корточки, да что с этой махиной? И без того инвалидное кресло за тобой тащилось, как проклятое, мешало тебя взбираться на гору. И без того, оно мертвым грузом сорвало тебе спину и разодрало руки с ногами. Теперь оно еще и застряло!

Два больших булыжника обложили колесо, сильно сдавливая. Хмуришься. Но что поделать. За время пути, параллельно с кровью из твоих ранок, ты понял, что вершина горы тебе дороже, чем остановка. И чем тяжелее тебе идти, тем сильнее бьется внутри чувство силы, заставляющее поднимать ноги.

Убираешь один, колесо чуть соскальзывает вниз. Улыбаешься. Теперь даже такая удача — убрать камень с давящего груза — доставляет тебе огромную радость! Напрягаясь всем телом, откидываешь второй булыжник. И со всей радостью, присущей человеку, только что избавившемуся от капли груза, хлопаешь один раз в ладоши, крепко держа замком руки. А эхом разносится твой гортанный смех. Отчего-то тебе очень смешно, хорошо. Кресло теперь может двигаться. Вернее, ты его теперь можешь двигать.

Но каждое движение твоей ногой, к которой прикована инвалидная коляска, заставляет колесико постепенно соскальзывать с поверхности камня. Ты радуешься, кричишь, словно довольный ребенок, а в следующую минуту, кресло окончательно соскальзывает, валясь на тебя всем своим грузом. Ты пытаешься выбраться, но только делаешь хуже — за цепью тянется кресло.

И кубарем, рассекая кожу о камни, метрономно тебя бьет своим грузом чертова коляска. Вы падаете, преодолеваете расстояние в обратном порядке. Как же трудно было взбираться, и как теперь легко падать вниз.

Когда вы останавливаетесь, зацепившись твоими руками за один огромный камень, ты больше не хочешь вставать. Все твое тело израненное и избитое. Тебе больно настолько, что мир больше не сможет тебе помочь. Радость от того, что ты освободил тогда кресло, в мгновение ока становится трауром.

Но кресло давит на твою спину, тебе больно. Собираясь с последними силами, становишься на четвереньки, скидывая с себя эту дьявольскую шутку. Кресло словно плавно съезжает с твоей спины и становится точно на колеса напротив тебя.

Стоишь на четвереньках, и вдруг понимаешь, что пыль на твоем лице ровно очистилась двумя мокрыми дорожками. Губы припухли. Утираешь слезы, стыдишься этого.

Орешь: «Почему я?!»
Орешь: «Сгори к черту!»
Просто орешь, кидаешь камни в кресло. 
«Это не ты — мой груз! Не ты — моя ноша! Не я обязан быть здесь!»

Плачешь, кричишь, как дитя малое. А кресло, отчаянным мудрецом, стоит, молчаливое и безразличное. Давит на тебя этим молчанием. Мебель, безделушка, а как раздражает!

Поднимаешься, смотришь на разбитые колени и сбитые кеды. Чувствуешь, как от крика в уголках губ собралась слюна. Как пот сделал твое лицо блестящим. Толкаешь кресло, оно чуть двигается. Орешь, что ненавидишь его. Бьешь с кулака, кресло падает. Бьешь ногами, но оно все равно молчит.

Выдохшийся, садишься сверху. Смотришь вверх, думаешь, что пролетели слишком много, чтобы заново пытаться. Ненавистное кресло во всем виновато.

Трешь ладони, не знаешь, как поступить. Ты не в силах пройти еще столько же. Только: «Что мне делать?» вперемешку с ветром.

«Не будь идиотом», — слышится откуда-то извне. Вскакиваешь, оборачиваешься. Не поймешь откуда голос. Вокруг только камни да вверху бесконечная высь. Переводишь взгляд на кресло. Не могло же это оно сказать!

«Не будь», — слышится еще раз, и ты вздрагиваешь от неожиданности.

Ты громко спрашиваешь: «Кто здесь?!», но в ответ тишина. Только отголосок призрачного голоса еще пульсирует в воспаленном мозгу. 

Смотришь вниз. Когда-то там стояли люди, когда-то ты принял решение не спускаться. Они говорили, что падать будет больно. Говорили, что ты непременно достигнешь дна в своем стремлении к вершине. Так ради дна ли ты взбирался, как ошалевший, на эту гору?

Выдыхаешь густо. Рычишь. Нет, не для этого ты лелеял свою мечту, кормился одной мыслью о вершине. Нет, не для того, что бы сейчас сдаться, ты проделал этот путь.

Берешь кресло за подлокотники. Думаешь, как тянуть. Но не тянешь. Наоборот, поднимаешь его. Черт, поднимаешь над головой. Натренированными уже руками поднимаешь кресло за подлокотники, опирая на собственную голову сидением, переворачивая его вверх тормашками.

Шаг, еще шаг. Позвоночник не так болит. Да даже больше — через пару метров вверх он вовсе не болит!

Ты больше не кряхтишь, не плачешь, не кричишь. Только внутренний гортанный рык, сжатые скулы, равновесие.

Двигаешься, чтобы не упасть. И удивительно — после такого болезненного падения, решившись двигаться до конца, больше даже не спотыкаешься. Вытягиваешь на себе груз, тащишь, без задней мысли о том, что он не твой. Он прикован к тебе кандалами, а значит — неважно, откуда он взялся.

Когда земля под твоими ногами выравнивается, не сразу понимаешь, что дошел до вершины. Затягиваешь за собой скрипящее кресло, смотришь вниз на проделанный путь. Сейчас он не кажется тебе таким уж непокорным. Ветер сильный, но тебе хорошо — жажда проходит, ты глубоко вдыхаешь.

Переводишь взгляд по поверхности вершины, замечаешь черное пятно. Осторожно подходишь с этой черной точке, берешь в руки предмет. Кожа, хорошая прошивка, красивые лакированные туфли. Рассматриваешь их в руках, трогаешь, вдыхаешь аромат обувного крема. И вдруг отбрасываешь в сторону. Вскидываешь руки вверх.

Кричишь. Но не от боли или отчаянья. Кричишь, потому что чувствуешь себя героем. Жизнь бурлит в груди, скулы сводит от заливистого смеха. Легко бьешь инвалидное кресло по ручке, как старого друга.

Даже не сразу сознаешь, что больше твою ногу не опутывают кандалы. Больше вы с коляской не связаны. Но вместо того, чтобы скинуть кресло вниз с обрыва, ты подвигаешь его к самому концу вершины. Садишься на него, чувствуешь, что слезы от радости текут. Дошел до конца, надо же… И плевать на обувь, плевать на высоту горы.

Глубоко дышишь, крепко держишься за подлокотники. Сидишь на инвалидном кресле, словно на троне, и чувствуешь: ты и есть сама жизнь.

А вдалеке небо разрезало розовое зарево. Понемногу облака начинают алеть. Взбитыми сливками течет над тобой небо. И ветер обдувает твое лицо с глупой улыбкой.

«Кончайте жизнь здесь и начните где-нибудь в другом месте. Седлайте что-нибудь полезное»