Мрак. Быль

Январским  вечером я возвращалась домой с работы. Вечер был достаточно морозный, пожалуй градусов двадцать, но я решила немного прогуляться. Уж очень хорош был заснеженный город в сумерки.  Сумерки - любимая моя пора. Люблю сглаженные, немного расплывчатые очертания зданий, загадочные, словно колеблющиеся  своды мостов,  мелькающие вереницей огни машин, зажженные окна домов и неспешный ритм завершающегося дня. Все это придает городу мистическую, немного сказочную атмосферу. Переход жизни из суетливого дня в спокойный вечер. Я прошлась по Володарскому мосту, по Куракиной даче, не торопясь вышла на проспект Обуховской обороны. (Тогда кольцевой дороги в Питере еще не было и машин на проспекте  было не много). Пешеходов в тот вечер тоже было мало и эту, свернувшуюся дугой женщину, я заметила в темноте не сразу. Она сидела, скрюченная на ступеньках ателье, которое уже было закрыто, прижавшись спиной к холодной, покрытой ледяной коркой стене. Лицо ее  было искажено гримасой. Не знаю, сколько ей было лет, но похожа она была на старуху. Худая, морщинистая, с синюшным цветом кожи, несмотря на мороз. На ней было черное, короткое демисезонное пальто, грязное и помятое, ни перчаток ни варежек на руках не было, а  голова была покрыта старым драным шерстяным шарфом. Я подошла к ней и спросила: "Вам что, плохо?" "Да, - процедила она, сквозь зубы, - спина..." Я наклонилась, чтобы помочь ей встать и ... на меня  резко  пахнуло страшным перегаром...  Пьянство всегда вызывает у меня  брезгливость, отвращение.   На  мой взгляд ничего нет гаже пьянства. Страшнее, конечно же есть, но отвратительнее... не знаю...     Меня всегда коробило и коробит безволие  человека, отдавшегося   в добровольное рабство этому пагубному зелью. Мало того, что отрава искажает внешний вид человека - он  становится похож и на мученика, и на беса одновременно, мало того, что деградирует разум, но помимо этого, страдает, искажается  и  гибнет его душа.  Двоякое чувство во мне к этим людям.   И бесконечное отвращение и... жалость. Как сломано,  искалечено и разбито в них то, что могло быть прекрасным и что могло  дать достойные человека плоды...   Конечно же, мне было  неприятно и брезгливо возиться с этой женщиной, но... куда деваться?   Не оставишь же ее замерзать на пустынной  улице...   Предложила ей свою помощь, спросила: " Куда Вас отвести?" Сказала,- до автобусной остановки. До остановки было метров триста, но эти триста метров показались мне с километр, такая она оказалась тяжелая, хотя на вид показалась совсем тощей. Можно сказать, что я ее просто волокла. По дороге она что-то рассказывала мне про приходящих к ней по ночам и грызущих ее черных кошек, про жестокого мужа - инвалида, с которым она вместе пьет и который заставляет ее бегать за водкой и еще какие-то надуманные и правдивые ужасы. Признаться, я плохо ее слушала. Меня почти тошнило от отвратительного запаха алкоголя.  Наконец мы решили передохнуть. Посадила ее у  решетки сквера тогдашнего ДК им. Ленина (теперешний Троицкий центр). Думаю:" Надо отдышаться... немного.  Вот  сидит она, жалкая, грязная оборванка, возможно и молодая, но изуродованная,  до последних нервных окончаний алкоголем, не нужная никому, даже самой себе, и нет надежды на восстановление, слишком все искалечено..." И,  как в ответ на мои мысли, она вдруг говорит мне:" Слушай! А сбегай  за водкой! Вон , здесь рядом магазин!  Сходишь?  Деньги у меня есть, я дам! А?"   Мне стало плохо,  в  буквальном смысле:" И скрюченная от боли, она думает лишь об одном."  Вспомнились слова из Библии: "Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло..." (Исаия 1:5)
 "Нет, - говорю, - до остановки и... до свидания!"  "Тогда, - говорит, - иди.  Я сама."  Оставила я ее. А до остановки оставалось всего метров двадцать...