Линия

        Авторитет Вовки Шестова и дома, и на улице в глазах народа был, казалось, окончательно утерян. Баловством он занимался в грубой форме, даже, можно сказать, нарушал правопорядок. Один раз завели на него протокол в милиции. А он стал этим гордиться. Дурной, не понимал, что это позор, что так и до армейского возраста не дотянет, окажется в колонии для шустрых пацанов, где его баловство блатные быстро укоротят. Сильно предприимчивым родился Вовка, а предпринимал исключительно глупости и другие дела, за которые не похвалят. Но где-то к четырнадцати годам стал он задумываться - почему уважения к нему нет и как это уважение вернуть, которое в первом классе до второй четверти он по отношению к себе ещё чувствовал, а потом – как ножом отрезало: ну, вот, нет его и всё.

А уважение можно к себе по-разному привлечь. Самый нудный способ – это хорошистом быть, причём, не один день и не одну неделю, а из года в год. Просто учиться и ничего не предпринимать. Но эта возможность утеряна безвозвратно. И хорошо, что утеряна, она и не нужна. Другой способ – совершить поступок. Так, чтобы на улице все знали, удивлялись, а пенсионеры приподнимались со своих скамеек, когда Вовка Шестов мимо проходит.

Надо сказать, что пенсионеры и пенсионерки – это самый противный народ. Они уже сильно не напиваются, они уже дома часто со своими старухами не дерутся и на этом основании думают, что они самые хорошие люди в посёлке. Считают, что на общем фоне они такие хорошие, что и в церковь им ходить не надо.
У нас  церковь за линией стоит. А насыпь железнодорожной линии такая высокая, что церковь из посёлка и не видно. С одной стороны насыпи посёлок, а с другой стороны - церковь, огород церковный, два церковных сарая и лес до края нашей области, а это восемьсот километров, если по прямой. Так, иногда, если товарняка на линии нет, донесётся звон колокольный, тогда бабка Ордынцева перекрестится, а остальные и пальцем не пошевелят. Или, бывает, какой-нибудь смелый голубь с той стороны прилетит – их там подкармливают. А тогда бабки Ордынцевой сын, дядя Федя, сразу - воздушку в руки и заляжет за помойкой, как помер, ждёт когда этот смелый летун в сектор обстрела попадёт. Короче, не видать больше голубку маковки церковной, на суп он пойдёт. Раньше, когда голубей в церкви не подкармливали, их и не добывали, - костистые были, а потом мужики раскусили и давай стрелять, говорят – на супе жир большими пятаками плавает. Батюшка приходил, корил, объяснял про адское пришествие. А кому объяснял? Да той же бабке Ордынцевой. Все остальные встали да по домам разошлись - политика народу зачем? Но бабка Ордынцева осталась из корысти, с задними мыслями, стала попа отвлекать от основной темы и про рай выспрашивать. Вот, значит, что задумала! Все люди, как люди, а она в рай! А про то, как троих ребятишек в двадцать седьмом году одних под Тамбовом бросила и за денщиком комиссара на Урал поехала, - забыла! Денщик был красавец, а она и тогда уже кривоногой была.

Поп, как мы и думали, оказался глупым, стал ей политинформацию читать. Этот поп - новый, а старый помер, старый голубей не кормил, он иногда спускался с насыпи к нам в посёлок, если гулянка какая или седьмое ноября, и обычно на дому у кого-нибудь ночевал, так как на эту насыпь можно только трезвому забраться, кроме того, по людям он скучал сильно, любил с массами выпить и о жизни потолковать. Человек был неплохой, но это мракобесие его с панталыку сбило. Натурально от народа отделило, а это ему было не по душе. Конечно, если бы попам поручили эту линию проектировать и высоту насыпи рассчитать, то вышло бы по-другому. А так – виноватых нету. Отделили церковь от государства, вот и сидите за насыпью, страдайте, ждите, когда вас пригласят на гулянку.

Почему пенсионеры и пенсионерки самые противные люди? Да потому, что они прикидываются слабовидящими и слабослышащими. На самом деле они все, поголовно, шпионажем занимаются. У них давно создана шпионская сеть, которую уничтожить невозможно. Когда один резидент выбывает по уважительной причине из игры, и его относят на Маяк – это у нас кладбище такое оптимистическое имя имеет, то его место сразу займет другой, освободившийся от трудовой обязанности, свежий пенсионер. Сил ещё в нём полно, он ещё и бабе тридцатилетней подол задрать может, он и свою баню в огороде отремонтировать мог бы, или подработать на лесопилке, например, но он силы свои не растрачивает на всякую ерунду, он сидит целый день на скамейке и наблюдает. На их профессиональном жаргоне это называется - вести наружное наблюдение. Кроме того, нарушать конституцию советскую он не хочет, а там ясно сказано, что человек имеет право на покой перед тем, как его на Маяк унесут. Некоторые уже по двадцать лет сидят. Это заслуженные резиденты, у которых голова уже пухнет от избытка уличной информации, а им всё мало, всё свои зенки пялют, и очки с толстыми стёклами на носы приспособили, чтобы не только улицу имени Шверника, но ещё и улицу Клары Цеткин держать под контролем. Иногда внутри этой шпионской сети вспыхивают разногласия, доходит до матерных криков, но это и понятно – каждый претендует на свой массив свежей информации. Только тот резидент, который был способен разузнать что-то новое и это новое донести до скамейки, не разболтав по пути, пользовался уважением и вниманием товарищей и подруг. Не всегда все были едины в трактовке новой информации, - тогда и начинались оскорбления. Если оскорбления наносили тяжёлый урон человеческому достоинству товарища или подруги, то эти ущемлённые члены шпионского сообщества прерывали своё дежурство и наружное наблюдение на день-два, но потом не выдерживали, выходили к своим и продолжали верно служить выбранному призванию, только  садились на скамейку не со стороны Ивана Матвеевича, чтоб он сдох, а со стороны бабки Ордынцевой, которая тоже, если разобраться, не лучше.

В таких напряжённых условиях заниматься нарушениями было пацанам тяжело. А хотелось. Но у Вовки Шестова стала вдруг сознательность просыпаться. Причём, она стала просыпаться сама по себе, потому что маманя его сильно не притесняла, а папаня вообще от воспитания давно отказался, рукой махнул, и не наказывал Вовку, и не разговаривал с ним, так, иногда, встретятся за столом случайно в маленькой кухне, молча суп похлебают, постучат ложками, и каждый по своим делам пошёл. Так жить удобно. А если разговоры воспитательные разводить или драться, то это только напряжение в семье поднимает, а толку всё равно никакого не будет. Ребёнок может даже убежать из дома, если к нему такой подход практиковать. Зачем психику ему травмировать, если всё равно скоро в армию заберут, пусть там с этим дураком и помучаются.

Так всегда: сначала несознательность, а потом человек как за свой ум возьмётся, как ахнет, - и начинает сознательность просыпаться. А если по-простому сказать, то Вовке Шестову захотелось добиться реабилитации. Тогда время такое наступило – модно стало реабилитировать тех, кого поубивали. Стали бумаги живым родственникам присылать из ведомства, куда всех сталинских, а потом ленинских стипендиатов на работу брали. А в этих бумагах стоит: всё нормально, живите дальше спокойно, радуйтесь, он/она (ваш отец, ваша мама, ваш дед, ваша бабушка, ваш дядя, ваша тётя и т.д.) оказался/оказалась не врагом народа, а другом народа, или оказался/оказалась не немецким шпионом, а верным русским патриотом. Промашка произошла. Мы им кости ломали и головы простреливали согласно политической обстановке и по рекомендации аппарата, которого давно нет. Кто конкретно это делал неизвестно, как кончали неизвестно, где закопали неизвестно. Виноватых нет, виновата только фашистская Германия, которая напала нецивилизованно, без предупреждения и столько нашего народа поубивала.

Да согласны мы с трактовкой органов, но, товарищ подполковник, тогда ещё она и не напала, когда нашего Ивана Оскаровича – того. А в ответ: «Вам сказано: радуйтесь, обвинения сняты, вас пока не заметут, а надо бы, знаем ваши поползновения».

Когда такую неожиданную бумагу получили Зальцманы, а таких инородцев у нас в посёлке много, даже шутили: от Цукермана до Зальцмана один шаг, то они совсем растерялись. Не знали как надо отреагировать. Оставить без внимания такой благородный акт государства неудобно и страшно, а инструкции никакой не приложили, вот и ломай голову. Сначала хотели отправить в одесское КГБ благодарственное письмо от всех оставшихся в живых членов фамилии с подписями. Но в одесском КГБ могут подумать, что опять эти Зальцманы хотят выделиться и сделают выводы, хотя мы и так уже давно в Сибири живём. Кроме того, печатной машинки ни у одного жителя посёлка нет, и иметь машинку не рекомендуется, а так, от руки писать, неудобно, это же организация, подумают – не уважают. Потом сколотили красивую деревянную рамочку, покрыли досточки морилкой, вставили стекло и повесили бумагу в рамочке в прихожей, чтобы все знали, что реабилитировали. В прихожей стало красиво. А на душе всё равно неспокойно, кошки скребут и скребут, такое событие государственного масштаба, а мы рамочку повесили – и всё. Нет, нет, а может повышенное обязательство принять? Думали, думали, а потом всё правильно решили, согласно традициям. Так сразу и надо было: стали к гулянке готовиться. Поросёночек уже немного подрос – прикололи, молоденький, вкусный! Народу пришло – полный дом. Давай гулять! Но пока народ ещё трезвый был, глава семейства сообщил, что грязное пятно с них смыто органами и на это есть документ. Рамочку с бумагой пустили по рукам, а никто её и не читал, так поверили, хотя дядя Федя, сын бабки Ордынцевой, хотел задать вопрос и приподнял уже руку с вытянутым чёрным указательным пальцем, но его одёрнули, мол, не время сейчас, - органы лучше знают. Да и самогон в трёхлитровых банках уже занесли и на стол поставили – всё для гостей! Это ли не доказательство, что и Зальцманы, чёрт бы побрал такую фамилию и не выговоришь, тоже люди!

Это была очень хорошая инициатива. Даже не инициатива, а громогласный ответ органам с хоровым пением и переплясом на их понимание и приятную весточку. Потом многие стали так делать: пришла весточка положительная из комитета – давай гулять. А если не гулять, то, вроде, как недовольство затаили или непонимание, это же потом вспомнить могут. Так бы весь посёлок и спился, хорошо, что партийный центральный комитет, который точно знал сколько родного народа своими силами замучено, удавлено, пристреляно было, схватился за голову – это же миллионы и миллионы гулянок, да каждая по два-три дня! Навалились все на антиалкогольную пропаганду, давай народ спасать!

А попа того, старого, на каждую такую гулянку приглашали в обязательном порядке, так как с одной стороны радость большая, а с другой, как не крути, - но человека-то нет. И, если его, например, замучили насмерть или пристрелили, а может, просто, голодом в лагере заморили, что в радостном сообщении органов не детализировалось, то помянуть надо. А с попом это солидно получается, потому что он слова непонятные староцерковные знает и нараспев говорить может, и одежда строгая на нём, до пят, когда танцевать начинает, то сзади и не поймёшь – то ли баба, то ли мужик. И спереди не поймёшь, если он в танце задорном своим убором головным по полу как хрястнет и  волосы свои длинные распустит. Дядя Федя по пьяному делу как-то обознался и стал попа тискать, щупать и в Собакину рощу звать, куда всех девок водят, когда они поспеют. Странно, но поп согласился, такой он человеколюбивый и отзывчивый был. Но потом быстро передумал и у калитки спать упал. Через него переступали, а одна соседка даже на него, лежащего, плюнула, так как он свою слабость публично показал. А дядю Федю мужики стали обзывать нехорошо, кроме того, его баба захотела на развод подать, но не знала, где надо подать и как подать, а если подать – будут ли алименты. Эта неизвестность её немного охладила, но, если что – она громко кричала потом своему мужику: «Имею факты!» И дядя Федя сникал. Виноват, ничего не поделаешь.

А тот поп, старый, от своей безотказности и пострадал. Обрадовался, что вдруг людям нужным стал, но самогонка всё же его довела до райских врат. Однако погулял напоследок хорошо. Пил он глотками гулкими и чаще стоя, так как постоянно пытался совместить профессию священника и ремесло тамады. Выпив, произносил торжественно: «Ибо натурально оцет!» А первое время батюшка пытался бить стаканы, поэтому возле него всегда кто-нибудь сзади стоял, дежурил и, когда он замахивался с намерением расшибить в мелкие кусочки стакан, который тоже денег стоил, то этот «кто-нибудь» руку попа перехватывал и выворачивал. Поп начинал возмущаться, нервничать и тыкать здоровую фигу в лицо человеку, которого специально выделяли для нейтрализации его выходок. Но потом, когда поп уже стал обычным полноценным участником гулянок, ему бабы объяснили, что это некультурно – стаканы бить и пообещали рясу ему до помидоров укоротить, если ещё будет замахиваться.

Последнее время, уже перед близкой кончиной, стал батюшка публично на гулянках заявлять, что сложит с себя свой церковный сан. «Ибо всем вам дорожка в преисподнюю, а зачем мне рай без всех вас?» Мужики спрашивали, а кто ж тогда хозяйством церковным заниматься будет – там за линией и корова, и свинюшки, и огород какой! «Другого вам попа пришлют» - плакал батюшка. «Не надо нам другого!» - ревели пьяные мужики и от такого расстройства души напивались до свинского состояния.

Вот как по сердцу пришёлся батюшка, а не уберегли его, споили лиходеи. Перед смертью он уже не мог на насыпь подниматься и жил преимущественно в посёлке, то у одних добрых людей, то у других. А самогонка у всех была, поэтому и без гулянки батюшка сильно не страдал, но делал всё согласно церковным законам – обязательно стаканчик перекрестит, а уж потом – в рот. Попадьиха совсем зашуганной была от одинокой жизни, народа боялась, поднимется на насыпь со своей стороны, на линию встанет и с ужасом смотрит вниз, на наш посёлок, где жизнь бурлит. Ладошки рупором сделает и орёт, спрашивает: «Батюшка ещё живой?»  Ей отвечают – живой, живой, а она не верит, кричит – покажите! Ну, приходилось попа выносить на улицу, показывать ей, а он, подлец, глаза закроет, не поймёшь – живой или нет, короче, на ту сторону не хочет. Попадьиха удостоверится и опять - нырк к себе, и за насыпью прячется. Прикидывается, что ей и не скучно там, за линией.

Вот так.

А Вовка Шестов неспешно перебрал в голове возможные варианты поступков, которые могли бы его реабилитировать и остановился на самом простом варианте. Хотя сначала обдумывал сложные и эффектные варианты, например, спасение пьяного дяди Феди при пожаре.

Пожары, конечно, случались в посёлке, но редко. И дом дяди Феди ещё ни разу не горел. Жди – не дождёшься такого события. Так, общественное мнение, сформированное в значительной степени под влиянием местной шпионской сети, останется незыблемым и может даже укрепиться в негативном смысле. Конечно, можно пороха подсыпать в спичечный коробок. А дядя Федя, когда пьяный, курит лёжа в койке, если жены поблизости нет. Вспышка, матрац ватный загорается, дядя Федя орёт, умоляет о спасении, так как ноги его не держат, Вовка наматывает себе на голову майку, смоченную собственной мочой, врывается в пылающий дом, вытаскивает дядю Федю, плачущая жена падает на него, дядя Федя открывает глаза и спрашивает: «Кто этот герой?» А Вовка, как скромный человек, уже скрылся. Потом - поздравления, медаль, встреча с детсадниками, то-сё. А мамка будет говорить: «Наш Владимир», а то всё – Вовка да Вовка. Отец купит портвейн «три семёрки», который нравился Вовке больше всего, нальёт по полному стакану и скажет: «За твой поступок, сын. Прости за всё».  Да, хорошо, но нереально. И, главное, противно майку с мочой на голову наматывать, хотя только это может защитить лёгкие героя от поражения газом.

Простым вариантом было спасение утопающего. Удобного претендента на роль утопающего Вовка нашёл сразу, но претендент об этот ещё ничего не знал, он и не должен был знать о том, что скоро будет утоплен. Это должно было стать для него неожиданной новостью или сюрпризом.

На карьер, где раньше глину для кирпичного завода добывали экскаватором, шли вчетвером. Впереди подпрыгивал, как козлик, Колька Хусаинов, не подозревая о своей роли. Дурачок ещё, осенью во второй класс должен пойти, если его сегодня Вовка спасёт. Этот дурачок ещё не знал о сложной внутренней жизни старших пацанов, когда только геройство может спасти от неуважительного отношения к тебе окружающего мира. Кольку взяли за ноги за руки, раскачали и бросили подальше в озеро, которое образовалось в карьере. Пока Колька летел, он радостно визжал, потом скрылся в мутной воде, через некоторое время появилась на поверхности его голова, он всё ещё визжал, но уже не радостно. Потом стал паниковать, колотить руками по воде и медленно приближаться к берегу, что было удивительно, так как все знали, что в семье Хусаиновых никто плавать не умеет. Приближаясь к берегу, он обзывал матерными словами Вовку и обещал ему большие неприятности. Чтобы сбить наглость этого сопляка, закинули Кольку второй раз в озеро, хотя он от второго раза отказывался. Но на второй раз всё сработало. Колькина голова появилась на поверхности и сразу исчезла. Для надёжности немного подождали, стало ясно, что пацан утонул. Вовка, как был в сатиновых шароварах и майке, так и бросился решительно в воду.

Нашёл утопленника не сразу. Вытащил его на берег, дал воде из Колькиного горла выбежать, а потом, весь мокрый, понёс его на руках в сторону посёлка. Голова и руки утопленника болтались, а когда к дому Хусаиновых подошли, увидели, что Колькин отец опять свой «ИЖ» ремонтирует – разложил на замасленной тряпке детали старого мотора, сидит на корточках и что-то напильником выравнивает, хочет чтобы этот мотор ещё пятьдесят тысяч километров пробега обеспечил. Это от жадности. Гулянки Хусаинов игнорирует, ну и общество к нему соответственно относится, потому что это святое дело – совместно веселиться. Конечно, на гулянке может всякое случиться, могут твою жадность вспомнить и по роже надавать. Но, если это и произойдёт, то только один раз. Если второй раз на гулянку придёшь или, лучше, на своём подворье гулянку затеешь, то уже бить повторно не будут. Нет, у нас народ справедливый – за одно два раза не бьют. Но этот Хусаинов попал, конечно, в переплёт – у него вера, ему не позавидуешь. Он даже губы самогонкой обмочить права перед своим Аллахом не имеет. Попробуй  в таком нейтральном состоянии погулять, потанцевать, бабу игривую потискать. Мука.

       Ещё метров пятьдесят было до Колькиного отца, а Вовка не стерпел и уже хвастаться начал: «Ваш сынок утонул» - выкрикнул он. Хусаинов – старший выронил инструмент и сел на задницу, тюбетейка слетела с головы и, опрокинувшись, легла рядом с мужиком. Он хотел встать, но ноги потеряли силу и отец только смотрел стеклянными глазами на приближающуюся процессию. «А я его спас!» - запоздало добавил Вовка, так как не хотел себя сразу выставлять на передний план события.

В это время Колька зашевелился, стал приходить в себя. Вовка положил возле замасленной тряпки утопленника, который, увидев отца, стал рыдать, тыкать пальцем  в сторону Шестова и, захлёбываясь, объяснять, что его хотели утопить. Короче, стал непроизвольно искажать события, так как сам факт спасения на водах в Колькиной голове не отложился, он ведь в это время был в отключке под водой. Хусаинов – старший, который терпеть не мог покушений на достоинство и жизнь своего сына, рассвирепел, схватил отвёртку с длинным жалом и кинулся на Вовку, запнулся и ударился коленом об этот старый мотоцикл. Спасатель насмерть испугался, сразу поняв, что этот отец несдержанный и за сына хоть кого прикончит, и дал стрекача. Почему-то Вовка побежал в сторону карьерного озера, вероятно, это произошло интуитивно. Хусаинов, хоть ногу и ударил, но бегает быстро, мужик поджарый, не откормленный, деловой, даже баба его, Камиля узкоглазая, жаловалась, что покоя от него нет вечером после работы, когда спать надо, а утром – ещё хуже. В общем, если бы по сухому бежали, то бешеный Хусаинов настиг бы Вовку непременно, тут и к бабке не ходи. Произошло бы ещё одно убийство в нашем посёлке на возбуждённо-эмоциональной почве. А зачем это надо? Вовка хоть и дурак, а всё равно жалко.

Ну, дурак-не дурак, а бежал он правильно, - к озеру. Залетел в воду и поплыл быстро на глубину. Хусаинов в горячке – за ним. Гнев мозги в такие жгуты скрутил, что мужик забыл, что плавать не умеет. Пока бежал по дну озера, всё было нормально, а как ноги опору потеряли, он вспомнил, наконец, что плавать-то не умеет. Да забежал в горячке далеко, стал воду хлебать, гнев быстро сменился на страх, а «помоги, гад!» не кричит – такой упёртый. Ну, и началась в воде у него почти что агония. На дно опустится, толканётся ногами – и наверх пошёл, глотнёт воздуха и – вниз, на дно. Челночным движением это называется. И про отвёртку забыл, и зачем бежал забыл отец Кольки. А Вовка медленно кругами плавает, расслабляется и приглядывает за этим психом, который ни в чём не разобрался, а сразу убить захотел. Проткнул бы, точно проткнул бы. Когда Хусаинов с животом, переполненным водой, вяло всплыл в последний раз, Вовка схватил его за волосы и потащил на мель. Вытащил и дёру дал в посёлок, знал, что Хусаинов не отступится, в себя придёт и опять какое-нибудь карательное мероприятие затеет.

Получилось, что двоих он спас, а после этих хороших поступков  авторитета у него не прибавилось, только новые проблемы появились. Нет, героизм в наше время не в чести. Когда совсем молодые люди приходят к таким выводам, они становятся циниками, уголовниками, бескрылыми обывателями. Это запросто могло и с Вовкой Шестовым случиться, если бы не случай.

Конечно, после всех этих событий приходилось обходить дом Хусаиновых за версту. Но не это главное. Главное – для Вовки была потеряна перспектива изменения своего имиджа в лучшую сторону, то есть наметился тупик положительного направления развития личности. Хорошо, - помог случай.

На одной из гулянок по поводу очередной реабилитации, пацаны спёрли трёхлитровую банку самогонки. А когда гулянка разгорится, взрослые мужики и бабы становятся такими добрыми, что и воровать не надо – что попросишь, то и дадут. Поэтому говорить, что «пацаны спёрли» - не совсем корректно, возможно, это был просто подарок детям.  И дети с этой тяжёлой трёхлитровой банкой в руках и с авоськой сырой картошки направились в Затулинский лог расслабиться. В авоське с картошкой болталась алюминиевая кружка. Вовка пригласил пацанов на пикник, это слово подействовало на них возбуждающе. Пока шли, они строили свои предположения по  поводу слова «пикник». Колька полагал, что это такие пряники и вопросительно заглядывал в глаза высокому Вовке, ожидая подтверждения своей интересной идеи. Витёк, который уже понимал жизнь шире, сказал, что пикник это место, где дают пряники, а потом пинок в задницу.

Их было трое, что соответствует сибирским традициям. Хорошо, когда подрастающее поколение остаётся верным традициям отцов. А дети устают не меньше взрослых, скорее даже - больше, потому что у них огромное количество начальников. Если, например, тебе восемь лет, то над тобой стоят все кому девять и больше. Ну, и так далее. Лучше всех старикам. Вон, бабке Ордынцевой будет через полгода девяносто, её уже соседи за человека не считают, а дома она тиран, дома ей всё можно. Даже дядя Федя, её сын, баламут, но против ничего никогда не скажет, а если заикнётся, то бабка сразу его припугнёт: «На Людку завещание отпишу!» Он и припухнет сразу. Людка – это сестра дяди Феди, которая в Петрозаводске буфетчицей работает и зарабатывает столько, что могла бы пять мужиков, таких как дядя Федя, прокормить и одеть.

А таких обнаглевших бабок и стариков из шпионской сети полно. Они отменили диктатуру пролетариата и ввели свою диктатуру. У них есть три орудия подавления: сберкнижки, пенсии, завещания. С помощью этих трёх составляющих они манипулируют сознанием окружающих их масс родных людей, занимаются интриганством и осуществляют перевороты фамильного масштаба. С помощью этих трёх составляющих они могут поставить на колени кого хочешь. Но это отдельная тема, которая к случаю с Вовкой прямого отношения не имеет.

В Затулинском логу торчат пни закопчённые, как приземистые старцы. Здесь жгут костры. А человек соображающий знает, что лучше всего костерок горит у стенки сухого пня, а ещё лучше, если пень дупло имеет, тогда и ветер не помеха, и пень сам, своим телом, поддерживает ровный огонь, может и всю ночь тлеть, комаров отгонять. Деревья спиливают, увозят куда-то далеко, а пни остаются. Их бы тоже увези, но силы вырвать из сибирской земли эти пни даже танк, наверное, не имеет.

Развели ребятишки костерок у такого пня с дуплом, а когда деревяшки догорели, в золу сырую картошку закопали, легли возле костерка и на огонь, как взрослые, смотрят: то ли думают, то ли мечтают. Банка с самогоном рядом стоит на её боку огонь поиграл и затих. Банку, пока закуска не готова, не тронули.
Хорошая, рассыпчатая сибирская картошка сорта «Берлингаймер» может быть невероятно вкусной, если её правильно на костре приготовить. При этом, значение имеет всё. Ну, например, когда картошка помещается в горячую древесную золу, солнце должно уже закатиться, а когда готовую картошку извлекаешь из костра, то должен опуститься лёгкий туман и должны заморгать первые звёзды. Картофелины должны быть обязательно откалиброваны, а их размер должен соответствовать размеру гусиного яйца.

      А гуси в Затулинском логу тоже время проводить любят, так как тут и травка, и ручей бежит. Но гусей держит только тётя Вера Фиалкина, остальные ленятся – дело это хлопотное, особенно птенцов выводить замучаешься, со свиньями проще. Ну, вот, готовая печёная картошка должна быть со всех боков абсолютно чёрной, как плюшевый жакет тёти Веры, а панцирь твёрдым. Если костяшками пальцев по панцирю постучать, то должен быть слышен отзвук. Короче, картошка превращается в чёрные гусиные яйца с прочной скорлупой. Конечно, есть эти чёрные яйца нужно только в горячем виде, даже, лучше – в обжигающем виде, а сначала надо покидать картофелину с ладони на ладонь, морщась от боли. Соль надо использовать только местного сибирского производства, крупного помола, серого цвета.

      Да, ребятишки всё это знают, даже – больше, не с луны упали, местные. Есть ещё много деталей по выбору породы древесины для костра, по оптимальному размеру и цвету тлеющих углей и так далее. Но всё лучше не объяснять, это сибирское ноу-хау, напечатается этот рассказ где-нибудь за рубежом, тогда потеряем технологию, там, говорят, жучков, готовых чужую интеллектуальную собственность присвоить, полным-полно.

Пить самогонку никто из троих не хотел. Но признаваться в этом было стыдно, так как мужиков в Сибири ценят не по результатам их работы, а по способности много пить и умению драться. Взять, хотя бы, этого Зальцмана: да, дом большой, заплот новый поставил, без единой щелочки – и не разглядишь что на подворье делается, с огорода урожай больше всех снимает и четырёх хряков держит. А что от этого толка? Что, от этого ему уважение будет? Что, разве люди не видели, как на празднике реабилитации он только полстакана выпил, а потом брусничный квас всю гулянку, как баба, потягивал. Кто его будет уважать? Да за что? За этот квас?

Картошка поспела и пацаны ожили. Алюминиевая кружка пошла по кругу. Вернее, она застряла в руках Кольки Хусаинова, который пообещал никогда более не жаловаться отцу, и поэтому был принят в компанию. Он - младший из троих, ему и дали первому самогонку попробовать. А Колька-то – дурак ещё в этом деле, засунул нос в кружку и стал принюхиваться, как пёс. Лицо его сморщилось, а глаза вообще исчезли. Конечно, сивуха воняет специфически, к этому надо привыкать. А этого слабака от запаха стало тошнить. Пришлось кружку у него временно отобрать и передать Витьку, которому уже одиннадцать, а это нормальный пацанский возраст для выпивок. Он повёл себя правильно – с ходу, не принюхиваясь, заглотал два крупных глотка, а потом закатил глаза и стал вслепую лихорадочно шарить закуску, попал ладошкой на горячую картошку, подскочил, к нему вернулся дар речи, но разговаривать он не стал, он заорал и побежал к ручью, набрал полные ладони воды и плеснул себе в рот. Вернулся с чувством позора. Как-то не по-мужски у него всё получилось. Только Вовка, самый здоровый, вылил себе в горло пол-кружки и не поперхнулся. Класс показал. Колька после этого даже встал, а  челюсть у него отпала от уважения. Самолюбие взыграло, и Колька попросил дать ему кружку для повторной попытки. «Била - не била», - пропищал он, зажмурился и сделал большой глоток. Так, зажмурившись, он продолжал сидеть, когда у него забрали кружку и продолжили пикник на природе.

Вовка проснулся ночью. Всё ещё зажмурившись, рядом лежал Колька, с поджатыми к животу коленками. Витёк спал в стороне на спине, раскинув руки, как заправский пьяница. На его лице застыло выражение муки. Пень ещё тлел потихоньку. А ребятишек летом никто дома перед сном не пересчитывает, каникулы ведь, - имеют право, время отпускное, гуляй, набирайся сил к школе. Возле пня стояла банка, ещё почти полная. Картина позорная – выпивки полно, а друзья-товарищи в сиську пьяные. Чтобы этот позор скрыть, Вовка взял банку и засунул её в густую осоку, которым зарос болотный берег ручья. Потом раздул огонёк тлеющего пня, сунул кусок коряжины для тепла и лёг спать.

Рано утром, часов в пять, Вовка ополоснул тяжёлую голову в ручье и стал приходить в себя. Потом побрёл потерянно в сторону посёлка. Но вовремя спохватился, вернулся, подтащил к воде Витька и стал плескать на его голову холодную воду. Подошёл к Кольке, пнул его под зад, тот заплакал. Приказал: «Морды помойте, чумазые, а то не признают, палками из посёлка погонят». Выполнив необходимое, пошёл домой спать. Пикник окончен.

Вот, кто бы мог подумать, что у гусей такие жёсткие языки, ну, просто, деревянные, поэтому, наверное, только это «га-га-га» и могут себе позволить произносить. Скорее всего у ворон языки тоже из дерева, если запас звуков у них такой ограниченный. Хотя, к примеру, у коров языки очень подвижные, мягкие и длинные, по идее, они должны уметь даже хоровые песни исполнять. Надеть каждой на рога корону блескучую и красные покрывала с синими полосками и жёлтыми квадратиками на них накинуть – они и запоют.

Эти  дефицитные красные покрывала к нам, в промтоварный, завезли по ошибке три года назад, теперь в каждом доме пестрота, а бабам нравится. Наш народ равноправие любит. Есть красное покрывало в каждом доме - и хорошо, это и есть равноправие. Но, если тётя Вера Фиалкина задумала тогда, три года назад, сразу два покрывала заиметь, то, конечно, была справедливо наказана женским сообществом.  Мочка на левом ухе так и осталась раздвоенной, - не срасталась. Пришлось новую дырку для серёжки в другом месте колоть. А бабы умеют друг дружку воспитывать, хотя настырных среди них гораздо больше, чем среди мужиков, поэтому и воспитательные меры должны быть по отношению к ним более решительными. Муж Фиалкиной тогда очень был доволен. Сам-то он жену воспитывать не может, она с молодости что хотела, то и делала, а уважения к мужу у неё не проснулось, наоборот, костерит его прилюдно, а на гулянке и в морду ему может заехать, так как он - тихий, танцевать не умеет или, может, стесняется в круг выходить, да каблуками по-дурному стучать, пыль поднимать. Короче, она в нём разочаровалась. И кто у нас в посёлке не разочаровался? Да поголовно! Только Зальцманиха, может, ещё за своего держится. Но такая хитрая, - хоть бы что рассказала на скамейке бабам, как этот Зальцман фигуры пилотажные ночью в койке показывает. Нет, ни слова! Какая-то она нетипичная. Говори с ней, не говори, а всё равно ничего интересного не узнаешь. Может она божественная? Не разберёшься.

А то что у гусей языки, как железки, Вовка установил экспериментальным путём, и совсем не потому, что захотел врачом зубным стать или каким-нибудь ветеринарным естествоиспытателем. Просто хотел вернуть себе законное уважение после серии неудач. Впервые за свою жизнь стал он задумываться о своём будущем на фоне настоящего. Фон был совсем неподходящим для весёлых прогнозов. Вот связался с дурачками малолетними, а они из самохвальства рассказали другим таким же дурачкам, что в Затулинском логу с Вовкой бухали и по две кружки самогона выпили. Брехуны. Эта информация сразу попала в шпионскую сеть и Вовкин авторитет, которого уже практически не было, совсем затоптали в пыль, а на дурачков стали смотреть уважительно: такие мелкие, а по две кружки. Но - это взрослые, а сопляки к нему относились по-другому, с пиететом. Только за счёт этих сопляков он ещё и держался. Но звать этих горе-товарищей снова в Затулинский лог допивать самогонку он не собирался. Вопрос – что делать с банкой? Сказать старшим ребятам – сразу отберут. Одному пить – противно. От безысходности решил проверить действие самогонки на гусей, а их у Фиалкиной семь штук осталось. Один сам здох, двоих собака дяди Феди Ордынцева задавила, а один просто пропал, наверное, студенты украли. Они в комсомольском стройотряде разбирали лагерные бараки, которые ввиду реабилитации советского народа было решено распилить на дрова.

Настроения не было вообще. Время послеобеденное, муторное, делать особо нечего, ягода в тайге ещё не поспела, а кедрачи вокруг все погубили. Если в сторону Вознесенки пойти, то можно ещё старые деревья встретить, которые стали похожими на заморские пальмы, потому что ловкачи все доступные ветви поотломали. А шишка ещё тоже зелёная.

Вовка нашёл возле ручья ржавую консервную банку и плеснул туда холодненького самогона. Волна противоестественного запаха ударила в нос. Поставил банку на виду у гусей, но крупные птицы банку проигнорировали. Самый главный покосился красным глазом на банку, отошёл в сторону, сел и стал дремать. Пришлось вернуться домой, насыпать в карман перловки. Пошёл, неторопясь, в лог. А там картина не изменилась. Банка стоит нетронутой, а гуси дрыхнут, сны видят, как они в жаровне красиво зажариваются, как потом люди за столом их нахваливают за сочность и за вкус. Стал Вовка в банку перловку струйкой сыпать. Вроде, гуси ожили. Самый главный, когда Вовка отошёл в сторону, подошёл к банке и клюнул перловку один раз, второй раз. Поднял голову, постоял, подумал, развернул крылья победно и отскочил от банки. Гоготнул, как будто гусыню оттоптал, и шлёпнулся спать дальше. Стало непонятно, понравилось ему это дело или самогон показался гусаку сильно крепким. Наверное, всё-таки, это только человеку нравится пьянствовать и себя губить, а твари безмозглые едят и пьют только то, что им богом назначено.

Что делать? Пошёл Вовка снова к своему дому, досыпал в карман перловки, прихватил кружку и воронку из жести. Вернулся в лог, присел на корточки и гусям этим перловку на ладони протянул. Снова главный гусь подошёл, стал склёвывать зёрна и радоваться. Вовка хвать его за башку, крылья прижал, чтобы не сильно гусак ерепенился, вставил ему в клюв воронку и полкружки самогона вылил. А гуси, кто не знает, харкаться не умеют: если что в горло попало, то это в гусе и останется, выйти может только сзади, отдав гусю все свои полезные вещества. Когда воронка находится у гуся в горле, он сразу немым становится, поэтому остальные гуси и не напугались, только столпились и свои головки стали влево-вправо поворачивать и смотреть что произойдёт с главным, который молча пил самогонку. Мутная жидкость затекла в гуся быстро, как будто гусь был полый. Вовка главного отпустил, он совсем странным петушиным голосом гоготнул и пошёл прочь, делая одной лапой большие шаги, а второй – маленькие. А когда так странно шаги делаешь, то получается в итоге круг. Гуся хватило на полукруг, он ударился зобом и затих на закаканной лужайке, вытянув вперёд длинную шею и раскинув лапы в стороны. Это очень неудобная поза для гусей, даже в цирке гуси такие позы не показывают. Всех нас жадность губит. Сытые же гуси были, картошки с отрубями утром, как полагается, поели, а нет, - купились на приманку Вовкину. Так, по очереди, без особого шума, он напоил всех семерых. Языки только мешали, а так – ничего. Правда, один добрался до воды, упал на берегу и уронил свою пьяную голову в ручей. А гусь – это же не рыба. Чуть голова его не утонула.

Пока то да сё, вечер уже опустился. Вроде и работа не тяжёлая, а провозился с гусями часа два. За ручьём коза дурная стала на помощь звать, подумала, что с ней  Вовка тоже заниматься будет. Да можно было бы и с козой попробовать, но ушёл весь самогон на гусей. Парнишка сложил гусей аккуратно рядком, банку трёхлитровую подальше закинул, покурил, отдохнул от работы и схоронился за ближними кустами мышиного горошка, так как услышал бабьи голоса. Это Фиалкина шла, чтобы гусей домой погнать, а соседка её шла за козой.
Фиалкина женщина нервная, она ещё издалека увидела, что гуси лежат вповалку. Закричала, засопливила и бегом к своим гусям, причитая: «Сдохли, сдохли, гады!» Соседка - за ней. Да нет, - чтобы женщину успокоить, наоборот, стала себя возвеличивать: «Говорила же тебе, - козу надо держать!» Фиалкина упала на колени перед своими гусями, стала их общупывать и плакать. «Отравились, гады. Вон, химчистка стала красную воду пускать в ручей», - сделала предположение рыдающая баба.

Вовка вышел из кустов и - прямиком к Фиалкиной. Стал выспрашивать, что и как, а сам папироску с махоркой покуривает.
- Поможешь-то  гадов дотащить?
- Ну, – ответил Вовка и заметил, что веко у главного гуся стало дёргаться, когда дым от махорки накрыл его голову.
Идея пришла спонтанно. Вовка взял консервную банку, бросил в неё окурок. В банке появился синий огонёк. На огонёк пристроил несколько засохших колючек лопуха. Из банки пошёл дым.
- Ты чё? – спросила Фиалкина.
- Кадило делаю, лечить буду наложением руки.
Вовка-то был один раз в церкви, когда сарай хотели церковный поджечь, но не получилось, видать, Бог не захотел, чтобы ещё такой грех пацан на себя взял. Собирались берестой поджечь, она сгорела быстро, а сарай не занялся.

Голова парнишки, который уже Фиалкину перерос, заросла длинным густым волосом, - последний раз мамка стригла перед Новым Годом. Чем не поп? Вовка встал, закрыл глаза и помотал кадилом, которое он держал за отогнутую крышку банки. За кадилом потянулись густые следы дыма. Фиалкина затихла. Послышалось: «Еси, на небеси, прости, гуси, еси». Он сделал низкий поклон перед дохлыми гусями, а потом присел на корточки перед головой гусака, осенил её четырежды перстами, поставил банку в изголовье птицы, одну ладонь положил на голову гусака, другой стал дым подгонять к клюву, где у гусей носовые дырки расположены, и зашептал напряжённо: «Еси, на небеси, прости, гуси, еси». Глаза гусака открылись. Фиалкина это видела. «Встань, отрок, Бог поможет. Встань, отрок, Бог поможет», - стал Вовка убеждать гуся и пускать на него дым. А дым для гуся – это как нашатырь для бессознательного человека. Гусь приподнял голову и чихнул. Фиалкина от впечатления села на задницу и перекрестилась. «Ответствуй, веруешь али нет?» - обратился Вовка строго к Фиалкиной. «А как же, как все», - прошептала баба неопределённо и неубедительно. Чудо происходило на её глазах. Гусак стал дёргать лапами, как живой. Вовка, продолжая нашёптывать, потянул птицу за длинную шею вверх. Гусак с виноватым видом встал, его бил озноб.

- Возьмите, пожалуйста, ваше воскресшее животное, – сказал Вовка культурно и передал гуся в руки Фиалкиной, так как гусь плохо держался на ногах от головокружения.

Подошла соседка с козой. Соседка тоже потеряла дар речи, когда увидела, как мёртвые птицы после наложения руки оживают. В себя пришли шесть гусей, а седьмой помер, вероятно, от разрыва сердца. Среди гусей тоже слабые есть. Но смерть одного гуся не опечалила хозяйку, так как она так и так собиралась одного гуся завтра на суп зарубить.

Каждый взял по два гуся и пошли в посёлок. Гуси дристали всю дорогу и плохо пахли.
- Вовка, ой, Владимир, - поправилась Фиалкина, - а и людям можешь врачебно помогать?
- Ну, Вы же своими глазами видели, - с укоризной произнёс Шестов, - гусь, как человек, та же тварь божья, только с оперением. Какая разница кому помогать.

Фиалкина раззвонила по посёлку про чудо и пригласила Вовку на гусиный суп. Он с достоинством это приглашение принял. Ему понравилось быть уважаемым.
 
Всё, хватит, детские шалости закончены. Надо авторитет укреплять. Его стали приглашать лечить поросят. Получалось неплохо. Через год и бабы приохотились у него лечиться. Но это история отдельная и очень увлекательная.