Энн Файн Пучеглазик перевод с английского

                Глава 1
 
  Сегодня Хелли ступила на порог школы в самом дурном настроении. С покрасневшими и опухшими глазами она выглядела не такой милой как всегда. Девочка решила, что если кто-нибудь обратится к ней, она не станет ни с кем разговаривать. В данном случае, видимо, будет лучше всего пожать плечами и отвернуться. Дожидаясь первого звонка, она горестно склонила голову на крышку парты и закрыла лицо руками.
 – В чем дело, Хелли?
Приглушенный ответ. – Ни в чем.
– Что произошло?
– Ничего, – выпалила она, подняв голову.
Мы опешили. Хеллен, как правило, вела себя очень спокойно и была самым душевным человеком в классе. Должно быть, решили мы, стряслось что-то ужасное.
И вы, наверное, догадались, что именно так и подумала миссис Льюпи, войдя в класс. 
– В чем дело, Хеллен? Что-нибудь случилось?
Послышалось еще одно сдавленное «нет».
Несчастная даже не привстала c места и совсем не заботилась о манерах и вежливости тона.
Миссис Льюпи окинула взглядом всех присутствующих. Она смотрела поверх покоящейся на парте головы Хеллен,  вопрошая: «Кто-нибудь здесь имеет представление о том, что с ней такое творится?» Мы же все в ответ покачали в недоумении головами и пожали плечами.
Затем раздался первый звонок.
– Займите свои места, – сказала миссис Льюпи. – Журнал?
В журнал из канцелярии перекочевала записка. Мы ждали, пока она вынимала  ее из конверта, читала и куксилась, брезгливо поглядывая на Хеллен. Далее миссис Льюпи вооружилась ручкой и огласила:
– Перекличка.
– Один! – выкрикнула Анна Арти.
– Два! – пронзительно зазвенел голос Лейлы Ассим.
Вот так мы делали перекличку. Это – одно из великих достижений миссис Льюпи на ниве просвещения в целях экономии урочного времени. Каждая ученица имела свой номер, согласно алфавиту, и, таким образом, мы ежедневно отбарабанивали в начале занятий свои номера от одного до тридцати четырех. Моя фамилия стояла под номером двадцать два.
– Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, – на разные лады перекликались  мои одноклассницы.
Вдруг наступило тягостное молчание. (Хеллен числилась под номером двадцать один). Обычно миссис Льюпи не суетилась. Если мы задерживались в счете, торопливо списывая домашнюю работу, или, оттирая заляпанный от чего-то пролитого пол, она просто взглядом проверяла, на месте ли учащиеся, а потом сама вслух произносила их номера, и мы неслись дальше. Сегодня она этого не сделала.
– Двадцать один?
Все устремили взоры на Хеллен, которая все еще пыталась скрыться под крышкой парты от обстрела нескольких десятков глаз.
–  Я вызываю номер двадцать один, – сказала миссис Льюпи. Она пристально смотрела на Хеллен. – Я знаю, что ты присутствуешь на уроке, двадцать первый. Пожалуйста, ответь мне.
Тишина. Мы, не отрываясь, следили за Хеллен Джонстон. Теперь, когда она вела себя так вызывающе, как сейчас, это означало, что дела у нее совсем разладились.
Миссис Льюпи дала ей время собраться с духом. – Пожалуйста, очень тебя прошу….
– Да, заткнитесь! –  К всеобщему изумлению Хеллен вскочила на ноги и с гроханьем протащила стул по полу. Она приподняла крышку парты и с таким треском стукнула ее, что все ручки разлетелись в разные стороны. – Ради бога, оставьте меня в покое!
Опрометью бросившись вон из класса, она на ходу с такой силой распахнула дверь, что та чуть, было, не слетела с петель.
Девочки не спускали с нее глаз.
– Ну, вот! – сокрушалась миссис Льюпи. – Видит Бог, я хотела как лучше.
Все свидетельствовало о том, что выходка Хеллен сильно потрясла ее.
– Это не ваша вина, – стала убеждать ее Эллис. – Она и с нами не обмолвилась ни словом.
Миссис Льюпи выразительно посмотрела на записку в раскрытом журнале, затем  – на  дверной проем. Издали доносились гулкие хлопки резко отворяемых одна за другой дверей.
– Я думаю, лучше послать кого-то за ней, – настороженно сказала она. – Ну, просто посидеть с ней в раздевалке, пока она не успокоится.
Она смотрела прямо мне в глаза. – Кити, – обратилась она ко мне, – сходи за Хеллен.
Выбор миссис Льюпи крайне удивил меня.
– Почему я? – Во мне все закипело. Еле сдерживая себя от возмущения, я ткнула пальцем в противоположную сторону. – Вам следует послать Лиз. Она ее лучшая подруга.
– Нет, пойдешь ты, – отрезала миссис Льюпи. Выбор пал на тебя. Иди же, пока она не сбежала из школы и не попала под машину.
Лиз пыталась задержать меня. По всему было видно, что она тоже считала выбор миссис Льюпи неудачным.
– Можно я тоже пойду?
– Нет.– Миссис Льюпи сложила пальцы трубочкой и посмотрела в свою подзорную трубу сначала на меня, потом на Лиз.
– Давай без обиды, Лиз, – разъяснила наша миротворица. – Но я считаю, что как раз сейчас-то именно Китти лучше всех справится с этим поручением.
(Теперь вы понимаете, почему мы, в конце концов, стали называть ее миссис Лупи – миссис Чокнутая).
Я встала и начала собирать свои учебники в портфель.
– Насчет этого не беспокойся, – остановила меня миссис Льюпи. – Следуй за ней.
– А как же занятия?
Миссис Льюпи, отступив несколько шагов от учительского стола, держала для меня дверь нараспашку. – Иди! – напутствовала она.
Необычное решение. Я погребла свой портфель где-то под партой и поспешила к выходу.
Когда я проходила мимо нее, она отдала мне честь.
– Мы рассчитываем на тебя, двадцать второй, – рявкнула она вдогонку.
Думаю, устроенное ею представление было сродни нелепой шутке.
Вычислить, куда удрала Хеллен, не составило труда. Поочередное хлопанье дверями подсказало мне, что все пути вели в раздевалку.
Я тихо толкнула последнюю дверь.
– Хелли? Не прячься. Я знаю, что ты здесь.
Ответа не последовало. А я, надо сказать, и не ждала его, но была абсолютно уверена, что беглянка затаилась в ее недрах. Беда в том, что гардероб в нашей школе представлял собой огромное помещение, плотно завешенное зимней одеждой и шерстяными шарфами. Можно часами искать затаившихся здесь людей и все безрезультатно.
Ведь я же не полоумная какая-нибудь, чтобы пробираться сквозь эти дебри, поэтому воспользовалась отработанным методом моей сестры Джуд для поимки наших песчанок, когда те всякий раз делают заметную брешь в клетке. Прежде всего, я пошаркала ногами в дверях раздевалки и громко позвала одноклассницу:
– Хеллен, ты здесь?
Затем я нетерпеливо вздохнула и еще немного потопталась на месте. Потом щелкнула собачкой замка и стала ждать.
Не прошло и несколько минут, как я услышала ее первые позывные. Она копалась где-то у себя в поисках платка, шмыгая носом, а затем оглашая окрестности звучным сморканием.
– Поймала! – торжествовала я.
Хеллен подскочила на месте как ошпаренная кошка.
– Сейчас же уходи!
Она казалось такой напуганной, честно. Если бы вы увидели ее в этот момент, то бы подумали, что всех ее родственников смыло волной. Лицо опухло  до невозможности, из носа текли сопли, и, вообще, она визжала как резаная.
– Оставь меня в покое!
– Не могу, – огорчила я ее. – Меня послали за тобой. Я обязана сидеть здесь и ждать, пока ты не успокоишься. Мое поручение – караулить тебя, чтобы ты не сбежала и чтобы тебя не сбила машина.
– Не сбила…машина? – насупилась она.
С высоты своего безрассудства она выглядела совершенно обескураженной. Мое сообщение, казалось, чуть поколебало ее. Она перестала так зловеще сверкать глазами. Воспользовавшись ее смятением чувств, я смахнула пару хоккейных ботинок со скамейки напротив и  устроилась между двумя сильно влажными пальто. Она, кажется, не очень-то возражала против моего присутствия и быстро смирилась с нелепым поручением – сидеть среди всех этих мешков с обувью и непарных носков, чтобы не дать ей попасть под машину. В нашей школе считалось общепринятым фактом, что все учителя и большинство родителей, одержимые страхом за детей, сильно переживали, что подопечные могут угодить под колеса грузовика. Выезжая из-за угла здания школы, он обычно прямиком направлялся в центр города. Так вот, на уроке математики во время решения задач мы ни о чем другом и думать не могли, кроме наставлений своих родителей перед уходом в школу. Это была поистине сложная задача. Эллис, к примеру, рассказывала, что ее родители  все время напоминают: «Будь умницей! Не подведи, малышка!» Другие девочки наперебой муссируют ту или иную версию об осторожности при переходе через дорогу.
Хеллен рылась в карманах на предмет чистых бумажных салфеток. Слезы градом катились по ее щекам. Она хватала воздух чернично-синюшным ртом.  Думаю, у нее заложило нос, и она не могла дышать.
Меня коробило от этого зрелища. Вскочив с места, я принялась выворачивать карман за карманом, висевшую в ряд одежду, и вскоре наткнулась на непочатую упаковку из пяти бумажных носовых платков.
– На вот, возьми.
Все-таки Хеллен такая хорошая. Даже перед тем, как высморкаться, она запомнила номер вешалки и спросила срывающимся голосом:
– Чьи они?
– Какая тебе разница? – урезонила ее я. – Это всего лишь бумажные носовые платки.
Не знаю, что на нее подействовало, моя нетерпимость что ли, но Хеллен пала духом и снова распустила нюни. Что касается меня, я испытывала в тот момент такой гнев, думаю, что праведный, и поносила миссис Льюпи  на чем свет стоит за то, что та, не имея ни капли здравого смысла, послала меня вместо Лиз.
Я неуклюже скользнула рукой по ее спине и попыталась прижать ее к себе.
– Отвали! – огрызнулась она. – Не трогай меня.
– Отлично! – Я поспешно драпанула на свое место. – Больше я к тебе не подойду. Просто посижу здесь тихонечко и посчитаю одежду.
Я занялась подсчетом пальто и курток. Но поупражняться в этом скучнейшем занятии в том месте, где сидела Хеллен я не могла, поскольку бедняжка имела такой жалкий вид, что, встречаясь взглядом, мы обе испытывали неловкость. Поэтому я стала глазеть по сторонам, горько сожалея о том, что у меня не хватило мозгов взять с собой портфель. Тогда бы, по крайней мере, у меня была бы возможность почитать.
Смотреть же по сторонам было особенно не на что. Мы все носили одну и ту же одежду, в конце концов. Сплошь и рядом висели четыре сотни девичьих пальтишек темно-синего цвета. Как вы уже успели заметить, это – школа для девочек, и моя мама намеренно отправила меня сюда. Ее, видите ли, доводили до потери сознания ежедневные ссоры по поводу моей одежды и завтрака, плюс не менее впечатляющие склоки по вечерам по поводу всех этих жалких клочков бумаги, которые я приносила домой в качестве учебных пособий.
– За это поставили отметку? – спрашивала она, подозрительно вглядываясь во что-нибудь найденное. – Почему учитель ничего не сказал по поводу твоей вопиющей безграмотности? – А если я прятала свою проверочную работу, то получала следующее. – Что ты сделала за целый день? Немного, полагаю. Ты знаешь, в чем твоя беда, а?  В том, что ты растешь невежественной свиньей.
Не совсем здорово получается, верно? Но мне приходилось мириться со многим. Вот как-то раз, придя из школы, я допустила очень серьезный промах, сообщив маме, что мне нужен шампунь для выполнения домашней работы по биологии.
Она уставилась на меня.
– Чем это вы занимаетесь на биологии?
– Уходом за волосами.
– Уходом за волосами?
Она взорвалась. Уверяю, вы никогда не видели ничего подобного. Она впала в неистовство. Затем она позвонила моему отцу в Шотландию – в город Берик на реке Твид.
– Уроки по мытью волос! –  вопила она по телефону. ( Мне пришлось отстранить трубку от уха).
– Не дури, Рози, – сказал мой папа. – Должно быть, она изучает строение волосяного стержня, луковицы и сальных желез или что-то в этом роде.
Мама прикрыла ладонью трубку и наклонилась ко мне.
– Вы изучаете строение волосяного стержня, луковицы и сальных желез или что-то в этом роде?
– Нет. Просто жирные волосы, нормальные волосы, сухие, после химической завивки и поврежденные.
После моих слов ее снова затрясло. Она орала так, что никакой телефон ей был не нужен. Думаю, что весь Берик на Твиде мог услышать ее без помех.      
– Ребенок растет невеждой, – заявила она моему отцу. – И все из-за этих жалких клочков бумаги, наобум придуманных проектов и «правописания, не имеющего значения». Я собираюсь найти надлежащую школу с настоящими учебниками, красными чернилами и тишиной.
– Но Китти нравится ее школа, – сказал мой папа. – Ты можешь расстроить ее.
– Лучше быть расстроенной, чем безграмотной, – парировала  мама и стала развивать тему, мол, что хорошее образование – это лучшее вложение средств в жизни. Вы бы подумали, услышав ее трескотню, что я уже готовилась уйти на пенсию.
Но потом папа перестал сдерживать мамин натиск в словесной баталии.
– Может быть, ты и права, – согласился он. – Прошлый раз, когда она оставалась у меня, я упомянул миссис Пенхерст – королеву красоты двадцать третьего года, а она подумала, что я говорю о своей уборщице.
– Вот видишь? – каркнула она. – А чего ты ждал? – Она совсем не знает истории, если не считать тот проект по Черной Смерти, который она готовит из года в год.
На этом они и уладили дело. Мама ходила по всем школам, которые смогла найти, и выбрала ту самую, о которой так долго говорила, с самыми настоящими учебниками, красными чернилами и тишиной.
Одно было плохо – это была школа для девочек.
– Я не пойду туда, –  завывала я.
– Почему? – поинтересовалась моя мама. – А еще называешься феминисткой? Что плохого в девочках?
И вот я здесь. Сейчас я вполне свыклась со своим положением и мне даже здесь нравится.  Когда устаешь от заведших свою волынку учителей, можно почитать, спрятав под парту, стоящие книжки, а не какие-то там жалкие клочки бумаги. Тишина на уроках не такая уж и гробовая, всегда можно пошептаться.  А иногда  в конце своего опуса можно найти что-нибудь приятное и ободряющее, написанное учителем красными чернилами. У мамы хлопот поубавилось, потому что теперь я каждое утро надеваю одну и ту же жалкого вида темно-синюю хламиду, как и все остальные ученицы, а приносить с собой завтрак запрещено. И я перестала замечать, что в школе нет мальчиков.
– Хеллен, это не из-за мальчика?
– Нет!
А я вовсе так и не думала. Хеллен слишком юна, если вы понимаете, что я имею в виду. Иногда по субботам в утренние часы я вижу ее в супермаркете Сейфвейс, плетущуюся рядом с тележкой своей мамы. А на прошлой неделе, проходя мимо отдела моющих средств, я заметила ее с мужчиной, седина которого сразу бросается в глаза, как у моего папы. Мужчина угощал Хелли чем-то из бумажного пакета, но она, мотнув головой, упрямо отвернулась от него. Кто знает, может быть, они накануне повздорили.
– Это твой папа?  Вы поссорились?
– Нет.
Она окатила меня таким презрением, будто я была ее самым заклятым врагом на всем белом свете.
– Прошу прощения.
– Послушай, – перешла она на крик, – я не просила тебя приходить сюда. Поэтому оставь меня в покое!
  Даже святой вряд ли смог бы это выдержать. Я потеряла всякое терпение.
– Это, ты, послушай, – закричала я в ответ. – Я не хотела пропускать
свои любимые сдвоенные уроки по ИЗО, чтобы сидеть в этой вонючей дыре и слушать, как ты огрызаешься. Поэтому будь вежливее.
Вы можете осудить меня, но я и не собиралась играть роль доброго самаритянина. Слезы струились по ее щекам. Создавалось впечатление, что она вымокла под ливнем.
– Ой, Китти, – сказала она срывающимся голосом. – Прости меня.
Прямо в этот момент за стеной я услышала второй звонок. Я не могла позволить остальным увидеть ее в таком состоянии.
– Давай быстро, – скомандовала я, – полезай в шкаф, пока кто-нибудь не забрел сюда на перемене.
Я подняла ее на ноги. Перед тем как спрятаться, она задержалась и мельком увидела свое отражение в зеркале между двумя вешалками. Вид у нее был ужасающий. Лицо покрывали прыщи там, где оно не было багровым. Опухшие, ну просто, поросячьи глазки, казалось, налились кровью. От высохших слез обрамлявшие лицо волосы стали жесткими как солома.
– Ой!
– Давай!
Я подергала ручку шкафа потерянных вещей, пока дверь с дребезжанием не распахнулась. Это была одна из тех с заедающим шпингалетом дверь, про которую некоторые люди думают, как закрытую на замок.
Туда проникает свет, потому что это вовсе и не шкаф, а крошечная ниша с резко скошенным потолком, примыкающим к  пожарной лестнице.  В полный рост там не встать, можно уместиться  только в полусогнутом положении. Сидеть на куче забытых в школьной круговерти вещей достаточно удобно, пока весь этот хлам не разберут и не выкинут во время одной из генеральных уборок. И тогда в шкафу больше ничего не останется кроме старой теннисной ракетки с порванными струнами и непарного резинового сапога.
Нам повезло. Ниша была практически забита всяким барахлом. Я подтолкнула Хеллен  и усадила на мягкий с виду настил, а сама встала в позе часового у двери, пока не услышала болтовню первых школьниц,  проходивших мимо в свои классы. Подождав немного, я, увидела Лиз, которая, крадучись переходила от вешалки к вешалке в поисках своей лучшей подруги.
– Хелли здесь,  – указала я на нишу.
– Ей лучше? – озабоченно спросила она.
– Нет. Хуже.
Лиз состроила гримасу. – Может быть, ее следует отправить домой?
Из шкафа донеслось сдавленное «не-е-т». Лиз с тревогой всматривалась в сторону доносившихся хрипов.  – Меня никто решительно никто не поддержал насчет моего нахождения здесь, – сказала она. Чокнутая настаивает, чтобы я держалась от раздевалки подальше. «Это поручено Китти», – твердит она. – Я думаю, она совсем спятила.
Она посмотрела на меня так,  будто мне нужно было из солидарности с ее мнением тут же заклеймить позором тех, кто решил послать меня, а не ее с этой благотворительной миссией.
– Может быть тебе лучше свалить отсюда, – предложила я.
– Наверно.
Она снова посмотрела через плечо, словно боялась, что миссис Льюпи может в любой момент появиться  в раздевалке. Затем, наклонившись вперед, она выкрикнула в темноту шкафа. – Увидимся позже, Хелли.
Лиз повернулась ко мне. – Я скажу Чокнутой, что вы обе прячетесь в шкафу, а то она беспокоится, думая, что вы обе угодили под машину.
Потом Лиз взяла свой портфель и подвинула его к двери.
Я расслышала несколько слов, донесшихся до моего слуха перед ее уходом:
– Я просто никак не могу понять, почему она выбрала тебя…
Я не удостоила ее слова вниманием. Если быть честной до конца, то я ничего не могла придумать в ответ… Я сама никак не могла взять в толк, почему миссис Льюпи остановила свой выбор на мне. Насколько я понимаю, имя Китти Киллин пока что не является притчей во языцех для проведения сеансов психотерапии в учительской. Особенно с тех пор, как однажды утром в школу пришла очень расстроенная Эллис, потому что ее кролик Моррис так ослабел на старости лет, что у него уже не хватало сил влезать и вылезать из своего домика. Тогда я  и предложила ей изменить его кличку на Моррибанд, что значит отживший.
Так почему же выбрали меня? Почему меня? Ведь у миссис Льюпи должны быть основания для этого. Вероятно, у нас с Хелли есть что-то общее, в отличие от матерей, которые отовариваются в том же супермаркете Сейфвейс и отцов с приметной сединой.
Но я видела папу Хелли. У него вообще нет волос. Он совершенно лысый.  А ее родители находятся в разводе дольше, чем мои.
Я  сильно дернула за дверную ручку шкафа и широко распахнула его. Хелли все еще сидела, жалко согнувшись в три погибели.
– Я знаю! – крикнула я. – Я знаю, почему ты расстроена. Я знаю, почему ты выплакала все глаза. Я знаю, почему ты не хочешь идти домой.
Она метнула на меня яростный взгляд воспаленных глаз, которые светились в глубине шкафа как горящие угли.
– Твоя мама собирается выйти замуж за того мужчину, ну… с седыми  волосами.
У нее отвисла челюсть.  Я почувствовала себя Шерлоком Холмсом в свой самый удачный день.
– А ты его считаешь настоящим прохвостом. Более того, ты думаешь, он просто зануда, но, будучи милой Хелли, ты не смогла сказать это вслух. И теперь твоя мама говорит с ним о вашем счастливом будущем, и уже слишком поздно объяснять, что ты его не любишь.
Она так сильно скрутила пальцы, что я, было, решила еще чуть-чуть, и они хрустнут.
– Не люблю его? – повторила она холодным низким голосом. – Да я терпеть его не могу!
И краска схлынула с ее лица.
– Хелли?
Я щелкнула выключателем и осветила наше временное пристанище. На ее счастье это оказалась самая тусклая электрическая лампочка, какая только существует в мире. Я прокралась внутрь и упала на кучу старых спортивных шорт и резиновых сапог. Я протянула руку к двери и захлопнула ее изнутри.
Она взглянула на меня.
– Тогда продолжай, – поторопила она меня, все еще мертвенно-бледная, – ну, рассказывай же.
– Подожди, еще наслушаешься. – Я  вытащила из-под задницы довольно жесткий ботинок и отбросила в сторону. Потом мы устроились удобнее, ведь спешить было некуда. Нас, как я поняла, оставили в покое. Добрая старушка миссис Льюпи должно быть знала с самого начала, что мне потребуется ни один час времени, прежде чем я продвинусь хотя бы на половину в решении поставленной передо мной задачи. Не напрасно она черкала своими красными чернилами по всем работам, которые я написала за этот год: моим стихам, эссе на свободную тему, моей пьесе, зарифмованной в куплетах, и даже моим анонимным статьям в школьный альманах. О! Она знала, что случилось со мной, когда мама подцепила Пучеглазика. И тут я поняла, почему она отправила меня, а не Лиз.