Детство

  Родился я весной восемьдесят восьмого и много лет после этого не помню, чем занимался. Первое моё воспоминание, это сон, сон этот выглядел как шевелящаяся каша из саранчи, гусениц, мокриц, двухвосток, медведок и всякой всячины, которую мне посчастливилось наблюдать у нас на огороде. Я в ужасе проснулся и закричал. Я бы и сейчас ужаснулся. Ну, ни чего себе сон, ни какого сюжета, действующих лиц, даже меня, по сути, нет, просто каша из насекомых и всё. Я кричал и думал: «Плохо мне, ой как плохо мне, спасите, помогите!» Может это вообще была первая мысль, посетившая мою голову, точнее, не посетившая, а основательно засевшая в моей голове, поскольку львиная доля всех интеллектуальных процессов изначально вращалось вокруг этой мысли, либо отталкиваясь от неё, либо приводя к ней, как к логическому выводу. Спасали и помогали, до поры до времени, мои мама и папа.  Мою маму я узнал ещё существом неотделимым от теплоты нежных прикосновений, приятного звука и запаха, вкусной еды и всякой интересной всячины, причиной которой она являлась. Лишь позже она стала достаточно опасной совокупностью различных правил, закономерностей. Приходилось научаться справляться с ней, чтобы не получить противоположное желаемому, или вовсе нарваться на нечто весьма болезненное. То ли дело папа. Сперва я побаивался его. Эта колючая борода, эти громадные, жёсткие пальцы. Вообще он весь был слишком жёсткий и громадный, а ну как ненароком раздавит меня, ну или оторвёт что-нибудь. Но потом я убедился, что он достаточно аккуратный и вреда мне не желает. Он как мама раньше, от него одно хорошее. А громадность даже в плюс, можно ездить на нём верхом, например.
  Была у меня ещё сестра старшая, но от неё, ни, то чтобы помощи не дождёшься, от неё вовсе один только вред. Ну, это и ясно, она старше меня на два года, а эти люди, старшие на два года, они другого вероисповедания, чуждой культуры, другой расы. Они ненавидят всё, что любим мы и любят всё, что нельзя любить, а надо только ненавидеть. Порой сомневаешься, что это вообще люди, мы разные виды волей случая оказавшиеся в одной экосистеме и так как в этой системе только одна мама и только один папа, то война не прекратиться до тех пор, пока кто-нибудь не капитулирует и не свалит уже из этого дома, в конце концов! Переговоры ни к чему не вели, она утверждала, что первая застолбила это территорию и этих маму с папой, а я парировал, говоря, что теперь мой черёд пользоваться этими благами, а ты, вдоволь напользовавшись, должна валить на все четыре стороны, дескать, родиться ещё кто, я также уступлю ему место.  Ага, счас, уступлю я ему, думаю я. Твоя ошибка сестрёнка, надо было расправиться со мной, пока я был совсем беспомощный, я же такой ошибки не совершу, будьте уверены.
  Вы, наверное, и не помните, став взрослыми, как сложно было справиться с человеком в том возрасте. Во-первых, ограниченность в выборе оружия. Приходилось, как в средневековье размахивать холодным оружием за неимение ничего другого, да и то сказать, не особо оно холодным было, все мечи и сабли из пластмассы, ведь. Вторая проблема, это мамин надзор. Как сейчас помню, смотришь, всё чисто, мамы нет, сестра как всегда первая начинает, бросается на меня, но мне везёт, на сей раз, мне удаётся вырваться, я хватаюсь за здоровенный обоюдоострый меч и с могучего размаха бью сестру в голову, та бросается в слёзы. Чувствую себя победителем великана или дракона какого-нибудь, сестра меня на голову выше, силы не дюжиной. Чёрт, если бы я промахнулся как прошлый раз, она бы отпинала меня ногами, скрутила бы и стала душить. В такие моменты остаётся молиться, что мама успеет вовремя. Прошлый раз мне повезло и сестрёнке не поздоровилось от мамы. Тут только до меня доходит, насколько незавидная участь меня ожидает. Бросаю меч, хочу бежать, но меня уже хватают за шкирку и тащат куда-то на расправу.
  Лютая ненависть жжёт изнутри. От  осознания беспомощности перед лицом несправедливости жить не хочется, и только тщетные слёзы падают на пожар души моей.
  Однажды жизнь в доме круто изменилась. Виновны в этом были два невероятных существа. Паша и Рома, - козлик белый, козлик чёрный, бабушка забавы ради принесла их нам на время. Два нелепых шерстенных сгустка теплоты и нежности, живое воплощение всего хорошего, что было в детстве.
  По началу, мы с сестрой пытались поделить их. Мне чёрный Рома, ей белый Паша. Но потом, как-то само собой отпала необходимость этого деления, мы одинаково любили их, и никогда не ревновали. Мы нянчились с ними, кормили молоком из бутылочки, играли, старались воспитать в них лучшие человеческие качества. Они быстро подрастали, превращались в настоящих козлов. Рьяно скакали по мебели, переворачивали весь дом вверх дном, бодались между собой, бросались на нас и на маму с папой. Мы с сестрой безропотно сносили их неблагодарность и, как могли, защищали от гнева взрослых. В конце концов, нас поставили пред фактом. Однажды придя из гостей, мы не увидели дома ни Ромы, ни Паши. Нам сказали, что они выросли и не могут больше жить с нами. Они отправились во взрослую жизнь, - что-то вроде этого нам объяснили. Как-то, через пару дней я рассуждал, о том, что их ждёт во взрослой жизни. Сестра резко оборвала меня, сказала, чтоб я не порол чепухи. Она сказала, что папа своим огромным ножом покромсал их на мелкие кусочки, и мы будем есть их мясо сегодня на ужин. Добавила, что если я не верю, то могу пойти в гараж и увидеть своими глазами.
  Мои колени подгибались, губы дрожали, когда я открывал дверь в гараж, но в мыслях я не мог допустить, что слова этой вредной девчонки могут быть правдой. Войдя внутрь, я долго оглядывался, привыкая к полутьме, пока, наконец, не понял, что это такое висит под потолком.
  Я был поражён новым ощущением, что кого-то кроме меня нужно спасать и что спасать кого-то нужно именно мне, раз уж я люблю этого кого-то.