Прощение

Водитель ехал аккуратно, но довольно быстро. Снаружи моросил холодный неприятный дождь, улица выглядела тусклой и унылой.

Гаднев сидел на заднем сиденье и невидящим взглядом смотрел в окно. Он ехал за самой важной подписью в своей жизни. Объект хотели отдать молодому и перспективному Смеянову, но опытный и искушённый Гаднев извернулся и в последний момент забрал объект себе.

Нужна была только одна подпись. Пакет документов был готов, осталось встретиться с чиновником лично. Гаднев напряжённо перебирал пальцами по папке с бумагами и мучался назойливыми мыслями.

М-да... Вспомнит или не вспомнит?.. Почти двадцать лет прошло... Может, забыл уже... Или нет?.. Хоть бы не вспомнил... К нему вон куча народу ходит теперь... Затеряюсь... Лицом постарел ведь... За двадцать лет-то... Может, пронесёт...

Машина остановилась. Гаднев очнулся от мыслей, неуклюже выбрался из салона и хлопнул дверью. Затем быстро засеменил ко входу в здание прикрывая голову от дождя массивной папкой.

Секретарша вежливо улыбнулась. Птицын уже ждал посетителя в своём высоком кабинете, и Гаднев поспешил войти.

Спустя минуту Гаднев сидел напротив чиновника и вытирал платком подмоченную дождём лысину. Сердце его бешено колотилось.

Хоть бы не вспомнил... Хоть бы не вспомнил...

Птицын сосредоточенно просматривал пакет документов. Лицо его было спокойно и доброжелательно. Когда он заговорил, Гаднев едва не привскочил от испуга.

— Со всеми согласовали?

— К... Конечно... Никаких проблем!

Гаднев лепетал робко и неубедительно. Птицын всё так же невозмутимо продолжал листать бумаги, но внутри его заполняла досада и разочарование.

Эх-х... Вот же дурак старый... Даже врать толком не умеет... Никаких, ****ь, проблем!..

Птицын ткнул пальцем в четвёртый пункт.

— С этим тоже всё в порядке?

— Д-да. Всё улажено.

Птицын сохранял спокойствие, но внутренне продолжал раздражаться.

Угу... Улажено, ****ь!.. С первого раза ещё никому не удавалось «уладить»... Тем более этому мудаку... По четвёртому пункту месяц минимум мурыжат... Эх-х...

Птицын дошёл до последней страницы, где требовалась его подпись. Гаднев уставился в бумагу и максимально напрягся. Птицын играючи крутил пальцами ручку. Ещё чуть-чуть — и Гаднев взорвётся.

Ну?!.. Подпишет или не подпишет?.. Подпишет или не подпишет?!.. Хоть бы подписал!.. Не узнал же — и слава богу!.. Теперь хоть бы подписал!..

На принятие решения у Птицына ушло несколько секунд.

Так... Ладно... Объект всё равно надо делать... Зачем резину тянуть?.. Другие ещё хуже будут... Чем этот Гаднев... Хм... А что с четвёртым пунктом?.. Ладно, бог с ним... Согласует позже, никуда не денется... Старик решил моей подписью козырнуть... Чтоб быстрее согласовали... Ну и ладно... Пусть будет так... Одного дурака на другого менять — только время терять... Хер с ним...

Птицын аккуратно расписался в документе и протянул папку Гадневу.

— Удачи с объектом. Всего доброго.

— Б! Б-благодарю вас! И вам всего наилучшего!

Гаднев выбегал из кабинета почти вприпрыжку.

Ура!.. Не вспомнил!.. Не вспомнил!.. Подписал!.. Подписал!.. А Смеянов может соснуть!.. Хи-хи!..

Дождь на улице закончился. Из-за облаков выглянуло солнце, и улица начала просыпаться красками.

Гаднев швырнул папку на заднее сиденье и прикрикнул на водителя.

— Отвезёшь сам! Я дальше пешком.

От сегодняшнего успеха Гаднев так воодушевился, что решил прогуляться по парку. Плащ распахнут, на лице играет дурацкая улыбка. Редкие прохожие удивлялись, чему так радуется этот неказистый человек в серьёзном и дорогом костюме.

Ура!.. Не вспомнил!.. Не вспомнил!..

Но с Птицыным он ошибался. Как только дверь кабинета закрылась, Птицын резко встал из-за стола и начал динамично расхаживать по комнате.

Конечно же, он всё прекрасно помнил. Картинка двадцатилетней давности живо нарисовалась перед глазами в тот же момент, когда Гаднев вошёл в кабинет. Встала в воображении во всех красках и подробностях. Он как будто переживал всё это ещё раз. И предательство Гаднева, и кошмарные последствия, и годы, потраченные на реабилитацию.

Птицын тогда выжил, выкарабкался, залечил раны, вернулся к работе и даже добился там определённых успехов. Но удар, который нанёс Гаднев, он переживал очень болезненно. Стольких трудов стоило взять себя в руки и вернуться к жизни. И вот, он — крупный государственный чиновник, а Гаднев пришёл к нему за подписью.

Конечно, можно было не подписать. А смысл? Мелко пакостить в ущерб общему делу? Объект нужный, и его давно ждут. Гаднев хоть и подонок, но своё дело знает. Тем более, от него там зависит очень мало. Он, скорее, формальный руководитель. Зачем же из личных обид вредить всему коллективу?

Тем более, он почти простил Гаднева. Даже не простил, а в череде постоянных забот всё как-то забылось и пересохло. Госслужба, вечная занятость, с утра до вечера думаешь о благе страны. До Гадневых ли тут? До личных ли ран? Давно уже всё залечилось и заросло.

Но какая-то точечная, едва уловимая частичка горечи в подсознании всё же жила. Где-то в самой его глубине. И вот сейчас, после этого визита, она вновь вспыхнула, разгорелась огнём, а старая боль и нечеловеческие страдания опять всколыхнулись, как это было двадцать лет назад.

М-да... «Благодарю вас»!.. «Всего наилучшего»!.. Тьфу!.. Он ведь реально думает, что я его не помню... Вот же дебил... До сих пор по себе судит...

Птицын подошёл к окну. Внизу Гаднев хлопнул дверью машины и направился в сторону парка.

Угу... Довольный как ребёнок!.. Как мало людям надо для счастья...

Птицын ещё некоторое время смотрел в окно, потом спохватился и осознал, что пора заниматься делами.

Ладно!.. Чего это я?.. Вроде уже двадцать лет прошло... Пора бы и поумнеть... Ладно!.. *** с ним — с Гадневым с этим... Горбатого могила исправит... Работать пора...

Старая боль и горечь как будто бы растворились в эфире и плавно отошли куда-то вверх и в сторону. Птицыну стало легко и свободно. Он бодро сел в кресло, и уже спустя секунду его мысли были заняты следующим объектом.

В этот самый момент шагающий по парку счастливый Гаднев внезапно погрустнел. Он резко сбавил шаг, задумался и углубился в свои мысли.

Бля... Да что ж это я... Он же человек, выходит... А я как свинья...

Ему почему-то стало гадко и противно. Он тоже вернулся на двадцать лет назад и прокрутил события в памяти. Всё так же ярко вспыхнуло в его голове, но только теперь он осознал, что натворил на самом деле.

Его охватил дикий страх. Захотелось куда-нибудь спрятаться, убежать, укрыться, закричать от ужаса, но он, замерев, стоял посреди парка, и деваться оттуда было решительно некуда.

Гаднев медленно, будто в тумане, доковылял до ближайшей лавочки и уселся на мокрую от дождя листву. Затем потянулся во внутренний карман, достал неизменную фляжку с коньяком, дрожащими пальцами открутил пробку и сделал огромный жадный глоток.

Глоток не помог. Страдания не облегчились, а наоборот, усилились многократно. Лицо Гаднева искривилось, он заплакал, а через минуту рыдал как младенец, громко крича на весь парк и размазывая сопли рукавом дорогого костюма.

Прохожие снова удивлялись, теперь уже не улыбающемуся, а ревущему человеку, но никто не подошёл спросить и поинтересоваться, в чём дело. Гаднев сидел на лавочке, и во всём мире он был один.

Снова пошёл дождь. Гаднев не чувствовал ни холода, ни слякоти. Когда фляжка подошла к концу, он даже не был пьян. Рука потянулась в карман за телефоном, чтобы вызвать такси.

Он повесился на следующий день. Жена обнаружила тело Гаднева висящим на люстре, когда привела детей с прогулки.

Объект отдали молодому и перспективному Смеянову. Он был омрачён гибелью коллеги, поэтому взялся за работу с удвоенным усердием.

***

И спросил Сын Люцифера:

— Но ведь это нечестно! Ты прощаешь людей, чтобы они умирали.

И ответил Люцифер Сыну:

— Сначала попробуй простить.