Старинное предание

ABRAXAS

В давние те времена, когда Гея рождала героев,
Воев, каков Пирифой и Дриас, предводитель народов,
Грозный Эксадий, Кеней, Полифем, небожителям равный,
И рожденный Эгеем Тесей, бессмертным подобный,
Тех человеков могучих, отважных сынов земнородных,
(Были могучи они, с могучими в битвы вступали,
С лютыми чадами гор, и сражали их боем ужасным!),
Боги, у Зевса-Oтца на помосте златом восседая,
Мирно беседу вели; посреди их цветущая Геба
НЕктар кругОм разливала; и, кубки приемля златые,
Чествовали Зевса боги, с высот на землю взирая,
На которой, едва различимой с Олимпа и Иды,
Дивные в день тот творились дела, небывалые прежде.
В полдень купаться пошла из дворца златовласая Леда,
Храбрых спартанцев царя Тиндарея супруга младая,
В водах Эврота, в жару дабы дать освежение телу.
Устья реки многоводной достигла царица спартанцев,
В рощу зашла сребролистных олив, где, от взоров нескромных
Чая укрыться случайных прохожих, бессмертных и смертных,
ЛакедемОнян отважных, кентавров лесных иль сатиров,
Светлые быстро совлекши со стройного тела одежды,
Ровным загаром покрытого от постоянных на свежем
Воздухе упражнений, которым она предавалась,
Как все девИцы и жёны холмистой прекрасные Спарты,
Дух и тела укрепляя согласно заветам Ликурга,
Узел волос золотых развязав у себя на затылке
(Так что рассыпались кудри златые по пышно-венчанной
Спарты царицы плечам, целуясь со смуглою грудью)
Свой драгоценный прозрачный виссонный хитон расстеливши
В сочно-медвяной траве, окунулася в реку, сначала
В воду ногою ступив, а затем с головой погрузившись
В струи Эврота прохладные, дав наслаждение телу,
Белых кувшинок среди, как яркие звезды, расцветших.
Вдруг неожиданно зрит: величаво из зарослей лебедь
Белый плывет тростника, изгибая приветливо шею,
Хлопая крыльями, тучи хрустальные брызг поднимая.
Златоволосая Леда, немало тому удивившись,
Вышла на берег из вод, устрашившись невольно чего-то,
Страха причину не зная сама своего, и присела
Там на прибрежный валун, наблюдая за дивною птицей.
Сердце в груди у царицы внезапно сильнее забилось
И отчего-то власы свои Леда опять завязала
В пышный пучок на затылке, скрепив их пурпуровой лентой,
Словно стесняясь предстать пред невиданной ранее птицей
Простоволосой, как будто бы пред посторонним мужчиной.
Лебедь же, выйдя на берег и капли стряхнув с белых крыльев,
Стал вперевалку (как свойственно то его птичьей породе,
Быстро в воде, но, однако, не столь же проворно на суше
Передвигаться способной, как ведомо всем нам) на лапках
Чёрных к ней подходить (её сердце всё громче стучало,
В меру того, как в груди у неё нарастало волненье,
И любопытство её, златовласую, одолевало
Больше и больше). А он, на купальщицу ласково глядя
(Как показалось ей, хоть лебедей василиссе столь близко
Видеть ни разу ещё не пришлось -  ведь спартанские девы
Юные, крепкие телом, и быстроногие жёны,
Хоть обучались военным искусствам, гимнастике, как и мужчины -
Даже езде верховой! - тем не менее, не допускались
К славным охоты забавам), белые крылья расправив,
Гибкую шею к ней вытянул, и василисса невольно,
Руку навстречу ему протянув, поддаваясь внезапно порыву
Ей поначалу неведомых чувств, по склонённой головке погладив
Лебедя, стала поглаживать шею столь ласковой птицы
(Будто ручной!). А пернатый, приблизившись к Леде вплотную,
Клювом, раскрытым слегка, золотым, как и Ледины кудри,
Вдруг прикоснулся легко к царицы устам - и тотчас же
Будто бы искра - предвестница молнии Зевса - меж них проскочила,
Между главой лебединой и Леды главой, богини средь женщин
Земнорожденных, супруги Спарты царя, пронизавши
Трепетом неизъяснимым её и томлением несказанным,
От головы и до ног её смуглых, царицу заставив
Телом божественным всем трепетать, в ожидании дивного чуда,
Чудного дива - ну, в-общем, чего-то совсем необычного. Леда
С камня скатилась на мелкий песок и, слушая сердца
Стук нараставший в груди, и взор неотрывно вперяя
(Очи ее все сильней заволакивались томной дымкой)
В лебедя, нежной спиной прислонясь к валуну, позволяла
Птице ласкать своё тело атласное. Дивный пернатый,
Крик испустивший, присущий породе его, неожиданно, резкий и громкий
(Из-за него лебедей тех зовут кликунАми), ласкать её клювом
Стал и крылАми, настойчиво, хоть осторожно и нежно.
И от его неожиданных, пламенных ласк василисса спартанцев,
Млея и страстно томясь, трепетала сильней и сильнее.
Длинную, гибкую шею свою извивая подобно змее белоснежной,
Трепетным клювом касался пернатый поднятых к вискам удивлённо
Тёмных, густых василиссы бровей, горделивого лба и смежённых от неги
Век за завесою тёмных ресниц, разрумяненных щёк, губ, краснее коралла
(Дивное диво - пернатого клюв, поначалу столь жёсткий и твёрдый,
Как и у всех лебедей, постепенно, приникнув к устам василиссы,
Стал очарованной Леде казаться вдруг нежным и мягким, как губы,
И потому начала и она отвечать на его поцелуи). А лебедь касался
Лединых шеи и плеч, золотистым покрытых загаром,
Остро поднявшихся, вставших внезапно торчком василиссы
Смуглых грудей, тугих как мячи, с набухавшими от возбужденья
У него на глазах сосцами - подобием двух тёмных ягод
Спелой малины или ежевики -, царицына гладкого чрева,
Чаше подобного нЕктара, гибких лядвей, что раскрылись,
Дабы принять кликуна, и царицы кудрявого лона,
Что аромат источало все более сильный и пряный,
Арки лобка василиссы, поросшего волосом светлым,
Влажного и от Эврота воды, и от благовонного пота,
Выступившего изо всех пор у златовласой спартанки
(В давние те времена никто из эллинских женщин
Или девиц не имел пришедшей с Востока позднее
Много привычки выщипывать иль выбривать или с помощью разных
Мазей, бальзамов или притираний волосы с тела
Прочь удалять, по обычаю дщерей сидонских!) -
Лона, чьи цветом подобные розе пахучей и нежные губы,
Бисером мелким покрытые капель росы от её истечений, чей запах
Благородному запаху моря подобен. Меж уст василиссина лона
ДУхи как будто серебряных рыб обитали (что вечно резвятся
Стайками в вОлнах морских виноцветных), и губы Ледина лона,
Сжатые плотно сначала, по мере стараний пернатого, шире и шире,
Словно у раковин створки речных, принялись раздвигаться,
Приоткрывая за створками скрытый, но тем драгоценнейший жемчуг.
Сей показался раскрывшийся взорам пернатого бисер сначала
Чем-то вроде мельчайшего зёрнышка. Но под воздействием страстных,
Пламенных прикосновений его, это малое зёрнышко стало -
Диво! - расти на глазах, наливаться как будто бы соком,
Набухать и все больше темнеть, пока не превратилось
В ярко-пунцовую (розовый цвет свой утратив) горошинку (чудо!),
Сродно над небом царящей Полярной Звезде, царившую властно
Над исходившими влагой устами царицына лона. А те трепетали,
Как лепестки нежной розы махровой при дуновеньи зефира.
Вот покатилась с горошинки крупная капля амврОзийной влаги,
Вслед за которой, всего через некие доли мгновенья
Вниз покатились, одна за другой, всё новые капли,
Слившись мгновенно в поток, струящийся между ширОко
В стороны обе раздвинутыми ягодИцами василиссы
Вниз, к розовато-пурпурной звезде афедрОна. Пернатый
К бурно дышавшему лону царицы приник, ощутившей мгновенно,
Как что-то мощное ей подступило под самое сердце,
Так что - на краткий лишь миг! - у неё перехватило дыханье.
Лебедь-кликун, ощутив в то мгновенье, что Ледина лона
Губы горячие на плотИ его плотно сомкнулись,
Всё неустанней трудился над телом отдавшейся ласкам царицы,
С уст которой отрывистые, как у женщины в родах, звуки слетали,
Запрокинувшей голову в светлых кудрЯх (они разметались,
И прилипли к покрытому потом эфирным высокому лбу василиссы)
И с распяленным в вопле беззвучном коралловым ртом. Сладострастный пернатый
Мало-помалу все чаще почАл издавать свои крики,
Крики, которыми лебедь-кликун подзывает в час брачный лебёдку.
Раз от раза крики его становились всё резче и громче, и скоро
Вторить им стали и Ледины крики. Они становились
Также всё чаще, всё резче, всё громче, пронзительней, все нарастая, покуда
Будь мне свидетелем Зевс! - на достигнутой, общим усильем царицы и птицы -
Вместе, предельно-высокой, ликующей ноте - их крики
Не слились наконец воедино в блаженных мученьях оргазма,
С ног до главы сотрясавшего Спарты холмистой царицу...
В самый последний момент лебедь выскользнул из её лона,
Леде вспорхнувши на смуглую грудь (она бурно вздымалась и часто)
С остро торчащими врозь тугими сосцами, готовыми от вожделенья
Лопнуть, казалось. Накрыл с головой её крыльями, властно приникнув
К василиссы раскрытым устам. В устах ощутив лебединый упругий,
Уд, горячий и твёрдый, как уд многосильного мужа,
Леда успела горячими впиться губами в него, перед тем, как всем телом
Ощутить, что хлынул в гортань ей поток лебединого семени бурный,
Словно бы лавы горячий поток - аромат его свежих напомнил
Запах ивовых прутьев Леде (которыми в детские годы
Часто довольно секли её в доме отцовском служанки,
Эфра, Питфеева дочь, с волоокой Клименою вместе,
По ягодицам атласным за шалости и рукоблудье),
И царица спартанцев пила его жадно большими глотками,
Как изнурённый жарою в пустыне Аравии путник пьёт свежую воду...
На удивление ловко орудуя сильными крыльями, лебедь
Быстро перевернул на живот бессильную, томную Леду,
Неутомимый (хоть только что взял её меж содроганий).
Леда покорно уткнулась пылающим ликом в траву, опираясь на локти,
Царственный зад свой подставив лучам полудённого солнца.
Неукротимый же лебедь на этот раз взял её сзади,
По обычаю птиц, охватив василиссины бёдра,
В предвкушеньи соитья дрожащие мелко, большими крылАми
(Перьев немало в любовной борьбе потерявшими, надо заметить!),
В лоно проникнув её в этот раз ещё глубже, чем прежде (оно и понятно),
Так что вопли царицы и птицы теперь уже хлюпаньем громким
Перемежались, а лебедя перья намокли от Ледина лона
Благоуханного сока, как и песок, на котором они неустанно
В тот достопамятный день предавались утехам любовным.
Мало того! Пролетавшей случайно в тот час филомеле
(Ласточке, то есть), гнездо себе свившей в прибрежном откосе
И неустанно носившей туда для птенцов насекомых многоразличных,
Даже почудилось вдруг с высоты, что неистовый лебедь на бреге
Враз погрузил меж лядвей у стоявшей там на четвереньках,
Гибкий свой стан изогнув сладострастно, и громко стенающей Леды,
Клюв свой и голову с шеей, уйдя в неё до половины,
Крыльями мощными, словно распорками крепкими, Леде раздвинув
Смуглые бёдра дрожащие (к ним лебединых прилипло
Пуха немало и пёрышек, белых, как снежные хлопья)...   
Впрочем, сие филомелу особенно не занимало,
А потому и отвлечь не могло от жизненно важного дела -
Дать пропитанье птенцам, прожорливым, вечно голодным...
Сладостное это действо в тот день много раз повторилось.
С лебедем, в ласках столь изощрённом, так хорошо было Леде,
Как хорошо спелой ниве под ярким полуденным солнцем.
Это шепча кликуну (как будто способен был лебедь
Уст человеческих речь понимать!), Леда вкладывала свои груди
Поочерёдно в его нежный клюв, рту подобный грудного младенца,
Алчущего материнского млЕка. Подобно младенцу,
Жадно лебедь сосал её грудь и стискивая крыльями Леды
ЯгодИцы. Схватив его уд, она начинала губами
Втягивать, вновь выпускать изо рта его. Ледин язык искушённый
Неустанно ласкал уд кликуна, покуда из Уда
Не извергался поток густого семени новый.
Леда ж густыми его извержениями упивалась,
Ими она умывалась, размазывая по лицу, по щекам, и по шее,
И по смуглым грудям, и в тугие соски их втирая,
И в свежем влагой речной напоённом и трав ароматом 
Воздухе запах от истечений сливавшихся уст неустанно
Лебедя и василиссы сильней и сильней ощущался.
Склонный к опытам лебедь - в традициях эллинских лучших,
Начал пытаться войти во врата седалища Фестия дщери,
Но, вопреки всем усилиям, лебедю эти ворота
Трудно было пройти. Тогда кликун повернулся,
Дабы лобзать ее там, свой острый язык уподобив
Боевому мечу, нанеся Леде много ударов,
С каждым новым толчком вызывая всё новые стоны.
Леда ж лобзала его в ответ в то же место. Они уподобились как бы
Зверю о двух головах. Лебедь белый напор свой усилил,
После чего смог войти в неё, наконец, напряжённым он Удом,
Хоть за воротами первыми уст её задних замОк от вторых находился.
Новую боль ощутив, василисса кричала, вопила,
Жалко стонала, воистину крепости уподобляясь
Осаждённой со многими стенами. Всё же он продвигался
Вверх по её афедрОну, толчок за толчком, достойное всюду
Сопротивление встречая натиску. Ноздри её трепетали,
И ревела она, как животное, будучи бОльшею страстью
На сей охвачена раз, чем когда он входил воротАми
Меж её бедер - и вот, наконец василисса изверглась
Судорожно, с пронзительным криком, какой испустила, когда он
В лоно впервые вошел ей. Фестида под ним содрогалась,
И окончание тут походило на пытку, как будто вырвано силой
Было. И лебедь почувствовал боль её в животе оперённом,
И облегченье, когда Леду боль отпустила - и в то же мгновенье
В недра царицы излил, наконец, изобильно молочные стрУи.
Лебедь извлёк из ее каллос-пигоса свой напряжённый от коитуса фаллос,
С калом свежайшим царицы обильно покрытой упругой головкой.
В этот раз из василиссы обильный и смешанный в трАву поток заструился 
Из лебединого семени, из выделений её, мутной слизи и крови багряной,
Цветом подобной ихОру - воспетой бессмертным Гомером
"Влаге, что в жилах струится у жителей Неба счастливых".
Всё бы с царицей у лебедя дальше сложилось отменно,
Если бы в очередной момент кульминации страсти
Леда, в экстазе обвившая лебедя шею руками
(С птицы давно уж летели и перья, и пух!), не стиснула слишком уж сильно
Шею его, продолжая сжимать всё сильней, в экстазе смежИв свои очи
(И потому лишившись возможности что-либо видеть),
Воплями заглушая своими совсем безнадёжные крики
Лебедя, что задыхался в объятиях красавицы страстной.
Крики его перешли постепенно в писк, а затем и в хрипенье -
И наконец злополучный кликун умолк навсегда, принеся себя в жертву
На алтаре богини любви - Афродиты Пенорождённой.
Смертных нельзя осуждать, голубей и цветы на Киприды алтарь приносящих,
А уж тем паче такую большую и редкую птицу, как лебедь!
Леда, не видя, не слыша совсем ничего, совершенно утратив
Представленье о времени и о пространстве, отнюдь не сумела
Вовремя пыл своей страсти умерить, что лебедю гибель сулило.
Трепет финальных предсмертные конвульсий задохшейся птицы, совпавший
С трепетом Леды последних любовных конвульсий, во благо
Василиссе пошёл, так что бедный, задушенный лебедь
Даже в мгновенья последние всё-таки смог осчастливить
Эту последнюю в жизни своей, столь странную - как по повадкам,
Так и по внешности - и совершенно лишённую крыльев лебёдку
(Зевс его знает, зачем кликуна на неё потянуло)...
Леда, в сознанье придя,  даже погоревала над тушкой
Лебедя - только что страстной, теперь же недвИжимой птицы.
Вспомнив, однако, что ей уж пора во дворец возвращаться,
Вверив опять свои прелести вОдам реки среброструйным,
Смыв с тела семя и пот, кровь и всяческие выделенья,
Мокрые кудри, отжав их и выбрав из них лебединый
Пух, белоснежные перья и сор, василисса спартанцев
Вновь завязала в пучок, облеклась в свой хитон, подвязавши
Под смуглой грудью его (всё волнуемой воспоминаньем
О злополучном пернатом). Сандалии взяв за завязки
В левую руку, а в правую - бедного лебедя тушку
(Весил удушенный лебедь, конечно, немало, но Леда,
Как все свободнорожденные, крепкие телом дочери Спарты,
Пребывала всегда в превосходной физической форме
- даже после любовных утех), василисса своею известной всей Спарте
Легкой, пружинящей, дивной походкой богини средь женщин,
Коей считалась по праву она, слегка, грациозно
На ходу изгибая свой стан, направилась быстро
Во дворец Тиндарея. Так бедный диковинный лебедь
Спел свою лебединую песнь. И никто его больше не видел,
Ибо Леда практичная, рассудив, что нечего птичьей
Тушке зазря пропадать, решила ее Аполлону
В жертву принесть (то есть съесть), отнесла ее сразу на кухню,
И приготовить велела к вечернему пиру жаркое.
Лебедя вмиг ощипав, кухарИ его освежевали,
Жертву посыпав ячмЕнем и солью, чтоб бог сребролукий
От всесожжения лебедя запахом пряным вполне насладился,
Бёдра немедля отсЕкли, обрезанным туком покрыли
Вдвое кругом отделенные лебедя кости от плоти.
Жрец на дровах их сожег, багряным вином окропляя;
Юноши окрест его в руках пятизубцы держали.
Кости с туком сожегши, вкусив потрохов лебединых,
Все остальное дробят на куски, прободают рожнами,
Жарят на них осторожно и, все уготовя, снимают.
Кончив заботу сию, cпартанцы пир учредили;
Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем;
И когда питием и пищею глад утолили,
Юноши, паки вином наполнивши дОверху чаши,
Кубками всех обносили, от правой страны начиная.
Целый день ублажали спартанцы пением бога;
Громкий пеан Аполлону спартанские отроки пели...
Мы ж, завершая сказанье о Леде, хотим благодарность
Славному выразить нашу художнику Фреду Эинуади,
Чья иллюстрация кажется нам адекватной преданью.