Области зла

• ПРОЛОГ


…Я внимательно посмотрел на него и твердо спросил:

– Что я должен делать?

– Ты сядешь во главу государства по воле народа. Эту волю я тебе гарантирую, потому что я купил эту страну на аукционе управляемого хаоса. Тебя возлюбят даже за то, за что мало ненавидеть. Правящий режим будет сменен по телевизору, но останется прежним. В одной из нефтяных стран мы тайно посеем смуту и гражданскую войну, которую обозначим как конфликт сторон за независимость. Твоя же задача проста – убедить всех, что всё происходящее требует введения миротворческих войск для подавления угрожающей свободному миру тирании. И все они погибнут геройской смертью за финансовое могущество.

– И всё?

– Остальное сделают за тебя. Я убежден, что у тебя всё получится. Гарантирую.

Он уверенно протянул мне руку…

 

Я до сих пор не понимаю, как дожил до этого.

Следуя привычке большинства, я отказывался замечать, с чего начинались перемены в моей жизни. Убежденно полагая, что они начинаются с неких важных событий, я глубоко заблуждался, поскольку их начало положено незначительными мелочами. И чтобы обнаружить их, нужно было начать с самого себя.

Моя карьера скандального журналиста сложилась весьма стремительно. Я работал в самом авторитетном журнале – «Mendes veritas». Пестрая свобода слова и независимость журнала просто зашкаливали. Мы с коллегами в шутку поговаривали, что работаем в детище дьявола: настолько невероятным был статус издательства. И даже многие наши конкуренты успели мистифицировать нас, приписывая нас к религиозным сектам. Писалось об этом на полном серьезе, не смотря на воспетый прогресс человеческого ума.

 

Однажды меня вызвал к себе главный редактор журнала – Людвиг Прэко.

– Есть интересное дельце, – оживленно, с огоньками в глазах сказал он. Весьма странно, поскольку Прэко никогда так не оживал. – Дельце, – говорил он, глядя на меня черными глазами через круглые очки, – как раз по тебе, Люций.

– Что за дело? – спросил я, присаживаясь напротив. Прэко придвинулся ближе к столу, словно хотел поделиться секретом, и по привычке провел руками по маслянистым волосам, уложенным назад.

– Думаю, ты много слышал о Мэгготе Ван Долле, – понизив голос, проговорил он.

– Крупная рыба, – насторожился я.

– До меня, – тихо продолжал Прэко, – дошла более чем интересная информация по поводу его… деятельности.

– Дай угадаю, – ухмыльнулся я. – Куча грязного белья, взятки, подкупы и прочие радости современной обыденности. То есть то, что интересно. Верно?

– Само собой разумеется. А чем еще ты собираешься привлекать массовое внимание? Научными статьями и моральными проповедями? Смешно.

– Действительно. Выкладывай.

– У меня есть хороший информатор. – Прэко понизил голос. – Это его секретарь…  Но об этом, Люций, распространяться не нужно. Как понимаешь, я дал ему довольно неплохие деньги.

Я подозрительно посмотрел на него.

– Неужели настолько неплохие, что этот человек решил нарыть тебе информацию на руку, которая его весьма сытно кормит?

– Ну, да… – замялся Прэко, и его черные глазки вдруг забегали, словно ища выход из тупика. – Ты должен понимать, что есть масса очень, то есть до хрена влиятельных людей, которые не особо любезны к Ван Доллу. Понимаешь?

– Благими намерениями – в ад.

– Короче, слушай: Ван Долл отмывает деньги на торговле оружием и незаконной пересылке людей, то есть фактических рабов.

– Отлично. Продолжай.

– На этом он заколачивает десятки миллионов и столько же тратит на пышности жизни – машины, женщины, острова, золотые дома и прочие радости богатых людей. Но, как ты понимаешь, его хорошенько прикрывают. Поэтому надеяться на справедливость со стороны закона – наивно. И это нам на руку, если мы пороемся и обличим его перед публикой.

– Что пользы в истине, когда ее легко прикрыть влиянием денег? 

– Не забывай о тех, кому Ван Долл неугоден. Они здесь тоже не последнюю роль играют. Поэтому из любой ситуации умей извлечь выгоду.

– Извлеку, будь уверен.

– Не сомневаюсь, – сказал Прэко и мы пожали руки.

 

Я взялся за журналистское расследование деятельности Ван Долла. Потратив около месяца на сбор информации, я написал разгромную статью, разумеется, обосновав в ней каждое слово.

Когда Прэко увидел готовую статью у себя на столе – он буквально светился от радости.

– Ты не представляешь, какой она поднимет шум! – говорил он, благодарно хлопая меня по плечу. – Просто представить не можешь, какие рейтинги мы взорвем!

– Рейтинги?

– Ты будто первый день живешь. Я же говорил – извлекай выгоду из всего: всё справедливо и на высоких рейтингах!

– Да мне плевать на рейтинги и справедливость. Мне всего лишь важно, чтобы этот денежный мешок остался ни с чем.

– Ты что – завидуешь ему что ли?

– Не думаю, что теперь ему будет кто-нибудь завидовать. 

После публикации статьи и ее оглушительного успеха пошли судебные тяжбы – на Ван Долла завели уголовное дело. Он был осужден на пять лет лишения свободы, однако его нажитое добро осталось неприкосновенным.

Тиражи журнала резко подскочили, что существенно отразилось на его финансовом состоянии. Журнал сказочно богател.

Я же оказался на обложке свежего номера «Mendes veritas» и огромной массы других журналов как самый популярный и скандальный журналист, как светоч справедливости, как символ неприкасаемой истины. Меня стали узнавать на улице, просить автограф или совместную фотографию. Юные журналисты и журналистки безумными ордами ломились в редакцию журнала, чтобы исполнить свою заветную мечту и пожать наконец-таки мне руку и вытрясти из меня все возможные знания. Моя почта надрывно ломилась от благодарных писем, и не было никакой возможности успеть прочесть хоты бы треть. Изо дня в день я получал по-настоящему фантастическое обилие приглашений на различные приемы, рауты и светские вечера, а их хозяева едва ли не устраивали между собой драки за право первыми пожать мою руку.

 

Но на этом путь моего счастливого успеха не кончался. Когда в один из очередных рабочих дней я пришел в редакцию, Прэко сообщил мне, что одни из тайных учредителей журнала в благодарность за статью, взорвавшую все возможные рейтинги, дарует мне в благодарность огромную квартиру.

По некому дьявольскому совпадению эта квартира оказалась именно той, о которой я мечтал уже несколько лет. Всё что мне оставалось сделать – поставить несколько своих росписей.

На радости я отправился в свое новое жилище, в свое прекрасное убежище, в свой новый эдем. Квартира была воистину огромна, как средневековый замок. Огромные окна открывали просторный вид на могучий город, на который теперь я мог смотреть гордо и свысока. Первые несколько дней я даже терялся в невероятном обилии комнат, словно в лабиринте. Ведь моя новая квартира была единственной на весь громадный этаж.

Наутро покидая ее, я с кропотливым вниманием проверил всё – от забытого прибора, небрежно оставленного включенным, до вентиля газа. Я закрыл три дверных замка, проверил их и отправился на работу. 

 

 



 

• ЧАСТЬ I

 

– Вот же приятно смотреть, как человек работает и нарабатывает на то, что его, в конечном счете, убивает. 

Вздрогнув, я резко обернулся.

– Прэко… – сердито буркнул я. – Черт бы тебя побрал. Откуда эта дурная манера подкрадываться?

Людвиг Прэко глухо засмеялся, сверкая отполированными зубами, бросил мне папку на стол.

– Это – что? – с интересом спросил я, открывая.

– Дельце как раз по тебе, – усмехнулся он, проскрипев крысиным голосом.

– Излагай.

– Дельце касается – Магнуса Стофеля.

Я быстро закрыл папку и порывисто развернулся в кресле, уставившись на язвительную усмешку Прэко. И мне казалось, будто он издевается надо мной. За это на него хотелось установить пару крысоловок. 

– Ты сдурел? – сказал я, покрутив пальцем у виска. – Ты намерен копать под самого влиятельного и самого закрытого для СМИ человека в мире? Он же финансист высшего эшелона! Все знают о его возможностях, но о нем не известно ровным счетом – ничего! В жизни не поверю, что в этой папке есть хоть что-то, что можно доказать фактами. И уж тем более я не верю, что Магнус Стофель не сможет развеять эти факты в пыль и тухлую фантазию нашего разлива! Чушь собачья!

– А когда это тебя волновало наличие доказательств? – спокойно и ровно проговорил Прэко. – Это, во-первых. А во-вторых, я не собираюсь под него копать. Этим займешься ты. У меня нет такого дьявольского таланта обличать больших людей.

И вновь эта крысиная ухмылка на его редакторском лице. 

– Людей, Прэко, – отметил я. – Людей! Магнуса Стофеля едва ли можно назвать человеком, учитывая его влияние. На него было заведено с десяток уголовных дел и ни одно не было выиграно. Он всегда выходил из огня целым – огонь огня не обожжет.

– Если нет, то я тебя пойму, – кивнул Прэко. – Всё равно найдется тот, кто займется этим дельцем. Неужели ты потом намерен жалеть всю оставшуюся жизнь, что отказался от этого дельца? Сможешь с этим жить? Думай.

И уже уходя, он на мгновение задержался в дверях, спросив меня через плечо:

– Да и к тому же не собираешься ли ты довольствоваться той мелочью, которую приобрел?

И ушел, оставив меня наедине с бурей мыслей, бьющихся рикошетом о липкие стены сомнений. Магнус был слишком большой рыбой, чтобы не попытать счастья выудить ее. Я вдруг явственно стал осознавать, что, сумев расправиться с Ван Доллом, я смогу опрокинуть и Магнуса Стофеля.   

Я основательно взялся за дело.

 

Спустя несколько дней, 25 марта, мне позвонили. 

– Слушаю, – ответил я. 

Женский бархатистый голос:

– Добрый день. Могу я услышать Люция Омена?

– Он весь внимание.

– Вас беспокоит Лилит Ангуис. Я представляю Магнуса Стофеля. Он желает с вами встретиться. Лично.

Меня прошибло по;том.

– Магнус Стофель изъявил желание дать вам интервью. Сегодня в шесть вечера. Если, конечно же, вас это не затруднит. Удачи. 

Я ворвался в кабинет Прэко и живо рассказал о случившемся.

– Это же замечательно! – Прэко оживленно погладил волосы.

– Как знать… Не думаю, что стоит идти.

Прэко замер, уставившись на меня.

– Ты с ума сошел? – Он проскользнул мне за спину мелкими крысиными шажками и закрыл дверь в кабинет. – Ты думай своей головой прежде, чем говорить, – прошипел он.

Он снял очки и взглянул на меня испуганными глазами.

– Сам Магнус Стофель предлагает тебе дать интервью. Тебе! 

Голос Прэко нервно дрожал.

– П-послушай… – сказал он, утирая испарину со лба. – Если тебе плевать на статус журнала, то хоть подумай о себе…

Я с недоумением наблюдал, как его мелко трясет.

– Именно сейчас я и думаю о себе.

– Ты будешь первым человеком, который взял у него интервью. Это самый закрытый в мире человек, окутанный мифами и мистификацией, как Древняя Греция. Магнус Стофель – это неуловимая тень, которую ты можешь схватить за хвост. Такой шанс выпадет один раз в тысячу лет! Это как прикосновение Христа, если тебе угодно.

Я отвернулся от Прэко, чтобы не смотреть на его бегающие черные глазки.

– Это и странно… – задумчиво проговорил я.

– Что странно?

– Почему он вдруг решил открыться для прессы?

Прэко сварливо вздохнул и, дернув меня за плечо, повернул к себе.

– Да какая к черту разница? – говорил он, словно топором рубя. – Разница-то какая? Не важно, зачем он хочет тебя видеть. Пусть даже это игра. Но ты уже заведомо можешь быть к ней готов. Вспомни – когда берешь интервью: ты должен внушить человеку, что он имеет перед тобой преимущество. Он уверен, что ты в его сетях. Усыпи его бдительность еще больше. Направь каждое его слово в свою пользу и против него. Ты же это умеешь лучше всех.

– Это да, но…

Лицо Прэко украсила уродливая улыбка.

– Неужели ты потом намерен жалеть всю оставшуюся жизнь, что отказался от этого дельца? Сможешь с этим жить?

Я не ответил.

– Обязательно сходи на встречу, – сказал Прэко. – И не подведи! Вечером жду отчет…

Мы пожали руки и я отправился в главный офис Магнуса Стофеля.

 

– Здравствуйте, Люций, – вежливо сказала девушка в приемной. Я узнал ее по голосу.

– Очень приятно с вами познакомиться, Лилит.

– Прошу, – уклончиво сказала она, вставая, и указала на двустворчатую дверь из каменного дуба.

Дверь была испещрена ажурными узорами, являвшими некий сюжет, где человек, облаченный в солнечный свет, с небес простирает некоему рваному ангелу свою руку, которую тот охотно жмет.

– Магнус на деловой встрече в конференц-зале, он скоро подойдет.

Лилит застенчиво улыбнулась, словно смутившись. 

– Может, я подожду его здесь? – вкрадчиво спросил я.

– Магнус настоял, чтобы вы подождали именно в кабинете.

Лилит посмотрела на меня слегка огорченным взглядом и открыла дверь, над которой виднелась гравировка на испанском: «Lasciate ogni speranza voi ch'entrate». Заметив мой интерес к надписи, Лилит добродушно улыбнулась, охотно пояснив:

– Оставь надежду всяк, сюда входящий. Данте Алигьери. «Божественная комедия».

– Он – эстет?

– Он – символист. Кстати, хочу вас предупредить. Не всё то истина, что слетает с его уст.

– В смысле?

– Просто относитесь с осторожностью к его словам. Не более. 

И я шагнул в кабинет Магнуса Стофеля.

 

Всё было строго и скупо: длинный деревянный стол, вместо кресла – резной стул, никаких шкафов и полок, серые стены.

Я взглянул в панорамное окно. Вид открывал экономическое могущество мегаполиса, разросшегося от мутного горизонта. Не знаю, сколько времени прошло, пока я заворожено любовался видом, но Магнус любезно предупредил меня о своем появлении, постучавшись в собственную дверь.

Я обернулся. Мне не верилось, что человек, стоящий передо мной, – Магнус Стофель. Среднего роста, в строгом костюме, но без галстука, и в его внешности – ничего примечательного. Он не мог запомниться с первого взгляда, поскольку вне здания офиса можно обратить на него внимание, лишь только случайно наткнувшись.

Но на всю жизнь мне в память запали его движения – выверенные, строгие, словно хорошо отрепетированные. Жесты, которым хотелось придавать некое определенное значение, сакральный смысл. Он смотрел на меня умными глазами и тонко, едва заметно усмехался уголками губ.

– Магнус Стофель, – представился он хриплым, густым голосом, сделав ко мне шаг, и почтительно протянул руку. 

– Люций… – замявшись, начал я, пожав его руку, но он мгновенно, как вспышка молнии, опередил меня, с двузначной улыбкой закончив:

– Омен. Люций Брут Омен. Невероятно хорошее сочетание, не правда ли?

– Не думаю, – холодно ответил я, намереваясь отпустить его руку, однако он задержал меня, и я пояснил:

– В школе надо мной часто посмеивались, называя убийцей Цезаря.

Магнус сдержанно посмеялся и, отпустив мою руку, подошел, слегка прихрамывая, к панорамному окну.

– Я про вид, – любезно пояснил он. – Хорошее сочетание аскетизма с фундаментальным могуществом. Всё это кажется настолько вечным. Вы никогда не замечали, что сдержанность и легкая грубость формы всегда связана с могуществом? Вспомнив, например, архитектуру канувшего в истории Рима: сдержанность, лаконичность, строгость. А ведь когда-то всё это символизировало действительное могущество, но не банальный раздутый пшик, украшенный стразами и пышными мифами призрачного демократизма.

Магнус повернулся ко мне.   

– Но ничего не попишешь, – лукаво усмехнулся он, разведя руками, словно был замешан в падении Рима. – Империи рождаются и умирают. Как и люди.

Магнус неспешно обошел меня и чинно сел на свое место, достал из стола небольшую шкатулку, из которой извлек трубку, набил ее табаком и закурил, пуская сизый, маслянистый дым. Табак резко бил в нос крепким ароматом.

– Вас что-то смутило – верно? – спросил он.

– Да. Почему ваш кабинет не на самом верху?

– То есть ближе к небесам? Боже упаси! Чем выше от земли, тем дальше от ее проблем и тем больнее падать с такой-то высоты. Мне это так знакомо, знаете ли! Но я не бегу от проблем. Присаживайтесь, – радушно предложил он.

Я настороженно сел напротив.

– Итак, – сказал он важно. – Вы здесь. Один маленький шаг для журналиста, но огромный шаг для журналистики.

Он зажал трубку зубами.

– Вы хотели обо мне написать. Но о чём, позвольте узнать? Что вас во мне так привлекло? Ведь риск, на который вы решились, надеюсь, оправдан?

Он испытующе посмотрел на меня.

– Чем вы занимаетесь? – холодно спросил я.

– Неужели вы не знаете?

– Нужно же с чего-то начать.

– Верно. Что ж. Я торгую смутными контрактами на будущее.

– То есть воздухом, – усмехнувшись, сказал я, желая поддержать шутку.

– Вы мне нравитесь, – слегка прищурился он и смело затянулся. Табак в чашечке трубки мягко зашуршал. 

– Чем?

– Люблю успешных людей, поскольку они получают всё самое лучшее. Поэтому несправедливо обойти вас стороной. Мы – хищники, Люций, мы добиваемся успеха, а потом забываем его, чтобы достичь нового. Поэтому вы здесь – с нами.

– С вами?

– Просто фигура речи. Вы меня достаточно напугали, Люций. Честно. Как только я услышал, что такой человек, как вы, намерен написать обо мне, у меня мурашки забегали по коже. Неужели хотите раскрыть все мои тайны?

– Почему бы и нет? – тонко улыбнулся я. – У вас же есть тайны?

– Дьявольское количество. Я даже прямо сейчас готов поделиться с вами одной из них. Но только никому не говорите – идет?

– Разумеется.

– Я купил себе церковь. Хожу туда каждую неделю – помолиться. Это успокаивает. Забываешь обо всём. Даже о том, о чем не следует забывать.

– Я сохраню это в тайне.

Магнус кивнул, глухо засмеявшись.

– Вы хотели обо мне написать, и я даю вам такую возможность. Проживите со мной несколько дней моей настоящей жизни. Там, здесь, в общем – где придется. А потом и подумаете, что обо мне писать.

– В чем подвох?

– Все мы смотрим не на то и не туда. Поэтому и не всматриваемся в суть происходящих вещей. Я же предлагаю вам изучить всё, скажем, изнутри. Прочувствовать собственной шкурой. Ведь ставки должны расти – верно? 

Магнус протянул мне руку, вперив в меня немигающий взгляд.

– Ну как – вас устраивает такая сделка?

– А взамен, я так полагаю, моя душа, – сказал я, вызвав у него улыбку.

– Всё зависит от вас, – добродушно кивнул он, подмигнув мне.

И я пожал ему руку. Он стремительно поднялся и направился к двери.

– Идемте! Поедем в мою усадьбу и обмоем этот чертов бизнес. Довольно вам уже рыться в никчемных жизнях богатых простолюдинов. Я вам найду компанию поинтереснее.

 



 

• ЧАСТЬ II

 

Мы прогуливались по его роскошной усадьбе перед ужином в ожидании приезда гостей. Шли неспешно по террасе мимо ухоженных садов, расцветших яркими бутонами.

– Вот вы журналист, – говорил Магнус. – Знаете всё и обо всех и даже больше. А что вы думаете о нашем мире людском?

– Что за вопрос?

– Скажи мне, что ты думаешь о нашем мире, и я скажу тебе, кто ты. Обычное желание узнать немного больше о собеседнике. Разве нет? 

– Я не думал над этим.

– Очень напрасно, дорогой друг. Очень напрасно. Ведь вы в нем так или иначе живете. Я вам помогу. Знаете, как у классика: «Весь мир – театр, и люди в нем – актеры».

– Банально, – возразил я.

– Правда сама по себе банальна. Поэтому ее так не любят. Не зря же столько людей с неподдельным интересом читают ваш журнал. Не примите на свой счет.

– И не думал.

– Но, возвращаясь к цитате, я бы сказал немного иначе: «Весь мир – песочница, и люди в ней – игрушки». Кстати, вы любите классику?

– Нет. Классических книг я не читаю. И вам особо не советую. Поверьте человеку, который прошел через факультет журналистики. Там я подробно изучал всю эту муть.

– Отчего же у вас такая неприязнь к так называемым нетленным произведениям?

– Разве в них есть что-то хорошее? Все эти умудренные классики литературы наперебой толковали, что всё вокруг несказанно плохо, что мы плохие и что будущее у нас еще хуже, чем мы сами. А они, видимо, были такими белыми и пушистыми. В общем – сплошная безысходность и апатия. Это ли мне нужно в жизни?

Магнус сдержанно рассмеялся и похлопал меня по плечу.

– Я скажу вам кое-что. Если человеку книга говорит, мол, всё вокруг плохо, и он после этого думает, что ничего уже не изменить и что у всех просто судьба такая, то выход у него в таком случае только один – пойти куда-нибудь и пустить себе пулю в голову, чтобы избавить мир от своей глупости…

Он на мгновение задумался.

– …Хотя, признаться честно, я тоже не люблю людей, которые читают классику.

– И почему же?

Магнус на меня внимательно посмотрел.

– Да ценности у них другие.

После его ответа я долго пытался понять, что он имеет в виду. С другой стороны, подумал я, какая разница в том, что Магнус мог вкладывать в эти слова?

 

Вскоре мы подошли к открытому гаражу, где стояли раритетные автомобили, сверкающие глянцем зеркальной полировки. Я прекрасно знал, что на таких завидных машинах почти никогда не ездят – их покупают за набитые деньгами мешки, чтобы просто хранить у себя в гараже, словно бесполезную коллекцию бабочек всех видов и мастей.

Некоторые из этих моделей я сразу же узнал. Это были воистину мускулистые машины, о которых я давно мечтал. Я подошел к одной из них и с жадным интересом осмотрел ее.

– Сильная вещь, – отметил я, заглядывая в салон.

Магнус усмехнулся, пройдясь вдоль машины и равнодушно ведя по ней рукой.

– Сила… – проговорил он задумчиво. – Сила, дорогой Люций, заключается в способности избавиться от какой-либо ответственности. Вот я, к примеру, тот, кто избавлен от нее изначально. Я могу делать всё на свое усмотрение, а вот вам всегда будут давать по рукам. И человечество уже давно смирилось с этим, потому что эта схема работает, она традиционна и она комфортна для всех. Хотите, я всё же нарисую вам действительную картину мира?

– А вы ее, я так понимаю, хорошо знаете, если столь уверенно заявляете, что она действительна? – Я думал, что ему не понравится мой вопрос, и было уже пожалел, что задал его, однако Магнус весело улыбнулся, ответив:

– Лучше всего устройство мира знает тот, кто стоит в нем у истоков зла.

– И что же это за исток такой. – Я усмехнулся.

– Финансы. Очевидно же, что они никогда добром не щеголяли. Ну, так что ж – хотите?

– Разумеется.

– Ваше пресловутое человечество (человечеством я называю скопище млекопитающих, потому что сливки общества всегда относят себя к богоносным серафимам) находится между двумя мощными силами. Вы, как масло между сочным куском мяса и довольно изысканным хлебом. Наверху – диктатура утопии, которая требует от человека слишком многого. Человеку непосильно выполнять все эти требования – это противно его природе. Человека нельзя избавить от склонности к греху точно так же, как нельзя из льва сделать вегетарианца. Внизу находится либеральная, свободная ниша, которая с упоением воспевает человеческие слабости и воспаленные желания. И защищается всё это свободой выбора свободной личности. Мерзость. Эта личность, противником которой я ни в коем случае не являюсь, должна быть сугубо индивидуальной и не похожей на остальных. Даже если эта индивидуальность проявляется лишь в свинском поведении. Но человек свободен. Его мораль, его нравы, его поведение и желания защищаются и отстаиваются в полной мере.

– То есть вы за либеральный низ.

– А почему нет? Зачем городить из человека некий мученический образ и терзать его соблазнами? Хочет человек спать с десятилетней девочкой – да ради бога! От этого никто не пострадает. А даже если и пострадает, то что? Нас семь миллиардов на земле живет! Да убей ты хоть миллион – баланс в природе от этого никуда не рухнет. А рай огражден очень не хилым визовым режимом. Чтобы туда попасть – нужно положить на алтарь бессмысленных мучений всю свою жизнь. И не дай бог, если где-нибудь ты хоть немного оступишься и своим забитым благодетелью разумом не заметишь этого – то хрен ты пройдешь этот какой-то и без того непроходимый VIP-контроль. Человек изначально заточен таким образом, что практически не способен туда попасть. Но хочет. Причем на правах раба, обратите внимание.

– Люди просто хотят быть свободными, – сказал я.

– Действительно. При этом в понятие «свобода» никто не вкладывает такие явления, как честный и справедливый труд или стремление к чистому, очищающему душу человеческую искусству. Свобода для человека – это удовольствие ради дешевого удовольствия в большом количестве и совершенно безнаказанно. Ты можешь убивать, а можешь миловать; ты можешь грабить, а можешь осыпать золотом. Причем разницу между этими вещами люди сегодня понимают всё меньше и меньше.

– В каком смысле? – спросил я.

– Человечество морально вымирает, дорогой друг. Раньше люди смотрели на картину мира с дуалистической точки зрения: они видели эту картину в черных и белых красках; зло и добро для них являлись весьма важными явлениями, двумя мощными измерительными категориями, своего рода «плюс» и «минус» математики. Но вы же, надеюсь, понимаете, что подобный взгляд на мир довольно узок. Нельзя всё делить сугубо на плохое и хорошее, доброе и злое. Ведь убить человека – зло. Но убить, защищая семью или любимого человека, – зло ли? Поэтому следующим шагом мировоззрения человечества должно было стать нечто более рациональное, нечто более объемное, более сложно и многогранное. Но при этом более глубокое, что-то такое, что охватывает вопросы шире и со всех сторон, открывая новые смыслы.

Магнус внимательно посмотрел на меня.

– А что мы видим сейчас? – усмехнувшись, задался он вопросом. – Человечество полностью ушло от дуалистической формы воззрений, но не шагнуло вперед. У современного человека полностью размыты какие-либо моральные границы. Для него всё хорошо, что не плохо. А не плохо для него то, что его не касается. По факту же, допустимо всё то, что не убивает, а всё остальное является естественной нормой, которую готовы защищать даже законом. И не важно, что эта норма узаконивает совершенно аморальные и отвратительные вещи.

Он уперся руками в капот машины, глядя на меня черными глазами.

– И в итоге в человеке не осталось даже примитивного деления на черное и белое. Он теперь видит всё в одной серой краске. И вот с этим багажом человечество намерено идти в светлое будущее. Но оно будет как бы продвигаться вперед, но с каждым шагом уходить всё дальше назад.

– Думаю, – вмешался я, – здесь уместны три вечных вопроса: что делать? куда идти? и кто виноват?

Магнус лукаво усмехнулся и побрел вокруг машины.

– Я думал над этим. Думал над этим, как сценарист нашей действительности. И я знаю ответы на все эти вопросы. А кому они нужны?

– Допустим, мне.

– Человечеству для продвижения вперед просто необходимо вернуться к опыту прошлого, к простым, но рабочим схемам понимания мира. А иначе всё кончится такой войной, после которой человечество уже никогда не очухается. Это война всех против всех.

– Не любите вы людей, – отметил я.

– Боже упаси! – отмахнулся Магнус. – Это единственное существо на свете, которое я способен безответно любить. И чем сильнее эта любовь, тем яростнее она убивает непосредственно сам источник этой любви.   

– Но вы говорите так, словно отрицаете в роде людском человечность. А она всегда…

– Человечность! – засмеялся Магнус. – Я определяют степень человечности по достижениям рода людского. И самый шумный пик заслуг этого рода ознаменован карательной вспышкой гуманного очищения всего вокруг. Мощностью в сотни мегатонн. Прекрасно, не правда ли?

– А зачем судить всё человечество по достижениям всего нескольких человек?

– Я никогда и никого не сужу. Готов оправдать любого. А к слову о человечестве, то… «Худших везде большинство», как говаривал Биант Приенский, наш древнегреческий товарищ и друг. Толпу судят по самому худшему в ней. Тем более, не нужно изучать всех представителей крысиного потомства, чтобы понять, что крыса – вредитель.

– Забавно, – отметил я. – Вы говорите о размытости моральных и нравственных границ. И говорите об этом с неким упреком. А разве эти границы есть у людей влиятельных и властительных, вроде… – Я задумался.

– Меня, – подсказал Магнус, тонко улыбнувшись. – Да, но они совсем другие. Они позолочены и не умещаются в рамках низменных границ обычных людей. Вы можете сказать, что я в некоторой степени презираю их, но разве я не имею на то право? Вы вообще когда-нибудь обращали внимание на то, что презрение к обычным людям со стороны богатых гораздо более преступное явление, нежели лютое презрение этих же людей друг к другу?

– Я не презираю богатых, – соврал я.

– Конечно. Вы же надеетесь быть среди них. А когда окажитесь, то не захотите испытывать презрение к самому себе – ближайшие несколько дней.      

Он вдруг посмотрел на часы.

– Вот и наши гости прибыли.   

 

В его усадьбу были приглашены две молодые женщины, видимо, сестры, и адвокат Магнуса – Стеллион Альбум, прибывший с женой Хостией. Магнус познакомил нас, мы пожали руки.

– Это – лучший адвокат, вероятно, во всей вселенной, – говорил он. – В самом аду такого не найдете – ручаюсь.

– Да брось ты, – отмахнулся Стеллион, однако глаза его заблестели.

– Нет-нет! – усмехнулся Магнус, похлопав его по спине. – Большая удача найти иголку в стоге сена, не правда ли! Свободы неуклонно нарастают, а вместе с ними и множится количество адвокатов с недешевыми судьями.

Стеллион, уходя от этого разговора, спросил Магнуса:

– Ты смотрел последний бой?

– А, эти твои адвокатские приемчики, – лукаво улыбнулся Магнус, погрозив Стеллиону пальцем. – Что ж. Конечно же смотрел. Всё прошло так, как я и говорил. А вы, Люций, любите бои?

– Бои?

– Бокс, например, или смешанные единоборства.

– Зрелищно.

– Более чем. Люблю смотреть, как люди давят друг друга за деньги.

Мы сели за стол. Лилит охотно села рядом со мной, напротив – Стеллион с супругой, а во главе стола – Магнус, возле которого две обворожительные дамы вились кошками, как перед хозяином. Пока мы ожидали ужин, Магнус и Стеллион обсуждали какие-то дела, время от времени они переходили на латынь, словно два ученых врача, поэтому уловить суть разговора для меня было невозможно. Вследствие этого я занял позицию наблюдателя и не вмешивался.

Магнус и Стеллион, обменявшись парой фраз на латыни, беспечно засмеялись.

– Да ты шутишь, Мефи! – весело воскликнул Стеллион, утирая слезы с глаз.

Я осторожно наклонился к Лилит, тихо спросив ее:

– Мефи?

– Так Магнуса зовут друзья, – улыбчиво пояснила она, наклонившись ко мне ближе, и я почувствовал ее живой, теплый аромат. – Близкие друзья.

– А как ты его зовешь?

– Pater. То есть отец.

Я застыл, задержав на ней испытующий взгляд, и она понимающе усмехнулась.

– Я не единственный его ребенок.

– И много у него детей?

– Очень.

– «Очень» – понятие растяжимое.

– Сам скоро всё поймешь. Мы все, в какой-то мере, его дети.

Неспешно отстранившись от меня, она выразительно подмигнула и отвернулась, положила подбородок на сплетенные пальцы, вновь заинтересовавшись разговором отца и адвоката.

Наконец подали ужин. Я был значительно ошеломлен, когда увидел то, что подали. Взглянув на остальных, я ожидал заметить удивление, однако все оставались непоколебимы, словно этот ужин не является чем-то особым.

– Это белужья икра? – настороженно спросил я, наблюдая, как из огромного чана гости серебряными ложками накладывают черную икру в тарелки. Слуга принялся разливать темно-янтарный коньяк по хрустальным рюмкам весьма причудливой формы.

– Это? – холодно уточнил Магнус. – Это – белужья икра. Вас что-то смущает?

Присутствующие уставились на меня, и я почувствовал себя лишним.

– Смущает то, что ее продажа запрещена. Это – незаконно.

В ответ меня облили потоком презрительного смеха. Стеллион побагровел, трясясь и дрожа, плеская слезы. Его супруга, дабы не морщинить от писклявого хохота лицо, натягивала на нем кожу, отчего не становилась прекраснее. Дамы, ластящиеся к хозяину, повисли на нем и то ли рыдали, то ли хохотали – я не мог разобрать. Лилит тоже смеялась, пытаясь сдерживать себя, и дружески похлопала меня по плечу, пряча ладонью растянутые в улыбке губы. Один лишь Магнус не смеялся, изучающе глядя на меня.

– Даже не думайте об этом, – заявил он. – Поверьте: это последнее, что вас должно беспокоить. Мы едим ее, потому что хотим. Но если вы не хотите есть белужью икру и запивать ее коньяком времен Людовика XVI, то я велю слуге принести вам хлеба с вином.

Громовой хохот перешел в тугую волну истерии, в которой даже Магнус впервые при мне дал себе волю. Лилит согнулась над столом, закрывая лицо руками, и безудержно заливалась неистовым смехом. Все это стало казаться мне диким лаем бешеных собак.

Я решительно поднялся и вышел из-за стола, направившись к выходу.

– Но зачем так? – сказал мне вдогонку Магнус. – Я же не заставляю вас это есть. Не марайте свою работу этим пустяком.

– Это переход всяких границ.

– Но, не перейдя, границу не обозначишь. Почему вы, перейдя одни границы, не решаетесь перейти другие? Что вас останавливает? Это же не в вашей манере, Люций. Где ваш охотничий азарт? Да и не нужно бояться законности там, где она вообще не работает.

Магнус казался мне неоспоримо правым. Я понимал, что икра всё равно на столе и уже нет никакой разницы, кто ее будет есть. Но главное, что терзало меня – это упустить возможность выхватить из его жизни всё то, что потом я смогу использовать против него. Он дважды подписал себе приговор.

Я вернулся за стол. Равнодушно пожал плечами и принялся обильно и смело накладывать икру себе в тарелку.

Не ел и не пил только Магнус, с самодовольной ухмылкой наблюдая за нами.

Я обратился к Стеллиону:

– А чем вы заняты?

Он недоуменно посмотрел на меня.

– Я – адвокат.

– Это ясно – я не о том. Вы же не ведете других дел, кроме… возможных дел Магнуса.

– Помимо прочего я консультирую его для того, чтобы дел вообще не было.

– Каким образом?

Я заметил, что моя пытливость его раздражает.

– Берешь законы, – отрывисто пояснял он, – обходишь их стороной, пользуясь их дырами и умышленными недоработками – вот и всё. Так можно найти оправдание любой грязище. Поэтому чтобы являться хорошим адвокатом в таких кругах, нужно как можно меньше быть человеком.

– А не совестно?

Стеллион внимательно посмотрел на меня.

– Парень, ты явно не понимаешь, о чем мы с тобой говорим. Брось ты это дело и займись чем-нибудь полезным.

– Откуда вам знать о пользе моего занятия? – деланно добродушно спросил я.

– Не нужно совать руку в красные угли, чтобы знать, что они горячие. А вот ты – руку в угольки-то смело суешь.

– Да неужели!

Стеллион притворно вздохнул, укоризненно качнув головой.

– Скажи, Люций, – спросил он, ткнув в мою сторону трезубой вилкой, – ты не боишься за свою жизнь, когда пишешь подобные статьи, как, например, статья о Мэгготе Ван Долле?

– Нет.

– А надо бы, – хищно усмехнулся он. – Это я тебе как адвокат советую. Причем довольно бесплатно – обрати внимание.

– Свобода слова, – сухо возразил я. – Касательно этого вы можете убедиться, полистав «Mendes veritas». Всё обо всех и совершенно безнаказанно.

– Именно! – отметил Магнус, неожиданно вмешавшись. – Этот журнал четко показывает, что свобода слова сегодня в том, что ты можешь нести любую чушь, какую тебе прикажут. При нашем устройстве мира СМИ работают на волю определенной капиталистической касты. Даже ваш независимый журнал не будет обличать руку, которая его кормит. И не важно, чья это рука и что эта рука делает. Важно лишь, что она – кормит.

– Ну и причем здесь СМИ? – спросил я.

Стеллион и Магнус изумленно переглянулись.

– Йозеф Геббельс как-то говаривал, – пояснил Магнус, – «Дайте мне средства массовой информации и я из любого народа сделаю стадо свиней». Геббельс мертв, а дело его вполне себе живет и наживает по сей день. Взгляните, что породило телевидение – маразм и насилие. Сегодня мыслить способно меньше двенадцати процентов людей. Отсюда и ясно, откуда в людях столько отупленного равнодушия и почему столько из них читает подобный вашему журнал.

Магнус откинулся на спинку стула.

– Я обожаю равнодушие, – сказал он. – Это самый действенный способ засунуть человеческое сознание в глухую пещеру. Так вы абстрагируете его от всех внешних и внутренних проблем. Пускай не думает ни о чем из того, о чем думать бы следовало. Пусть начисто отрицает, что это непосредственно касается его. И это хорошо работает, обратите внимание. Ведь уже сейчас мы сегодняшние – это общество, сознательно отказывающееся понимать мир, в котором живет и по законам которого существует. Однако любой безобидный призыв к пониманию окружающей среды встречает резкое сопротивление, будто человека заставляют признаться в деянии, которое он не совершал.

– И снова деньги! – воскликнул Стеллион и плеснул из рюмки коньяк себе в глотку, мучительно сморщившись, затем жадно заел икрой.

– Именно, – солидно подтвердил Магнус, мельком взглянул на меня. – Как говорится, капитализм – двигатель прогресса. Именно благодаря этому двигателю человечество погрязло в рутине безвозвратно-бессмысленной утилизации мировых запасов природного сырья, благополучно строя для своих потомков новую историческую эпоху неосредневековья.

– Качественная продукция всемирного заговора, – усмехнулся Стеллион.

– Обывательский миф, – сказал я.

Магнус внимательно посмотрел на меня лукавыми глазами.

– Вы верите в дьявола? – спросил он меня.

– Нет.

– Сила всемирного заговора в том, что в него не верит никто. К тому же это еще и подкрепляется тем, что современным людям нравится заниматься самовнушением, что всё хорошо, когда на самом деле всё довольно плохо.

Чтобы перескочить с темы, я задал Магнусу вопрос:

– А каково ваше состояние?

Магнус потер подбородок, задумавшись.

– Без понятия, – равнодушно ответил он. – Я денег не считаю.

– Тогда что для вас деньги?

– Не средство, – пояснил он. – Но инструмент. Деньги всего мира принадлежат мне. Я позволяю условным владельцам снимать якобы их деньги якобы с их счетов, потому что я определяю ценность, то есть покупательную способность денег. Вот, к примеру, у вас есть деньги? Так вот, это – мои деньги, которыми я позволяю вам пользоваться, потому что я финансист финансистов. А финансисты были всегда и всегда будут. Почему современные студенты это подавляющее большинство юристов и финансистов? Потому что речь идет о сферах, где есть деньги. Много денег. Чертовы ящики, пачки, мешки, грузовики, хреновы горы денежных бумажек – завались и подохни. И девиз нашего мира прост: делай только то, что делает деньги. И прежде чем совершить подвиг, прикинь хорошенько, сколько ты с этого сможешь поиметь. Наша культура – это финансовая культура. Она создана нашей финансовой кастой, которая существует испокон веков. Неужели кто-то до сих пор думает, что захватнические войны Римской Империи были простой прихотью цезарей? Ведь цезари менялись, а Рим продолжал захватывать мир совершенно независимо от того, кто сидит на императорском престоле. И снова деньги.

Некоторое время Магнус задумчиво молчал, однако вскоре вдруг вновь оживился, говоря:

– Есть интересное заблуждение, что человек показывает себя, каков он есть, в критической ситуации. К примеру, есть те, которые начинают метаться по тонущему кораблю и распихивать женщин с детьми, чтобы первым добраться до лодки и спасти свою никчемную жизнь вместе со стыдом и позором. Раньше таких стреляли сразу, чтобы избежать паники и давки, да и к тому же показать остальным, что их ждет, если они решат действовать подобно этому человеку. Но можно ли винить его в том, что он на пике страха за свою жизнь его рассудок помутился и животный инстинкт взял верх над трезвостью его сознания? Ведь у него отключилось всё то благородное, что наполняло его смыслом. Он переживет это и останется тем же человеком, которым был до случившегося. Нет, друзья. Человек показывает свое истинного лицо, когда у него появляются великие возможности в виде денежных купюр. И всё то благородство, та мораль и нравы, те манеры и убеждения сдуваются с него, как густой покров пыли, которая наполняла его хоть каким-то смыслом. Но если он потеряет эти богатства, то уже никогда не станет тем, кем был до них. Банкротство не переживают – с ним либо живут, либо с ним умирают. Деньги не меняют людей. Они просто дают возможность быть человеку собой, то есть быть зверем.

– А как же те, – спросил я, – кого не влекут деньги?

– А это уже иные существа. И ценности у них тоже иные.

– Но вы же сами сказали, что деньги – это средство, инструмент.

– Деньги – это смысл жизни для большинства людей. К сожалению для них и к счастью для меня. Владей тем, ради чего живут люди, и ты будешь владеть этими людьми.

– Фу-фу! – вмешалась раздраженная Хостия. – О чём вы говорите? Давайте лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Я вот недавно в очередной раз пожертвовала миллион долларов на благотворительность по спасению обезьянок. Бедняжки вымирают…

– Это действительно приятно, – сказал Магнус.

– Что? – изумилась Хостия.

– Тема. Тема действительно приятная.

Хостия достала телефон и показала несколько снимков, где она со страдальческим выражением лица держит на руках обезьяну, завернутую в полотенце.

– А вы знаете, – спросил я, – почему эти обезьяны вымирают?

Хостия не ответила.

– Причина в том, – пояснял я, – что леса, в которых они живут, довольно активно вырубают. А гибель этих милых обезьянок уже следствие этого процесса.

– Ой, ну какая разница? – фыркнула Хостия.

Казалось, будто она не понимает меня, а Стеллион был совершенно равнодушным.

– О, кстати, – добавил я. – Упаковка данной марки телефона делается как раз из древесины тех самых лесов, в которых живут эти милые обезьянки.

– Боже мой, Люций! – проговорила Хостия, с игривой надменностью взглянув на меня. Мне даже подумалось, что она стала со мной заигрывать как с человеком, над которым хотела одержать верх. При этом, думал я, что она была бы ничуть не против, если бы верх одержал я. – Да вы никак завидуете моему великодушию. Я без сожаления жертвую ежегодно огромные деньги мужа, чтобы спасти бедных обезьянок. А чего добились вы? Вы можете безвозмездно отдать миллион долларов на помощь обезьянам? Прошу вас, не отвечайте. А по поводу лесов… мне пока нет никакого до них дела – их много на нашей планете.

– Людей тоже… – добавил я.

– Кстати, – вмешался Магнус, взглянув на Хостию. – А что с благотворительностью, направленной на бедные страны, которые проутюжила наша страна?

– Это не так популярно, – ответила Хостия. – Вы мне еще скажите про бездомных детей и прочих этих… Мне что теперь – всех прикажете кормить?

– Интересно общественность взбунтовалась, узнав, что бедных обезьянок отстреливают, – говорил Магнус. – Особенно интересность заключается в том, что их отстреливают уже лет двадцать с тех пор, как там начали добывать лес. И всё было тихо, судьба обезьянок никого не волновала, пока два магната не учинили спор – чья очередь лес рубить. А вот два года назад мы страну какую-то бомбили, растерзали ее, использовали и оставили доживать. Там люди уже от чумы мрут. Но блюстители нравственности что-то молчат. Что-то никто из них не бросается туда спасать осиротевших детей, которых до сих пор продолжают отстреливать. У нас тут недавно блюстители чистоты природы в океан на барже вышли – нефтяную вышку оккупировать, мол, добыча нефти вредит океанским водам и прочее. Заправились они соляркой и поплыли. Шум! Гам! В общем, внимание всего мира привлекли. В итоге все же владельцу вроде бы как запретили добывать там нефть. Ему пришлось продать вышку по цене металлолома. И теперь новый хозяин с помощью этой вышки качает ту же нефть на том же месте. Блюстители природной чистоты красноречиво воздерживаются от комментариев. 

Некоторое время все молчали.

– Есть вопрос, – осторожно начал я.

– Валяйте.

– А что вообще толкнуло вас к могуществу?

Он печально помрачнел, на мгновение опустив вспыхнувшие глаза. И вновь взглянул на меня.

– Мой отец был крупным предпринимателем – владел всем миром. Я тянулся за ним, хотел быть равным ему, потому что он был для меня примером, коим я восхищался. Но отцу мои желания очень не понравились. И он избавился от меня, оставил без семьи. А мой любимый братец, Михаэль, к тому же еще и помог отцу. От меня отреклась вся семья, я остался без права прощения. Меня свергли навсегда. Но это сделало меня сильным, научило добиваться всего, чего бы я ни захотел. Вот вы, Люций, к примеру, потенциально могли бы иметь всё то, чем владею я сегодняшний. Нужно понимать лишь одно – богатство определяется той ценой, которую ты готов заплатить ради него. И чем выше шаг наверх – тем больше цена за него.      

Закончив рассказ, Магнус принялся кормить ластящихся к нему дам икрой, которая неуклюже падала на их платья и пол. Это происходило с небрежной легкостью, словно вместо икры проливалась обычная вода. Они игрались едой, и эта игра соблазнительно манила к себе.

Мое сознание помутилось. Всё сделалось искаженным и уродливым, словно в грязи. Голоса миловидных дам стали походить на хриплое скуление удавленных собак, а голос Магнуса был тяжелым, низким, словно он вещал в трубу. Лицо его сделалось угловатым и безобразным, наполнившись ненавистью, которая окаймлялась язвой оскаленной усмешки и кривыми бугристыми рогами, как у лукавого беса.

Лилит улыбалась всё так же соблазнительно и добродушно. Но ее глаза вспыхнули багровым углем, похотливо пожирая меня, искушенно терзая и томительно разрывая на части. Она воплотилась в дикую сирену, украшенную серебряной чешуей, и нежно заманивала в свои силки. 

Увидев мои глаза, она вплотную придвинулась ко мне и обвила руки вокруг моей шеи, мягко коснулась влажными губами моей щеки, задержалась. Ее прикосновение, пряный запах, блаженное тепло не сняли с меня искаженного восприятия действительности. Однако пробудили во мне заветное желание стать жертвой.

– Бедненький, – ласково шепнула она. – Такое бывает с непривычки. Это очень старый коньяк – понимаешь? Не бойся. Все хорошо.

Она зачерпнула ложкой икру и поднесла к моим губам.

– Ешь…

И я кушал. Неуклюже, грязно, ненасытно, роняя икру на пол и утоляя разыгравшийся волчий аппетит. Икра казалась внеземным блаженством, которое принадлежало только мне. Я хотел гораздо больше и не намеревался останавливаться.

Лилит отпила коньяк из горлышка старой бутылки, а затем небрежно отбросила ее, словно презренный мусор. Она приблизила ко мне губы и позволила отпить. Жгучая жидкость мерно стекала по ее теплым губам, нежному подбородку, тонкой шее и мягкой груди.               

 

Наутро я очнулся дома в тоскливом одиночестве.

Я вспоминал вчерашний день с осознанием того, что натворил. И я не знал, было ли мне по-настоящему совестно в мире, где совесть всего лишь красивое слово – глянцевая обложка без содержания внутри.

Кем они были для меня? Гнилым обществом элитного попустительства. Для человечества они – это паразитирующий организм, вцепившийся в болезненную опухоль людского равнодушия. Вчера я окончательно понял, что они могут несказанно больше меня. Они могут безнаказанно делать то,  за что я стал бы лютым преступником, достойным вечного заключения. Они без аппетита, но с чревоугодной жадностью жрали эту икру, отчего мне становилось до омерзения тошно.

Думая об этом, я прибирался в своей новенькой квартире, пытаясь достичь идеального гармоничного порядка. Прожив в ней несколько дней, я делал всё для того, чтобы красота и комфорт никогда не увядали.

Я не сразу заметил, что на автоответчике напряженно мигала красная лампочка.

– У вас осталось два сообщения.

– Ты куда пропал?..

Людвиг Прэко. Я вспомнил, насколько отвратительно выглядит его лицо, когда он говорит таким тоном.

– …Я, конечно, все понимаю, и тебе можно кое-что простить, но мы как бы договаривались, что вечером ты отчитаешься по поводу встречи. Ни вчера вечером, ни сегодня утром я тебя почему-то в редакции не наблюдаю. Это что за шутки такие? В общем так: жду тебя. Срочно!

Век бы его не видел.

– У вас осталось одно сообщение.

– Добрый день, Люций.

Вновь я услышал тот ровный голос. Это хорошенько взбодрило меня и порядком удивило, поскольку я не ожидал, что Магнус свяжется со мной напрямую.

– Мне было приятно, что вы вчера составили мне компанию и познакомились с не лучшей частью моих друзей. Однако развлечения развлечениями, но работа есть работа. Жду вас сегодня в три часа дня в главном офисе. С этого времени я буду свободен, поэтому я дам волю вашему творческому воображению. До встречи.

Я мгновенно привел себя в порядок, спешно закрыл дверь и отправился в его офис.

 

Лилит встретила меня скромной улыбкой и невинным видом, застенчиво пряча робкие глаза. Я с изучающим вниманием посмотрел на девушку, и меня неприятно поразило более чем странное явление – ее мучительно томил пунцовый стыд. Она тщательно скрывала его под маской чарующей привлекательности.

Я же стыда почему-то не испытывал. 

– Магнус ждет, – отрывисто сказала она, жестом приглашая меня войти в кабинет.

Магнус был не один. Он неподвижно стоял, грозно уткнув кулаки в стол, и стальным взором бурил вспыхнувшего в бешенстве Стеллиона, который требовательно изъяснялся на латыни, яростно всплескивая руками и гневно брызжа слюной.

Стеллион вдруг осекся, медленно обернувшись, и с резким упреком взглянул на меня трезвыми глазами, словно ждал моего прихода. Он невозмутимо поправил галстук и неторопливо направился к двери, кратко добавив через плечо:

– Я предупреждал, Магнус.

Он сердито оттолкнул меня с пути и решительно скрылся.

– Да будет так, – жестко сказал Магнус и утвердительно кивнул.

Он был пугающе невозмутим, словно холодный камень, и его бездонно-черные глаза ничего не выражали.

– Auferte malum ex vobis, – неспешно присаживаясь, проговорил он. 

– Что?

– Исторгните зло из среды вашей, – пояснил Магнус, жестом приглашая меня сесть.

– Что произошло?

– Ничего страшного. По крайней мере – для меня.

Я опасливо смотрел на него, словно на дикого зверя.

– Какие-то проблемы? – осторожно спросил я.

– Стеллион начудачил.

– И что он сделал?

– По-моему, он и сам плохо понимает, что натворил. Люблю я эту неопределенность, когда человек делает глупость и не может понять – то ли он хорошо поступил, то ли плохо.   

– Шантажирует?

– Хм. А вы проницательны.

– Он же ваш адвокат.

– Он – человек, – кисло усмехнулся Магнус. – А человек не блещет преданностью. Особенно тот, для которого ты сделал слишком много.

– Вчера мне не показалось, что между вами какие-то недопонимания. Стеллион выглядел вполне… добродушным.

– Слуги дьявола должны внушать доверие.

Мне понравился его грубоватый юмор.

– Стеллион, – задумчиво говорил Магнус, лукаво щуря глаза, – Стеллион… Стеллион – человек особый. Более чем. Я обратил на него внимание после девяноста шести выигранных дел, которые он вел. Подумать только! Девяносто шесть дел и ни одного провала! А знаете, как умело, как виртуозно, как самозабвенно, черт возьми, он оправдывал любую грязь? Разводил адскую демагогию, подкупал, запугивал сфабрикованными компроматами и просто дьявольски владел удобными законами. Всё! Ничего, как говорится, личного. Только представьте себе: насильники, маньяки, убийцы, деспоты, психопаты, шизофреники, моральные уроды! И всё это – его постоянные клиенты, каждый из которых сейчас на свободе и никакой ответственности. 

– Я думал, он работает только с большими людьми.

– Верно. Все перечисленные – крупные политики и бизнесмены.   

– Выходит, Стеллион кусает руку, которая его кормит?

– Здесь – другое, – уклончиво ответил Магнус и задумчиво помолчал.

– Вообще я хотел поговорить по поводу набросков… – нерешительно начал я.

– Каких набросков? – хмуро спросил он и вдруг вспомнил: – Ах, да! Статья. Позже, Люций, позже, – отмахнулся он.

Некоторое время мы молчали.

– Надеюсь, Люций, у вас есть оружие? – вдруг спросил Магнус.

– Какое еще оружие?

– Револьвер, например.

– Зачем это?

Магнус с легким изумлением взглянула на меня.

– Друг мой! Наша страна – это святейший светоч демократии и либеральной свободы цивилизованной личности. Поэтому выходить на улицу без оружия – подобно наиглупейшей форме самоубийства. Двадцать первый век на дворе, как-никак. Прогресс гуманности и одухотворенности бытия. И не смейте отрицать этого! Иначе вы – противник и поборник прогресса и прав человека. Ведь столько веков и жизней положено ради общества свободных людей.

– Вы сторонник рабства?

– Я противник открытой формы рабства, поскольку человек в данном случае полностью отдает себе отчет в том, что он – раб. А вот наше либеральное общество, названное «цивилизованным» на глянцевой обложке бытия, – совершенно другое дело. Мне жаловаться не на что.

– Так вы еще к тому же и противник либералов.

– Вы либерал?

– Разумеется.

– Ну, тогда возьмите вот это. – Он вытащил из стола револьвер и протянул мне его.

– Правда, я не думаю, что…

– Верно. Не думайте – это плохая привычка. Особенно для либерала. За это иногда даже убивают. Поэтому просто носите этот пистолет под плащом. Держите его всегда заряженным. И всегда будьте готовы его применить при первой необходимости. Надеюсь, вы меня поняли.

– Хорошо.

Я забрал револьвер и рассмотрел его.

– Не благодаря ли этому свободному ношению оружия ежегодно на цивилизованных улицах погибают тысячи людей? – спросил я, заинтересованный тем, что думает Магнус по этому поводу.

– Сотни, Люций, сотни тысяч. Небольшая цена за возможности. Неужели вы настолько мелочны? И неужели вам никто не объяснил, что важнейший фактор цивилизованности общества – это возможность каждому носить огнестрельное оружия автоматического типа и калибром покрупнее?

– С выходящими из этого последствиями…

– Еще раз повторюсь – никчемная цена человеческой цивилизации. Тем более, надо же оружейным магнатам отдыхать на скромных личных островах нашей симпатичной землицы! У них, правда, одна беда – невозможность навязать свободным демократическим гражданам слишком дорогую взрывчатку, гранатометы и гаубичные установки. На правах самообороны, разумеется. Хотя… это дело времени.

– Ладно. Может быть, это спасет меня от очередного теракта, – язвительно проговорил я.

– Смешно, – холодно ответил Магнус.

– Террористы, по-вашему, это смешно?

– Вы сами-то верите в этот терроризм? Или вы как те люди, которые живут самообманными иллюзиями?

– Интересно… Вы так говорите, будто терроризма вовсе не существует и все те жертвы расстрелов и взрывов – лишь пустой треп журналистов среднего пошива.

– Ну, извините, пожалуйста, если вы не знали, что у нас государственная монополия на теракты в этой замечательной стране. Только нашему государству внутри себя самого и вовне позволено взрывать башни и самолеты с людьми. Когда у мнимой демократии нет врагов – она неосязаема. Ей нужны настоящие, живые враги, которые будут из раза в раз доказывать, что она существует, раз уж с ней так яростно пытаются бороться. Это как с религией – когда люди перестают верит, их нужно соблазнять чудом.

– Вы не боитесь говорить это журналисту, который намерен о вас писать?

– Вот вы действительно голубиная душа, Люций. Неужели вы думаете, что вот в это кто-то поверит? Всё сказанное вполне себе очевидные вещи. Поэтому в них никто не верит. И верить не собирается. Чем очевиднее правда, тем лживее она кажется. А ложь – конструируемое явление, его можно построить гораздо убедительнее истины, сделать его более красивым.

Он задумался.

– Вот я вам приведу пример. Людям нравится верить в Троянскую войну из-за прекрасной Елены. Мол, она была так прекрасна – так прекрасна! – что из-за нее сотни тысяч мужчин воевали целое десятилетие, положив себя на кровавый алтарь жертв истории. И многие смотрят на это с восторгом, потому что поэзии в их умах гораздо больше места, нежели прозе. Война же эта по факту началась из-за какой-то мелочи, из-за какой-то вшивой бабенки, которая за эти десять лет успела набраться кучи морщин, лишнего веса и заработать целлюлит, а, возможно даже, и менопаузу, учитывая довольно быстрое старение людей того периода. Вы только представьте себе, какой бы ее увидел Менелай через эти десять лет. Но все почему-то видят в этой войне поэзию, которая весьма призрачна.

Я засмеялся.

– А что, если Елена действительно была настолько прекрасна?

– Ни одна женщина не стоит тысяч убитых мужчин. Ни один мужчина не стоит тысяч убитых женщин. Ни одни человек не стоит тысяч убитых детей. И пора бы уяснить это вашему пресловутому человечеству, построившему мир, в котором одна идея стоит миллионов загубленных жизней. А идею на трупах не построишь – скользко слишком.

– А если эта идея стоит лучшего будущего?

Он лукаво усмехнулся, глядя на меня прищуренными глазами.

– Знаете, я люблю, когда люди находятся в обоюдном непонимании. Тогда они переходят на понятный друг другу язык. Язык оружия. Ведь сегодня людей гораздо проще поднять на войну, нежели заставить что-то строить. Кто гордится теми строителями, которые строят нам дома? Никто. Зато у нас неподдельная гордость за тех, кто разрушает эти дома. Вот Александр Македонский – человек видный, человек великий. А в чем его величие? А в том, дорогой мой Люций, что он кровавым мечом завоевал полмира забавы ради.

Мы долго молчали.      

– Сегодня, – наконец сказал Магнус, – вечером мы отправимся на частную вечеринку в клуб «Pornia» на острове Лимбус. Это будет незабываемый вечер – поверьте мне.

Он поднялся, искоса взглянув на меня:

– Но хочу вас предупредить: на острове нам не удастся пообщаться – я буду нарасхват: знаете ли, деловые партнеры и просто много бесцельного и пустого внимания. Вам придется на продолжительное время остаться одному. С точки зрения надобности пребывания вас там как журналиста – дело совершенно ненужное.

– Как журналист, –  твердо заявил я, – думаю, что каждая деталь важна. Главное своевременно ее приметить и не упустить.

– Золотые слова, Люций. Хорошо бы помнить их всю жизнь.

– Убедил? – хитро усмехнулся я.

– Совершенно, – довольно ответил Магнус и в своей манере лукаво подмигнул. – Совершенно.

 

На входе в клуб Магнус задержался с компанией представительного вида людей. Они заговорили, а я немного отошел в сторону в ожидании. Вдруг я заметил миловидную девушку, которая одиноко стояла неподалеку от входа, и по ее виду я понял, что она не была пущена внутрь.

– Привет, – сказал я.

Она угрюмо взглянула, но не ответила.

– Не пустили? – спросил я, закуривая. Она взглянула на пачку сигарет и сказала:

– Можно?

– Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

Я с сомнением посмотрел на нее, усмехнувшись. Девственно миловидная, она казалась еще совсем юной и невинной. Однако была из тех, кто быстро приобретает взрослую женственность, хотя это не мешало распознать в ней подростка. 

– Четырнадцать – так? – предположил я.

– Пятнадцать, – поправила она. – Так можно или нет?

– Держи, – ответил я, протягивая пачку. Девушка вытянула две сигареты, одну зажала в губах. Я поднес ей огня, ожидая, что сейчас она зальется тугим кашлем, однако девушка умело затянулась и деланно наивными глазами посмотрела на меня.

– Мерси, – кокетливо сказала она, с интересом глядя на меня.

Забавно, что когда угощаешь человека сигаретой по его просьбе, порой нередко чувствуешь себя возвышенным над его личностью и до предела благородным. И в случае с ней я хотел продолжать, потому что она умела быть благодарной. А благодарными иногда можно играть.

– Тебе сколько? – спросила она. – Лет тридцать?

– Тридцать три.

– Ого, ты, наверно, женат – да?

– Нет. Я сторонник свободных отношений – институт семьи для меня глупость и предрассудок. Как, в общем-то, и для тебя.

Она пожала плечами.   

– Тебя как, кстати, звать? – спросил я.

– Люксурия.

Я представился, и мы пожали руки.

– А что ты собиралась там делать одна в четырнадцать лет?

– Мне пятнадцать.

– Хорошо-хорошо, пусть так.

– Не одна, а с друзьями. А друзья у меня – кидалы. Они не пришли.

– Печально.

Она поежилась от холода.

– Ты журналист, да?

– Может быть.

– Нет-нет, я видела твою физиономию в каком-то журнале… не помню название…

– Допустим. И что?

– Ты крутой.

– Почему?

– Не крутого печатать на обложке журнала не станут.

– А если на ней напечатан убийца?

– Значит, он тоже крутой.

– А если тебя напечатают?

– Не, я не крутая.

– Ну а всё же.

– Ну тогда точно буду крутой… Ой, а ты чего ржешь?

– Ничего. Просто узнал всё, что нужно. Благодарю.

– Что узнал?

– Повторю же – всё.

– И зачем?

– Я же журналист. Забыла?

В это время Магнус окликнул меня, направляясь со своей компанией к входу:

– Идемте, дорогой Люций! Прямиком в логово страшнейших и ужасно великих свершений! Скорее!

 Я внимательно посмотрел на Люксурию и, казалось, будто она слегка разочарована тем, что я должен покинуть ее. Она тихонько вздохнула, и мне вдруг страстно захотелось сделать ей одолжение, усилить произведенное ощущение, когда я угостил ее сигаретами.

– Идем, – решительно предложил я.

– Куда? – изумленно спросила она, вперив в меня девственно наивный взгляд.

– Наверно, в клуб, я так полагаю. Тебя же не пустили – так? Давай быстрее думай. Ты идешь или нет?

Она удивленно смотрела на меня, большими глазами.

– Ну… да.

Увидев Люксурию, Магнус приподнял брови, внимательно взглянув на меня.

– А кто эта юная леди? Она с вами, Люций? Мне кажется, вас я где-то видел.

Они обменялись странными взглядами, словно знали друг друга, и Магнус, наклонившись ко мне, тихо спросил:

– Вы уверены, что хотите взять ее с собой? Кажется, она довольно юна.

– Пусть развеется.

Магнус лукаво прищурился.

– Действительно. А почему бы и нет? Это никому не навредит.   

 

Мы нагло ворвались в бушующий особняк, адским пылом вскипавший от пенящейся праздности, гудящий и гремящий, как вздувшийся вулкан, разламывающий тектонические плиты в труху. Завидев Магнуса, народ восторженно вопил, почтительно расступившись перед ним, словно перед господином. Он стал центром неумолимо завлекающего безумства.

– Взгляните на всё это безобразие, – крикнул он мне, сквозь шум. – Обожаю наблюдать за этим. Люди, ратующие за свободу, собираются в дикой тесноте, чтобы ими правили звуковые волны. Забавно!

Музыка ударила жирным басом, и человеческая гуща забилась переливистой волной, плескаясь в шибающем ритме, трясущем землю. 

Яркие вспышки, стразы, глянец, бурные потоки элитных напитков, оголенные танцовщицы, гибкие, как кошки и страстные, как ведьмы, манящие и распутные; бесноватое заливистое людское ржание, рвущаяся музыка, яростно пьянящая. Это смешивалось в гремящий единой мощью смерч, и я уже не принадлежал себе, растворяясь в мире этой толпы, в которой не было ничего, кроме бесконечного, всепоглощающего блаженства и отрешенности от смертного мира. Теснота уже не стесняла – она вовлекала меня в единый организм элитного мира. И я, избавившись от Люксурии, дышал вместе с ними одним воздухом, одним ритмом, одним ревом. Я фанатично вопил с ними с одержимым бешенством. 

Это был настоящий шабаш, где было возможно всё и не было ничего невозможного. Обнаженные девушки манили меня к себе, завлекали похотливыми ужимками, обольстительными улыбками и лукавыми взглядами. Я мгновенно потерял голову, в пелене сумасшествия свободно утратив чувство действительности, и не хотел ни о чем думать.

Я жил только сегодня. Только сейчас. Мне уже не было дела до того, где я, с кем я и почему я.

Я вновь встретил Люксурию. Она потянула ко мне тонкие руки, игриво подмигнув. Меня вдруг ужаснула мысль, что я ее хочу. Но только я успел подумать об этом, а меня уже подтолкнули к ней.   

Она решительно утянула меня за собой в какую-то комнату, залитую багровым светом, полную дурманящими ароматами масел. Под покровом целомудрия прятался настоящий чертенок.

 

Я вновь вернулся в обычный мир пустоты своей квартиры. И опять не помнил, как в нее попал. Это был серый мир, в каком я оказался словно после яркого сна, который не хочется покидать. Невзрачные стены с огромными окнами, за которыми лил, несомненно, холодный дождь, давили со всех сторон, будто я находился в пожизненном затворничестве.

Я с ленивой задумчивостью бродил по своей квартире, равнодушно глядя на хаос беспорядка, и помышлял о перестановке или замене всей мебели – она надоела мне, стала язвительно раздражать.

– У вас два сообщения, – лениво проурчал автоответчик.

– Ты вообще в своем уме?

Вновь этот Прэко.

– …Люций, это последняя капля, ты это понимаешь? Тебя здесь никто вечно держать не будет. Слушай: если ты сегодня же не явишься, то можешь забыть сюда дорогу. Но у тебя еще есть шанс! Жду…

– Иди ты к черту, – вяло проговорил я. Каждое его слово было для меня пустым, напрасным, бессмысленным звуком.

– У вас осталось одно сообщение.

– Слушай меня внимательно!

Никак не может угомониться, чертова крыса. Уверен, что когда он вот так попусту болтал, – брызгал слюной, как бешеная собака.

– Ты зарвался, дружок. Я, видимо, переоценил тебя, когда доверил тебе это дельце. Даже несмотря на то, что Магнус Стофель сам тебя пригласил. Нужно было написать ему письмо, что ты безответственный журналист. Короче, выбирайся оттуда. Ты зарылся в это дело, оно тебе не по зубам. Не знаю, что тебе пообещал этот магнат, но это явно дурная сделка. Брось всё. Вернись к нормальной, человеческой жизни…

Я ненавидел Магнуса. Я всячески хотел владеть всем, чем владеет его всемогущество. Его авторитетом. Его влиянием. Его деньгами. Его корпорацией. Его костюмом. Его ухмылкой. Его жизнью. Мне нужно было это, как сильный наркотик, от которого невозможно избавиться. Всё это и как можно больше, больше, больше! Я хотел быть самим Магнусом Стофелем, чтобы обрести весь тот свободный мир, где нет повседневных ограничений в виде вязкой рутины, где ты существуешь вне границ, где тебе не приходится выживать, надрываясь от натуги, чтобы получить хоть что-то мало-мальски светлое. Я хотел уничтожить его за это.

Зазвонил телефон и сработал автоответчик.

– Доброго времени суток, Люций. Надеюсь, вчерашний вечер не выбил вас из колеи? Будем считать, что – нет. Поэтому предлагаю вам встречу у меня в главном офисе – мне есть, что вам показать и рассказать. Нечто очень важное. Сегодня в шесть. До встречи.

Он еще не успел договорит, а я уже был на пороге квартиры. Я наспех закрыл дверь на один замок и помчался в его офис.

 



 

• ЧАСТЬ III

 

Оказавшись в приемной главного офиса, я не обнаружил Лилит на месте, поэтому не задержался и сразу же вошел в кабинет.

Стеллион Альбум испуганно обернулся и взглянул на меня жалкими глазами. В них острым жалом сидел животный страх.

– Убить, – раздался жесткий приказ Магнуса.

Стеллион истошно завыл, словно одуревший зверь, попятился, закрываясь руками, и в него ударил тяжелый выстрел. Стеллион сильно пошатнулся и бесчувственно опрокинулся через стул, мучительно захрипел. Стрелявший человек медленно подошел к нему и хладнокровно всадил еще одну пулю.

Стеллион умолк. Я ошарашено таращился безумными от леденящего ужаса глазами на убитого адвоката, не смея шевельнуться.   

Ко мне подошел Магнус, взял под локоть и спешно вывел из кабинета.

– Прошу меня простить, Люций, – ровным тоном добродушно проговорил он. – Не думал, что вам придется увидеть это. Но поверьте мне: всё под совершенным контролем. Это никак не повлияет на нашу с вами сделку. Вы как? С вами все в порядке? Вы бледный какой-то, плохо чувствуете себя?

Я хотел вырвать руку из его хватки, но не решился. Пытаясь совладать с собой, я неуклюже улыбнулся ему, как бы говоря, мол, всё нормально. Однако мне хотелось быстрее бежать от него.

Магнус дружески похлопал меня по плечу.

– Хорошо, – одобрительно сказал он. – Думаю, сегодня вам лучше отправиться домой, верно? Все произошло весьма спонтанно, поэтому сейчас у меня, как понимаете, возникли небольшие трудности. Но все преодолимо, верно? Может быть, дать распоряжение, чтобы вас отвезли домой?

– Нет! Хочу прогуляться. Зайти в кафе и поработать над черновиками.

Он прекрасно понимал, что я лгу и не намерен работать над черновиками, которых не существует. Однако он кивнул мне и попросил отеческим тоном, словно сына:

– Прошу вас: не пишите о случившемся. Это не украсит мою биографию, да и вам незачем возвращаться к этим грязным делам. Не возвращайтесь к ним. Хорошо?

– Хорошо, – ответил я, желая поскорее отделаться от него.

– Еще раз прошу меня извинить, – сказал он, приложив руку к груди. – Хотя знаете – что? Думаю, нам стоит расторгнуть нашу сделку, поскольку случившееся отложит глубокий отпечаток на общении нас с вами. Понимаете меня?

– Нет-нет, – спешно проговорил я. – Всё хорошо.

– Точно?

– Да, кончено…

– Отлично, друг мой! Прям камень с души. Тогда, надеюсь, вы сможете прийти завтра утром? Скажем, часиков в десять. По рукам?

Он дружески протянул мне руку. И я пожал ее.

 

Я нервно ступал по шумной улице, словно слепой пробираясь сквозь густую толпу к спасительной станции метро. Я натыкался на людей, и они изумленно отшатывались от меня, изрыгая в след гневные проклятия, словно я чем-то испортил их жизнь. Они явно ничего не знали о моей.

– Магнус приказал убить человека, – напряженно думал я, спешно углубляясь в тоннель. – Человека! Бог его знает, во что я вляпался. Ахренеть просто! Идиот, идиот, тупой я идиот! Он же чертов психопат.

Я лихорадочно пробрался через турникет и, протискиваясь между людьми, направился к заполненной народом платформе.

– Он же последняя тварь, – говорил я себе. – Просто взял и убил человека. Убийство, конечно, чем-то весомым можно оправдать, но во всём этом безумии нет ни гроша, за который стоило убить. За что вообще это было?

Я вошел в душный вагон и, словно мутная тень, сел в дальнем углу, чтобы скрыться ото всех. Поезд плавно тронулся, понемногу набирая скорость. Я бесконечно долго ждал своей остановки, тупыми глазами глядя в серый пол, словно дикий отшельник, и нервно заламывал себе пальцы.

Когда поезд наконец остановился на нужной платформе, я ринулся из вагона, распихивая ошарашенных людей, и помчался наверх по эскалатору.

– Но если он запланировал убить Стеллиона, – мрачно подумал я, – то почему допустил, что я попал в его кабинет? И почему он вообще убил его именно там?

Я вышел из метро и решительно направился к своему дому.

– Вот же чертова тварь! – со злобой подумал я. – Он же специально это сделал – чтобы я увидел. Значит, явно что-то затеял. Но что? Будет шантажировать? Или, может, устроил это с той целью, чтобы я теперь без его воли не написал чего-нибудь лишнего про него? И так, возможно, убил двух зайцев одним выстрелом? Тварь.

Добравшись до своего этажа, я долго трясущимися руками пытался попасть ключом в дверной замок, злобно изливая на него едкие слова. Пробравшись в квартиру, я вырвал из холодильника бутылку и щедро плеснул коньяком в стакан. Выпил залпом и тут же повторил.

– Сам виноват, – говорил я себе.

Я тяжело сел и большим глотком осушил стакан.

– Нужно было думать, – процедил я сквозь зубы, досадно сжимая кулаки. – Противно еще и то, что эта гнилая крыса, этот вонючий Прэко был обидно прав. А! Каково тебе, Люций Брут Омен? Один ты теперь ходишь в дураках!

Я цепко схватил бутылку и жадно влил в себя треть, нещадно обжигая горло. Голова соображала всё хуже, мысль становилась вязкой и бесформенной.

– Нужно валить, – твердо решил я, ринувшись в спальню. Я наизнанку выворачивал шкаф с одеждой и без продуманного выбора грубо заталкивал ее в пузатую сумку, ненасытно осушая бутылку.

– Скрыться к чертям, – внушал я себе, с трудом ворочая вялым языком. Меня начинало сильно шатать.

В тяжелом пьяном угаре я рухнул на кровать, словно срубленный, и сквозь обрывистое мутное сознание невнятно мычал:

– Ненавижу тебя, Магнус… ненавижу… не… на… вижу… тварь…

И мертвенно уснул. 

 

Наутро мне не было плохо. Я напряженно думал над случившимся вчера и убежденно призывал себя перестать в который раз жить бессмысленностью прошлого дня. Вся та ненависть, всё то омерзение и отвращение, которые я испытывал вчера к Магнусу, испарились быстрее капли воды. Бурные эмоции отступили – я стал трезво мыслить.

Магнус не сделал ничего, что могло меня серьезно коснуться. Поэтому я не хотел, чтобы случившаяся неприятность как-то пагубно отразилась на общей сделке. Не мое, в конце концов дело до того, что произошло между Магнусом и Стеллионом. Сделаю вид, будто ничего не случилось, и продолжу свое дело.

Являясь неоспоримым носителем зла, Магнус вызывал у меня неодолимую симпатию. Он располагал к себе истиной, но незримо плел какую-то паутину, в которую я должен был рано или поздно попасть. Оставалось лишь перехитрить паука и запутать его в его же сетях. 

– Определенно, – сказал я себе, – нужно пойти к нему. 

 

Я вошел в приемную, когда Лилит покинула кабинет Магнуса, держа в руке пустой стакан, и ласково улыбнулась. Мы любезно обменялись несколькими пустыми фразами, но разговор не склеился, и я вошел к Магнусу.   

Там была супруга Стеллиона. Она сдавленно рыдала у Магнуса на груди, а он успокаивающе гладил ее по спине, внушительно говоря ей теплым голосом:

– Тише, тише, Хостия. Не убивайся так. Этим ты не вернешь Стеллиона.

– Почему? – хрипло шептала она срывающимся голосом. – Почему они его убили? За что? Он же был хорошим, добрым, он же никому не мог навредить. Что я теперь скажу детям? Как объясню, что папа больше не почитает им сказку на ночь? За что, Магнус, за что всё это?..

Я оторопело посмотрел на Хостию, услышав про детей.

– Даю тебе слово, – уверенно внушал Магнус, – убийцы ответят за это.

Утешая Хостию, Магнус не сводил с меня испытующий пронзительный взгляд. Его бездонно-черные холодные глаза, словно кромешная тьма, не выражали ничего.

Вдруг он выписал ей чек, сказав:

– Возьми. Если это как-то может тебя утешить.

Хостия мгновенно изменилась, отрадно приняв из рук Магнуса чек, беззаботно вытерла слезы и – улыбнулась. 

Я не выдержал и спешно покинул кабинет, бросившись в уборную. Обильно, жадно, остервенело ополаскивал лицо, словно пытаясь смыть с него грязь того проницательного звериного взгляда. Я долго склонялся над раковиной, отупело глядя, как утекает холодная вода. И мне казалось это томительной вечностью. Я не знал, что мне делать.

Я закрыл кран и поднял голову, заглянув в зеркало. И судорожно вздрогнул, мгновенно онемев. Меня пробрало изнутри.

Он стоял за моей спиной. Изучающим взглядом смотрел на меня, но так и не выражал им ничего.

– Все хорошо? – невозмутимо спокойно спросил он.

– Порядок… – выдавил я, желая лишь, чтобы он убрался, чтобы исчез, чтобы оставил меня в покое.

Я вновь включил воду.

– Хостия просила тебе передать слова благодарности.

– Мне? – хрипло ответил я, не отрывая ладоней от холодной струи. – Мне-то за что?

– Я рассказал ей о том, как ты сильно переживаешь по поводу гибели Стеллиона. Это действительно великодушно с твоей стороны, Люций. Редкая черта характера.

Я не ответил.

– Знаешь ли, она очень примечательная особа. Видел, как она была рада деньгам? А всё почему? Нет никаких чувств, есть только товарно-денежные отношения – мужчины потребительски относятся к женщинам, а те аналогично относятся к мужчинам. Они ищут выгоду друг в друге, а чаша любви заполняется лишь обоюдовыгодным сексом. 

Он тонко улыбнулся, радушно предложив:

– Отобедаем?

 

Мы отправились в ресторан неподалеку. Что-то заказали. Он ел с аппетитом, а я даже не притронулся к еде.

– Вот – взгляни, – сказал он, протянув мне папку.

– Что это?

– Дело. Дело на трех отморозков, которые замешаны в убийстве Стеллиона. Убийство уже доказано, есть улики и свидетели. Через неделю будет слушание и вынесение приговора. Если интересно – можешь прийти и посмотреть.

Словно одурманенный, я неотрывно смотрел на то, как он спокойно ест.

– Я вот обязательно буду, – с азартом в голосе добавил он.

Заметив мое мертвенное молчание, Магнус поднял на меня холодные глаза, подозрительно прищурившись.

– Что тебя смущает, дорогой мой Люций? Неужели смерть этого человека тебя выбила из колеи? Послушай меня: мир невыносимо жесток, и это – закономерность. Кто виноват в том, что человек по собственной глупости сунул нос, куда его не следует совать? И раз уж ты столь красноречиво молчишь, то ответь мне: разве люди не сами виноваты в своих бедах? Его кто-то просил? Нет. Его предупреждали? Да. У каждого – своя нора, Люций. И если бы он тихо сидел в ней и потихоньку ковырялся там, то был бы цел. Не кусай того, кто намного сильнее тебя.

– Но он человек… – озабоченно возразил я.

– Чем человек отличается от червя? Человеком больше, человеком меньше – не имеет значения. От этого человечество в красную книгу не попадет. Но интересный получается каламбур. Тебя вдруг обеспокоила судьба одного-единственного человека, которого ты отдаленно знал, при этом ты почему-то не учитываешь, что благодаря денежно-нефтяным войнам каждые божьи сутки на земле умирает несколько десятков и сотен тысяч человек! Это тебя не выбивает из колеи?

Он говорил слишком громко, но никто не обращал на него никакого внимания. Ни один человек.

– Но это дела не меняет, – растерянно ответил я, – это всё равно неправильно…

– Надо же, – слегка изумленно усмехнулся он. – А правильно ли то, скольким выродкам за бешеный гонорар он даровал свободу вместо заслуженной смерти? Но что насчет участи Ван Долла? Благодаря кому он сидит в тюрьме?

– Вот только не нужно приплетать сюда Ван Долла и его участь, – решительно возразил я. – Он получил то, что заслужил.

– Люций, ну нельзя же быть таким наивным. Человеку с твоим интеллектом попросту не к лицу маска идиота. Что нужно простому смертному люду? Справедливость. Подумай: жил один солидный бизнесмен – воровал. Год воровал. Два года воровал. Три года… И вдруг, когда он наворовал свои миллионы, под чутким расследованием какого-то журналиста, все узнают, что бизнесмен – вор. Узнают уже тогда, когда наворовано столько бабла, что невольно задаешься вопросом: а неужели об этом раньше никто не знал? Знали – поверь. И власти тут же предпринимают все нужные меры. Бизнесмена этого – сажают в тюрьму. И вот она, казалось бы, – справедливость. Именно в этот момент чернь думает, что деньги ничего не решают! У него миллионы в банках, а он – в тюрьме. Следовательно, власть – у правительства, справедливость восторжествовала! И я скажу тебе: этот бизнесмен отлично сыграл свою роль. Роль мальчика для битья. Роль козла отпущения. Роль жертвы великого правосудия. Он выйдет из своей пятизвездочной тюрьмы и уедет на какие-нибудь острова – тратить свои миллионы до конца жизни. А на его место придет новый – тот самый, который будет играть жертву правосудия вашей хваленой демократии. Неужели ты до сих пор не понял, что факты, которые ты обнаружил по поводу деятельности Ван Долла, подсунули именно тебе по моей инициативе.

– Как это? – опешил я. – Все это была – липа?

– Ван Долл сидит в тюрьме по твоей милости и весьма заслуженно. Но ради чего это делалось? Ради справедливости? Да ради собственного имени, Люций! Вы делаете из этого шоу. Как и мы все, как и я. Разве ты хотел бы, чтобы таких ван доллов не существовало? Ведь в первую очередь ты подумаешь о том, что ты будешь делать без всего этого сброда. О чем ты тогда будешь писать?

– О каком имени ты говоришь?! – вспыхнул я. – Я по справедливости сделал это! Я искал чертову правду и нашел ее! Нашел! Нашел!!

Люди по-прежнему не обращали на нас внимания. 

– Значит, всё-таки не ради имени?

– Ну конечно же нет!

– Тогда – извини. Просто мне показалось, что я, человек большой, совершенно неизвестен публике, а вот ты, человек маленький, популярен, как бездарный артист. Знаешь, а ведь содеянное тобой – это последствие. Куда важнее причина, по которой ты это сделал.

– Ты ошибаешься, насчет дела Ван Долла!

– А тогда для чего весь тот глянец на обложке журнала с твоим лицом? Взгляни же на своих коллег: они открыто и слишком громко борются словом против промышленников, деятельность которых невероятно вреда для окружающей среды. И все они дьявольски правы. Но почему у каждого из них есть свой золоченый мобильник за тысячу долларов, купленный у тех, против которых они выступают?

Он достал кошелек.

– Ты доел?

Я не ответил. Внимательно отсчитав нескольку купюр, Магнус искоса взглянул на меня, с интересом спросив:

– У тебя есть какая-нибудь мелочь? А то мне немного не хватает.

 

С улицы донеслись крики. Мы с Магнусом покинули ресторан и двинулись на шум. Возле входа в здание его офиса столпился народ. Пробравшись через толпу, я увидел искореженное тело Лилит. Девушка некоторое время смотрела на меня пустыми глазами, которые испуганно дрожали, а затем застыли, словно лед.

– Мда… – проговорил Магнус разочарованно. – Не выдержала наплыва девочка. Не выдержала…

Точно одурманенный, ничего не соображающий, я ринулся обратно в ресторан и подскочил к личному врачу Магнуса, который спокойно обедал.

– Скорее! – кричал я. – Там девушка! Нужна помощь!

– Тише, – спокойно ответил доктор. – Успокойтесь и сядьте.

– Нет времени, – тарахтел я, – там…

– Да сядьте же вы, ради бога. Я не желаю говорить за обедом с человеком, который стоит надо мною. Присаживайтесь.

Мне пришлось сесть.

– Ну, рассказывайте – я вас слушаю.

– Лилит… она выбросилась из окна!

– Ну и что? Кроме того, что это просто печально, разумеется.

– Да ей же помощь нужна!

– Начнем с того, что у меня обед будет длиться… – Он взглянул на часы прищуренными глазами. – Еще пятнадцать минут. Это мое законное свободное время, которое мне, кстати, никто не оплачивает. Может быть, через пятнадцать минут, если не приедет скорая помощь, то я посмотрю, что там творится. А что до Лилит… боюсь, если она кинулась из окна приемной, то делать мне там нечего. Неужели никто не может просто взять и констатировать смерть без меня?

– Она была еще жива, когда я…

– Маловероятно. А если даже случилось чудо и она не погибла, то лучше бы ей поскорее умереть. Во-первых, не так мучительно. Во-вторых, если приедет скорая помощь, то ее могут еще спасти, но собрать ее уже не удастся. Такая красивая, а останется недееспособным инвалидом. Она даже сама себя убить не сможет. Так что будьте сострадательны к ней…

– Какого хрена ты несешь, тварь! – процедил я, вставая. – Ты же хренов врач!

– Попрошу мне не тыкать. Это во-первых. Во-вторых, это просто работа. Такая же, как и ваша.

Он отпил из фужера томатный сок и равнодушно спросил:

– Хотите устриц?

 

Я недвижимо сидел в колючем сумраке своей никчемной квартиры и думал о том, насколько легко меня использовали, словно бездушную куклу. Я отчаянно пытался понять, какое место занимаю в этом мире и кем я в нем являюсь.

Может быть, когда-то я и хотел сделать что-то по-настоящему важное. Но я пришел лишь к тому, что выгребаю огромные кучи смрадной грязи на всеобщее обозрение и швыряю ее людям в их лица. Но самое ужасное то, что они несказанно рады этой грязи. Они счастливы. Я же, понимая, что устал вечно рыться в чужом белье в погоне за скандальной славой, страстно желал быть в обществе Магнуса, чтобы отрешиться от всего, что творится в этом мире, прогнившим до основания корней. Но я хорошо понимал, что не могу сбежать на территорию высшего общества, потому что я – неотделимая часть и порождение прогнившего мира. Меня можно было только ампутировать от него, но это означало неминуемую смерть.

Я бродил по комнатам своей отвратительной квартиры, словно зверь в вонючей клетке. И в злобной ярости крушил ненавистную мне мебель, переворачивал столы, стулья и диваны, вскрывал кожаные кресла кухонным ножом и бил фарфоровую и хрустальную посуду. Я срывал со стен картины и бросал их в общую свалку мусора, сдирал обои и разрезал ковры.

Я ненавидел всё это лютой ненавистью.

Нам изо дня в день внушали, что все мы потенциально можем быть такими, как Магнус Стофель. Но это не так. Нас надували всю жизнь, как резиновый шарик до тех пор, пока он не лопнет, чтобы после выкинуть его на окраину истории, как использованный продукт. Однако я попробовал на вкус тот призрачный мир, которым мы все грезили. И это уничтожило меня прошлого, ибо если вкусить сладкое, то горечь после этого становится в разы сильнее.

Мое бешенство прервал звонок. Однако я не решился подойти и ответить на него, и вскоре сработал автоответчик.

– Ну, всё с тобой понятно, – проурчал противный голос Прэко. – Не буду утруждать себя в том, чтобы читать тебе нотации. Я лишь просто скажу, что тебе больше не следует появляться на пороге журнала. Ты уволен. Всего, как говориться, хорошего…

А мне было решительно плевать.

Прошло несколько дней, но Магнус не давал о себе ничего знать. Я несколько недель прожил в затворничестве своей разрушенной отчаянием квартире, но не получил ни одного звонка, ни одного сообщения от этого человека. Я существовал всё это время в фанатичном ожидании.

Однако мое терпение вскоре стало иссякать. Я принялся звонить в его приемную, но новая секретарша из раза в раз говорила мне, что Магнус сейчас занят и что он вскоре мне перезвонит, но никаких звонков после этого не было. Я звонил вновь и вновь, и окончательным моментом стал последний мой звонок в приемную:

– Люций, послушайте, – нервно проговорила секретарша. – Ваша настырность начинает провоцировать нас на радикальные меры. Магнус просил вам передать, что если вы не перестанете постоянно нам звонить, то он напишет заявление в полицию.

Дальше я ее уже не слушал – бросил трубку.

Теперь я жил в полубредовом состоянии, неспособный даже вспоминать куски своих однообразных дней. Я даже не сразу заметил, что бесцельно брожу по своей квартире с револьвером в руках. Выход у меня был только один. И Лилит указала мне на него. 

Теперь я стоял перед выбором между вечным забвением смерти и томительной мукой моей примитивной жизни. Я решительно приставил холодный ствол револьвера к потному виску.

В этот момент судорожно залепетал телефонный звонок – сработал автоответчик. И я медленно взвел курок.

– Извините, я не могу в данный момент вам ответить. Оставьте сообщение после гудка.

Автоответчик тихо щелкнул и застрекотал. Я медленно нажал на спусковой крючок – и револьвер щелкнул. Но я почему-то был жив. С толикой изумления я открыл барабан револьвера, чтобы проверить, заряжен ли он, и некоторое время ошеломленно смотрел на округлую вмятину на капсюле патрона, который не сработал. Тогда я закрыл барабан и вновь взвел курок. 

– Добрый день, Люций…

Я испуганно вздрогнул, услышав его спокойный, густой голос.

– Еще раз прошу меня извинить за причиненные неудобства. Не каждому дано пережить то, что ты пережил. В этом я чувствую свою вину. Такой контраст, знаешь ли... Поэтому я решил попросить прощение более серьезным способом: я предлагаю тебе весь контрольный пакет акций журнала «Mendes veritas». Думаю, это будет честно, учитывая то, что благодаря тебе этот журнал так финансово поднялся. Если тебя это интересует – перезвони. Береги себя. И удачи!

Я ринулся в комнату и перезвонил. А после покинул свою квартиру, даже не закрыв за собою дверь.

 

 



 

• ЧАСТЬ IV

 

Толкнув дверь в кабинет Людвига Прэко, я вошел надменным хозяином, презрительно не поздоровавшись.

– Ба! – протянул я, насмешливо глядя на него. – А вот и я – неожиданно, как снег.

– Какого черта ты явился? – спросил он, грозно вставая с кресла. – Пошел вон отсюда. Я же сказал тебе, что ты уволен.

Я наиграно поцокал, рассматривая ногти на своих пальцах.

– Да нет, дорогой мой. Это ты у нас теперь уволен.

Я протянул ему папку с бумагами, и он с жадным интересом листал ее, сильно меняясь в лице.

– Как это?.. – недоуменно спросил он, подняв на меня изумленные глаза. – Быть того не может…

– Пошел отсюда, – велел я. – Собирай весь свой хлам и выматывайся к черту.

Сняв очки, Прэко устало потер глаза и достал из стола бутылку виски. Откупорив, он жадно отпил, протяжно и громко сглатывая, поставил на стол и задумчиво отошел к окну, нервно проведя ладонями по лицу. Я наблюдал за ним с особым интересом, словно за лабораторной крысой, которой вкололи яд.

– Не ожидал я, что так всё повернется. Не думал, что Магнус так поступит.

– Как – так?

Прэко повернулся ко мне. Он мертвенно побледнел.

– Не думал, что он продаст тебе контрольный пакет акций журнала. Да что там – продаст. Просто подарит тебе свой журнал и всё…

– Свой?

– «Mendes veritas» негласно принадлежит ему. Но дело-то не в этом.

– Тогда в чем?

– Взгляни хоть раз на свое чугунное рыло. Строишь из себя хозяина, а сам ты ничего не добился. Ты же просто пришел на всё готовое, вообще не прикладывая никаких усилий. И уверяю тебя – ты похеришь здесь всё, когда тебе это надоест, когда станет тебе скучно.

– Заткнись, Прэко.

– Да-да, Люций. Ты даже квартиру получил за какую-то статью, но сам, своими руками, своим трудом ты на эту квартиру не заработал. А Магнусу ничего не стоило тебе ее просто отдать за пару росписей.

– Закрой свой поганый рот. Я добился этого своим упорством, талантом и умом. Потом и кровью я вырвал всё это из чертовой жизни. Ты не знаешь, через что я прошел!

– Какой же ты дурак. Какой ты идиот, Люций.

– А ты, Прэко? Кто тогда ты?!

– Я лишь слуга князя мира сего. Но этого добился я сам. Я сам заработал его милость, я сам добился его покровительства своими трудами и поступками.

– Какая же презренная ты тварь… – проговорил я, схватившись за голову, точно от боли.

– Я ли? Да нет, Люций. В отличие от тебя я выбрал сторону. А ты всю жизнь болтался из стороны в сторону, как субстанция известного происхождения в проруби.

В диком порыве ярости я схватил бутылку со стола и с размаху размозжил об голову Прэко. Мелкие осколки с едкой жидкостью вспененным фонтаном брызнули в стороны. Прэко истошно завыл, вцепившись длинными пальцами в масляные волосы, и выкатил от ужаса дурные глаза. Он пошатнулся, взглянул на окровавленные руки, зарыдал, завыл, заскулил, стал панически метаться по кабинету, как поджаренная крыса.

Ни секунды не думая, я мгновенно выхватил револьвер, взвел курок и прицелился. Прэко смотрел на меня дурными глазами, ползая передо мною на коленях и визгливо умоляя не убивать его. Я спустил курок и хлестким выстрелом всадил в него пулю. Он пошатнулся, упал и захрипел от боли. И тогда я разрядил в него весь барабан, пока Прэко окончательно не умолк.

В уши оглушительно ударила тишина, словно я ушел под воду. Я держал в руках пистолет и не мог разжать пальцы, точно они были намертво приклеены. Я медленно осел, опустив голову, и отупело смотрел на простреленное тело Прэко.

И первая мысль моя была о том, что мне делать дальше, чтобы избавиться от всего случившегося так, словно меня и не было здесь. Но чем больше я об этом думал, тем больше понимал, что сам уже ничего сделать не смогу. Мне была необходима помощь.

 

Я позвонил Магнусу. 

Он ответил, и я рассказал ему обо всем, что произошло. Я говорил долго, а он молча, терпеливо слушал.

– Это не проблема, – спокойно сказал он. – Это уже не должно тебя волновать. Что сделано – то сделано. Я пришлю к тебе человека. 

В дверь мягко постучали. Я осторожно подошел и слегка приоткрыл дверь.

– Хорошо, что ты пришел… – Гулким эхом прокатился голос Магнуса.

Я озадаченно обернулся, поняв, что уже не был в кабинете Людвига Прэко. Я был в кабинете Магнуса Стофеля. Он величественно стоял ко мне спиной у панорамного окна.

– Какого черта здесь творится?

Магнус отвернулся от окна, с тонкой ухмылкой взглянув на меня.

– Что бы не случилось – всегда спрашивай себя: quo prodest? Кому выгодно?

Он закурил трубку, пустил густой дым.

– Ты так талантливо нарабатывал на то, что тебя, в конечном счете, убивало. Но убивало с такой неодолимой мощью, что уничтожало всё вокруг и в итоге привило тебя сюда. А самоубийство – страшнейший грех.

– Мне глубоко плевать на любой твой раздутый довод.

– А на пятнадцатилетнюю девочку тебе тоже, я так полагаю, плевать?

Я вздрогнул.

– Какую девочку? – ошарашено спросил я.

– Мама с папой думали, что она осталась ночевать у подруги. Но они не знали, что вместо подруги будет журналист Люций Брут Омен.

– Она сама легла со мной!

– Ну, кончено-конечно! А ты такой невинный в сравнении с ней. Подумать только!

– Неужели ты не понимаешь, что пятнадцатилетняя девочка не могла…

– Что не могла?! Не могла воплотить в жизнь все твои похотливые фантазии?! Плохо же ты знаком с современным миром, друг мой! Просто отвратительно плохо. Но ты ведь всё равно знал.

– Это ты ее подсунул мне!

– Причем здесь я, Люций? Я предупреждал тебя, что ты можешь остаться там один. Ты сам туда пошел и провел эту девочку в место, где ей вообще не следовало появляться даже рядом! Но кто тебя заставлял идти с ней в постель? А когда ты увидел, как убивают Стеллиона? Как ты испугался! Что ты подумал обо мне! Какой ужас! Как так можно! Но почему тогда ты вернулся ко мне – а? Желание. Желание, Люций.

– Ты же управлял мной!

– А когда ты пристрелил Прэко – тобою кто управлял? Разве тот, кому ты позвонил, чтобы решились все твои проблемы?

Я отчаянно опустил голову, понимая, что у меня больше нет оружия против него. 

– Да кто же ты такой?..

– «Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла». Я тот, кто разработал формулу безграничного господства – деньги! Это и есть то чудо, о котором мечтало человечество испокон религиозных суеверий. С их помощью можно безгранично всё. Что ты хочешь – а? Город? Остров? Страну? Человека? Народ? Я могу купить всех и каждого в мире, где продается всё от туалетной бумаги до человеческой души. Где всё меряется купюрами различной ценности. Где любовь определяется карманом, а за чувства нужно платить. Где твое состояние смывает с тебя все самые страшные грехи, когда-либо известные человечеству!

Я засмеялся. Он внимательно наблюдал за мной. 

– Ты богат, но глуп, Магнус. Неужели ты думаешь, что нет тех, кто не пойдет на твои клятые условия и не заключит никакой сделки, потому что ты не сможешь купить их. Ведь у них есть принципы. 

– А много их? Ты не понимаешь, в какое время ты живешь. Каждого можно купить, Люций. Каждого. А если он не продается, то благодаря деньгам я создам такие условия, при которых он сделает для меня всё что угодно, притом – совершенно бесплатно! Все хотят денег! И следуя этой денежной моде, ты весьма выгодно продал свою душу дьяволу! Мне, то есть.

– Вот оно что! Ты, оказывается, дьяволом себя мнишь. Да у тебя просто крышу от денег сорвало, ты болен, тебе срочно нужно лечение и опека тех, кто понимает твое состояние лучше тебя самого.

– Ты не веришь в дьявола. Мне это на руку. Но мы заключили с тобой сделку. Ты пожал мне руку. Всё честно.

– И что это? Чары? Магия? Колдовство или, может быть, божий промысел?

– Нет, друг мой. Это – юриспруденция.

– Какая к черту юриспруденция?

– Люций, Люций… вдумайся только, что ты натворил. Твое хождение по мукам не было мукой. Взгляни только: пятнадцатилетняя девочка в твоей постели, а далее мы видим тебя как очевидца страшнейшего убийства, но ты не обращаешься в полицию и следом получаешь контрольный пакет акций уже твоего журнала за молчание. Печальное совпадение. Но ты и на этом не останавливаешься! В порыве злобной ярости ты убиваешь своего бывшего редактора жесточайшим способом и скрываешься с места преступления, оставив кучу отпечатков. У меня есть досье, Люций. Почти на каждого в этом мире. 

– Это какой-то бред… – тихо проговорил я. 

– Ты не наблюдал за моей жизнью, Люций. Ты ей пытался жить. Ты просто был самим собой.

– Ты болен, Магнус, ты больной человек…

– Не смей! – гневно вспыхнул он, яростно исказив лицо. – Не смей меня называть человеком, черт тебя возьми! Я не человек, никогда им не был и, дай бог, никогда не стану! Не смей уподоблять меня этому сброду пресмыкающихся тварей, опустившихся ниже любой разумной планки!

Он глубоко вздохнул, успокаиваясь.

– Посмотри же, посмотри, скольким я безгранично владею. А всё почему? Потому что не там дьявола ищут люди. А власть божья уже давно далека от народа. Они живут на своих комфортабельных золоченых небесах, отделившись от вас подальше, как самая могущественная элита, и наблюдают забавы ради. Смотрят самое кровавое в истории человечества шоу! Что вся эта небесная канцелярия знает о проблемах народа, когда сидит себе наверху и не сует своего носа в низы, боясь испачкаться?

– Но ты не всемогущ. Тебя ведь всё равно победят. Рано или поздно. 

– Я тебя умоляю, друг мой! Кто будет со мной бороться? До основания коррумпированные небеса, сдавшие мне этот смрадный мир в аренду, чтобы поправить свое финансовое положение? А может, деградирующее и потерявшееся духовно человечество, гордо возомнившее себя венцом природы? О да, человечество многое может против меня. Особенно когда не видит дальше своего короткого носа! Но пока я мыслю лучше остальных – я правлю балом. И поэтому этот мир – мой!

– Бред…

– Но тогда пойди и включи телевизор! В современную эпоху потребительства рыночная экономика внедрилась во все сферы жизни, и теперь всё – от туалетной бумаги до протухшей духовности – имеет свой ценник! Сегодня каждая божья тварь погрязла в такой кредитной вечно долговой яме, что весь ваш прогнивший мир расплачивается со мной своей собственностью. Люди же пашут на меня ради того, чтобы я позволял им пользоваться их собственными деньгами.

– Тогда ответь мне, – сказал я, – зачем ты играешь людьми? Зачем губишь столько душ ради денег, которые все принадлежат только и только тебе? Зачем губишь миллионы жизней ради власти над миром, которым владеешь от начала до самого конца? Зачем?

– А почему, собственно, – нет? Это же большой театр бездумных и бездушных кукол! Чем еще заниматься в этом искусственном театре, когда все эти куклы даже не двигаются до тех пор, пока их кто-нибудь деньгами не подергает за ниточки? И я ловлю от этого мощнейший кайф! Это как наслаждение, которое получаешь, впервые бахнув кокаином в нос.

– Что ты хочешь от меня?

Он вновь усмехнулся своей фирменной ухмылкой.

– Хочу, чтобы ты возглавлял это государство.

Я изумленно взглянул на его серьезное лицо, пытаясь распознать скрытый за ним подвох, но не находил ничего. 

– Извини, что ты хочешь? – переспросил я.

– Дело не хитрое. Но весьма почетное.

– Во мне нет ни грамма руководителя.

– А кто тебе глупость такую сказал, что ты будешь чем-то руководить? Твое дело – делать то, что тебе скажут, как и подобает любому правителю, разве нет? Именно поэтому ты нам нужен, Люций.

– Так… подожди, подожди, Магнус… почему я?

– Да потому что ты концентрированный архетип нового человека – homo immanitatis. Человек циничный, безнравственный. У тебя нет ценностей. И это превращает тебя в supraferus – сверхзверя. Что тебя сегодняшнего может остановить? Ничего. Вот именно такое существо мне и нужно.

– Э, нет, бес, – отвечал я ему. – Как там у Мильтона? «Лучше царствовать в аду, чем служить на небесах»? А что предлагаешь мне ты? Быть твоим служкой, который будет подставлять свою спину под удары народного гнева? А не слишком ли много чести для такого человека, как я?

– Нет, Люций. Я предлагаю тебе еще одну сделку, выгодную для нас обоих. Я даю тебе практически безграничные полномочия, но прошу лишь взамен создавать для меня комфортные условия, как, например, Стеллион Альбум.

– Однако Стеллион плохо кончил.

– А ты действительно надеялся, что такие люди хорошо заканчивают? Тогда ты еще наивнее, чем я мог предположить. 

Я внимательно посмотрел на него и твердо спросил:

– Что я должен делать?

– Ты сядешь во главу государства по воле народа. Эту волю я тебе гарантирую, потому что я купил эту страну на аукционе управляемого хаоса. Тебя возлюбят даже за то, за что мало ненавидеть. Правящий режим будет сменен по телевизору, но останется прежним. В одной из нефтяных стран мы тайно посеем смуту и гражданскую войну, которую обозначим как конфликт сторон за независимость. Твоя же задача проста – убедить всех, что всё происходящее требует введения миротворческих войск для подавления угрожающей свободному миру тирании. И все они погибнут геройской смертью за финансовое могущество. 

– И всё?

– Остальное сделают за тебя. Я убежден, что у тебя всё получится. Гарантирую. 

Он уверенно протянул мне руку.

– Поиграем – увидим, – сказал я и охотно пожал ее.