Психологическая бухгалтерия

Леонтий по пути на работу всегда с интересом наблюдал камерную жизнь большого города: на помойке - остервенелая драка ворон из-за плесневелого куска хлеба, сердобольная бабулечка опять несет в газетке остатки своей бедняцкой еды уличным кошкам. Уже почти знакомая ему дворничиха Кузьминична, с золотыми, еще, наверное,  советскими зубами,  пританцовывая, как престарелая  Золушка, напевала когда-то очень популярную песенку:  «Мы выбираем, нас выбирают – как это часто не совпадает! Часто простое  кажется вздорным, черное - белым, белое - черным…»
Мужчина, услышав эти давно забытые слова, вскользь подумал, что и правда наши выборы часто необъяснимы и противоречивы.

Утро было чудесным: завязывалась сирень, нежно-зеленая свежая травка густо покрывала загаженные собаками газоны, птицы щебетали смело, бурно, уже по-семейному… Пахло влагой от политого асфальта и клейкими молодыми почками.
-Как обидно незамеченным остается переход весны в лето, - отметил про себя Леонтий, снимая на ходу и закидывая на широкое плечо  светло-коричневую замшевую куртку. – На улице становится чуть теплее, дни чуть длиннее, чуть больше оголяются руки и ноги. Это, пожалуй, единственное межсезонье с таким … - он задумался, стараясловось найти поточнее слово для своих ощущений, - …с таким акварельным  переходом одного времени года в другое. 
 
Часто в такие переходные периоды, например,  при смене времен года, в бархатные сумерки, в предрассветный опаловый час, в преддверии путешествия или перемены места жительства кажется, что именно сейчас, именно с тобой должно случиться что-то особенное, что-то значимое и переломное. Это может быть мысль, давшая новый импульс судьбе, знаковая встреча, неожиданный поступок… Такого  мистического события  подсознательно ждешь, надеешься на хитрый завиток судьбы, но и боишься, потому что перемены страшат своей неопределенностью.
Леонтий имел склонность усматривать символы и вылавливать судьбоносные знаки в простых, казалось бы, вещах, внешне непримечательных ситуациях, в обыденно-таинственных словах.

Родившееся в голове вкусное и мягкое слово «акварельный» напомнило ему о приятном. Сегодня пятница - короткий день, посетителей обычно бывает меньше, стало быть, сил к вечеру будет достаточно для  исполнения всех намеченных планов. Но незатейливая песенка про черно- белые несовпадения посеяла  в душе тревогу.
В холле уже собралось несколько посетителей. Они сидели молча, не торопились делиться своими бедами, неприятностями. Это же не поликлиника, где легко и непринужденно можно поведать о своих хворях и убедиться, что ты еще ничего, еще поживешь, еще ого-го!

Сюда же приходят зачастую тайком, долго обдумывая свое решение, мучительно выжидая, иногда потеряв уже всякую надежду на мало-мальское просветление в жизни.
Леонтий и сам в эту контору попал случайно. Надо было как-то перебиться, работа показалась несложной, особых знаний не требовалось. Главное  - не поддаваться эмоциям и не слишком глубоко сопереживать клиентам. Сиди себе, слушай отстраненно, заполняй формуляры – и получай за это приличные деньги. Во всех смыслах.
Но как часто бывает с «простыми» ситуациями, в них «рубь вход – два выход». Ровно так произошло и с Леонтием – пришел перекантоваться на пару месяцев, а завис без малого на семь лет.
Поздоровавшись с посетителями быстрым кивком головы, открыл ключом дверь, повесил куртку в шкаф на плечики, щелкнул кнопку «вкл» на чайнике и, пока вода закипала, полил свои прекрасные цветы, буйной зеленью украшавшие затертый, безликий офисный кабинет бухгалтера.
Начался обычный рабочий день. Одна за другой потекли истории предательств, измен, неблагодарностей, вселенских обид…

Люди приходили, переполненные всевозможными негативными эмоциями, а уходили или удовлетворенные, или в глубоком душевном смятении…
-Следующий!
-Здравствуйте,  здесь баланс добрых дел подсчитывают? - мешкая в дверях, негромко спросила долговязая женщина и, шаркая подошвами неопрятных туфель по выщербленному паркетному полу, направилась к столу. Скребучие шаги колко царапнули уставшее  за день ухо, это вызвало неприязнь к посетительнице, за что Леонтий внутренне себя укорил и слегка поморщился. Женщина эту гримасу приняла на свой счёт и остановилась на полпути.
-Так можно к вам, что ли? – насупившись процедила она, то ли неуверенно, то ли дерзко.
-Да-да, конечно, проходите,  - часто покивал, а затем, чтобы исправить свою эмоциональную оплошность, симпатично улыбнулся бухгалтер.
- С чем пожаловали? -  как можно доброжелательнее спросил Леонтий, а про себя подумал: как пить дать, мать одиночка и зануда. Хотя, может быть, сутяга и резонёрка.
Пока Леонтий угадывал типаж, просительница уже осмелела и бодро начала свою историю.
-У меня загубленная молодость  и неблагодарный сын. Я ему больше тридцати лет отдала, на двух работах вкалывала, чтобы он не хуже других был одет, обут. У меня многого в детстве не было, так думала, пусть сынок не будет ни в чём нуждаться. Себе во всем отказывала -  ему в первую очередь. И клубнику первую, и джинсы самые модные, и этот, как его, до телефонов ещё  штука такая была – пижон, что ли. Он так просил, так просил меня, ручки на груди складывал. Помню, в долг денег брала, чтобы купить это баловство!
-Пейджер, может быть, - осторожно подсказал Леонтий, уже не очень внимательно  вслушиваясь в набегающие друг на друга слова этой ещё не старой, но уже изрядно поношенной женщины.
Ежедневно уши Леонтия пропускали через себя так много людских историй, что он научился не придавать им большого значения и слушал в пол-уха. Опыт помогал ему вылавливать главное из этих монологов, а если его отвлекали собственные размышления, то задавал вопросы, что делало посетителей ещё более словоохотливыми.
-Да-да, точно, я все никак запомнить не могла, а он надо мной потешался. Даже тогда, школьником, над матерью издевался! – взвизгнув на последнем слове, скорее выкрикнула, чем проговорила женщина.
-Понятно… Еще что-то? - неторопливо и спокойно уточнил бухгалтер, не давая разгореться пожару её чувств.

Он исподволь, с неприязнью и даже брезгливо рассматривал просительницу: мышиного цвета нечистые, распадающиеся неровным пробором волосы, выпростанная застиранная лямочка от бюстгальтера, старенькая, немодная блузка с лениво недовыглаженным воланом…Определённо, к этой малосимпатичной женщине он чувствовал неприязнь. Но специфика его работы не предполагала ни симпатий, ни антипатий к просителям, а требовала отстраненного и даже равнодушного отношения к людям с их непростыми историями.
-Еще он мне замуж не дал выйти,  - Леонтий не мог не заметить,  как у неё в глазах  вспыхнули  злые искры, - все мужчины, которые к нам приходили, ему, видишь ли, не нравились, не хотел никого из них  за отца признать. Всё время озорничал - то в туфли клея нальет, то случайно суп на брюки вывернет, то окурков в карман пальто понапихает, а то и вовсе дураком себя выставлял – подойдет,  да как плюнет в человека! Так всех моих ухажёров  и извел, вот по его милости я теперь одна доживаю. А могла бы как нормальная баба мужней женою быть.
-Почему одна? А сын что же, не родня? – Леонтий решил разрядить ситуацию толикой юмора, да просчитался и нечаянно попал в свежую рану.

-Родня, говорите? А он от меня ушел! К девке своей ушел! – поджав губы и зачем-то высоко задрав подбородок, выпалила женщина. -  Говорит, устал он от меня. Я, значит, не уставала на двух работах, еще стирать-убирать, выглаживать ему рубахи,  чтобы каждый день был чистенький и свеженький - не уставала, да?! А вот он, поди ж ты - устал! От кого? От матери устал?! Сказать такое посовестился бы! Ан нет, устал и ушёл! – автоматной очередью выдала в лоб Леонтию, раскрасневшаяся от обидных откровений женщина.
-От чего устал-то? – с вдруг пробудившимся интересом спросил Леонтий.
 - От меня, от моей заботы, от моей овсянки, от моих советов, говорит, устал. От всего хорошего устал, – как будто произнося это впервые и удивляясь услышанному, округлила глаза женщина.
-Так я ж его вырастила! Как мне-то не знать, что мальчику на завтрак кушать, что одеть на работу?
-Послушайте, я верно вас услышал, что мальчику уже за тридцать? – маскируя свой вопрос в якобы беспамятность, а на самом деле с трудом сдерживая возмущение, поинтересовался Леонтий.
-Ну и что из этого? Да, ему тридцать два, но кто, как не мать лучше знает, что для  её мальчика правильно, а что нет?
 - Ясно. Так чего же вы хотите? -  как-то сразу заскучав,  свернул разговор счетовод.
 - Хочу, чтобы все силы мои потраченные, годы, ушедшие впустую, и не удавшуюся личную жизнь сложили в общую сумму и ему на счёт записали. Пусть сынок неблагодарный расплачивается.
 - Хорошо. Чем предпочитаете расплату взять – деньгами, чувствами или делами? - сменив тон на сугубо деловой, доставая бланк договора и ручку, осведомился бухгалтер.
 - Да какие у него деньги, сам бы прокормился! Да и дела-то он делать нормально не научился: не подскажешь, как и что -  всё сделает наперекосяк. Перед уходом к этой крале решил перестановку в комнате учинить, да так всё попереставлял, что я ходила - углы сшибала, все ноги в синяках были! Говорю ему -  не так, а он бурчит в ответ: моя комната, как хочу,  так и ставлю… Так что делами мне уж  и подавно не надо.

Она задумалась и стала зачем-то старательно отрывать заусеницы. У Леонтия от её мелких и дерганых движений стало солоно во рту и неприятно в животе, он быстро отвел глаза, чтобы не видеть этого неприятного обдирания собственной плоти.
Пока женщина размышляла и отрывала кусочки кожи, как лепестки на ромашке, Леонтий заметил, что цветы на окнах привяли, надо бы полить перед уходом.
 Растения были сочные, с жирной, ухоженной листвой, а некоторые даже цвели.  Они были отрадой счетовода -  что здесь, что дома. Он знал в цветах толк, и они ему отвечали буйным ростом и цветением. Особенно удавались орхидеи, хотя именно их Леонтий любил меньше других. Было в них что-то ненастоящее – красивые, но без запаха. Орхидеи  напоминали привлекательных, ухоженных, умных, но одиноких женщин. Почему одиноки – непонятно: видно, не доставало им женского аромата, что так манит мужчин.

 - Пусть любит меня больше всех на свете. Да, точно! Пусть любит только меня -  тогда я буду счастлива, мне будет понятно, что не зря я его растила, - радуясь своей находчивости, женщина всплеснула руками, с толстыми синими венами.
 - Хорошо,  - нарочито равнодушно ответил Леонтий,  - дебит - кредит ваш понятен. Вы ему - молодость, силы и заботу материнскую,  он вам - самую главную любовь своей жизни. Подпишите, что добровольно совершаете этот обмен.
Она, не читая, подмахнула договор, поставив сложносочиненную, но невыразительную закорючку.
 - Да,  именно так! - распрямившись, ответила женщина. Шумно поднялась со стула и с чувством правильно исполненного долга, уже не скребущей, а широкой и пружинистой походкой, двинулась к выходу из кабинета.
 - Сказа-ал -  позовё-ёт,  - растягивая гласные, почти пропела удовлетворенная сделкой мать, и подмигнула следующей посетительнице: мол, по адресу, милая, заходи  - не робей.

После ухода просительницы, убрав договор в стопку других документов сегодняшнего дня, Леонтий открыл свой сенсорный атрибутор, понажимал кнопки и на экране быстро стали сменять друг друга кадры из будущей жизни этой семьи.
…Сын в дверях с сумкой, радостная встреча с матерью…обнимается с девушкой, ловит такси, едет ночевать  домой… воскресные мамины завтраки, уютный аромат ванильных сырников…поездка с друзьями за город, постоянные звонки маме, все остались - он домой на электричке… поход с мамой в магазин за ботинками для него и халатом для мамы… похороны их старой кошки…  унылая работа поближе к дому -  мама стареет,  нужен уход и разговоры… по вечерам с мамой у телевизора - она засыпает и придется пересказывать фильм…жидкий чай – пакетик на двоих, вместо пледа – мамин пуховый платок… обвисшие на попе брюки, вытертые обшлага рубашек, тапки с дыркой на большом пальце, щербатая чашка, отросшие на висках и затылке седеющие волосы…зубная щетка с истертой щетиной, в мыльнице обмылки, налепленные один на другой… поминки по маме со старушками… на подоконнике столетник, переживший его детство, юность и маму… пыль мышиными комочками под сервантом, торшер  с пропалиной, потертые поручни продавленного кресла… на носу мамины очки с одной дужкой… альбом с детскими фотографиями, а по утрам жидкая овсянка на молоке пополам с водой, как учила мама…

Баланс сошелся. До запятых. Сторнированию не подлежит. Дело - в архив.
Настроение у Леонтия совсем скуксилось, мир показался нелепым и постылым. А еще жить и жить, сегодня еще слушать и слушать, считать и взвешивать чужие обиды и чужие долги.

И хоть бы кто, хоть бы раз пришёл и принес свою благодарность! Да видно, не та работа у него, чтобы благодарности человеческие подсчитывать.
Мечтал в детстве, что станет он известным клоуном, будет людей смешить, в длинноносых ботинках щеголять, детей и мам из первых рядов искусственными слезами поливать, на золотой трубе смешно дудеть…
А здесь, в бухгалтерии, какое веселье?! До его ботинок вообще никому дела нет. Впрочем,  из-под стола не виден ни их отличный фасон, ни качественная кожа.  А слезами, наоборот, просители его частенько заливают – жалобят, вымаливают. Только дома  найдет на него порой настроение детское, дурашливое:  нацепит красный поролоновый нос на резинке и давай жонглировать, чем придётся – чашками, подушками, тапками…

Сильный стук в дверь вернул Леонтия к бухгалтерским делам. Вошел коренастый мужчина средних лет, глядя на таких часто говорят: «человек крепко стоит на ногах». Одет он был дорого, качественно, но уже не модно. У бухгалтера родилась в голове абсурдная метафора: «крепко лежащий на земле прошлогодний снег».
Леонтий предположил, что дело пойдет о партнерстве в когда-то успешном, но сейчас хиреющем бизнесе. Примерно так и оказалось. Мужчина требовал отмщения и наказания своему партнеру, невзирая на дружбу, возникшую меж ними еще в школе и пронесенную через десятки лет. Кризис и падение доллара порушили, казалась бы надежную, как швейцарский банк, мужскую дружбу,  и обнулили кредиты взаимного доверия.
- Пустить по миру! Разорить до нитки! Пусть поживет, как голь перекатная! – неистово требовал бизнесмен, отстукивая каждую фразу по краю стола большим кулаком с побелевшими от напряжения костяшками пальцев.
-С детьми его, с вашими крестниками, как быть?
Мужчина немного призадумался, но быстрая мысль выскочила из него, как хорек их норки:
-А пускай лиха хлебнут, пускай намаются с отцом вдоволь! Потом я помогу. Детей не брошу на произвол. Но цену деньгам и сытой жизнь пусть узнают на своей шкуре – научатся быть благодарными.
Проситель подписал документы. Напоследок еще раз припечатал кулаком по столу бухгалтера свое решение. Глянул на часы и завершил встречу:
-Все, время. Я пошел. Дела не ждут! 
И пошел.

Одни за другим весь день заходили очередные доброхоты: сводить счеты, вершить свой «справедливый» суд, поделом наказывать, лишать…

-Следующий! Проходите.
В пол-головы заглянула симпатичная женщина -  удостовериться, что действительно можно войти.
-Проходите, проходите,  - позвал её, помахивая ладонью Леонтий.
Пока она шла от двери к столу, бухгалтер спокойно её рассматривал. Женщина была мила и аккуратно, даже можно сказать модно, одета. Со стороны, если бы он встретил её в кафе, на улице или в магазине, никогда бы не заподозрил в ней потенциальную клиентку. Ничто в этой приятной женщине не сигнализировало о неизжитой обиде, свербящей злости или неразделенных чувствах. И только когда, присев  на стул, она оказалась совсем близко, Леонтий понял - она здесь не случайно. Все в её облике указывало на благополучие и уверенность. Всё, кроме глаз. Через глаза же проступали боль, обида и тоска. Так бывает в старых домах, когда сквозь обои со временем проступают давние и неустранимые трещины.
-Рассказывайте, пожалуйста, - участливо, как хороший доктор, попросил Леонтий.
Она откинулась на спинку стула, поставила свою немаленькую, но женственную  сумку на пол, освобождая себя от ноши и вызволяя руки.

-Мы прожили с мужем двадцать три года. Хорошо, в принципе, жили. Детей вырастили – сына и дочь. Они уже самостоятельно живут, семьями пока не обзавелись, но всё вполне удачно складывается. Дом хороший построили, уже можно там жить – последние штрихи остались. Много путешествовали, праздники весело отмечали, друзья часто у нас бывали…
Она не заметила, как остановила свой рассказ и, окунувшись в воспоминания, неторопливо, с любовью, мысленно перебирала картинки той жизни. Похоже, что тогда ей действительно было хорошо.

Леонтий  с уважением отнёсся к паузе, дал ей возможность побыть со своим прошлым,  а  сам тем временем отвлёкся на думы о предстоящем вечере. Но спустя несколько минут как бы ненароком щелкнул клапаном шариковой ручки, подавая знак о возвращении в настоящее.

Женщина несколько раз быстро моргнула, провела руками по лицу, как бы смывая своё наваждение.
-Так у вас  всё хорошо? – с надеждой поинтересовался Леонтий.
-Нет, всё как раз очень нехорошо. Мы разошлись недавно. Два года назад я узнала, что у него есть другая женщина, он с ней уже давно в отношениях, больше десяти лет и у них девочка лет пяти. Получается, что всё это время, пока  мы растили наших детей, строили дом, ели за одним столом, спали в одной кровати, он жил на две семьи.

- Вы об этом не знали?  Точнее, не догадывались? -  поправил сам себя счетовод.
-Как в анекдоте про обманутую жену?  - ухмыльнулась она с горечью, – не знала и не догадывалась, пока мне в лоб не сказали и не показали его дочку от той женщины. Знаете, она хорошенькая, но какая-то затурканная, не по возрасту тихая. Наши-то огневые ребята были, спортом всегда занимались -  коленки сбиты, локти содраны, но в глазах задор, жизнь, веселье. А эта как птичка-однокрылок: присела на скамейку бочком -  и сидит, с куклой о чём-то лепечет.
-Так вы сейчас одна живёте?
-Да. Через год я уехала. Невозможно там было оставаться. Городок небольшой, все друг друга знают и все обо всех всё знают. Я выходила на улицу и чувствовала себя прокажённой. Мне обидно было за себя, за свою, как мне казалось, счастливую жизнь. Я сама себя стыдилась -  чувствовала себя пригвождённой  к позорному столбу.
-За что? Не вы же лгали?
-Не я. Он мною пренебрег, значит, я недостойна его, недостаточно хорошая была жена, хозяйка. Да и неловко мне было осознавать, что все вокруг давно всё знали и, скорее всего, посмеивались надо мною, а я как слепая была.  Мне стало стыдно там жить, стыдно на улицу выходить, с подругами и соседями общаться… К тому же всё напоминало либо о прошлом, которое стало серым, либо о настоящем, которое было чёрным. Я и уехала. Живу теперь в вашем городе, к тому же и дети здесь. У них, собственно, по очереди и живу -  как в гостях. Они хорошие, чуткие, поддерживают меня. Но устали уже от моих слёз, от депрессии.
-Что, хотите отомстить ему?
-Нет-нет, что вы говорите, ради Бога! – вскинула она свои светлые глаза на Леонтия и замахала руками, как бы отталкиваясь от него. – Я одного хочу - чтобы душа перестала болеть! Хочу вычеркнуть всё! Так жить невмоготу. Хочу отдать свои прошлые годы тому, кому они принесут счастье, кто сможет ими распорядиться лучше, чем я.
-Хотите навсегда забыть свои двадцать три года или вернуться в то время, когда вы не были замужем?
-Нет, возвращаться не хочу.  Я его любила и уверена, что всё начну сначала так же, как было. И опять окажусь преданной, обманутой и униженной. Лучше всё забыть и жить дальше.
-Но это большая часть вашей жизни, вам мало что останется для  воспоминаний в старости!
- Согласна, очень мало. Но лучше пустота, чем бесконечная боль от каждого намёка и каждой фотографии о мирном, но лживом времени.
-Вы уверены, что это  единственно возможное решение?
-Да, - спокойно ответила женщина, как будто это непростое решение приняла давно и оно продумано, осмыслено, а теперь осталось только сказать последнее слово и нажать на кнопку.
Леонтий сопереживал этой милой женщине, что было, в общем-то, не в его правилах – он старался себя охранять от включённости в чужие судьбы, обиды и слёзы, чтобы не умножать собственные проблемы и не давать просителям шанса воспользоваться его слабостью.

Леонтий приучил себя слушать спокойно, рассудочно, глубоко не вникая, давая людям право на их личные решения -  ни словом, ни тоном, ни взглядом не влияя на выбор  их взаиморасчётов с обидчиком или с собой.
А сейчас он не справлялся со своей работой, он хотел удержать женщину от опрометчивого  шага, но не знал, какие слова подобрать, какие для неё веские аргументы найти. Ему больно было думать, что дальше жизнь её станет жидкой, невкусной, суррогатной,  как разведенное синюшное молоко.

И вдруг его осенила идея! Возможно, нелепая,  дурацкая, нарушающая все правила и смыслы, но он никак не мог смириться  с выбором симпатичной ему женщины. Его решение было против правил конторы, против чужой воли, против его привычек, но Леонтий был убеждён, что сейчас нужно и можно действовать не по правилам, а по душевному зову. Он готов был рискнуть и своей работой, и репутацией бюро, и всем, что могло бы остановить эту несправедливость - вычеркнуть половину человеческой жизни  из-за супружеской неверности.

Леонтий достал спрятанный от посторонних глаз атрибутор, о котором не имел представления ни один из тысяч его посетителей, ввёл в него нужные данные, и на экране стали наплывать один на другой слайды.
Бухгалтер развернул удобней экран, чтобы женщине было видно, а сам скользил взглядом между картинками и её лицом. Ему самому было нестерпимо интересно, что покажет атрибутор о её будущем. При этом  у счетовода в голове возникали готовые образы, но важнее было наблюдать, как она воспримет происходящее, увидеть её реакцию, её смятение.
Ох, как он надеялся, что эти картинки женщину остановят в жестоком решении, как жаждал, что её напугает прогорклое одинокое тусклое будущее, и она уйдет, убежит, выскочит за дверь.

Бухгалтер не успевал взглядом за всеми слайдами, но всё же кое что уловил:  вот сидят с дочерью, пьют чай, болтают… лето, море, сын с молодой женой на сносях…  неожиданная встреча у подъезда с мужчиной, он что-то ей говорит, хватает за руки, она стесняется, потом пугается его напора, убегает быстро в парадную, в лифт… листопад, она варит кофе, разговаривает по телефону и смеется… зима, она с коляской… опять лето, дочкина свадьба, она красивая и счастливая… опять тот мужчина что-то эмоционально ей говорит, она мило, но равнодушно ему улыбается и отходит в сторону… ранняя осень, скамейка, книга на коленях, голова  повернута в сторону мужчины, лица которого не видно, она хохочет и машет головой, затем открывает ему свою сумку и вынимает разные предметы, он выбирает некоторые и начинает ими жонглировать, малышка подбегает, забирается к ней на колени и они вместе хохочут, а он подкидывает и ловит записную книжку, зеркальце  в металлической коробочке, визитницу, еще какие-то дамские штучки…
Зеркальце падает и раскрывается, мужчина наклоняется его поднять, и в этот момент…

Леонтий, впиваясь глазами в экран, увидел в отражении маленького женского зеркала…себя! Чуть располневшего, с морщинками у глаз, с родинкой на левой щеке…Он, точно он -  веселый и счастливый, веселящий и дарящий счастье своим двум девчонкам – женщине и её внучке.

Бухгалтер медленно поднял голову от дисплея, оторопело и испуганно впился глазами в женщину, а она уже смотрела на него с недоумением и тревогой.
-Я не знал, правда, не знал, я никогда не знаю, что будет! Я только хотел вас предостеречь от ошибки! – захлёбываясь словами, судорожно сглатывая слюну  и сжимая одну руку другой, как будто здоровался сам с собой, торопливо оправдывался Леонтий.

Тишина внезапно повисла в комнате. Слов не было. Слышалось только дыхание: поверхностное, бьющееся  - и глубокое, тяжелое.  Под окном затормозила машина -  громко захлопнутая дверь, звук набираемой скорости…
-Да-да … от ошибки… да, от ошибки, от моей непоправимой ошибки…да-да…спасибо вам, спасибо… от ошибки…, - как загипнотизированная, медленно нанизывая слова как бусины, тихо, будто только для себя, говорила женщина.
Она автоматическим движением подняла с пола сумку  и неуверенной походкой  лунатика направилась к выходу. Пока шла к двери, всё оборачивалась, кивала головой,  находила глазами Леонтия и шепотом в забвении бормотала:
 -… от ошибки, моей ошибки, непоправимой ошибки…
Резко клацнула дверь, будто кто-то невидимый щелкнул пальцами – «с'est la vie, счетовод».

Леонтий сидел, замерев и уставившись глазами в пустоту, руки его так и оставались сцепленными в крепком рукопожатии с самим собой. Слёзы редкими, горячими каплями опустошали душу, глаза стали почти незрячими от солёной сердечной влаги. Стекая с подбородка, они бесформенной лужицей скапливались на гладком экране атрибутора, и в этой лужице, как под увеличительным стеклом, отчётливо было видно в замершем слайде его смеющееся лицо с родинкой на левой щеке.